***
«Лучше бы я и вовсе не просыпался», — вполне осознано подумал Лави, с явным усилием открывая свинцовые веки и смотря невидящим тупым взором в потолок. Смотря, но не видя, точнее, не осознавая, где он, что с ним, как он вообще попал в белую комнату с отвратительным запахом медикаментов и спирта. Тело болело так, словно его избил Канда за превышение попыток назвать его по имени, а потом сверху добавил и Комуи, когда узнал, что он сделал с его милой, невинной, скромной, ненаглядной сестрой. Парню даже представить страшно, через какие пытки его пустит начальник за всё, что парень сделал, делает и ещё будет когда-то, наверное, делать. Тело не слушалось. Его будто сковали невидимые, прочные, толстые цепи, блокируя и утяжеляя любые, даже самые базовые мизерные движения, как дышать, моргать… существовать. Горло удушающе сокращалось от необъяснимого, липкого страха и бушующего, будоражующего адреналина. Вдохнуть глубже — это как покорить Эверест. Сложно, тяжело, невообразимо. Недоступно. Не сказать, не простонать, не выдавить из себя звука, а тишина оглушала, сводила с ума, заставляла внутренности сжиматься не только от придуманных оков, но и от страха, мнимого, надоедливого, непроходимого… ужаса. Лави не видел солнца, лучи которого прошли через призму стёкол окна и осветили и так белоснежную комнату, друзей, которые были рядом с ним всю эту тяжёлую в некотором смысле ночь, любимую девушку, которая так волновалась за него, что уснула лишь с рассветом медовых лучей; он лишь чувствовал, как неведомая ему Сила убивала его, вкалывая маленькими порциями боль в вены и наблюдая за его непрекращающейся ломкой. Болела каждая клетка тела, кровь бурлила, со скоростью света распространяя новую порцию яда, на глазах от долгого рассматривания трещин, рисунком напоминающие глупо вычурную паутину, и потолка скопились тупые слёзы, готовые вот-вот сорваться с единственно видевшего-невидевшего всё это безобразие глаза. Это было выше его сил. Что-то отчаянно хотело его убить, прикончить, уничтожить изнутри, и никто ему не сможет помочь, так как никто и не узнает, что сейчас чувствует ученик Книжника. Никто не узнает, какую цену он заплатил, чтобы узнать крохотный кусочек из жизни интересующей его личности. Ведь можно будет считать, что убила его сама Аллен? Нет, это не так. Лишь из-за собственной жадности к знаниям Лави сейчас в таком неказистом состоянии. Он не знал меры, не знал границ или лишь делал вид, а сам пытался прыгнуть выше головы, выше того самого Эвереста, забывая, что крыльев за спиной у него всё же не имеется, а падать с такой дурной высоты намного больнее, чем осознать затопчённость, неутверждённость собственного самолюбия. Своим поведением он ранил чувства дорогого когда-то бесчувственному сердцу человека, но пока не осознал неприятных последствий, не понял, каким он был идиотом. И сейчас, утонув в море из боли и сожалений, он пытался думать, анализировать, вот только не других, а уже себя. Самокопание тоже иногда идёт на пользу. Полежав так какое-то время, он почувствовал, как его руку крепко сжали и переплели паучьи пальцы. В следующее мгновение его лба коснулась ледяная рука, будто это прикосновение принадлежало самой смерти, принося с собой мороз, дрожь и такое долгожданное облегчение, словно пару невидимых цепей треснули от холода, не выдержав такой буйной стихии и освободив от вынужденного плена. Больше ничто не давило на грудь и горло, и Лави блаженно промычал нечленораздельные звуки, приоткрывая свой изумрудный глаз. Линали, схватив рыжего идиота за руку, немного обеспокоенно осматривала бледное лицо; Аллен, нависшая над ним и пока не убирающая свою ладонь с горячего лба, хмурилась, что-то обдумывала и применяла свою Силу для маскировки сильной боли, нарушая некоторые правила, установленные кругом Двенадцати в целях обезопасить самих себя; Канда стоял рядом с Уолкер и недовольным, убийственным взглядом сверлил будущего зажаренного на вертеле и медленном огне кролика. — Лави, ты слышишь меня? — серьёзно спросила Десятая, помахав перед глазами. — Если да, то моргни дважды. — Да слышу, — прошептал он, болезненно жмурясь, – теперь ещё и голова разболелась. Вся троица спокойно выдохнула. — Тогда отдыхай. Думаю, ты и сам понимаешь, что тебе пора завязывать с «расследованием», — строго сказала Уолкер. — Аллен… мне надо… поговорить… с тобой, — с нажимом прошептал зеленоглазый, уверенно смотря в голубые, холодно-ледяные сейчас глаза, хоть линзы и были на законном месте, даже они не могли потушить этот свет. — Вечером поговорим. Сейчас это бессмысленно, — экс-седовласая убрала руку и, обувшись, проследовала на спасительный выход. — Отдыхай и набирайся сил. У меня ещё есть дела. Канда, сверля уничтожающим взглядом рыжего кролика, тоже обулся и пошёл следом за Аллен, оставляя больного наедине с Ли. Брюнетка ничего не сказала, она была рада пробуждению Лави, поэтому просто осталась рядом, молча поддерживая любимого. Выйдя из дурно пахнущего спиртом помещения, Аллен направилась на выход из Академии. Заметив спешащего за ней мечника, она притормозила, а уголки её губ дернулись в малозаметной улыбке. Уолкер знала, что когда Канда подойдёт ближе, то он возьмёт обтянутую в белую перчатку ладонь и тихой тенью последует в тишине. Аллен нравилась молчаливость то ли робкого, то ли стесняющегося брюнета и, в редких случаях, его покорность, прямо как сейчас. Завернув за следующий поворот, Уолкер против своей воли остановилась, замерла статуей, оцепенела, смотря перед собой. Чёрная, немного пухлая кошка смотрела прямо в душу осознанным, янтарно-ядовитым блеском хищных глаз. Сидя с прямой спиной и сжимая в острых зубках до безумия белоснежный конверт, как бы смешно не звучало, она до стучащей в голове крови напоминала человека. Выжидающе смотрела, долго-долго чего-то ждала, а потом грациозно и тихо спрыгнула с высокого подоконника, спрыгнула в тень, из-за чего казалась ещё черней, ещё пугающей. Безвредной тенью она прошастала к застывшей в ужасе ученице четвёртого курса, к лживой девчонке, страшащейся открыться несправедливому миру, хранящей тысячи и тысячи никому не нужных секретов, от чего раньше страдающая непониманием со стороны таких же жалких, как и она сама, бездушных людей. Клацая острыми спрятанными ногтями, пушистый комок меха положил отвратительно белое письмо у ног такой же белой девушки и скрылся в известном только ему направлении. Мечник, наблюдающий за происходящий с еле скрываемыми изумлением и непониманием, сомкнул крепче губы, чтоб не проронить ни звука, не спугнуть такой непонятный, но почему-то кажущийся важным момент, хоть это не с ним, не с гордым самураем, происходит. Устав быть просто зрителем, он поднимает послание, переворачивает на лицевую сторону и читает витиеватые каракули:«Для Аллен»
Без подписи, без объяснений, без каких бы то ни было пояснений о личности, пославшей это чёртово письмо. — Мояши?.. Брюнет не понимал откровенного ступора всегда собранной девушки. Она всё ещё мутным взглядом смотрела на тот подоконник, где уже как шесть минут было пусто, лишь бледные лучи медленно угасающего с каждым днём солнца играли с шальными тенями. Канда потряс рукой перед её лицом, щёлкнул пальцами, и только после этого Аллен, проморгавшись, смогла прийти в себя и с немым вопросом уставилась на брюнета. Он поднял конверт, безобидную бумажку, покрутил перед её глазами и снова заметил эту трусость, некое отторжение, ступор. Уолкер всё же забирает письмо дрожащими руками, однако открывать не спешит, рассматривает этот злосчастный кусок бумаги и медлит. А у Канды терпение не резиновое. — Ты откроешь его, или мне помочь? — в нетерпении он изогнул бровь и сжал руки в кулаки. Аллен не ответила. Сжала губы, смяла конверт и спрятала его в карман пиджака. — Уходи, — холодно бросила девушка и развернулась, направляясь в другую от выхода сторону. — А ты куда? — раздраженно зашипел брюнет и сжал хрупкое запястье, останавливая экс-седовласую. Его бесила эта непонятная смена настроения, этот холод в голосе и обращение, будто он игрушка. У него тоже есть чувства, поэтому его задевало такое пренебрежительное отношение именно со стороны этого несносного клоуна, загадочной девушки, хоть Канда пока и не осознал этого, так как сам был далёк от чувств. — У меня есть дела, тебя не касающиеся. Прекрати со мной шататься, найди себе занятие, — холодно, раздраженно, отталкивающе Уолкер вырвала свою руку из захвата и снова пошла вперёд, не обращая более внимания на замершего в ступоре парня. Канда был в недоумении. Нет, он был в шоке от происходящего вокруг. Почему? Что произошло сейчас? Недавно же всё было в порядке… «Не понимаю», — мечник ударил ни в чём неповинную стену и зло уставился перед собой. Он не хотел оставлять всё вот так, не обоснованно, не высказавшись, без какой-то непонятной причины. Он пошёл следом, тяжёлыми широкими шагами поворачивая за угол, глазами ища рыжую макушку. Та уверенно шла вперёд, а потом закрылась в туалете на полчаса. Канда не мог зайти в него следом, так как он был женским, поэтому упрямо ждал выхода девчонки. Вскоре она вышла, но её взгляд изменился. Будто потерял свет, стал загнанным, подавленным. Теперь Аллен медленно, нехотя и неторопливо, шла по людным коридорам, терялась в толпе, но мечник упрямо находил её глазами из раза в раз и следовал за ней. Ему не нравилось поведение учёной – она сейчас походила на ребёнка, упрямого глупого ребёнка! Она пришла в библиотеку. В утреннее время здесь довольно малолюдно, что не удивительно, учитывая, что сегодня воскресение. Аллен осмотрелась, потопталась какое-то время на месте, но всё же прошлась меж пыльных стеллажей книг, ушла вглубь, во мрак, в пыльную и никем давно не использованную часть помещения. Там не было людей, отсутствовала и современная литература. Зачем она туда идёт? Что она там хочет найти? Канда плыл следом. Именно плыл или летел, так как его профессионально бесшумному передвижению мог бы позавидовать любой элитный солдат, отслуживший родине несколько лет. Следил за каждым движением своей жертвы, не упускал из вида детали. Он был полностью сосредоточен. Когда Аллен остановилась и резко развернулась, то парень поблагодарил свои рефлексы – он инстинктивно предвидел это и успел спрятаться за стеллаж. Он вытащил платок и приложил его к носу, чтобы дышать через раз, чтобы предотвратить попадание пыли в нос и чих в самый неподходящий момент. Девушка в силу своего плохого зрения ничего не заметила и завернула за угол, за очередной стеллаж. Канда не спешил выходить из своего укрытия, но спустя несколько секунд оторвался от стены и зашёл в соседний проход, рядом с нужным ему. Ну а смысл заходить в тот же, если в обоих тупик? Дойдя до конца, упёршись в стену, мечник услышал глухой стук и злое шипение за стеллажом. Он весь подобрался, быстро приник глазом к преграде, находя мелкую щель сквозь книг. В темноте было плохо видно, однако японец смог увидеть очертания двух тел, и увиденное ему очень не понравилось, от чего он побелевшими костяшками сильнее сжал кулаки и проверил за спиной свою катану. Муген был на месте, а с ним и уверенность вновь возвращалась к парню.