Капитан Риччи

День проходил за днем, но никто не покушался на жизнь Риччи. То ли возымел действие запрет капитана на поединки, то ли участь Элис вселила в других осторожность, но никто не пытался вырвать лакомый кусок должности старпома из слабых рук Риччи. Даже Толли, в хмурых глазах которого читалось сожаление о том, что он привел ее на корабль, задевал ее только словами. Уайтсноу проводила с Риччи по две тренировки в день – утром и вечером, отдыхая в удушливые полуденные часы. Разумеется, капитан не опускалась до такого плебейского орудия, как ножи, и учила ее фехтованию на саблях. Вопреки утонченному и изнеженному виду, Уайтсноу была сильным и неутомимым бойцом. «Как и положено капитану военного корабля», – думала Риччи, забинтовывая пузырящиеся мозолями ладони. – «Она не смогла бы им стать, если бы не была самой крутой из всех». Благодаря Уайтсноу, Риччи за две недели научились не только уверенно вставать в стойку, наносить удары, успешно защищаться и даже двигаться, не путаясь при этом в ногах. Со своего гамака в темном углу она переехала в каюту старпома – если этот закуток, отгороженный от кубрика деревянной ширмой с множеством щелей, не доходящей до потолка, можно было назвать каютой. Он давал скорее иллюзию уединения, чем гарантию безопасности. Она попросила Малкольма научить ее стрелять, уверенная, что обращаться с огнестрельным оружием будет легче. Пистолеты достались ей вместе со всем имуществом Элис – красивые и приятной тяжестью лежащие в руке. Но процесс зарядки оказался похож на длительный и сложный ритуал, а результат использования нередко оказывался непредсказуем. Риччи оставалось надеяться только на свое умение обращаться с саблей. Она уже успешно могла справиться с кем-то уровня Малкольма – иногда, если у Уайтсноу находились другие дела, Риччи находила его, чтобы не терять практики. Но капитан каждый урок заканчивала тем, что выбивала саблю из рук Риччи и приставляла лезвие к ее груди или к горлу. Каждый раз Риччи казалось, что Уайтсноу сейчас подастся вперед – и еще раз убедится в том, что Риччи из Вернувшихся, однако, капитан так ни разу не поступила. Риччи шла на очередную тренировку, когда сонная тишина обычного утра прервалась криком впередсмотрящего: – Парус на горизонте! Риччи сразу поняла, что сегодня урок ее будет иного рода. Размеренное течение жизни на «Ночи» было нарушено. На корабле поднялся переполох – все понимали, что до того, как они сойдутся с долгожданной добычей на пушечный выстрел остались считанные часы. – Главное успеть до темноты, – со знанием дела объяснил ей Малкольм. – Иначе мы можем упустить его. Какая-то часть Риччи желала, чтобы этот корабль избегнул судьбы, предназначенной ему волей Уайтсноу. Ей не хотелось опять сражаться за свою жизнь. Другая же, заразившись всеобщим оживлением, жаждала крови и золота. На «Ночи» выдвигали пушки, проверяли заточку абордажных сабель, заключали пари и готовили снасти. На мачтах работала двойная команда, чтобы не дать врагу ни малейшего шанса избежать битвы. Многие взывали к Пресвятой Деве с просьбой даровать им победу, и вставали с колен успокоенные. Риччи даже немного позавидовала им, пока не вспомнила, что на другом корабле, вероятно, взывают к кому-то из того же пантеона, только на другом языке. С каждой минутой чужой корабль становился все ближе – уже можно было определить его размеры и пересчитать количество парусов. Величавый галеон казался громоздким и неповоротливым по сравнению с юркой «Ночью», в которой едва ли было восемьдесят тонн водоизмещения против его пятисот. Настоящая плавучая крепость. Капитан не ошиблась – им попалась крупная добыча. И она могла сильно кусаться. – «Эспада Диас», – сказала Уайтсноу, опустив подзорную трубу. – Один из кораблей Золотого каравана. Через минуту окажемся прямо под его пушками. – Входим в зону обстрела, – разнеслось по палубам. Риччи ждала выстрелов и взрывов, спрятавшись за ограждением из мешков с песком. Но ни одна пушка галеона не выстрелила. Все, что делал огромный трехпалубный военный корабль, рядом с которым «Ночь» казалась игрушечным суденышком – убегал от них на всех парусах. И это заставляло насторожиться. Они уже почти нырнули в «мертвую» зону пушек галеона, когда выстрел все-таки прозвучал. Однако, ядро лишь зацепило корму и исчезло в волнах. – С ними точно что-то не так, – произнес Тью достаточно громко, чтобы его услышали ближайшие матросы. Под взглядом Уайтсноу он осекся и виновато потупился. Риччи почувствовала, как стихают звуки – все переставали заниматься своими делами и начинали прислушиваться к разговору офицеров, и только слова боцмана шепотом передавались от одного матроса другому. – Значит, победа достанется нам недорогой ценой, – громко произнесла капитан. Шум и болтовня возобновились – Уайтсноу отлично умела успокаивать народ. – Или мы уже проиграли, – добавила она почти неслышно. Только стоящая ближе всех Риччи с ее обострившимся слухом смогла различить их. *** В одежде капитана не осталось и следа изысканности и парадности: Уайтсноу сменила шелковые и бархатные ткани на штаны с курткой из плотной кожи и простые сапоги со стальными набойками. Волосы она забрала в хвост и скрыла под черной повязкой. Дорогая шпага тоже осталась в каюте – на поясе капитана висела остро наточенная абордажная сабля и пара простых пистолетов. И только шляпа – все та же шикарная шляпа с алым плюмажем – выделяла ее из толпы. Никакие слова не могли сказать Риччи больше о серьезности сражения, чем это преображение щегольской Уайтсноу в воплощение практичности. – Держись подле меня, – приказала капитан ей. Риччи, наслышанная о безрассудстве капитана в бою, не обольщалась насчет того, насколько место за правым плечом Уайтсноу будет безопасно, но ни полслова не сказала об этом. «Интересно», – только подумала она, – «если в бою меня пару-тройку раз прикончат, пройдет ли это в общей сутолоке незамеченным?» Солнце начало клониться к горизонту, когда они, наконец, настигли галеон. Десятки «кошек» впились в окрашенный зеленым борт и под прикрытием отряда мушкетеров из лучших стрелков экипажа, абордажная команда принялась карабкаться на борт. Число испанцев выстроившихся на палубе не превышало трех десятков. Ничтожно малое количество для корабля таких размеров. Но еще удивительнее было то, что доски палубы бурели от засохшей крови, а на бортах белели, как шрамы, старые следы от «кошек». Они явно не первыми брали этот корабль на абордаж. Но капитан не дала команде задуматься об этом, подняв саблю и выкрикнув: – Вперед! В атаку! Через пять минут из жалкой кучки испанских солдат осталось несколько человек, прижатых к гранд-мачте. Уставшие и израненные они сражались из последних сил. Может, они побросали бы оружие и сдались бы, предпочтя быструю смерть смерти героической, но их капитан все еще стоял на ногах – и одно его присутствие поддерживало их дух. Он был самым молодым из испанцев – всего на два или три года старше Риччи – и, по-видимому, стал командиром лишь потому, что все старшие офицеры были убиты. Его одежда вся была залита кровью, кираса покрыта зазубринами и вмятинами. Смуглое его лицо исказилось яростью, а отчаянные глаза были угольно черными. В нем было что-то располагающее, что-то вызывающее уважение – в отличии от всех тех, кого Риччи встретила в своей новой жизни. Она порадовалась хотя бы тому, что ей не придется убивать его лично. Когда Уайтсноу выбила меч из его руки, Риччи решила, что все кончено. Но капитан не спешила нанести последний удар. Из последних сил стоящий на ногах испанец смотрел на нее с вызовом в глазах. Он, наверное, кинулся бы на Уайтсноу с голыми руками, если бы не мушкет в руках Тью. – Я скажу это только один раз, – произнесла капитан. По взгляду Тью Риччи догадалась, что та перешла на испанский, но Риччи почему-то продолжала ее понимать. – Хотите остаться в живых? Испанец молчал. Но он не отказался сразу, и теперь проигрывал внутреннюю борьбу со страхом. Выбирая между смертью физической и духовной, он выбрал тело. – Да, – произнес он, опустив голову, словно не хотел, чтобы они видели его лицо при этом. Уайтсноу улыбнулась еле заметно – всего на мгновение ее торжество прорвалось сквозь маску невозмутимости. – Как ваше имя? – спросила она. – Альберто Рамон Кристобаль Фареска Эскобар, мичман. Исполняю обязанности капитана… исполнял. Тью присвистнул. – Испанская любовь к многосложности… – хмыкнула капитан. – Я этого не запомню. Как и все. – Зовите меня Альберто Фареска, – сказал он спокойно. – Так лучше, – согласилась Уайтсноу. – Как вы понимаете, вы остались в живых не благодаря моему милосердию. – Никогда не верил в милосердие англичан, – ответил тот, криво усмехаясь. – Не нарывайся, – бросила капитан. – Ваше счастье, что мои люди не понимают испанского. Впрочем, никого из людей Уайтсноу не интересовала их беседа. Они, за исключением Тью и Риччи, были заняты куда более интересным делом – мародерством. – Не все, – поправил ее испанец. И впервые посмотрел прямо на Риччи. Она, вероятно, выдала себя тем, что слишком внимательно следила за их разговором. – Почти все, – бросила Уайтсноу, даже не взглянув на нее. – Поскольку ваш корабль никоим образом нельзя назвать достойной добычей, а я обещала своим людям именно такую, придется вам указать нам новую мишень. – Хотите, чтобы я показал вам дорогу в Эльдорадо? – хмыкнул он. На последнем слове Тью насторожился и принялся рыскать взглядам по их лицам, но, к своему разочарованию, он не мог усилием воли начать понимать испанский. Как Риччи, которая не помнила, чтобы учила какой-нибудь язык. Она заметила, что для понимания фраз ей необходимо смотреть на собеседника, хотя бы краем глаза, и сосредоточиться на нем, иначе слова превращались в невнятную путаницу звуков. Только в последнее время она начала различать отдельные, простые и часто употребительные слова в потоке. Риччи хотела бы узнать, сработает ли это с текстом, но на корабле не были ни библиотеки, ни газет, и едва ли кто-нибудь, кроме Уайтсноу, умел писать. – Я знаю, что Эльдорадо не существует, – ответила капитан. – Но я и не требую его. Нам достаточно будет каравана с золотом. – Почти все золото с приисков, добытое в этом году, досталось капитану Айришу, – сказал Фареска. Уайтсноу разразилась краткой, но очень энергичной и эмоциональной тирадой в адрес опередившего ее ирландца. Риччи понимала больше половины слов, но не смысл составленных из них конструкций, хотя общий посыл читался однозначно. Ругалась капитан так же искусно, как и делала все остальное. – Ладно, – сказала она через несколько минут, облегчив душу. – Потом выясним, что вы можете нам сообщить. Хоть что-то же должны вы знать. Отведите нашего «гостя» в трюм, мистер Тью, – перешла она на английский снова. – А мы пока подберем объедки за Айришем. Тью сделал шаг к испанцу. – Нет, – вдруг покачал головой тот. – Если вы хотите узнать от меня то, что я знаю о торговых путях и золотых приисках моей страны, вы берете меня в команду и даете мне долю добычу. Даже Иуда получил свои тридцать серебряников. Он сказал это на ломаном английском, так что его понял даже Тью. – Эй, капитан, этот выродок хочет в нашу команду! – воскликнул он. – Я его поняла, – кивнула Уайтсноу. – Да он замочил двоих наших парней! – Ну, это аргумент скорее в его пользу, – парировала капитан. – Других выживших, как видишь, нет, а нам нужен новый источник сведений. – Так выбьем их из него! Все испанцы – слабаки и трусы! Фареска нахмурился и прикусил губу. – Не все, – хмыкнула Уайтсноу. – Хотя, к нашему счастью, многие. Но он принесет нам присягу – так будет вернее. – А если он что-то задумал? – Я буду за ним следить, – пообещала капитан. – И я, – буркнул Тью. – Так будет вернее. *** Остаток дня они перетаскивали с галеона на «Ночь» все, что имело какую-то ценность. Такого нашлось немного – команда Айриша более многочисленна и не менее жадна. Погрузкой руководили Риччи с Тью, так как капитан с их новым «товарищем» засели в рубке с ворохом карт. Риччи предпочла бы провести время с ними, а не торчать под палящим солнцем, но ее не позвали. Матросы слушались Риччи не слишком охотно, но пока ее поддерживал авторитет Уайтсноу, а на поясе у нее висела сабля, они ей подчинялись. – Снимем еще пушки и затопим эту громаду, – сказал Тью. – Почему мы не захватим его и не приведем в порт? – спросила Риччи. – Можно было бы продать его. Ей было жаль отправлять ко дну такое огромное и величественное творение человеческих рук. – Шутишь? – поразился Тью. – Кому нужна такая штука? Она большая, неповоротливая, и не во всякий порт еще войдет, не то, что наша красавица «Ночь». Нам его до Сент-Джонса не довести. Риччи согласилась, но чувство сожаления не покидало ее все время, что высокие мачты медленно погружались под воду. *** Уайтсноу назначила Фареску штурманом. Все возражения Тью она пресекла одной фразой: «Зато теперь мы будем точно знать, где наше место на карте». Не то, чтобы Риччи беспокоилась за свое положение – оно было шатким и до появления Фарески – или испытывала ненависть к испанцам, но она чуяла в нем какую-то неявную угрозу, и потому не пыталась сблизиться с ним. Но следующим утром он сам пришел на их с Уайтсноу тренировку. Никто никогда не интересовался их уроками, и Риччи привыкла, что капитан ставит ей руку – перед тем, как разделать под орех – с глазу на глаз. Но они никому не запрещали приходить на палубу в то же время, так что ей пришлось терпеть его присутствие. По крайней мере, он молчал. Но даже одного взгляда, ловящего каждое ее движение, хватало для того, чтобы Риччи постоянно отвлекалась и ошибалась. – От тебя сегодня никакого толку, – заметила Уайтсноу менее, чем через полчаса. – Извините, капитан, – сказала Риччи. Она надеялась, что Фареска не придет вечером, дав ей возможность реабилитироваться. – Она не похожа на достойного противника, – резко произнес испанец, поднимаясь, и Риччи отметила, что свой меч он принес с собой. Впрочем, это еще ничего не значило, он никогда не расставался с оружием, как и большинство пиратов. – Хотите размяться со мной, капитан? Риччи задохнулась от его наглости, но Уайтсноу только усмехнулась. – А ты уже оправился, как я погляжу, – сказала она, снова становясь в боевую позицию. – Начинай, если не боишься. Риччи подобрала саблю и уселась у стены. Она собиралась с удовольствием похлопать капитану и не ожидала, что схватка затянется надолго. Но бой занял гораздо больше времени, чем Риччи предполагала. Еще на первых минутах он сумел распороть Уайтсноу рукав – подобное ни разу не удалось Риччи. Еще через пять минут он, отбив выпад, удачно атаковал – и оставил капитану длинный порез на бедре. Та раздраженно охнула, и Риччи поняла, что на этот раз тканью не обошлось. – До первой крови, капитан? – спросил Фареска, явно собираясь объявить себя победителем. – Продолжаем, – бросила Уайтсноу. «Рано радуешься», – мысленно осадила Риччи испанца. Но не прошло и десяти минут, как сабля капитана полетела на палубу. Риччи не могла поверить своим глазам. – Поздравляю, штурман, – сказала Уайтсноу с кислым лицом. – Надеюсь, против своих соотечественников вы будете сражаться так же победоносно. Лицо Фарески дрогнуло, как у всякого человека, получившего меткую шпильку в свой адрес и не способного ответить, но он молча поклонился. *** Чтобы восполнить запасы, им пришлось зайти в попутный порт. С моря берег казался сплошь живописной рощей, но Чарльстон оказался хмурым и пыльным городом. Риччи успела привыкнуть к архаичному виду корабля и, как ей казалось, смирилась с тем, что судьба забросила ее в прошлое, но вид города вызвал у нее глухую тоску. Она никогда раньше не думала, что можно соскучиться по башням из бетона и стекла, по асфальтированным улицам и узким газонам с жесткой, словно пластиковой травой и обязательными табличками «Не ходить!». Чтобы получить разрешение встать на рейд, капитану Уайтсноу пришлось долго беседовать с хмурым таможенником. Погрузка отняла целый день и с них содрали двойную цену за все нужные припасы. Они собирались отправиться в путь с утренним отливом, и Риччи намеревалась выспаться как следует в отсутствии морской качки. «Палуба. Ночь» – гласила записка на обрывке бумаги, лежащей на ее подушке. Почерк был крупный, неровный и явно мужской. Больше послание ничего не проясняло. Оставалось только подняться наверх, благо уже стемнело, и на месте выяснить, кто ждет ее и зачем. Прихватив саблю, она прошла сквозь тихий полупустой кубрик. Фареска ожидал ее, сидя на фальшборте. У него был сосредоточенный и угрожающий вид, и Риччи не стала обольщаться насчет того, что красавчик-испанец позвал ее на свидание. – Хочешь что-то мне сказать? – спросила она. – Тебе лучше сойти с корабля в этом городе, – сказал он напрямую. Хотя Риччи подозревала, что разговор свернет в это русло, ее сильно задело и само предложение и тон, которым оно было высказано. – Почему это? – Так будет лучше для всех. – Да ты просто целишься на мое место! – Я достоин его больше. Его спокойствие и уверенность заставляли кровь Риччи закипать. – Ты же не думаешь, что я возьму и оставлю его тебе?! – Тогда я тебя заставлю, - холодно заявил он. Риччи схватилась за саблю, но вовремя вспомнила: – Эй, послушай, на корабле запрещены дуэли! Так приказала капитан. – Нам необязательно драться на корабле, – хмыкнул он и кивнул на причал. Риччи с опозданием сообразила, что собирается драться с человеком, который одолел Уайтсноу, но у нее уже не осталось путей к отступлению. Оставалось только выбирать между почти неизбежным поражением и признанием своей трусости. Риччи колебалась меньше секунды. – Пошли, – сказала она, ставя ногу на причальный канат. – Выясним раз и навсегда, кто из нас годится на место старпома. *** Ее сил и способностей хватало лишь на то, чтобы отражать выпады Фарески или уклоняться от них. Риччи понимала, что так не будет продолжаться долго, потому что она выдохнется рано или поздно. И тогда он нанесет смертельный удар. «Но он же не будет последним для меня, верно?» – мелькнула у нее мысль. – «Может, в этом и есть мой единственный шанс?» Она уже почти выдохлась, так что дольше тянуть с обманным маневром было нельзя – иначе это могло оказаться вовсе не маневром. Риччи остановилась, притворяясь полностью обессиленной, и Фареска нанес добивающий, по его мнению, удар, пропоров мечом ей живот. Она чувствовала, как лезвие разрезает ее тело – рана будет тяжелой – и тошнота подступила ей к горлу, но боли не было. Боль, как она уже уяснила, приходила позже. Фареска отступил на шаг назад, высвобождая меч, и Риччи упала на колени, чтобы не выдать себя раньше времени. – Черт возьми, я слишком увлекся, – пробормотал он. – Что же теперь делать с телом? «Пора», – подумала Риччи. Она вскочила на ноги, выбила меч из рук ошеломленного Фарески и приставила лезвие сабли к его горлу. – Не может быть, – одними губами произнес он. – Я… промахнулся? – Да, ты облажался, – кивнула Риччи. – А сейчас поклянись своими родителями и своей верой, что больше не попытаешься мне навредить, или я перережу тебе глотку. – Мои родители мертвы, да и клятва иноверцу немного стоит, – сказал он. – Тогда поклянись своей честью! Хоть она у тебя осталась? – После того, как я перешел на сторону врагов, чтобы сохранить себе жизнь? Если не хочешь сражаться со мной снова, тебе стоит убить меня сейчас. На секунду Риччи подумала, что отрезать ему голову – неплохая идея. Но она помедлила и внезапно разгадала, что таится за непроницаемым выражением его черных глаз. Фареска боялся смерти – и ненавидел себя за это. – Я не хочу облегчать тебе жизнь, – сказала она, отступая и опуская саблю. Все равно она не собиралась его убивать, и оттого поза выглядела глупой. – Если хочешь умереть, сделай это сам. Если духу не хватает – живи. – Тогда я снова сражусь с тобой, – сказал он. – И я снова одержу победу, – ответила она, ухмыляясь, чтобы не взвыть от подступающей боли, и надеясь, что в лунном свете выражение ее лица не похоже на оскал. «В следующий раз придется придумать что-нибудь другое», – подумала она. – «Иначе это будет выглядеть слишком подозрительно. К тому же это чертовски больно». – Эй, – окрикнула она Фареску, повернувшись, чтобы вернуться на корабль. – Уайтсноу все равно захватила бы твой корабль, сдайся ты или нет. – Я должен был погибнуть вместе с ним. Тогда бы я не предал свою страну. «Мне этого не понять», – подумала Риччи. – «Все, за что они сражаются и умирают, растворится в веках бесследно. Все их войны займут не больше абзаца в учебнике. Через пару поколений все их подвиги и жертвы забудутся. Но сейчас они умирают за то, что для меня не стоит медяка». – По-моему, страна, которая требует напрасных смертей, не заслуживает того, чтобы умирать из-за нее, – сказала она. Фареска не стал возражать ей, но она не питала ложной надежды на то, что он согласен с ее точкой зрения.