***
Как раньше… А насколько раньше? Такие странные слова. Мне бы не хотелось, чтобы некоторые вещи повторялись в моей жизни снова хотя бы раз. А некоторые… Я бы хотел заключить во временную петлю, снова и снова переживая сюрреалистичные события. В моей жизни было много горя, но его уравновешивало такое же количество счастья. Свою жизнь в Китае я помню весьма смутно. Это был маленький городок в далёкой провинции, состоящий из нескольких районов с кварталами, утопающими в грязи. Родители-бедняки, нарожавшие много детей и заставляющие моих старших братьев-альф работать не покладая рук, чтобы нам всем хватало хотя бы на горстку риса в день. Я был почти самым младшим из нас. Единственным омегой из пяти детей. Трое старших альф, которые часто отбирали у меня еду, руководствуясь своей силой и тем, что я был «нахлебником» и младший братик-погодка, он был добр ко мне, наверное, в силу своего возраста. Отец, часто перебиравший с алкоголем, учил нас тому, что омеги — бесполезны в большинстве своём. Что от таких, как я, надо избавляться при рождении. Я и не спорил, безропотно внимая его словам. Папу я почти не помню. Он пропадал на работе сутками, а когда возвращался, терпел насилие со стороны собственного мужа, но ничего не делал, потому что всё так, как должно было «быть».Я помню то чувство страха, когда по ночам, за тонкой стеной, толщиной в лист картона, разносились звонкие удары и приглушённые стоны папы. Мы все спали в одной комнате, на полу, застеленным тонкими драными покрывалами. В одну из таких ночей ко мне начали приставать старшие братья, сначала упрёками, заставляя меня плакать и просить прощения, а потом дошло до грязных прикосновений. Младший брат заступился, сказав мне бежать. Я хотел попросить помощи у отца, но, когда я вошёл в комнату, перед моим взором встало распухшее от ударов и запачканное в крови лицо папы и стоящий за его спиной альфа, которого приходилось называть своим родителем. Испугавшись, я пустился наутёк из дома. Чуть поодаль от нашей улицы находился небольшой особняк каких-то богатых людей, они наверняка помогли бы. Я сбивал кулаки в кровь о шершавые деревянные ворота, боясь приближения разгневанного отца, который, безусловно, был готов меня искалечить до полусмерти. В тот момент, когда разъярённый родитель схватил меня за шиворот, сотрясая моё тельце над землёй, ворота распахнулись и в них показался невысокий ухоженный мужчина средних лет. — Что вы делаете с этим ребёнком? — спокойным, но не без волнения тоном спросил он. — Это мой сын! Захочу — убью, вас это касаться не должно, — эти слова въелись в моё сознание, и я отчаянно зарыдал, прося о помощи неизвестного мужчину, пока отец волок меня домой. — А если я куплю его? — спросил вслед он. Не минуты не колеблясь, пьяный мужчина развернулся, жадно блестя глазами при упоминании денег. — Сколько? Это было последним, что я слышал от своей семьи. С тех пор я на какое-то время остался в доме Веймина. Он казался мне если не Богом, то кем-то очень приближённым к нему. Мужчина всегда следил за тем, чтобы я съедал всю еду, которую он мне предлагает, одевал в красивые вещи и учил китайскому. Так было до поры до времени. В один прекрасный день он сказал мне, что я поеду с его близкими друзьями в другую страну, отдыхать. На самом же деле, этот приятный с виду мужчина всё время, что я был с ним, думал, как меня подороже сбагрить. Нашёл. В Америку прямым рейсом, без надежды на возвращение. Сначала меня хотели продать в сексуальное рабство для утехи старых извращенцев. Но один парень, отбирающий куда направить детей, отчего-то пожалел меня, поэтому я бегал по улицам беспризорником и выпрашивал деньги у взрослых американцев. Мне было около семи или восьми лет, когда я там оказался, и единственное, что я понимал, это то, что лучше выпрашивать деньги, чем быть чужой игрушкой. Спустя несколько лет особенно холодной зимой меня «списали». Из-за воспаления лёгких и слишком дорогого лечения. Я не стоил столько. Но жизнь снова подкинула то ли сюрприз, то ли очередную издёвку. Меня отогрели, вылечили, откормили и… стали тестировать на мне наркоту. Замечательно! Время потеряло для меня значение; бывало, что дни становились минутами, бывало, что секунда тянулась бесконечностью. Люди, которые следили за мной, относились ко мне так, словно я был загнанным зверьком. Наверное, в их глазах я именно таким и был. Нечеловеком, потерявшимся, заблудшим, безнадёжным. Таким, от которых шарахаются люди на улицах, отдёргивая детей, хлопающих глазами в сторону того, что осталось от бывшего разумного человека. В самый пик моей зависимости, которая облепила меня со всех сторон, будто я жалкая букашка, застывшая в капле смолы, когда кости выворачивало в жажде дозы, когда я уже почти потерял себя, появился он. Чанёль стоял в узком проходе одной из сотни комнат, в которых меня держали… а может, это было одно и то же место, менявшееся только от галлюцинаций, нагнанных наркотиками. Я уже не знал кто или что я. Но его голос плавно пробрался глубоко в мозг, в сердце, разносясь с кровью по всему организму. — Мне нужно твоё имя. Осознание того, что я всё-таки живой, существующий, накрыло меня с головой. Слёзы градом посыпались из глаз. — Я Чанёль, — приветливо улыбнулся он, сжимая своей тёплой крупной рукой мою, худую и дрожащую. — Лухань. Это не я прекратил быть человеком, людьми не были те, кто сделал это со мной. А Чанёль стал единственным, благодаря кому я не упал. Одна вещь, произошедшая в день моего спасения, навсегда отпечаталась в моём сознании: крепкие руки, сжимающие меня по дороге домой и приятный, бархатистый, с небольшой хрипотцой голос, убаюкивающий меня. Весь следующий месяц проходил для меня как в тумане. Я не понимал что происходит, ломки были невыносимыми, но его голос… по-прежнему ласковый и мягкий, не давал мне упасть ещё глубже. Я изо всех сил старался справиться с этим, и у меня почти получалось. Было стыдно перед Чанёлем. Он всегда был благородным, каким-то возвышенным, а я продолжал оставаться грязным наркоманом, купленным из китайской глубинки. Но в его тоне никогда не было презрения или неприязни: он всегда относился ко мне на равных, будто я был его братом, а не неизвестным оборванцем. Сначала я подолгу не мог привыкнуть к этому, а потом… Потом стал безумно благодарен и старался делать так, чтобы Чанёль мог гордиться мной. К семнадцати годам, благодаря Паку, конечно, я стал говорить на нескольких языках и, полностью социализировавшись, погрузился в изучение психологии. Некоторые вещи из моего прошлого стали для меня более понятными, я перестал держать зло на других и на себя, смог разобраться во всём, что тревожило мой неспокойный ум. В один вечер, и мне удалась возможность помочь Чанёлю. Он стоял у окна, освещённый блёклым светом уличного фонаря, и упрямо не хотел говорить мне правду о том, что его тревожит. Но, зная его как облупленного, мне легко было догадаться, на что надавить, чтобы он сказал мне правду. — С самого детства я люблю омегу. И когда мы были детьми, он не мог быть один. Он маленький, меньше тебя, представляешь? Худенький, — Чанёль горько улыбнулся. — А потом нас разлучили. Меня швырнули через океан. Сюда. Любит ли он меня до сих пор? Я не знаю… Девять лет прошло и… — И ты спишь с этими блядями, пытаясь найти похожего. Как успехи? — с упрёком хмыкнул я. — Он мне снится каждую ночь. — Вообще-то, проблемы надо решать, а не запивать. Собирайся. Я сейчас вернусь. — Собираться? Куда? — Я прогоню эту писклявую шлюху, и мы поедем в аэропорт. Спорим, твой омега ждёт тебя? Так закончился наш разговор и через некоторое время мы уже сидели в самолёте, первым совершающий рейс в Инчхон. Чанёль не пытался скрыть своего волнения, всё время покусывая губы. Он боялся быть отвергнутым, и это вполне нормально, учитывая странную любовь с его омегой. По прилёте в Корею, в которой я, между прочим, был впервые, нас не встретили вовремя. Будучи и без того немного напряжённым и уставшим, я ещё больше расстроился, стараясь отвлечь себя разными надписями на корейском, который уже успел освоить. Так продолжалось до тех пор, пока Чанёль не выдернул меня на улицу, заставляя меня представиться неизвестному альфе. — Я-я Лухан, — пришлось протянуть мне свою руку. — О Сехун, приятно познакомиться! — он, нахмурившись, отвёл взгляд, будто я был неприятен ему. Ну и пусть. В холодный вечер, на меня опустилась мягкая толстовка, спасающая от пронизывающего ветра и обволакивающая меня в запах свежезаваренного кофе. Это забота о младшем или интерес к омеге? На это вопрос ответ нашёлся не сразу. После аэропорта мы оказались в небольшой двухкомнатной квартирке Сехуна, в которой он жил в то время, когда учился в университете. Пространства этого пристанища явно не хватало на троих, но, как оказалось, Чанёль и не собирался там задерживаться. — Вообще-то, я буду жить у себя дома, с родителями, а тебя взять не могу, вдруг подумают, что я педофил. На лице у меня проскочила едва заметная радость от пребывания какого-то времени с интересным для меня альфой, но я старательно подавил улыбку, нахмурившись. — Ты не будешь педофилом, возраст согласия — шестнадцать. К тому же я скоро буду совершеннолетним! — Вот и замечательно! Ты не переживай, если что. Сехун позаботится о тебе, он хороший. Да и я буду часто заезжать. На тот момент я и не сомневался, что Сё хороший… нет, самый лучший. Пробурчав что-то невнятное под нос, я вытолкал названного брата за порог чужой квартиры и остался один на один с О и его запахом. В тяжелом и безумно неловком, но таком привычном для Сехуна молчании, я сидел на диване, рассматривая фигуру альфы, расставляющего продукты в холодильник. — Ты голодный? — спросил он, заботливо смотря на меня. Несмотря на пустой желудок, готовый вот-вот разразиться громким урчанием, я отрицательно качнул головой, стараясь не так сильно пялиться на него. — Ладно, скромняга, — упёр он руки в боки, улыбаясь, — раз уж ты гость, я выделю тебе собственную кровать, а сам устроюсь на этом невероятно «удобном» диване. Видно было, что он старался сделать как лучше, но моя бунтарская натура взяла верх, как бы я не хотел нежиться в мягкой постели, пахнущей кофе. — А кто сказал, что Я хочу спать на твоей кровати? — хмыкнул я, встав на ноги. — Чтобы ты знал, мне не нравится спать на чьём-то месте, — прозвучал мой восклик. — Я пошёл в душ! — кинув это за спину, я помчался к дверям, в одной из которых должна была быть ванная. Сехун громко и искренне рассмеялся. — Это туалет, глупый! — мягко сказал мне вдогонку он. — А я хочу писать! — не желая сдаваться, завершил я. Спать в гостиной на раскладной софе, правда, оказалось ужасной идеей. Всю ночь старые пружины стреляли по бокам и спине, оставляя синяки, а от каждого моего движения раздавался такой скрип, будто на диване прыгала сотня неугомонных детей. Ещё несколько дней я держался как мог, а потом сдался. — Всё! Я так больше не могу! Сам спи на нём! У меня всё в синяках, — перед сном я ворвался в небольшую спальню хозяина, лицезря его, застилающего постель, в одних трусах. Я сначала резко развернулся, безумно смутившись. — Неужели смущаю? — лукаво улыбнулся парень. — Нет, — повернулся я, стараясь звучать как можно более непринуждённо. — Я думал, что тебе неловко. Ну, освободишь мне кровать? — Не-а, — протянул он, — моя кроватка. — Почему ты ведёшь себя как ребёнок?! — от безысходности крикнул я. — Потому что хочу, чтобы ты спал со мной, — совершенно серьёзно и честно ответил О. Недолго колеблясь, я запрыгнул на чужую кровать и закутался в одеяло, буркнув что-то про то, чтобы он взял другое. С тех пор мы спали вместе, на неширокой кровати-полторашке, около двух недель, подолгу болтая о смысле жизни, параллельных реальностях и людях. В одну из таких ночей что-то щёлкнуло у меня в голове и я не смог молчать. — Слушай, Сехун. — М-м? — в кромешной темноте протянул он. — Ты мне нравишься. Признаться было легко, ведь я не видел его лица и поэтому не боялся реакции. Даже если бы он меня отверг, я был готов к этому. По крайней мере, я так думал. Тишина, повисшая в воздухе, долгое время ничем не прерывалась и начала немного обременять. — Ладно, понял я. Прости, — отвернулся к стене я. — Нет-нет, Хань… — его рука опустилась поперёк моего живота и мягко притянула к нему. — Я просто пытался осознать это, — ненадолго воцарилось молчание, во время которого у Сехуна в голове, наверное, происходили какие-то сложные процессы, выстраивавшие предложение, которое он хотел сказать. — Ты мне тоже нравишься. Так уж повелось, с первого и до последнего дня инициативу в поцелуях чаще всего брал я. Неумело прильнув к его губам, я почувствовал, как Сехун улыбается. Мы целовались почти всю ночь, пока с трудом не оторвались друг от друга. Я засыпал в его мягких объятиях, а на следующий день с самого утра в квартиру ворвался всклокоченный Пак. — Собирайся, Лу, мы возвращаемся в Америку! — крикнул он, залетая на кухню, где мы с Сехуном только что готовили завтрак. — В-в смысле? — вырвалось у меня. Мне казалось, что мы пробудем в Корее по меньшей мере ещё месяц, но это известие ошарашило меня. До конца лета оставалось много времени, и мне некуда было торопиться. — А всё! Он не ждал меня! Живёт теперь хуй знает с кем, наплевав на все обещания! Я растерянно смотрел на Чанёля, отчаявшегося и потерянного и не мог подобрать слов. В Америку возвращаться категорически не хотелось. — Можно я останусь в Корее? — Зачем? — зло рявкнув мне это в лицо, Пак устроился на диване, прикрыв глаза ладонью. Спорить с ним не хотелось, да и смысла в этом не было, мою жизнь спас он, поэтому я, покорно склонив голову, пошёл собирать вещи, стараясь не плакать. Сехун, тактично покинувший нас, сидел на кровати, уперев руки в колени. — Ну что? Моё лицо неожиданно скривилось, а непрошеные слёзы покатились по щекам. — Не хочу уезжать, — завыл я, не стесняясь дрожащего голоса и раскрасневшихся глаз. — Котёнок, — ласково протянул альфа, завлекая младшего в объятия. — Почему нет? — Я хочу остаться с тобой… Несколько секунд он помолчал, а потом за подбородок поднял моё зарёванное лицо, обращая его к себе. — Я поговорю с ним, ты никуда не поедешь. И действительно, я остался в Корее. Опутывая Чанёля какими-то неизвестными мне чарами, О уговорил его ехать одному, аргументируя тем, что мне надо приспособиться к стране и что лучше получить южнокорейское высшее образование, поскольку жить бы мне приходилось именно здесь. Пробыв у нас до вечера, Пак уехал, давая некоторые наставления насчёт меня Сехуну. Он знал о моей почти сошедшей на нет зависимости и о том, что мне тяжело общаться с людьми. Однако, оставаясь с ним, потребность в общении с другим сама по себе отпадала. В нём всегда было то, что мне нужно: остроумие, юмор, сила, рассудительность и чёткий объективный взгляд на мир. Трудно поверить, но Сехун романтик. Мы часто ходили на свидания, даже когда оба были заняты учёбой в университетах. Некоторыми ленивыми вечерами, в нашей квартире звучало что-то типа Dion — The Wanderer и мы забывались в безумных, полупьяных танцах, целуясь и допивая вино со дна бутылки. Мне нравилось держать его за руку и смотреть, как он, вздрагивая длинными ресницами, рассказывает очередную заумную историю. Ощущение постоянного счастья и удовлетворения своей жизнью не отпускало, а бабочки в животе, казавшиеся изначально мелкими мошками, трансформировались в размер небольших птиц. У него всегда был чёткий план. — Когда ты окончишь университет, выйдешь за меня замуж. Наверное, мы купим дом где-то за городом и будем в нём жить. А субботними вечерами будем звать гостей. Наверное, этот план сломал всё это, нашу жизнь, доверие и взаимопонимание. В один день запланированная течка не началась, а тест на беременность оказался положительным, что не могло не обрадовать меня. Я был готов к ребёнку и весь день, дожидаясь Сехуна с учёбы, прокручивал в голове новый сценарий жизни, когда жизнь в загородном доме мы бы делили на троих. Суетно готовя ужин, я думал о том, как сообщить эту счастливую новость моему любимому. Вернувшись, Сехун удивлённо вскинул брови, радостно поцеловав в губы. — У нас праздник? — улыбаясь, проговорил он, усаживаясь за небольшой празднично накрытый стол. — Угу, — кивнул я, рассматривая такое родное лицо. Было интересно, какие черты отца возьмёт наш ребёнок, — есть предположения? — Твой проект по психологии стал лучшим, и тебе дадут какую-нибудь премию? — пожал плечами альфа, поднося к губам бокал с вином. Я покрутил головой из стороны в сторону и, собравшись с мыслями, радостно объявил: — У нас будет ребёнок! Лицо Сехуна вмиг помрачнело, что изрядно напугало меня. — Что? — будто не расслышав, переспросил он. — Я беременный… — уже не так радостно прозвучала новость. Совершенно шокированный парень поднёс руку к виску, мягко растирая его. — Завтра пойдём в больницу, — резюмировал он с ничего не выражающим лицом. — Зачем? — Делать аборт, — этого страшного ответа я не мог даже предвидеть, слёзы хлынули из глаз, а я отчаянно замотал головой. Нет. Никакого аборта. — А что ты предлагаешь?! — вдруг завёлся он, подскочив на ноги. — Рожать?! Ты сбрендил? Не помнишь своего прошлого? — он начал открывать раны, которые я старательно зализывал в течение долгих лет. — У нас не может родиться нормальный ребёнок. Прости, но только не у тебя. Ты и сам должен это понимать! К тому же ты даже не получил образование! Давай так, без детей, хорошо? Меня крупно колотило, в глазах стояла муть из-за катившихся слёз. — Но тогда я не смогу больше родить… — прошептал я, стараясь не поднимать взгляд на столь непривычного для меня Сехуна. — Ничего страшного! Можем взять из дома малютки или… суррогатное отцовство, почему нет? — перебирал варианты парень, пока я, пригвождённый к стулу, собирался с мыслям. Я хотел ребёнка всем сердцем, это было столь важно для меня, что я проще смирился бы с фактом неизлечимой болезни, которая заберёт мою жизнь за месяц, чем с абортом. Почти физически я ощущал желание выносить ребёнка под сердцем, вырастить, увидеть его улыбку, первые шаги, его свадьбу, внуков. — Нет… Нет… Я не сделаю этого. Взгляд Сехуна вдруг стал жёстче металла, почти безэмоциональным и злым голосом он обратился ко мне: — Тогда мы не будем вместе. Не будем вместе… Это как? Как можно разделить одно целое? Какое страшное выражение… Наверняка что-то похожее на смерть. Возможно, как жизнь без сердца или лёгких… Нет, это невозможно. — С-сехун, нет. Он подошёл, мягко потрепав меня по мокрой от слёз щеке, и заговорил совершенно безэмоционально, как робот. — Мы всегда будем вместе, если согласишься на аборт. В этом нет ничего страшного, сейчас медицина на столь высоком уровне, что всё пройдёт гладко. Сходишь завтра, хорошо? Я смотрел на него и не узнавал этого человека. В одно мгновение он стал чужим, не тем, кто всегда помогал мне двигаться вперёд, не моей поддержкой и опорой, а чужаком, натянувшим на себя маску моего любимого. — Хорошо, — кивнул я, когда сильные руки обхватили меня, а знакомый голос прошептал мне в самое ухо: «Молодец…». Но я не смог. Я пытался, но не смог, застыв возле врачебного кабинета и растерянно моргая. Вернувшись домой, устало сев на потрёпанный временем диван, я пробыл несколько часов как во сне, но пришёл в себя, когда хлопнула входная дверь. — Ну как? — с улыбкой спросил Сехун. — Не так уж и страшно, правда? — он начал стягивать с себя привычно строгое чёрное пальто. — У меня не получилось. Я ушёл. — Ясно, — прорычал он, возвращая пальто на плечи. — Я уйду, но надеюсь, к тому моменту, когда я вернусь, с этим будет покончено! — зло крикнув это, Сехун хлопнул дверью, так и не сказав, куда и насколько уходит. Неизвестно сколько я просидел там, не сдвинувшись с места. Я не плакал, не паниковал, просто рушился изнутри, не зная, что делать дальше. На следующий день вместе с рассветом пришло решение. Будет лучше, если я лишусь всего разом: ребёнка, Сехуна и своей жизни. Найти наркотики в Сеуле не так уж и сложно, особенно, если ты близко знаком со схемой торговли. Крепко сжимая в кулаке капсулу с амфетамином, я направился на кухню, даже не разуваясь. В нашем небольшом домашнем баре я отыскал бутылку с почти не тронутым дорогим коньяком, который мы берегли для особых случаев. С некоторым отвращением я поднёс к губам горлышко и влил в себя жидкость, яростным огнём обжигающую сначала глотку, а потом и желудок. Дождавшись, когда тело разомлело от алкоголя, а разум прекратил быть ясным, я завалился на нашу кровать, которая как всегда терпко пахла Сехуном. Зубами я снял колпачок со шприца и, набрав четыре грамма амфетамина, подставил его к вене. Неизвестно почему я прождал некоторое время, наверное, думал, что в квартиру вернётся хозяин и, раскаявшись, попросит прощения, предотвратив мою смерть. Но этого не произошло. Игла шприца мягко вошла в кожу, а наркотик, немного пощипывая, смешался с кровью. Не было желания писать предсмертные записки или вообще делать что-либо. Единственное, что я сделал — это сомкнул налитые свинцом веки, падая в объятия смерти. К сожалению, смерть меня не застала, и первое, что я увидел, был потрескавшийся потолок больничной палаты. Сесть было крайне тяжело, голова трещала, а глаза жгло от столь яркого света. Заметивший движение медбрат, быстро выбежал в коридор, звонко зовя доктора. Вошедший в палату врач с умным видом поправил очки на носу, но не успел ничего спросить. — Где я? — с трудом вырвалось у меня. — В больнице для наркозависимых, конечно. Проходите лечение по просьбе вашего опекуна, О Сехуна, — осознание реальности будто дало мне звонкую пощёчину, я схватился за живот, всё ещё надеясь на что-либо, заметив это движение, мужчина, нависший над кроватью, продолжил. — Нет, ребёнка мы не спасли, но вы должны быть благодарны, что живы, это было крайне тяжело в вашем случае. Сил плакать не оставалось. Я пережил сразу два предательства за день: одно от моего альфы, второе от самой смерти.***
Сейчас, я уверен, смерть не побрезгует забрать меня с собой. Сехун, прижимая трясущиеся руки к груди, вдруг заговорил дрожащим голосом. — Прости… Прости меня, прошу, — шмыгнул носом он, — я всё это время чувствовал вину, но боялся признаться себе. Боялся, что ты не простишь… Раскаяние в последний момент, как это похоже на Сехуна. — Я давно тебя простил… — рвано проговорил я. Он крепче прижал меня к себе, упираясь острым подбородком в мою голову. Однако произошло это слишком поздно. Не будет ни нас, ни субботних вечеров, ни наших обещаний, ни любви между нами. Ведь моё сердце совершенно точно скоро остынет, став бесполезным камнем в моей груди. — Всё хорошо, скорая уже в пути. Потерпи немного, — твердил альфа, не веря собственным словам. Неожиданно мне послышался голос где-то далеко, а мутный взор нащупал знакомый образ. — Лу… — Чанёль выронил оружие из рук, бросаясь на пол. — Чанни? — уточнил я. — Не говори, пожалуйста, молчи… — взмолился Сехун. Чанёль долго молчал, пока нерешительно не схватил мою ладонь, которая уже прекратила чувствовать что-либо. — Прости… — прошептал я для Пака, брызжа кровью, — я не смог его защитить… Из уголка глаза выкатилась одинокая слеза, которая значила намного больше, чем можно было представить. — Нет, Лу, всё в порядке, всё нормально. Не сдавайся, слышишь? — его слова пронеслись мимо меня, не остановившись ни на секунду в моей голове. Взгляд совершенно случайно зацепился за полоску прозрачного окна, не скрытого за тяжёлыми шторами. Надо же, солнце всё так же лениво выползало из-за горизонта, наверняка не думая о чьей-то смерти. Все дни будут идти своим чередом, будто я никогда не появлялся, ничто не изменится, и всё будет как прежде. Забавная штука, эта смерть. Несколько секунд я ещё наслаждался оранжево-розовыми разводами на небе, стараясь запомнить каждую мелочь. Всё-таки это самый красивый, кроваво-красный рассвет в моей жизни. Наверное, он такой, потому что последний. Почувствовав, как сердце с трудом сокращается, будто давясь кровью, я из последних сил подтянулся к губам Сехуна. Это то, чем бы я хотел завершить свою прекрасную жизнь: поцелуем с моим любимым человеком, который привык принимать мою инициативу. Я люблю тебя, Сехун, всегда любил....