Капитан Риччи

Они ждали только капитана, которая улаживала последние формальности на берегу, чтобы отчалить, когда он появился – высокий человек, закутанный в плащ с капюшоном. Он так очевидно старался не показать своего лица, что выглядел подозрительным. – Я хочу поговорить с капитаном, – сказал он глухим голосом. – Зачем? – уточнила Риччи, раздумывая, не достать ли на всякий случай саблю. Гость не походил на таможенника, матроса или бродячего торговца. – Я хочу покинуть город, – ответил он с ноткой недовольства в голосе. – У нас нет условий для пассажиров, – ответила Риччи, вспомнив кубрик и свою «каюту». Едва ли Уайтсноу согласилась бы уступить свою кровать. – Почему бы вам не сесть на какой-нибудь другой корабль? Потенциальный пассажир издал нечто вроде раздраженного сипения. – Они мне не по пути, – сказал он после секундной заминки. – Мне срочно нужно попасть в… кхм… – Сент-Джонс? – подсказала Риччи. – Да, именно туда, – быстро кивнул он. – Тогда вы можете дождаться капитана здесь. Присаживаетесь, – махнула она на фальшборт. – Кстати, не хотите снять капюшон? Тот покачал головой и остался стоять. *** – Снимите капюшон, я не собираюсь разговаривать с человеком, лицо которого не вижу, – распорядилась Уайтсноу, когда Риччи привела гостя в рубку. – Или проваливайте. Очевидно, капитану пришлось еще раскошелиться, потому что она пребывала сильно не в духе. Промедлив секунду, незнакомец откинул капюшон, и Риччи прикипела взглядом к его лицу – не только из-за того, что полчаса изнывала от любопытства в ожидании Уайтсноу, но и потому, что тот оказался чертовски красив: тонкие черты лица, тонкая, чуть ли не просвечивающая, молочно-белая кожа и небесно голубые глаза. – Как вас зовут? – спросила капитан, совершенно не впечатленная. Он едва уловимо запнулся перед ответом: – Стефан Томпсон. «Сте-еф», – мысленно пропела Риччи. – «Какое красивое имя. Пусть и фальшивое». – Капитан Уайтсноу, как вы знаете. – Меня зовут Риччи Рейнар, – спохватилась она. Он, как будто, не услышал. «Строишь из себя звезду, да? А у самого ботинки стоптанные». – Что вас привело на наш корабль, мистер Томпсон? – спросила Уайтсноу. – Я хочу сесть на ваш корабль до Сент-Джонса. – Мы не берем пассажиров, – отрезала Уайтсноу. – Но мне очень… – Не. Берем. Пассажиров. Капитан стукнула кулаком по столу, и тот жалобно заскрипел, шатаясь. – На твоем месте я бы… – начала Риччи. – Я извиняюсь, – произнес он негромко, – но мне нужно смыться из города обязательно. С этими словами он откинул полу плаща и выхватил из ножен шпагу. – Вы выйдите из гавани только вместе со мной, – сказал он, наставив лезвие на Уайтсноу. Капитан даже бровью не дернула. Риччи судорожно соображала, стоит ли выхватывать саблю в тесном помещении, где они втроем едва размещались? – Могу принять вас в команду, если умеете пользоваться этой штукой, а не только размахивать ею, – предложила Уайтсноу. – Вступить в вашу команду? Только если я буду питаться за офицерским столом! – Поставим тебе дополнительный стул. – Тогда согласен, – кивнул Томпсон, убирая оружие. – Поставь подпись вот здесь, – сказала капитан, шлепая перед будущим членом команды толстую тетрадь в холщевой обложке. – Мисс Рейнер, распорядитесь отдать якорь. *** Придя на вечернее занятие, Риччи не обнаружила на палубе Уайтсноу. Зато у стены со скучающим видом сидел Фареска. – Кажется, капитан отмечает отплытие, – сказал он, встретившись взглядом с Риччи. Она нахмурилась. – У капитана много дел. Оставь свои грязные инсинуации при себе и вали – не на что смотреть сегодня. – Ну, раз уж ты пришла, может, подеремся? – предложил он, вставая на ноги. – Просто тренировка, – добавил он на ее недоверчивый взгляд. – Только если возьмешь саблю, – сказала Риччи. – Твой меч тяжелее, так нечестно. – Думаешь, тебе всегда будут встречаться противники с таким же оружием, как у тебя? – Твоя правда, – хмыкнула Риччи и бросилась вперед, рассчитывая застать его врасплох. Фареску успел выхватить оружие, но схватка все равно выдалась увлекательной. Не пытаясь ее убить, испанец казался неплохим парнем. *** Новичок не понравился Риччи сразу. Он, как все красавцы, считал само собой разумеющимся всеобщее внимание и расположение. Буквально за час он стал душой компании матросов, начавших обращаться с ним, как с давним другом, и он принес на борт покер. У него были с собой несколько колод, он объяснял правила всем желающим, и за пару дней новое развлечение изрядно потеснило опостылевшие кости. А еще Томпсон смотрел на Риччи пристальным, уже знакомым ей взглядом – он определенно прикидывал, как лучше освободить от нее место старшего помощника. Но Риччи не ждала от него никаких действий до того, как они прибудут в Сент-Джонс – из-за запрета на поединки. Однако, за ужином Томпсон, словно невзначай, склонился к Риччи – за столом было так тесно, что этот жест не привлекал внимания – и прошептал: – Встретимся ночью на палубе. Риччи не успела ни смутиться, ни ответить – Томпсон поднялся и вышел, оставив порцию солонину с капустой недоеденной. – Что он хотел? – спросил Фареска, проводив его хмурым взглядом. – Ничего, – ответила Риччи. «Ведь он же не собирается драться на палубе посреди ночи?» – лихорадочно соображала она. – «Что, если я ему… нравлюсь?! Боже мой, это будет свидание?» *** Тем не менее, Риччи принесла саблю с собой и поняла, что сделала это не зря – на свидания не берут с собой шпаги. – И что ты хочешь мне сказать? – спросила она. – Что мне следует убраться с корабля в Сент-Джонсе? – Ну, раз ты уже сама все знаешь, может, поступишь благоразумно? – предложил Томпсон. – Мне не хочется обижать девушку, но ты явно занимаешь не свое место. «Мне не хочется обижать девушку?!» Даже Фареска себе такого не позволял. – Это мой корабль и мое место, и никто не смеет указывать мне, что делать! – Жаль, – ответил Томпсон без сожаления в голосе. – Тогда мне придется избавиться от тебя. – Поединки запрещены, – сказала Риччи. – Я скажу, что ты напала на меня. Мне поверят – как еще способному говорить. – Нас быстро разнимут. – Все спят внизу. Никто не услышит. – А впередсмотрящие? – Они будут слепы и глухи, – усмехнулся Томпсон, побренчав монетами в кармане. У нее снова не было иного выхода, кроме как сражаться или сдаться. Риччи сама не могла сказать, что толкает ее идти до самого конца. Упрямство? Гордость? Глупость? У нее не было причин держаться за место старпома «Ночи» – кроме странных слов капитана Уайтсноу, смысл которых она не понимала. Как и в предыдущий раз, Риччи выбрала драку. Томпсон был хорош – наверное, он, как и Фареска, мог бы на равных биться с Уайтсноу – хотя его манера фехтования была совершенно иной. Риччи не приходилось вкладывать всю силу в то, чтобы отражать чужой клинок, шпагу Томпсона она отбрасывала с просто игровой после Фарески и капитана легкостью. Но стоило Риччи на миг потерять концентрацию или промедлить, и точный неглубокий укол – в плечо, в ногу, в бок, в левую руку – указывал на ее ошибку. Риччи понимала, что эти уколы лишь пробные. Томпсон собирался изучить ее и нанести такой же безупречно меткий, но только глубокий укол ей в сердце. И поверит ли он, как поверил Фареска, что его выпад не достиг цели? «Мне придется убить его, как я убила Элис», – подумала она. – «Или прямо сейчас придумать что-то еще. Боль от раны в плече настигла ее внезапно, заставив покачнуться и качнуть саблей вниз. Конечно же, Томпсон не мог пропустить такую возможность для атаки. Время как будто замедлилось. Риччи, словно в кошмарном сне, наблюдала, как приближается к ней лезвие шпаги, и чувствовала, что ее рука с саблей слишком тяжела и неповоротлива, чтобы отразить его. Но тело ее действовало быстрее, чем работал разум. Риччи выбросила вперед левую руку, принимая на нее удар и отклоняя клинок от своего лица. О том, что произошло при этом с ее кистью, она старалась не думать. Одновременно Риччи осознала две вещи – ее ладонь рассечена до кости и другой возможности напасть ей не выдастся, потому что скоро придет боль ужасающей силы. Томпсон был так сбит с толку ее маневром, что скрестить лезвия и выбить шпагу из его рук – одно из преимуществ более тяжелого клинка, которое ей так часто демонстрировал Фареска – было не так уж сложно, после чего оставалось лишь приставить лезвие к его груди. Риччи все еще пыталась перевести дух, когда Томпсон открыл рот. – Ты ненормальная! – воскликнул он, глядя на капающую с ее пальцев на палубу кровь. – Как ты это проделала? Надела кастет? – Вроде того, – сказала она, отступая. – Ну, и кто из нас сойдет на берег в Сент-Джонсе? – А если я откажусь? – спросил он, испытующе глядя на нее. Томпсон, очевидно, не мог взять в толк, где он ошибся. – В следующий раз я тебя убью. – В следующий раз я на этот трюк не пападусь! – Посмотрим, – хмыкнула Риччи. – У меня еще найдется джокер. Посмотрим, Стеф! «В крайнем случае, я еще могу «несмертельный удар» разыграть с ним», – подумала она. – «А вот не окажись я здесь, ходила бы по ночам на свидания, а не на дуэли, отбивалась бы от рук под юбкой, а не от выпадов шпаги, и получала бы поцелуи, а не лезвие меча в бок. Ну почему у меня всегда не так, как у людей?!» В своей каюте Риччи перевязала почти уже сросшуюся и зажившую левую кисть куском более-менее чистой тряпки. Утреннюю тренировку она проспала. Фареска, пришедший ее будить, только посмотрел на повязку и ничего не сказал. *** Открытая створка иллюминатора поскрипывала на ветру. Мэри-Энн прицелилась и запустила в проем пустой бутылкой. Рука ее осталась твердой даже сейчас, и бутылка – из-под паршивого дешевого рома, потому что настоящий виски неделю как кончился – не украсила осколками каюту, а пропала в ночной темноте. Мэри-Энн слышала ее плеск, как и доносящиеся с верхней палубы звуки сражения. «Плевать на запреты, да, Риччи?» Она вздохнула. «Молодость полна сил, надежд и стремлений». Рядом с неоперившейся зеленой Рейнер Мэри-Энн чувствовала себя опустошенной, словно та выброшенная за борт бутылка. *** Риччи не могла сказать, что они с Фареской сблизились, но в его отношении к ней больше не сквозило ни снисходительности, ни вызова. Как будто после схватки на ночном причале он признал Риччи равной. Как штурману и старпому – пусть и очень условно выполняющей свои обязанности – им приходилось часто общаться, они сидели рядом за обеденным столом и, поскольку Уайтсноу все чаще пропускала уроки, они нередко устраивали поединки вдвоем. Риччи уже привыкла слышать, как матросы осыпают оскорблениями Фареску у него за спиной, мало заботясь о том, слышит ли их он. Когда до ушей ее впервые донеслась фраза, мешающая с грязью всех испанцев и саму Испанию, она резко развернулась с намереньем выдать острослову направление на мытье палубы, но Фареска остановил ее. – Ты не можешь заставить их замолчать, – объяснил он. – Только дашь им причину сильнее меня ненавидеть. – А как же твоя гордость? – Пока они не смеются мне в лицо… моя гордость и не такое терпела, – сказал Фареска с горькой усмешкой. Поэтому Риччи совсем не ожидала того, что произошло в кают-компании вечером. Шутка Томпсона о бычьих головах, конечно, не являлась образцом тонкого юмора, но в адрес Фарески летели и похуже. Риччи не могла понять, чем штурмана зацепила реплика Томпсона, причем настолько, что ей пришлось встать между ними, чтобы драка не началась немедленно. – Поединки запрещены, помните? – сказала она. – Подожди, когда мы доберемся до города, - произнес Фареска хриплым от ярости голосом. – Зачем же терпеть так долго? – хмыкнул Томпсон. – Встретимся сегодня на палубе, когда взойдет луна. Капитан и ее псина Тью уже заснут, а больше никому нет дела до глупого приказа. – Нам нужны секунданты, – ответил Фареска. – Я приведу Малкольма, – предложила Риччи, признав, что сражение неизбежно. – Он умеет молчать. – Отлично, – Томпсон холодно улыбнулся. – Наконец-то на корабле станет чисто. – Почему ты так взвился? – спросила Риччи позже, когда Томпсон веселился в кубрике в компании своих приятелей. – Я думала, ты уже привык к такому. – Можно стерпеть шутку от старшего по званию, – ответил Фареска. – Не стоит прислушиваться к вяканью всякой швали. Но нельзя терпеть оскорбления от того, кто тебе равен. – Спасибо, – добавил он после паузы, – за то, что будешь моим секундантом. *** Риччи честно призналась себе, что хочет присутствовать на их дуэли – иначе она намечающийся поединок на ночной палубе не называла – не потому, что ее волнует соблюдение каких-то порядков, а из интереса, кто выйдет победителем из схватки. Она сражалась с обоими, но не могла предсказать, кто это будет. И Риччи подозревала, что ей придется еще раз сразиться с тем, кто останется в живых этой ночью. Мимо каюты капитана она прошла на цыпочках, остановившись на минуту, чтобы прислушаться. Хотя это было невозможно, ей показалось, что за скрипом корабельных досок, гулом ветра в парусах и плеском волн о борта она различает глубокое ровное дыхание «Может, ей вовсе и нет дела до того, умрет ли кто-нибудь на палубе этой ночью», – подумала Риччи. Когда она поднялась на верхнюю палубу, Малкольм и Фареска уже ждали ее. – Теперь только английской принцессы не хватает, – хмыкнул испанец. – И ты опоздала. – Луна еще не взошла. – Сегодня облачно, – сказал Малкольм. – Сейчас она выйдет. – Прямо какой-то аристократический клуб, – донеслось от лестницы. – Вы собрались поговорить о погоде? – Мы ждем тебя, – опередила Риччи парней своей репликой. – Выкроил в своем расписании время для нас? – Именно, – кивнул Томпсон без улыбки. Фареска вытащил из ножен меч, Томпсон не глядя бросил в сторону Малкольма свой плащ, и они бросились друг на друга, выплескивая сутками копившуюся внутри них ненависть. Железо звенело оглушительно в ночной тишине, и Риччи не могла поверить в то, что они не подняли на ноги весь корабль. «Правда ли в кубрике ничего не слышно?» – подумала она. – Или никому нет дела до запрета на дуэли? Может, они даже делают ставки на то, кто из нас прирежет кого ночью?» Луна, как и обещал Малькольм, показалась из-за облаков, осветив место схватки, словно рампа сцену. В ее свете стали видны пятна крови на рубашке Фарески. Всего лишь пара уколов, но на нем они, в отличие от Риччи, не заживут за несколько минут. Она невольно залюбовалась ими – сталкивающимися, расходящимися и начинающими снова – их горящими яростью и жаждой победы лицами и грациозными уверенными движениями. Меч и шпага скрестились – Фареска, стиснув зубы, налег и выбил шпагу из рук Томпсона. «Вот все и закончилось», – успела подумать Риччи, но Томпсон и не подумал сдаваться. Он отпрыгнул назад, куда отлетела его шпага, быстро подхватил ее за край лезвия, подбросил в воздух – блеснула серебряная дуга в лунном свете – и перехватил ее за эфес. Через всего пару секунд с того мига, когда Фареска разоружил его, Томпсон вновь стоял на ногах, готовый продолжать схватку. Они изучили друг друга достаточно, чтобы не допускать больше очевидных ошибок: Фареска не размахивался так широко, чтобы пропустить укол, а Томпсон не позволял их клинкам скрещиваться. Дуэль превратилась в соревнование на выносливость. Риччи со стороны было заметно, как все замедляются их движения, и как все тяжелее становится их дыхание. Прошло еще несколько минут, и Фареска, отступив на несколько шагов назад, упал на одно колено, чтобы собраться с силами, а Томпсон перехватил шпагу сначала левой рукой, потому что правая дрожала, а потом и вовсе взялся за эфес двумя руками. – Парни, – неуверенно начала Риччи, – может, вам продолжить в другой раз? Луна скоро зайдет, а капитану или Тью может приспичить в гальюн, и тогда мы все влетим. Они посмотрели на нее, потом перевели взгляды друг на друга и медленно, неохотно кивнули. Томпсон опустил шпагу и поднял глаза к небу. Фареска встал с колена и вложил меч в ножны. В ту же секунду, что он отвел от пояса руку, Томпсон бросился вперед. Риччи выругалась, как упустивший парус марсовой, и бросилась к ним, доставая на ходу саблю. – Не смей! – крикнула она. То ли ее окрик, то ли звук шагов, заставил Томпсона остановиться в последний миг. Кончик шпаги его застыл на волоске от груди Фарески – над тем самым участком кожи, за которым учащенно билось сердце. Риччи остановилась в двух шагах от него, направив лезвие сабли Томпсону в спину. – Ты можешь убить его, но развернуться не успеешь, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. – Решай, хочешь ли ты убить его настолько, что готов сразу последовать за ним. Томпсон раздраженно фыркнул – как в те разы за покерным столом, когда ему приходилось бросать карты. – Стоит ли жизнь грязного испанца таких усилий, Рейнер? – задал он вопрос. – Я слежу за соблюдением правил поединка, – ответила она. – Кто бы их не нарушил, я поступлю одинаково. – Тогда, арбитр, – хмыкнул Томпсон, – я покорнейше прошу меня простить. В голосе его не слышалось ни капли раскаянья, но Риччи рассудила, что в их случае важнее буква, чем дух. – Брось шпагу, – велела она. – Малкольм вернет ее тебе после. Томпсон отбросил шпагу картинно небрежным жестом, прямо под ноги Малкольму. – Занеси ко мне в каюту, – велел он. – И неплохо было бы перед этим почистить ее от грязи. Фареска, кровью которого было испачкано лезвие, стиснул зубы. Томпсон развернулся и отправился к кубрику так спокойно, словно Риччи не держала в руках направленную на него саблю. – Спасибо, – сказал Фареска так тихо, что Риччи с трудом расслышала его. – Я выполняла обязанности секунданта, – ответила она. – Выполнять свои обязанности – самое большее, что можно потребовать от человека, – произнес Фареска, думая, кажется, о чем-то своем. – Если бы все выполняли свои обязанности, на земле царил бы рай. – Вероятно, – кивнула Риччи, не желая дискутировать на тему утопии. – Пойдемте, скоро уже рассвет, а мы и не ложились. Не думала, что это так затянется. – Я только отнесу мистеру Томпсону шпагу, – сказал Малкольм. – Не вздумай ее чистить! – бросила Риччи ему вдогонку. – Думала, он отправит меня на тот свет быстро? – спросил Берт. – Я не поставила бы ни на одного из вас. – После сегодняшнего… ни один из нас не сможет жить спокойно, пока не расправится с другим. – Я знаю, – кивнула Риччи. – И что ты об этом думаешь? – Что это глупо. – Ты сама бы никому не простила такого. Ты такая же. – Может быть. Или нет. Ей хотелось думать, что она не настолько глупа и безрассудна, чтобы устраивать кровную месть из-за чьих-то слов. Но внутренний голос подсказывал ей, что и остаться на этом корабле, и поучаствовать в двух дуэлях ради этого было вовсе не благоразумным поведением. – Надо перевязать тебе плечо, – вспомнила она. – Иначе рана воспалится и Томпсону не придется прилагать больших усилий, чтобы спровадить тебя на тот свет. Кстати, можешь звать меня Риччи. – Ты старше меня по званию, – покачал он головой. – А я, значит, могу звать тебя по имени? Альберто? Берто! Фареска страдальчески вздохнул. – Я передумал, – заявил он. – На этом корабле мы практически равны по положению. *** В паруса «Ночи» дул попутный ветер, и работы у команды почти не было. Бездельничающие матросы собирались маленькими компаниями, чтобы поиграть в кости, или группировались вокруг Томпсона с его колодой. Риччи не испытывала тяги к азартным играм, но ее смена окончилась, до тренировки было еще далеко, а больше практически и нечего было делать – только наблюдать за пытающимися сорвать куш игроками. – Тебе не кажется, что он выигрывает слишком часто? – внезапно спросил ее Фареска, объявляясь за спиной. Риччи давно заметила, что Томпсон из-за стола всегда встает с набитыми карманами. Она приписывала его выигрыши отчасти удачи и, разумеется, умению играть. – Он просто чертов везунчик, – ответила она, пожав плечами. – Я не верю в удачу. – Тогда что это такое? – Посмотрим, – с этими словами Фареска направился к играющим и опустился на свободное место, которое только что покинул матрос, исчерпавший свои сбережения. Возникла небольшая перепалка: матросы не хотели играть с человеком, который, как они верили, мог их сглазить. Но все утихло, когда Фареска молча бросил на импровизированный игровой стол из накрытого старой парусиной ящика пару золотых монет. – Не думаю, что испанец способен уразуметь правила игры, так что нам не придется терпеть его долго, – провозгласил с ослепительной улыбкой Томпсон. – Играем! Пара матросов, самых суеверных, поднялась с мест. Риччи, словно ее кто-то толкнул в спину, уселась на одно из них. Вместе с имуществом Элис ей досталось несколько монет, случая потратить которые до этого не нашлось. Томпсон только скосил глаза на нее, но ничего не сказал. Так же молча, без обычных своих присказок и шуток, он раздал карты. Риччи глянула на свои и сразу поняла, что может выходить из игры – совершенно никудышная рука, даже пары не собралось. – Открываемся! – объявил Томпсон. Риччи с досадой бросила карты на стол, Фареска аккуратно положил свои рубашками вниз. Ему тоже ничего не светило. Томпсон с прорезавшейся самодовольной ухмылкой выложил на «стол» четырех валетов под разочарованные выдохи остальных матросов и положил руку на «банк» – поставленные на кон монеты. Его ухмылка мгновенно исчезла, когда Фареска схватил его за запястье. В образовавшейся тишине, взгляды всех людей на баке, словно металлическая стружка к магниту, притянулись к ним. – Ты жульничаешь, – произнес Фареска спокойно и громко. У Риччи по спине пробежал холодок. Она предвчувствовала бурю. И если она не вмешается, закончится все убийством и, вероятно, не одним. Инстинкт самосохранения подсказывал ей, что самое время устраниться и оставить мужчин разбираться между собой. Но другой голос – подозрительно похожий на голос капитана – говорил ей, что старпом обязан поддерживать порядок на палубе и спокойствие в команде. Все, что знала Риччи о шулерах – они прячут карты в рукавах. Наверное, существовали и другие способы мухлевать, но в ускользающей из-под контроля ситуации она как за спасительный круг ухватилась за мысль, что, вывернув рукава Томпсона, можно доказать его невиновность, и схватила его за вторую руку, чтобы привлечь к себе внимание. – Послушай, – произнесла она, – почему бы тебе не закатать рукава, чтобы показать всем, что Бер… что Фареска ошибается. – Почему я должен унижаться из-за поклепа какого-то испанца! – зло ответил Томпсон, с силой вырывая руку у Риччи. Совершенно случайно ее пальцы зацепились за запонку, та от рывка расстегнулась, и вылетевшие из-за манжеты карты веером высыпались на палубу. Тишина взорвалась криками и отборной бранью. Различив в поднявшемся гаме бряканье стали, Риччи вскочила на ноги, выхватила саблю – к счастью, она натренировалась проделывать это быстро и без заминок – и встала между Томпсоном и толпой… ну, по крайней мере, частью этой толпы. – Спокойно! – приказала она матросам без ощутимого эффекта. «Проклятый шулер» было самым мягким из того, что летело в адрес Томпсона. – Результаты сегодняшней игры отменяются! – объявила Риччи. Это заставило замолчать некоторых, и только громче закричать остальных – тех, кто проигрался до последнего медяка не сегодня. «Пусть он вернет все выигранные деньги» – такого было общее мнение. Риччи имела другую точку зрения. – Мы поймали его за руку сегодня, – объяснила она. – И не можем утверждать, что он непременно жульничал все время. – Она права, – громко заявил Томпсон, поднявшись на ноги и вернув себе обычную самоуверенную ухмылку, но не избавился от тревоги в глазах. – От тех, кто встал из-за стола, претензии не принимаются. Если кто-то возражает, он может поговорить со мной лично. Громкие выкрики превратились в тихое бурчание. Риччи не знала, каким образом – хотя ей, как старпому, следовало быть осведомленной – Томпсон приобрел на «Ночи» славу завзятого бретера, и никто не хотел оказаться лицом к лицу с нему с клинком в руках. «Но это не значит, что они не соберутся втроем или впятером, чтобы встретить его ночью на палубе», – подумала Риччи. – «Впрочем, какое мне уже до этого дело? Я и сейчас не обязана была разбираться, достаточно было позвать капитана. Может, так и стоило поступить. В любом случае, до Сент-Джонса, как уверяет Берто, рукой подать, а там он наверняка свалит». Но события развивались по-другому.