There's a path running under the city Where the stones and the hills divide There's a path we can walk through the loss and the pity She's out of the light, she thought it'd be safer She said «I wanna go home» Eyes turn grey like her face in the paper She said «I wanna go home» There's a girl sleeping under the river Where the snow and the rain collide There's a girl that we watch and we'll soon be with her She's out of the light, she doesn't remember She said «I wanna go home» Face turns white like a sky in December She said «I wanna go home» © The Birthday Massacre — Leaving Tonight
Они брели по лесу, осознавая, что здесь время и расстояние не имеют значения, и торопиться некуда. — Куда ты нас забросил, Ли? — наконец, полюбопытствовал Дола. — У меня от этого места голова кругом. — Как ты вообще это сделал? — Сам не понимаю. Я вспомнил рукописи Совершенных, которые нашёл в запрещённой части библиотеки незадолго до того, как ты уехал в Америден, — Лайе опустил голову и замедлил шаг, смотря себе под ноги. — Тебя не было рядом, и я не знал, чем себя занять. Стал постоянно таскать оттуда всякие древние свитки и изучать их, — нелюдь виновато пожал плечами. — Честно говоря, я до этого мига никогда не пытался провернуть подобное. Когда то чудовище ломало корабль, мне больше ничего в голову не пришло, понимаешь? Дола задумчиво кивнул, словно показывая, что прослеживает логику в действиях брата. Лайе же продолжал говорить, нервно кусая губы: — Тогда я подумал, что это наш единственный шанс спастись, малой. Я хотел вытащить нас с «Удачливой», но, — он поморщился, слишком сильно сжав предплечье, — совершенно не задумался о том, куда я хочу попасть. Не загадывал никакого места. Просто... сделал это, и все. И вот мы здесь. — И вот мы здесь, — повторил Дола. — В городе страшных снов. — Ты угадал, Огонёк! Услышав новый голос, Дола дёрнулся за кинжалом, но Лайе остановил его. — Нерожденная, — мягко улыбнулся он. — Ты вернулась. Призрачная девушка тряхнула косичками и засмеялась. — Мы друг другу обещали! — И что же вы друг другу обещали? — поинтересовался Дола, с подозрением разглядывая погонщицу душ. — Ли, будь добр, познакомь меня с этой очаровательной мертвой девочкой. — Малой, — укоризненно вздохнул Лайе. Но Нерожденная заговорила первой, и её голос казался куда более живым, нежели раньше. — Лукавый зовёт меня погонщицей душ. А твой брат нарек меня Нерожденной. Мы встретились, потому что он позвал меня. Он обещал, что сможет вернуть меня в мир живых, если я помогу ему найти тебя. — О, ты теперь заключаешь союзы с маленькими мертвыми девочками, — голос Долы сочился ядом, — и замахиваешься на то, что дозволено лишь Первозданным? И снова Нерожденная опередила Лайе с ответом. — Из вас двоих, Огонёк, в сети Лукавого попался ты один, — парировала она. Лайе еле сдержал усмешку, глядя на вытянувшееся лицо брата, и мысленно зааплодировал погонщице душ. Почему-то он был уверен, что и при жизни она была такой же бойкой и острой на язык. Она могла не помнить имён, она могла меняться с каждым перерождением. Но некоторые вещи оставались неизменными даже в посмертии. Тем временем Нерожденная повернулась к Лайе и ткнула пальцем в близнеца. — Ты уверен, что нашёл то, что хотел? Так много боли, так много осколков и разбитых зеркал, — она задумчиво оглядела Долу. — Тот, настоящий, затаился внутри, а это... Это не он, это одно из отражений. Дола выглядел так, словно погонщица душ пнула его в самое уязвимое место. И, прежде чем он успел открыть рот и брякнуть нечто скабрезное в ответ, Лайе быстро опередил его. — Я рад твоему возвращению, — улыбнулся нелюдь. — Мне пришлось уйти, — Нерожденная быстро и сбивчиво заговорила. — Ты нашёл брата, но Он теперь знает, что я здесь. Нужно идти. Если бы Лайе не знал, что мертвые не умеют бояться, он бы решил, что его спутница напугана. Нелюдь кивнул, когда Дола сипло обратился к Нерожденной: — Ведьма. С нами была ведьма. Маленького роста, чернявая. Ты знаешь, где она? — Пожирательница жизней. Мы встретим её по пути. Надо идти, — расплывчато ответила погонщица душ. Дола нахмурился, но, поймав остерегающий взгляд близнеца, послушно промолчал. Недовольно убрав ладони за спину, он зашагал следом за Лайе и его спутницей, изо всех сил пытаясь учуять следы Сольвейг. Дола был похож на науськанного хозяином пса, ищущего цель: плотно прижатые к голове уши и напряженное, точно пружина, тело, готовое к неожиданной схватке. Для Долы больше не существовало мира вокруг. Он забыл о боли и гневе, о вере и любви. Не помнил ни как его звали, ни где и когда был рождён. Все отошло на второй план, уступив место почти звериному чутью. В памяти Долы остался только золотой свет, окутывавший Сольвейг и всегда остававшийся там, где ступала её нога. Он был на вещах, которых касались её изящные руки. Оставался на ладонях иллирийца, когда они любили друг друга. И весь мир для Долы сошёлся на поиске любого отголоска, способного привести его к Сольвейг. Сколько дней, лет и веков прошло, прежде чем он нашёл слабый, но все же след? А может его поиск длился всего лишь краткий миг? Золотистый свет лежал сквозь пространство и время цепочкой шагов. Он вёл близнецов и погонщицу душ по извилистому пути через рождающиеся и умирающие города, по старым и забытым скудельням и полям древних битв. Он то исчезал, заставляя Долу яростно рычать, то являлся вновь, даруя надежду. Дольше века длились дни, и порой Доле мнилось, что даже их с братом вечность окажется слишком короткой. Они уйдут навсегда, не оставив ни имен, ни примет, а этот мир пребудет без них ещё сотни и тысячи лет. Ласковое прикосновение чужой ладони к плечу заставило Долу вздрогнуть. Раздраженно обернувшись, он увидел взволнованное лицо близнеца. — Она рядом, — сказал Лайе. — Теперь ты можешь быть спокойным, малой. Я слышу её. И сам найду её. «Иначе сорвёшься, я ведь видел твой разум, я же знаю, как ты живешь», — добавил он про себя. Дола хотел огрызнуться, но его взгляд упал на изувеченную руку близнеца, неловко прижатую к груди. Весь запал Долы мигом исчез, сменившись чувством вины. Облизнув пересохшие губы, иллириец твёрдо встретил взгляд Лайе и покачал головой. — Побереги силы, Ли. Пусть каждый занимается тем, что умеет лучше всего. Я — ищейка, моя задача выслеживать и находить. А ты, братец, сновидец. Неизвестно ещё, с чем мы столкнёмся, найдя Сольвейг. — Он прав, — неожиданно поддержала Долу погонщица душ. — Мы не знаем, что Лукавый нам уготовил впереди. Оказавшись в меньшинстве, Лайе смиренно вздохнул. И все же пока они брели через густой лес, подозрительно напоминавший чащобы Реванхейма, нелюдь косился на Долу. Не нравилось Лайе то, что он видел. Пусть душа брата и горела по-прежнему нестерпимо ярким пламенем, но разум, оплетённый паутиной безумия, уже не принадлежал Доле. Лайе искренне не понимал, почему он упустил тот миг, когда сознание брата вновь стало рассыпаться на осколки. И теперь сложно было сказать, когда все началось. После Ресургема, в Шергияре или всему виной была его, Лайе, злосчастная попытка всех спасти? Неужели он ошибся, и близнецы должны были сгинуть в морской пучине? Чуя его беспокойство, погонщица душ молчала. Её силуэт то расплывался, то снова становился четким. Нерожденная прекрасно осознавала: ничто не укроется от Лукавого, ибо он был хозяином этого странного и переменчивого мира. Он позволил близнецам зайти так далеко и не призвал погонщицу душ к себе. Это тревожило, ведь она лучше всех знала, на что он способен. И все же Нерожденная молчала. Слишком сильно она хотела вырваться отсюда и вернуться к жизни, о которой почти ничего не помнила. Лукавый держал погонщицу душ здесь так долго, что она совсем забыла, кем когда-то была. Застыв в безвременье, Нерожденная отчаянно хотела снова жить. И пусть она забудет этот мир, пусть не вспомнит Лукавого и Тропу Боли, но она будет живой. Единственным, кого Нерожденная хотела помнить даже в новом рождении, был сновидец по имени Лайе. Откуда-то из глубин густого леса донёсся отчаянный женский крик, который сплёлся с пронзительным плачем младенца. Эхо подхватило его и унесло ввысь. Близнецы переглянулись, и Дола тут же сорвался с места. Лайе оставалось лишь покорно последовать за ним. Ускорив шаг, он споткнулся и едва не упал: нога отозвалась сильной и стреляющей болью в колене. Лайе ругнулся, чувствуя себя калекой. «Видели бы меня сейчас мои поданные, — с некоторой иронией подумал он. — Их наследный принц увечен сразу в двух местах, экая оказия». — Сновидец? — позвала Нерожденная. — Тебе больно? — Мне неприятно, — буркнул в ответ Лайе. — Я ещё так молод, а ковыляю, точно калека-побирушка. — Говоришь одно, а думаешь другое, — заключила погонщица душ. — Тебе больно, но болит не твоё тело. Болит душа, потому что ты знаешь правду. — Какую ещё правду? — Лайе собрался с духом и последовал за Долой. — Свои увечья ты получил из-за него. Не будь он беспечен в тех катакомбах — ты уцелел бы, — безжалостно ответила Нерожденная. — Не сойди он с ума здесь — твоя рука была бы здорова. Не выбери он пожирательницу душ… — Хватит! — резко оборвал ее нелюдь. Он тут же почувствовал укол вины и поморщился. Лайе и позабыл, что погонщица душ видит сокрытое и слышит несказанное. Промолчав, он снова ускорил шаг и быстро нагнал Долу. Оглянувшись, близнец приложил палец к губам и, осторожно раздвигая еловые ветви, бесшумно вышел на небольшую заснеженную поляну. Братья успели увидеть старую, покосившуюся от времени избу с чёрным зевом вместо двери, прежде чем она растворилась в вязком тумане. Взгляд Долы прикипел к маленькой женской фигуре, скрючившейся на белом снегу. Он увидел, что подол ее платья залит кровью. Женщина раскачивалась из стороны в сторону, обнимая себя за плечи и тихо всхлипывая. — Сольвейг, — выдохнул Дола, делая шаг вперёд. — Малой, погоди, это может быть... — начал было Лайе, но брат его не слышал. «Ловушка», — уже мысленно закончил фразу нелюдь, проводив близнеца грустным взглядом. Шаг за шагом, оставляя тонкую цепочку следов в снегу, Дола осторожно подошёл к женщине и опустился перед ней на колени. Она подняла голову, и Лайе заметил, что её волосы покрыты сединой. В отличие от него, Дола увидел лицо ведьмы, и в его золотых глазах на мгновение мелькнул ужас. Но нелюдь осторожно взял женщину за руки, словно боясь, что она сломается. — Сольвейг? — позвал ведьму Лайе. Спина женщины задрожала, и она ещё больше скрючилась. Иллириец услышал тихий и надломленный плач. Дола взглянул поверх её головы и взглядом запретил Лайе приближаться. Он склонился к ведьме и успокаивающе взял её лицо в ладони, нежно что-то шепча. Сольвейг дернулась назад и стряхнула с себя руки нелюдя. — Почему тебя не было там?! Я так в тебе нуждалась, а тебя не было рядом! — завыла она. — Некому было меня защитить! Никто не спас моего ребёнка! Дола дернулся, словно ему залепили отменную пощёчину. Лайе тут же резко подался вперёд. — Ребёнка? Какого ребёнка, ведьма?! — требовательно спросил он. — Моего ребёнка! — кричала ведьма, обвиняюще глядя на Долу. — Наше с тобой дитя! Она исступленно расхохоталась, глядя на вытянувшееся лицо Долы. — Что, не веришь мне, Бес? — Сольвейг, — как можно мягче произнёс нелюдь. — Все твои дети давно выросли, ты их не видела многие годы. Насколько я помню, — тут из его горла вырвался нервный смешок, — у нас с тобой детей ещё не было. Сольвейг вцепилась пальцами в седые волосы и снова рассмеялась. Но почти сразу же из её глаз брызнули слезы. — Сольвейг, — ещё раз позвал Лайе. — О чем ты говоришь? Какой, мать твою, ребёнок? — Я носила его в своём чреве! Я прожила жизнь заново, а теперь я пустая, пустая! — ведьма отпустила свои волосы и схватилась руками за живот. Она осмелилась взглянуть на Лайе, и он поразился тому, насколько Сольвейг состарилась. Сколько ей было? Под сотню лет наверняка. Лицо оказалось испещрено глубокими морщинами. Волосы стали белее снега, а руки выглядели тонкими и слабыми. Ведьма была на закате своей жизни. До сих пор только Дар позволял ей выглядеть молодой и сильной. Заметив взгляд Лайе, Сольвейг быстро закрыла лицо руками и зарыдала ещё горше. — Не смотри на меня, пожалуйста... Не нужно тебе видеть, не смотри, не смей! — она обращалась к Доле надломленным и слабым голосом. — Не хочу, чтобы ты меня такой видел, Бес! Вместо ответа Дола взял ее за худые, покрытые морщинами и старческими пятнами руки. Медленно и нежно он убрал их от лица ведьмы, заставляя её взглянуть на себя. — Неужели ты думаешь, что я с тобой только из-за красоты? Ты вернёшь свою молодость, Сольвейг, — успокаивающе заговорил нелюдь. — Как я верну себе жизнь?! Как, Бес?! Быть может, ты со мной поделишься? — исступлённо закричала ведьма. — Или твой брат, который меня ненавидит?! — Кажется, она повредилась умом, — проворчал Лайе, вынужденный со стороны наблюдать нелепую, по его мнению, драму. — Сольвейг, — как можно мягче ответил Дола. — Ты можешь взять и мою жизнь, — он проигнорировал возмущённый возглас брата, не видя никого, кроме ведьмы. — Меня хватит на то, чтобы ты жила. Мне, правда, очень жаль, что ты осталась здесь одна. Но все, через что ты прошла, лишь сон, похожий на реальность. — Сон, да? Мой ребёнок тоже был сном, Бес? Наш с тобой ребёнок? — старуха в очередной раз задрожала. — Ты мне не веришь! — Сольвейг, — снова повторил Бес, но ведьма с яростью его оттолкнула. На лице, изборожденном глубокими морщинами, горели злобой зеленые и молодые глаза. — Раз ты меня так любишь, — зашипела ведьма, — раз ты так сожалеешь, что тебя не было рядом — верни мне мою жизнь! Поделись со мной теплом и вечностью! Я не хочу умирать, Бес! Я не желаю быть старой! Лайе снова открыл рот, чтобы взорваться негодованием, но Дола осадил его раньше, чем он успел что-нибудь сказать. — Ради всех Первозданных, Лайе, заткнись. Он шумно вдохнул и выдохнул, притянул ведьму к себе и крепко обнял. Уткнувшись носом в седую макушку, Дола едва слышно прошептал: — Забирай. Столько, сколько тебе нужно. Сколько сможешь. — Ты с ума сошёл! — рявкнул Лайе. Но близнец вперился в него золотыми глазами и угрожающе оскалился. — Не делай этого, Лайе, — Нерожденная дёрнула иллирийца за руку. — Он хочет хоть что-то исправить. Не вмешивайся. — Да как я могу?! — Лайе рявкнул уже на погонщицу душ. — Ведьма убьёт его! — Не убьёт, — твёрдо ответила она. — Откуда тебе знать... — нелюдя трясло от бессильной ярости. Отвлекшись на Нерожденную, Лайе упустил момент, когда началось... это. Тонкие, иссохшие от старости руки ведьмы слабо обхватили Долу за плечи. Вспыхнул Дар, которому должно было нести лишь жизнь. Но вместо этого он забирал её всю до последней капли. Седые волосы ведьмы вновь окрасились в черноту воронова крыла. Сгладились морщины на руках, стала упругой дряблая кожа, а старческие пятна исчезли, словно их и не было никогда. Молодея на глазах, Сольвейг жадно обнимала Долу, желая согреться в его живом пламени. Нелюдь зажмурился, сжав ведьму в своих объятиях ещё сильнее. — Ma leathanna, — прошептал он ей на ухо. Старые шрамы закровоточили, превратившись в свежие раны. Десятки рубцов, повинуясь обратному отсчету, становились ссадинами и порезами, полученными Долой когда-то давно. Его личность как будто снова и снова распадалась на тысячи осколков, разломанная чужой жаждой. Дола словно горел ярче тысячи солнц, отдавая свою жизнь Сольвейг, и его пламя было негасимым и вечным. Но чем ярче оно светило, тем меньше оставалось от самого Долы. Нерожденная буквально повисла на Лайе в тщетной попытке помешать ему взорваться. — Пусти меня! — зарычал нелюдь, стряхнув её с себя. — Так не должно быть! Он увидел, что близнец начал медленно заваливаться на бок. На белом снегу расцветали кровавые цветы. И Лайе по-настоящему разозлился. — Хватит! Едва выкрик сорвался с его губ, как невидимая сила оттолкнула Сольвейг от Долы и протащила по земле, точно ненужный груз. Лайе бросился к близнецу, успев подхватить до того, как он окончательно свалился на заснеженную землю, окрашенную в красные тона. Дола выглядел так, словно только что вышел с поля боя: весь иссеченный, но ещё живой. — Малой? — Лайе что есть силы тряхнул близнеца за плечи. — Ты слышишь меня?! Тяжело и рвано дыша Дола что-то невнятно промычал в ответ. Лайе внимательно всматривался в его лицо, слишком боясь заглядывать в разум. — Живой, — наконец, прохрипел Дола и стряхнул с себя руки близнеца. — Задница Махасти! — в сердцах прорычал Лайе. — Никогда... Слышишь? Никогда. Больше. Так. Не делай. Дола дрожащими руками стёр кровь, заливавшую лицо, но чище оно от этого не стало. Всклокоченные волосы торчали как попало, а по лицу размазались багровые разводы. — Сольвейг, — сипло каркнул он, едва ему удалось разлепить воспалённые от боли глаза. — Как она? Лайе бросил быстрый взгляд через плечо. — Живая, — буркнул он, поднявшись с колен и отряхнув снег. Затем, подумав, мрачно добавил: — Но это ненадолго. Дола попытался подняться на ноги и остановить брата, но внезапное головокружение заставило его осесть обратно. — Лайе, стой! — обессилено прокаркал нелюдь. Близнец его не услышал. С недоверчивым видом Сольвейг ощупывала своё тело. Она изумленно разглядывала совсем юные руки и трогала гладкую кожу. На ее лице застыло восторженное выражение, когда Лайе пересёк расстояние между ними. Он схватил ведьму за чёрные волосы, намотал их на кулак и резким движением дернул на себя. Ведьма вцепилась руками в ладонь иллирийца. Пока Лайе таскал её по снегу, Сольвейг истошно вопила. Наконец, его пальцы разжались и женщина смогла подняться на ноги. — Ты что делаешь, окаянный?! — завизжала Сольвейг, пятясь подальше от озверевшего нелюдя. — Ты разумом повредился, ирод? Ты... Она подавилась негодованием, когда пальцы Лайе сомкнулись на её горле. Казалось, что ещё немного, и он сломает ведьме шею. Происходящее было похоже на тягучий и кошмарный сон. Лайе отчаянно хотелось проснуться и увидеть рядом брата: осунувшегося, издёргавшегося, но державшего его за руку, как тогда, в Ресургеме. Лайе хотелось повернуть время вспять и оставить Сольвейг в руках Шемзы Трёхпалого. А ещё лучше — отмотать время ещё раньше и отказаться от заказа в Аль-Хисанте. И разминулись бы их дорожки, не встретились бы они никогда. И все осталось бы прежним: его брат, их жизнь, их совместный путь. Лайе впервые в жизни пожалел, что не является Совершенным и не обладает способностью менять время и судьбу. На кой ему тогда нужен Дар, если он не способен ничего изменить? Нелюдь глядел на трепыхавшуюся в его руках ведьму и отчетливо понимал: сожми он пальцы сильнее, и её не станет. Он слышал окрик Долы, но ему было все равно. Ярость полностью затопила рассудок нелюдя. Лайе почти поддался соблазну задушить ведьму, но голос Нерожденной, прозвучавший над самым ухом, отрезвил его. — Хватит! Прекрати! — закричала она, мерцая и расплываясь. — Если ты её убьешь сейчас, вы останетесь в этом мире навсегда! Лайе тут же отпустил Сольвейг, и она плюхнулась на снег, жадно хватая ртом воздух. — Ублюдок, — просипела она, растирая шею рукой. Ты едва не убил меня! — Встань и посмотри, что ты сделала с моим братом, девка! — зашипел Лайе, склонившись над ней. — Само твоё существование претит всем законам, пожирательница жизней! — Он сам согласился! — яростно отозвалась Сольвейг. — Я его не заставляла! А тебе, Лайе, так жалко капельку вечности, что ты удавить меня за это был готов! Бес тебе этого не простит! Вот увидишь, он всегда будет моим! — Сольвейг, — голос нелюдя прерывался от сдерживаемой ярости. — Рано или поздно твой Дар обратится против тебя. Я буду ждать, когда ты сдохнешь. У меня целая вечность впереди, — с неподдельной ненавистью в голосе произнёс Лайе. — И когда это случится, ты будешь скитаться в поисках покоя и приюта. Ты никогда не обретёшь своего посмертия! Не дойдёшь ты даже до Тропы Боли, хоть тебе там и самое место! Безжалостные слова отпечатывались раскалённым клеймом в сознании ведьмы. Они въедались намертво в её разум, заставляя верить, что отныне и навсегда она проклята синеглазым ублюдком. В глазах женщины мелькнул страх, но Сольвейг нашла в себе силы улыбнуться. — Вот ты и показал своё настоящее личико, синеглазик, — рассмеялась ведьма, с ненавистью глядя на Лайе. — Тебе сейчас ведь легче, верно? Теперь, когда ты не носишь свою безупречную маску, Лайе-Ласка, — вкрадчиво зашептала она. — Ты такой же, как и я. Мы с тобой слишком похожи, потому ты и не способен смириться с моим существованием, синеглазик! Сольвейг протянула руку и коснулась ладонью скулы Лайе. — Мы — носители великого Дара, Лайе, и негоже растрачивать его просто так, не заботясь о себе, как это делаешь ты. Ослеплённый яростью и наглостью ведьмы, Лайе не сразу почуял неладное. По телу начала медленно расползаться слабость, заныло скверно сросшееся колено, а предплечье снова запульсировало болью. Лайе резко подался назад, отбив ладонью женскую руку, что вновь потянулась к нему. — Мало тебе было жизни моего брата, ты ещё и моей полакомиться решила? — рявкнул он. О, как ему хотелось залепить этой женщине оплеуху, да такую, чтобы у неё звезды перед глазами заплясали. Поддавшись порыву, Лайе занёс руку для столь желанной затрещины, но чьи-то пальцы крепко сомкнулись на его запястье. Лайе увидел торжествующее выражение на лице Сольвейг и обернулся. — Ли, не надо, — сипло произнёс Дола. — Пожалуйста. Если спрашивать, то с меня. Я сам это выбрал. Она не виновата. — С тобой, малой, у меня будет отдельный разговор! — тут же взвился Лайе. — И да, ты ответишь мне за все свои самоубийственные решения! Близнец хрипло вздохнул и тут же скривился, словно одно только дыхание причиняло ему боль. — Если тебе есть, что мне сказать — говори сейчас, — он с трудом выталкивал из себя слова. Смягчившись, Лайе осторожно высвободил своё запястье из пальцев брата и подставил ему плечо. Скользнув рукой по спине близнеца, Лайе вдруг понял, что кожаный доспех стал скользким от крови. Но Дола, как будто не замечая этого, протянул ладонь Сольвейг и помог подняться. Глядя на них, Лайе гневно раздул ноздри, чувствуя, как вздыбились волосы на загривке. Дола бросил в его сторону умоляющий взгляд, и нелюдь прикусил язык. А Сольвейг даже не пыталась стереть заигравшую на губах паскудную ухмылку. Однако она ничего не сказала и лишь удивлённо выдохнула, когда рядом с братьями из воздуха соткалась Нерожденная. Губы ведьмы сложились в аккуратное «о», стоило ей увидеть лицо погонщицы душ. На какое-то краткое мгновение оно стало отражением её собственного. — Кто это? — изумилась Сольвейг. Лайе ожидал, что Нерожденная ответит вместо него. Но погонщица душ молчала, мерцая и пристально разглядывая ведьму. — Ты должна была стать мною, — неожиданно сказала она и в замешательстве зарябила. — Ты должна была нести жизнь, а не забирать её. Близнецы с интересом уставились на двух женщин — живую и мертвую. — О чем ты, мертвячка? — вскинула брови Сольвейг. — Признаться, впервые слышу, что я должна кем-то стать. — Ты уже мертва, пожирательница жизней, — ровно ответила Нерожденная. — Ты умерла много лет назад, забрав с собой маленькую жизнь. — Я не знала, что он погибнет, мертвячка! — Сольвейг поджала задрожавшие губы. — Я тогда вообще не знала, кем я стану! — Душа нерожденного дитя чиста и непорочна, и потому бесценна, — Нерожденная посмотрела на близнецов. — И в то же время беззащитна и безответна. Кто-то может забрать её себе и выковать этой душе другую судьбу, но взамен он должен отдать что-то равноценное, — она вернулась взглядом к Сольвейг. — Ты же не отдала ничего, пожирательница жизней. И всю жизнь твоя душа умирала по частям. — Заткнись, мертвячка! — выкрикнула ведьма. Сольвейг выглядела так, словно готова была выцарапать глаза погонщице душ. — А ну как они сейчас подерутся? — буркнул Дола на ухо брату. Лайе не сдержался и нервно хохотнул. Больше никто не успел сказать и слова. Исчез зимний еловый лес, растаял снег, а отсыревшая земля пустила ростки. Оглянувшись, близнецы увидели бескрайнюю зеленую равнину. Лучи ласкового солнца приятно грели кожу, а вокруг воцарилась тишина, в которой отчетливо раздавались мерные, сухие хлопки. — Когда вы пришли сюда из ниоткуда, я был несказанно удивлён, — заговорил сухощавый мужчина, неторопливо идя навстречу к незадачливым странникам. — Но последние века мне было скучно, и чужаки, свалившиеся мне на голову, разбавили рутину моих дней. Я решил: почему бы мне не поразвлечься? Ведь жить вечно в собственном мире и не иметь возможности проснуться надоедает, даже если ты Первозданный. Тот, кого называли Лукавым Богом, предпочёл носить личину обычного человека. На нем был простой кафтан и широкие штаны, заправленные в добротные сапоги. Мужчина оказался невысок ростом, а его каштановые волосы были зачёсаны назад так, чтобы не выбивалась ни одна прядь. Лицо у него оказалось худым и длинным, с острыми чертами и высокими скулами. Тонкий, горбатый нос нависал над губами, искривлёнными в веселой усмешке. И коротко стриженая, куцая бородёнка задорно торчала вперёд. В целом, во внешности человека не было ничего особенного, а смуглая, оливковая кожа вкупе с чертами лица выдавала в нем южанина. Но стоило увидеть взгляд мужчины, как иллюзия человечности мгновенно рассеивалась. Под густыми бровями сияли совершенно чуждые этому миру глаза. В них не было ни зрачков, ни радужки, только сияющая неземным светом поволока, отчего мужчина казался слепым и зрячим одновременно. Взгляд существа куда более древнего, чем можно было представить, завораживал и пробирал до дрожи. Первой не выдержала Сольвейг и, ахнув, рухнула на колени. Осенив себя защитным знаком, ведьма припала лбом к земле. — Приветствую тебя, Кархет, проводник душ в Абэ Ильтайн, покровитель плутов и искателей приключений! — скороговоркой пробормотала она, не осмеливаясь поднять голову и взглянуть на Первозданного. Лукавый Бог громко и звонко рассмеялся, а затем небрежно махнул рукой. — Поднимись, женщина. Давно меня так не приветствовали. Я и забыл, что среди людей остались верующие, — он бросил острый взгляд на братьев. — Любопытно мне, есть ли таковые среди потомков Совершенных? Вы, иллирийцы, отвергли свою мать и создательницу. Так есть ли у вас вера хоть во что-то? Насупившись, Дола промолчал, а Лайе, раскрыв рот, уставился на Лукавого: не каждый день увидишь Первозданного во плоти. — Осторожнее, иначе дыру во мне прожжешь, — усмехнулся Кархет и убрал руки за спину, обходя своих гостей кругом. — Ну, что, ответит мне кто-нибудь на вопрос? — Сложно почитать того, кто ниже тебя ростом, — проворчал Дола. Он с высокомерием встретил взгляд Лукавого бога, не желая признавать его волю. — Ни почтения, ни веры. Одна пустота в ваших сердцах, — Кархет покачал головой. — И все молитвы уходят в никуда. Лайе несильно ткнул Долу локтем, призывая его проявить уважение к богу. Близнец сдавленно охнул и послушно заткнулся. Лукавый, забавляясь, снова хлопнул в ладони. — Перестань прятаться, ты же знаешь: я так или иначе призову тебя. Нервно мерцая, перед ним из воздуха соткалась Нерожденная. Сейчас она снова была лишена формы и являлась сгустком чистого света. — Лукавый, — раздался её грустный голос. Она замерла, повинуясь Первозданному. Некоторое время Кархет разглядывал Нерожденную, задумчиво пощипывая бородку, а затем вздохнул. — Ты расстроила меня, погонщица душ. Сбежала и скрылась, а затем помогла этому нелюдю найти брата и женщину. — он укоризненно покачал головой. — Ты лишила меня удовольствия наблюдать за их падением в поисках истины. — Твои шутки жестоки, Лукавый, — отозвалась Нерожденная. — А причинённая им боль — бессмысленна. — Бессмысленна? — лицо Кархета помрачнело. — Я пребываю здесь уже вечность, единственный живой из своих братьев и сестёр! Первозданных больше нет, остались одни лишь души, лишенные памяти! Они рождаются и умирают, проживают пустые и короткие жизни, не в силах вспомнить, кем были когда-то! Ведомо ли тебе, Нерожденная, что Ракхеджи и Карсанону больше не вернуться? Они убиты, развоплощены навсегда! И кем? Совершенными и тем, что они призвали — Тысячеглазым! Шарадин ушел в никуда и больше не откликается на мольбы своих воинов. Махасти лишилась тела, став частью Огненной Земли, ибо иначе Джагаршедд умрет, отравленный Совершенными! А моя милая… Хасидзиль была вероломно предана тем, кто носил чужие личины. Остались только я и созданный мною мир. Не говори мне о бессмысленности, погонщица, коли ты сама не помнишь о себе ничего. Первозданный говорил, а на небе собрались грозовые тучи и засверкали молнии. За облаками громыхало, а сквозь землю прорастали высокие деревья. — Они не Совершенные, Лукавый! Им не принадлежат деяния тех, кто извёл твоих братьев и сестёр! — храбро ответила Нерожденная. Противостоя древнему богу, она казалась такой маленькой и беззащитной. У наблюдавшего за ней Лайе невольно сжалось сердце. — Что же я вижу? Моя верная погонщица душ хочет сбежать отсюда! Неужели я был недостаточно добр и щедр к тебе? — удрученно покачал головой Лукавый. — Неужели ты и впрямь забыла, кем была? Как умерла, и сколько боли тебе причинили Совершенные? — Цикл должен продолжаться, Лукавый, — ответила Нерожденная. — А я пробыла здесь так долго, что действительно забыла, кем была. Жизнь должна продолжаться. — Но этот мир может дать тебе все, даже иллюзию жизни... Здесь ты никогда больше не умрешь! — в голосе Первозданного звучала неподдельная горечь. — И никогда не воскресну, — Нерожденная стояла на своём. Лукавый задумчиво склонил голову набок и перевёл взгляд на Лайе. — Похоже, что даже в этом месте есть законы, которые я не могу попрать. Возжелать уйти с почти Совершенным — это так на тебя похоже, Милостивая, — невесело произнёс Первозданный. — Я предлагаю игру. Если ты, сновидец, зовущий себя Лилайе Даэтраном, сумеешь противостоять мне, я отпущу свою погонщицу с тобой. И будь, что будет. — А если нет? — тихо буркнул Дола, но Лукавый бог его услышал. — А если нет — вы все останетесь здесь навсегда, — он развел руками. — Какой-то неравноценный обмен, — скривился Дола в ответ. — Почему же? Быть может, моя погонщица гораздо ценнее трёх ваших жизней? — мужчина загадочно улыбнулся. — Никогда не угадаешь, как все может повернуться. — Что, опять?! — Дола подавился возмущением. — Ли, — почти жалобно добавил он. — Скажи мне, когда в последний раз нам не приходилось в своих странствиях сталкиваться с чем-то большим, страшным и богоподобным? — Согласен, — сквозь зубы процедил Лайе. — В последнее время, что ни приключение, то демон Хаоса или кракен, а теперь сам Лукавый пожаловал. Он посмотрел на Нерожденную. Погонщица душ ненароком придвинулась ближе, ожидая ответа. «Я ей обещал, — подумал нелюдь. — Другого решения нет». — Я согласен, — решительно ответил Лайе, гордо подняв подбородок и уверенно встретив веселый взгляд Лукавого бога. Дола молча смотрел в спину близнецу и, почувствовав его сомнения, Лайе спокойно произнёс: — Закрой глаза, малой. Возьми свою ведьму и оставайся за моей спиной, что бы ни случилось. И не смотри, пока все не закончится. — Как скажешь, братец, — проворчал Дола. Сольвейг, не осмеливаясь взглянуть на Лукавого бога, подобрались к Доле, и он прижал ведьму к себе. Женщина покорно уткнулась лицом в его доспех и обняла так крепко, как могла. Дола слышал, как бешено колотится её изжившее себя сердце. И все, что он сейчас мог сделать — не отпускать Сольвейг, чего бы это ни стало. — Ли, — позвал он. — Ты… — Я справлюсь, — в голосе Лайе слышалась уверенность. — Иначе, чего будет стоить мой Дар, если я не смогу исправить то, что наделал? Просто верь мне, малой. — До чего трогательная забота, Лилайе Даэтран. Ты так печёшься о нем, словно ты сторож брату своему, — усмехнулся Лукавый. — Даже твои самые страшные сны только о нем. Ты сумел разгадать мою игру, Лилайе, и понять, что те кошмары были ложью. Любопытно мне, сможешь ли ты выстоять против Первозданного? Порыв сухого ветра хлестнул Лайе по щекам. Застонали и заскрипели тысячелетние деревья, раскачиваясь под напором урагана. Лайе поднял руку ладонью вверх: так ему проще было управлять Даром. Сила внутри него ворочалась, точно камни, которые надобно было столкнуть с вершины горы. Буря налетела на невидимый заслон, прогнула его и смяла, но тут же отступила. Едва нелюдь успел перевести дух, как он услышал смех Лукавого бога. Он звучал повсюду и внутри самого Лайе одновременно. — Ну нет, — разозлился нелюдь, — не дамся я тебе, Лукавый! Могущественная сила волной накатила на смертных и осколками разбилась о незримую стену. Лукавый насылал мор и саранчу, но земля под ногами Лайе упорно прорастала цветущей зеленью. На неё обрушивались морозы и жаркий суховей, но ласковое солнце топило лёд, а проливные дожди орошали иссохшую почву благодатной водой. Стаи ворон нападали на бешеных волков. Медведи выходили из дремучих чащоб, чтобы разогнать хищников-паразитов. Твердь под ногами исчезла, уступив место океану ночного неба, а снизу вверх падали и сгорали бесчисленные звезды. Лукавый напирал, но Лайе держался крепко, пустив корни в чёрное небо, незыблемый и спокойный. Дола смотрел на светопреставление, забыв наказ закрыть глаза, и не мог отвести взгляд от Лайе. Никогда он не подозревал, что близнец обладает столь могучей силой. Никогда Лайе не являл её в полной мере. Быть может, потому что и сам о ней не ведал? На ум Доле пришли все те мгновения, когда Лайе терял контроль над Даром. Могло ли случиться так, что сила его попросту приумножилась в какой-то миг? Дола вдруг предельно ясно осознал, что никогда не станет равным брату. Никогда не будет обладать и малой толикой силы, доставшейся близнецу. Все его обещания защищать Лайе теряли смысл и рассыпáлись в пыль. Как можно защитить того, кто по силе почти равен Совершенным? ...Лайе чувствовал, что силы на исходе. Предплечье вновь кровоточило. На одно краткое мгновение воздвигнутая Лайе незримая стена ослабла и истончилась. Порыв горячего ветра хлестнул по щекам, обжег кожу и опалил одежду. Нелюдь пошатнулся, все свои силы бросив на то, чтобы преграда вновь окрепла. Кто-то ободряюще сжал его плечо, и голос Долы, до странности глухо звучавший в грохоте двух стихий, произнёс: — Не сдавайся, Ли. Даже не думай. Если мы здесь сдохнем, я врежу тебе по роже. — Узнаю прежнего братца, — по губам Лайе скользнула мимолетная улыбка. Еще кто-то коснулся его запястья. — Ты обещал мне, Лайе. Не смей сдаваться, — молвила Нерожденная, помогая Лайе поднять калеченную руку. Ты — океан. Не забывай об этом. Ты не забираешь силу, ты ее источник. У истинного Дара нет горизонтов, а все границы ты поставил себе сам. Поверь себе и осознай, что ты равен Ему. Помни о тех, кого ты должен защитить. Нелюдь прикрыл глаза, заново сосредотачиваясь. Он видел горевшее в сердце брата неистовое пламя. Видел изъеденную, точно червивое яблоко, душу Сольвейг. Видел он и Нерожденную. Погонщица душ не помнила своих жизней, и потому сияла как лучи ласкового солнца, пробивающиеся сквозь облака. На миг Лайе узрел истинный лик Лукавого Бога, и он его ужаснул. Следующую бурю нелюдь рассеял в туман и снег и обратил ветром смертоносное пламя в сторону Первозданного. Успокоил взбунтовавшееся море и заставил замереть спешившее погибнуть солнце. В этом сражении для Лайе прошла целая вечность, и он не сразу понял, что все закончилось. Огромное давление чужого могущества исчезло, и Лайе в полной мере осознал, что такое «гора с плеч». Он устало пошатнулся, но рука брата уверенно придержала его, не позволив бессильно осесть на землю. — Все... все закончилось? — услышал Лайе голос Сольвейг. — Да, — ей ответила Нерожденная. — Он справился. Ты справился, сновидец. И только Дола почему-то молчал. Лайе обернулся, чтобы взглянуть на брата, но обнаружил, что слеп. Он продолжал видеть души, но не их оболочки. Нелюдь часто заморгал, пытаясь вернуть себе зрение. Он на ощупь нашёл ладонь близнеца и успокоился. Ему подумалось, что близнец, наверное, сейчас улыбается. — Ты приятно меня удивил, сновидец, — раздался голос Лукавого Бога, и Лайе повернул голову на звук. — Давненько я не имел возможности всласть разгуляться. За это я тебя благодарю. К Лайе начало возвращаться зрение, и сквозь пелену перед глазами он сумел разглядеть смутную фигуру Первозданного, отвесившего шутливый поклон. — Теперь ты нас отпустишь? — во рту у Лайе пересохло, а голос неприятно скрипел. — И её тоже? Он видел фигуру Лукавого, мерившего землю шагами туда-сюда. — Вы вольны идти, куда захотите, я больше вас не удержу, — задумчиво произнёс Кархет. — Но с моей погонщицей душ мне тяжело будет расстаться. — Ты обещал! — крикнула Нерожденная. — Ты не можешь оставить меня здесь! Кархет склонил голову, молчаливо соглашаясь с ней. — Я вынужден отпустить тебя. Ты придёшь туда, где тебе снова будут причинять боль, где ты проживёшь краткую жизнь, — голос Первозданного наполнился неизбывной горечью. — И в конце концов сгоришь, словно свеча в ночи. — Но так будет правильно, — качнула головой погонщица душ. Лукавый смерил её долгим, внимательным взглядом, а затем обратился к почти полностью прозревшему нелюдю. Лайе невольно сделал шаг назад. — Я дам тебе три дара, сновидец, — молвил Лукавый. — Если верить джалмарийским балладам, то каждый твой подарок имеет две стороны — хорошую и плохую, — хмыкнул Лайе. — Каждый видит то, чего сам желает. Так что, — хохотнул Лукавый. — Ты согласен? — Не принимай его дары, сновидец! — зазвенел голос Нерожденной. — Они всегда... — Ты стала слишком болтлива, душа моя, — усмехнулся Лукавый. В тот же миг Нерожденная лишилась дара речи. Она лишь беспомощно мерцала, то исчезая полностью, то снова появляясь, и меняла свои личины одну за другой. — Ты всегда была слишком добросердечной, Милостивая. Из жизни в жизнь, от смерти к смерти, — укоризненно сказал хозяин города страшных снов. — Я видел твои страдания и хотел лишь защитить тебя. Стоило Кархету ослабить хватку, как Нерожденная в отчаянии выпалила терзавший её вопрос: — Ты знал меня? Знал, кем я была?! Лукавый раздраженно махнул рукой. — Ох, замолчи же, душа моя! На глазах у потрясённых близнецов погонщица душ растворилась в небытии, разорванная на части силой Первозданного. Лайе успел лишь уловить отголоски её отчаяния. — Что ты с ней сделал? — неожиданно охрипшим голосом произнёс он, кинувшись вперёд. Пальцы Долы мгновенно впились в его плечо, напомнив нелюдю, ради чего он здесь. Лукавый одарил Лайе одной из своих хитрых улыбок. — Она хотела свободы и получила её. Не все является тем, чем кажется, — Первозданный задумчиво пощипал свою бородку. — Но нашу беседу невежливо прервали, сновидец. Итак, ты заслужил награду. Ты смог выбраться из насланного мною кошмара. Ты сумел противостоять мне — неслыханная дерзость! Ты увёл у меня погонщицу душ. Я дам тебе три дара, но два из них достанутся тебе не здесь и не сейчас. Запомни мои слова, сновидец. И каждому из этих даров своё время. А теперь — уходите. Лайе переглянулся с братом, мельком посмотрел на оробевшую Сольвейг и с некоторым торжеством улыбнулся. Он с лёгкостью представил себе ласковое море и песчаное побережье Алькасабы Назара. Лайе простер ладонь и провел пальцами по воздуху, разрывая ткань пространства и времени. В этот раз из образовавшейся щели дохнуло знойным ветром, который принёс с собой солоноватый запах моря и звуки прибоя. — Идите, — приказал Лайе брату и ведьме. — Я за вами. — Я буду ждать тебя на той стороне, Ли, — кивнул Дола. Он взял Сольвейг за руку и шагнул в Разлом. Оставшись один, Лайе напоследок окинул взглядом бескрайнюю зеленую равнину, красота которой поистине завораживала. Он улыбнулся своим мыслям и почти шагнул в Разлом, когда голос Лукавого Бога заставил его настороженно замереть на месте. — Первый дар, сновидец, я дам тебе сейчас. Чтобы ты никогда не забывал о том, что тебе дóрого, — широко улыбнулся Лукавый бог. Его лицо и тело изменились, кафтан превратился в платье повитухи, а острое лицо обрюзгло, прорезанное морщинами. И последним, что увидел нелюдь, была старуха, державшая на руках серокожего младенца с золотыми глазами. Она скрипуче рассмеялась и наставила Лайе указующий перст. Уже падая в Разлом пространства и времени нелюдь успел узреть обрывок собственного воспоминания. ...Дола опасливо прижимает уши к голове и с подозрением разглядывает каюту. Восторг, охвативший его на палубе, когда летучий корабль поднялся в воздух, испарился, уступив место тревоге и страху. Лайе чует мысли Долы слишком отчетливо, и это совсем не похоже на сны. Он внимательно следит за близнецом, не решаясь отойти от двери. Дола похож на натянутую струну, и всего одно неверное движение, и она лопнет. А вместе с ней исчезнет хрупкий мост надежды, которую Лайе дал брату, протянув руку помощи. Близнецы молчат, не зная, что сказать. Они одной плоти и крови, но совершенно чужие друг другу. Лайе хоть и знает язык Джагаршедда, но не слишком хорошо. А его брат услышал речь иллирийского народа впервые всего несколько дней назад. Изо всех сил Лайе тянется к изувеченному разуму близнеца. Ему кажется, что он держит свет в своих ладонях. Сожми их сильнее, и он погаснет. На корявом шеддарском Лайе объясняет брату, что это теперь его каюта, и он может отдыхать, ничего не боясь. Сжав зубы, Дола внимательно слушает его, не отводя недоверчивый взгляд. Наконец, убедившись, что опасности нет, Дола обходит каюту медленным шагом. Кончиками пальцев с обломанными ногтями он водит по лакированной поверхности письменного стола. Затем подходит к большой кровати и надавливает руками на мягкую перину. Она легко проминается под ладонями и Дола вновь бросает опасливый взгляд в сторону Лайе. Тот старается улыбаться как можно дружелюбнее и кивает. Близнец запрыгивает на кровать прямо в грязных сапогах, и Лайе невольно морщится. Он мягко объясняет брату, что в постель надобно ложиться разутым и вымытым дочиста. Дола внимательно слушает и небрежно скидывает стоптанную обувь с ног. На предложение Лайе разогреть воду в лохани он отрицательно мотает головой и подпрыгивает на постели. Мягкая перина пружинит, и на лице Долы расцветает удивлённая улыбка. Не раздеваясь, он ныряет под одеяло, где сворачивается калачиком и обхватывает руками колени. Его уши по-прежнему боязливо жмутся к голове. На какое-то мгновение он поднимает голову и с подозрением косится на близнеца. А Лайе боится даже дышать, дабы ничего не испортить. Наконец, Дола, смежив веки, утыкается лицом в подушку. Лайе думает, что его брат, должно быть, сильно ненавидит свою прежнюю жизнь, раз так просто согласился уехать из Джагаршедда. Вцепился в протянутую ладонь, будто она была соломинкой, способной вырвать его из омута страшных снов и уродливой жизни. Слишком просто, слишком легко. Будет ли так же легко и дальше? Лайе в этом сильно сомневается. Он вслушивается в дыхание брата. И когда оно становится спокойным, маленький иллириец на цыпочках подходит к кровати. Он поправляет одеяло на плечах близнеца и осторожно опускается на краешек постели. Медленно протягивает ладонь к лицу Долы и осторожно проводит пальцами по шрамам. Один рассекает бровь, а второй перечеркивает губы. Откуда они? В какой драке он их получил? И была ли это драка? Кому может дать отпор ребёнок? Дола что-то мычит во сне и недовольно хмурится. Лайе тянется к нему Даром, успокаивая и разгоняя подступающие кошмары. «Теперь ты можешь спать спокойно, брат. И все будет хорошо, не останется ни боли, ни страха, — думает он. — Теперь я нашёл тебя и буду рядом всегда».***
Дола отмокал в огромной лохани с горячей водой, пытаясь смыть следы утреннего похмелья. Он опустился под воду и задержал дыхание, а потом вынырнул и закрыл глаза, освобождая разум от досадных мыслей. Всего несколько дней назад Лайе вернул их в обычный мир и навсегда закрыл Разлом, ведущий в город страшных снов. Наемников и ведьму выбросило на побережье Алькасабы Назара в жаркий солнечный полдень, но сил добираться до города ни у кого не было. Найдя убежище в тени прибрежных скал, наемники переждали жару и лишь тогда отправились в Назару искать место для ночлега. Уже там они сообразили, что остались без средств к существованию. Все деньги, равно как и оружие, покоились нынче на дне Моря Жажды вместе с останками шхуны «Удачливая». Хозяин постоялого двора наотрез отказался пускать гостей на одну ночь. Потрепанного вида полукровки и ведьма не внушали ему доверия. Дола, не отличавшийся особым терпением, немедленно вспылил и схватил хозяина за грудки, намереваясь вытрясти из него ночлег. Но близнецам повезло, на звуки спора спустилась владелица постоялого двора. Крепко сложенная женщина с выдающимися формами и зычным командирским голосом опознала в Доле старого знакомого и тут же приказала помощнику немедленно подготовить попавшим в беду гостям комнаты. Под насмешливым взглядом Сольвейг Дола облобызал ручки старой подруге и пообещал всенепременно появляться в Назаре почаще. А когда наступило утро, нелюдь, терзаясь чувством вины, попросил Сольвейг заживить рану Лайе. И вот тут выяснилось, что ведьма больше не может исцелять. Дар по-прежнему тек по ее жилам, но более не подчинялся женщине, и близнецам пришлось искать городского лекаря. Дола сумел его убедить заняться рукой Лайе, агрессивно убедив, что жизнь лекаря гораздо важнее звона чеканных монет. Алькасаба Назара был самым крупным городом жаркого юга, и потому следующие несколько дней братья искали хоть какую-то работу. Раздобыв деньги и оплатив пребывание на постоялом дворе, близнецы тем же вечером напились в дрова. Сольвейг злоупотреблять неумеренными возлияниями не пожелала и покинула братьев, исчезнув на всю ночь и вернувшись лишь под утро. Дола знал, что пока они с Лайе искали заработок, ведьма помогала на постоялом дворе, а потом пропадала на целый день, возвращаясь глубоко ночью или под утро. Они не обсуждали случившееся с ними в городе Лукавого бога, но Дола стал подмечать, что в зелёных глазах ведьмы нет-нет да и проскальзывало нечто похожее на безумие. Нелюдь ни с чем не мог спутать этот взгляд: слишком часто он видел его, смотря на собственное отражение в зеркале. Да и насчёт себя он больше не был уверен. После случившегося голоса в его рассудке звучали денно и нощно, и даже Дар Лайе больше не способен был заглушить их. Конечно, Дола мог бы рассказать обо всем брату, попросить его о помощи. Мог бы. Но не стал этого делать. Слишком яркими были воспоминания о кошмаре в городе страшных снов. И слишком сильной оказалась боязнь вновь оказаться во власти Дара, который, как оказалось, мог нести не только покой, но и боль. Чуткий слух нелюдя уловил едва слышный скрип двери и мягкую поступь маленьких ножек. Изящные женские руки коснулись его мокрой головы. Дола с наслаждением зажмурился и прижал уши, будто кот, ластившийся к хозяйке. Чужие ладони переместились на плечи Долы и начали разминать напряженные мышцы. — Я принесла мазь, — мягко сообщила ему Сольвейг. — Надо обработать раны. — Вода жжется, — пожаловался Дола. Он едва не замурлыкал от удовольствия, когда пальцы ведьмы скользнули по его шее и прочертили невидимую линию вдоль позвоночника. — Конечно жжется, — хмыкнула женщина. — На тебе ведь живого места нету. Вылезай и давай сюда спину. — Как пожелаешь, ma leathanna. Нелюдь нехотя вылез из лохани и обтерся полотенцем. Обмотав его вокруг бёдер, он послушно уселся на табурет и со вздохом ссутулился, демонстрируя ведьме спину. Бросив взгляд на кожу, разукрашенную росчерками плети, ведьма присвистнула. Она не впервые видела шрамы Долы, но сейчас они выглядели ужасающе. — Кто тебя так? — сочувственно спросила Сольвейг. Она осторожно нанесла мазь на первую рану, и Дола тихо зашипел от боли. — В армии, — проворчал нелюдь, морщась, пока ведьма замазывала ему спину. — Это же изуверство! — возмутилась она. — Кто-то тебя крепко ненавидел? — Нет, это у меня шило в заднице, — Дола хохотнул. — Армия никого не щадит. Сольвейг укоризненно покачала головой и вздохнула. — Человек бы не встал после такого. — Я тоже не смог, — весело усмехнулся нелюдь. — Подняться-то я поднялся, но потом ещё несколько дней валялся в лечебнице, орал дурниной и не мог спать на спине. Сольвейг закончила обрабатывать спину и обошла Долу, встав напротив окна. Лукаво щурясь нелюдь подставил ей лицо. Она прошлась мазью по его брови и губам, а затем перешла к рукам, уделяя внимание особо неприятным ссадинам. Дола пристально разглядывал ведьму, словно стараясь запомнить ее образ навсегда. — Жаль, что я больше не могу исцелять, — вздохнула ведьма. — Нет, не жаль, — качнул головой нелюдь. — Ты жива, и это главное. Сольвейг улыбнулась, когда он притянул её к себе и уткнулся носом в ложбинку промеж грудей. — Но я забрала много твоей жизни. Все твои раны из-за меня, — тихо произнесла Сольвейг. Она взъерошила нелюдю мокрые волосы. Дола взглянул на неё снизу вверх. — Тебе не к лицу раскаяние, — он склонил голову набок. — Ты всегда была упрямой и гордой. За это я тебя и полюбил. Нелюдь ловко выхватил из рук женщины баночку, запустил в неё пальцы и с озорной улыбкой мазнул ведьму по носу. От неожиданности Сольвейг взвизгнула и немедленно дернула его за ухо. Со смехом Дола перехватил ее ладони и прижал к своей груди. Сольвейг в недоумении уставилась на нелюдя и поймала его лукавый взор. Недолго думая, Дола решительно поднялся с табурета, нависнув над ведьмой. Легко подхватив Сольвейг на руки, он перекинул её через плечо и целенаправленно зашагал в сторону кровати. — Поставь меня на пол немедленно! На тебе ведь живого места нету! — ведьма взмахнула руками. — Ну почему же, одно место у меня определенно живое, — хмыкнул нелюдь, сопроводив эту фразу звонким шлепком по упругой женской ягодице. — Бес, ты ужасен! — женщина звонко смеялась в ответ. Сольвейг продолжала шутливо отбиваться до тех пор, пока не оказалась на кровати. Едва нелюдь навис над ней, она тут же притянула его к себе. Сольвейг исступленно целовала Долу, а он отвечал ей взаимностью. Ее желали многие, но никто не любил так, как остроухий нелюдь: жадно, обжигающе, бескорыстно. И ведьма накинулась на Долу с какой-то отчаянной страстью, затягивая в темный омут ярких чувств. Уже позже, лежа в объятиях нелюдя, Сольвейг дремала и довольно улыбалась, чувствуя, как он задумчиво перебирает ее чёрные волосы. — Давай уедем отсюда и будем кочевать из города в город? Обойдём весь мир, — вдруг произнёс Дола. Сольвейг непонимающе вскинула голову. — Разве не этим мы жили раньше? — удивилась она. — Мы с Ли всегда возвращались в Аль-Хисант. Ты же искала покровителей и жила с ними, — ответил Дола. — Я не хочу больше никуда возвращаться, Сольвейг. Не желаю быть привязанным к одному месту. — А как же Лайе-Ласка? Вы же близнецы и вы — неделимы, — спросила ведьма. Дола тяжело вздохнул, но Сольвейг все понимала. — Он не позволит тебе уйти, Бес. Не со мной, — невесело усмехнулась она. — Он скажет мне, что я обещал его защищать, — наконец, ответил Дола и нахмурился. — Но как я могу защитить того, кто сильнее меня стократ? Сольвейг снова прижалась к груди нелюдя, слушая, как бьется его сильное и беспокойное сердце. — Ma leathanna, — Дола взял лицо ведьмы за подбородок и заставил посмотреть на себя. — Останься со мной. Навсегда. Сольвейг растерянно молчала, не в силах оторвать взгляд от золотых глаз. — Я… Нелюдь качнул головой. — Я сказал глупость, верно? — Неправда, — ведьма выпуталась из объятий и легким движением уселась на Долу сверху. — Если я соглашусь, пообещай мне, что даже если я уйду, — Сольвейг широко улыбнулась. — Ты меня не забудешь. Нелюдь тихо рассмеялся в ответ. — Я никогда тебя не забуду.***
Лайе стоял на берегу моря и, щурясь на слепящее солнце, задумчиво разглядывал свои руки. В последние мгновения противостояния Лукавому Богу ему показалось, что они будто покрылись новой кожей цвета жидкого золота, но тогда Лайе не придал этому никакого значения. Сейчас, когда у него появилось время поразмышлять, в голове роились тысячи вопросов. Кого он мог спросить, кто даст ему желанные ответы? Лайе хотел пуще прежнего вернуться домой, на Вечную Землю. Быть может, там ему кто-нибудь сумеет помочь. Нелюдь медленно согнул непослушные пальцы покалеченной руки. Лекарь Назары, которого Дола «уговорил» безвозмездно помочь брату, осмотрел предплечье и сказал, что рана скверная. У Лайе оказались разрезаны сухожилия. И еще немного, и началось бы заражение крови. В худшем случае Лайе мог бы лишиться руки, в лучшем — навсегда потерять подвижность пальцев. Но ему повезло, в руки лекаря он попал вовремя, все обошлось малой кровью, и сейчас рана почти затянулась. Это был один из немногих плюсов наличия шеддарской крови в жилах близнецов. Но шрам грозил остаться навсегда большим и грубым рубцом на предплечье. А пальцы все ещё плохо гнулись. Не то чтобы Лайе сильно удивился, услышав эту блестящую новость. Его брат был Гончим на Вечной Земле, а их недаром звали мясниками, Псами Войны. Гончих натаскивали на то, чтобы выслеживать, добывать сведения пытками… и, конечно же, убивать. Разумеется, они прекрасно знали, куда и какие раны наносить, чтобы изувечить противника. Нелюдь вздохнул. С утра, мучаясь похмельем, он отправился к лекарю. Лайе с чистой совестью отдал ему деньги, добавив сверху лишний золотой в качестве компенсации, а затем отправился на пляж. Ему было хорошо на побережье и возвращаться на постоялый двор не хотелось. Знойный воздух и запах моря напоминали нелюдю о Джагаршедде и необыкновенно светлом времени, проведённом с Шаэдид. Однако странно было вспоминать об этом так, словно те дни минули давным-давно, а с ними и потускнели чувства нелюдя к рогатой женщине. В памяти Лайе между поездкой в Джагаршедд и нынешним утром огромным пластом лежала тысяча лет, проведённая в городе Лукавого Бога. И нелюдю нужно было время, чтобы уложить все это в голове. Первозданный сказал, что освободил погонщицу душ, и теперь она сможет переродиться заново, и Лайе отчаянно хотел в это верить. Ему подумалось, что он может прожить достаточно долго, чтобы вновь встретить её и увидеть, кем она станет. Сзади послышались шаги, веселые голоса и громкий смех. Лайе обернулся и увидел брата и ведьму. Он постарался придать своему лицу дружелюбное выражение, но получилось не очень. — Ты так долго здесь был, — хмыкнула Сольвейг, подходя ближе. — Что мы даже заволновались. Вдруг с тобой что-то случилось? — Все, что со мной могло случиться страшного — уже произошло, — неприветливо ответил Лайе. Наемники и ведьма молча смотрели на безмятежное море. И не верилось даже, что оно едва их не убило. — Та девчонка. Ты ее знал когда-то? — подала вдруг голос Сольвейг. — Она вдруг напомнила мне... меня саму, много лет назад. Лайе отрицательно качнул головой и сжал губы. — Почему ты ей поверил? Она, как и все в том месте, была лишь миражом, мечтой, — проворчал следом Дола. Лайе бросил в его сторону быстрый взгляд, думая о том, что он, кажется, на какой-то миг понял, почему Дола так тянулся к Сольвейг. Там, в городе страшных снов, увидев Нерожденную, нелюдь на одно безумное мгновение поверил в то, что однажды встретит её. И он почти полюбил её с первого взгляда. Лайе готов был поклясться, что найдёт погонщицу душ, когда она будет рождена. Ведь он мог прожить достаточно долго, чтобы дождаться Нерожденную. Дождаться… И забрать с собой на Вечную Землю. Не мог Лайе объяснить брату и ведьме, что пока они оба переживали свои самые страшные кошмары, он искал их. И прожил бок о бок с Нерожденной целую вечность и одно краткое мгновение. В мире, где время имело свойство искажаться, это было возможным. А потом все обратилось в прах и сон. — Я так хотел, чтобы она была настоящей, — наконец, криво улыбнулся Лайе. И спрятал лицо в ладонях.***
Когда в Алькасабу Назара пришла глубокая ночь, а на небе загорелись яркие звёзды, Сольвейг тихо и осторожно поднялась с кровати. Дола заворочался и сонно провел рукой по постели, пытаясь найти ускользнувшую ведьму. Сольвейг ласково улыбнулась его безмятежному виду. С помощью Дара женщина зачаровала Долу, послав ему крепкий и сладкий сон, от которого не захочется проснуться до самого утра. Ведьма наклонилась поближе к нелюдю и запечатлела нежный поцелуй на серой коже. «Я тоже тебя никогда не забуду», — думала она, бесшумно покидая комнату. Осторожно спустившись по лестнице, Сольвейг убедилась, что никого нет, и тихо вышла через чёрный ход. Прикрыв за собой дверь, она сделала пару шагов и наткнулась на чью-то рослую фигуру. В темноте синими искрами вспыхнули глаза, и знакомый голос подозрительно мягко спросил: — Далеко собралась? Ведьма вздохнула. — Не знала, что ты любишь бродить по ночам. А как же твой Порог, сновидец? — До рассвета ещё есть время, — спокойно ответил Лайе. — Не увиливай от вопроса. Сольвейг долго и пристально всматривалась в смутный силуэт перед собой, прежде чем ответить. — Я ухожу, — тихо произнесла она. — Как ты того и хотел. — Мой брат даже не догадывается, верно? — поинтересовался нелюдь. — Бес спит и видит счастливые сны, Лайе-Ласка, — вздохнула ведьма. — Это все, что я могу сделать. — В городе за последние дни умерло много нищих, jalmaer, — не успокаивался Лайе. —Твоих изящных ручек дело? — Никак не уразумею, о чем ты говоришь, синеглазик, — равнодушно пожала плечами Сольвейг. — Люди умирают по разным причинам. Пьянчужки, шлюхи, бездомные попрошайки... Кто будет искать причину? Быть может, это лишь моровое поветрие. — И зовут это поветрие — «Сольвейг», — Лайе сделал шаг вперёд и склонился к ведьме. — Иначе зачем тебе сбегать среди ночи? — Затем, что я должна найти и забрать то, что принадлежит мне по праву, — женщина скривила губы в горькой усмешке. — Передай Бесу, что я благодарна ему за все. Лайе недовольно нахмурился. — Самой смелости не хватило сказать? — Я что-то никак не пойму, — Сольвейг начала раздражаться, — ты хочешь, чтобы я исчезла из вашей жизни или нет? Ишь, пристал, точно вошь! Нелюдь поморщился от сравнения, но не отступил. — Я бы хотел, чтобы ты вообще не появлялась в жизни Долы. Так или иначе ты причинишь ему сильную боль, — в голосе Лайе звучала неподдельная ненависть. — Сказать ему правду в глаза было бы честнее, чем сбегать под покровом ночи. — Разве я не оправдала твои ожидания, Лайе-Ласка? — улыбнулась Сольвейг. — Ты ведь именно такого поступка от меня ждал. Должно быть, ты сейчас счастлив. — Дола будет искать тебя, — произнёс в ответ нелюдь. Синие глаза опасно светились в темноте, смотря на ведьму. — Я знаю. И также знаю, что ты ему не позволишь, — Сольвейг вздохнула. — Когда мы впервые встретились, я не смогла его убить не только из-за твоего вмешательства. Он слишком сильный, самое настоящее живое пламя. Я увидела в нем тепло и вечность и обещание жизни без смерти. А в том сумасшедшем мире, когда Бес отдал мне часть своей жизни, я бы не смогла забрать всю его жизнь, — ведьма горько улыбнулась. — То, что он несёт в себе, гораздо сильнее моего Дара. Чем больше жизни я забирала, тем больше это вцеплялось в меня. Оно могло сжечь меня, испепелить дотла. Но ты вмешался и спас нас обоих. Лайе удивлённо вскинул брови и подался вперед. — Сольвейг... Женщина тут же предостерегающе вскинула руку. — Нет-нет, дай мне договорить, синеглазик. В конце концов, когда нам ещё доведётся пообщаться без желания поубивать друг друга? — Сольвейг помолчала, словно собираясь с духом. — Бес вернулся другим, Лайе-Ласка. Чем ярче сияет звезда, тем сильнее мрак вокруг нее. Тебе ли этого не знать? Ведьма и нелюдь смотрели друг на друга, и в глазах обоих тлела взаимная ненависть. Сольвейг первой отвела взгляд в сторону. На червленых губах мелькнула горькая усмешка. — Если Бес покажет тебе тьму, живущую в нем, сможешь ли ты и дальше смотреть на него, как на солнце? — женщина устало качнула головой. — Ты ведь видел его разум и должен знать, насколько он сломлен. И если ты до сих пор ничего не заметил, то грош цена твоей любви к Бесу и твоему Дару. Ведьма замолчала, и Лайе не спешил продолжать разговор. Он внимательно смотрел на стоявшую перед ним женщину и обдумывал услышанное. — Теперь ты позволишь мне уйти? — наконец, спросила Сольвейг. Нелюдь молча посторонился, пропуская её вперёд. — Скажи, jalmaer, — вдруг спросил он, — ты и впрямь его так любила? — И продолжаю любить, — дернула плечом Сольвейг. — Только ни к чему это не приведёт. — Удивительно, как много времени тебе понадобилось на осознание этой истины, — насмешливо откликнулся Лайе. Сольвейг замерла рядом с ним и улыбнулась. — Для тебя весь мир сошёлся на брате. Позволь мне сделать предсказание, — глаза ведьмы вспыхнули знакомым шальным огоньком. — Однажды тебе тоже доведётся полюбить, и, возможно, тогда ты поймёшь Беса чуть больше. Любовь подобна звёздам и доступна лишь тем, кто ради неё готов на все. Нелюдь с непроницаемым лицом смотрел на ведьму. Тогда Сольвейг, ловко схватив иллирийца за ворот, притянула его к себе. Едва их лица оказались на одном уровне, ведьма впилась в губы Лайе поцелуем. Почти сразу же он с отвращением оттолкнул её. — С ума сошла, женщина? — Лайе издал почти звериный рык. — О, если бы я знала, как тебя перекосит от моего поцелуя, я бы сделала это гораздо раньше! — Сольвейг довольно рассмеялась. Вдруг нелюдь поймал ее за руку и притянул обратно. Глядя ведьме в глаза, он прошипел: — С тех пор, как ты с нами, я все время что-то теряю, — Лайе тяжело дышал, сдерживая гнев. — Все, что было мне дорого, утекает сквозь пальцы из-за тебя. — Неправда, — Сольвейг гордо расправила плечи. — У тебя есть Бес, и он тебя любит. — Он любит тебя! — процедил сквозь зубы нелюдь. — Только тебя, ведьма. Сольвейг вырвала руку из его цепких пальцев и сделала шаг назад. — В этом между нами разница, — презрительно бросила она. — Мне достало смелости отпустить его, в отличие от тебя. Пока ты жив, Бес никогда не станет свободным. Ты — его золотая клетка, Лайе-Ласка. С этими словами Сольвейг развернулась и пошла прочь. Уже возле ворот постоялого двора она обернулась к Лайе. — Береги Беса, синеглазик. И знай, что сгореть — не значит согреться. Скрипнули тихо приоткрывшиеся ворота, и затихла легкая поступь маленьких ножек. Фигура ведьмы уже давно растворилась во мраке ночи, а нелюдь все продолжал смотреть ей вслед. Наконец, он заставил себя поднять голову и найти взглядом окно комнаты, где спал Дола. Была уже глубокая ночь, и раз он ещё не проснулся, то проспит до самого рассвета. Ведьма сдержала обещание, и Лайе не хотел думать о том, что будет утром, когда Дола обнаружит исчезновение Сольвейг. Тяжело вздохнув, нелюдь в последний раз бросил взгляд на окна постоялого двора и медленно побрел прочь. Этот Порог Лайе встретил вместе с рассветом на побережье Алькасабы Назара. Теперь ему не нужен был сон, чтобы уйти в Абэ Ильтайн. Время, проведённое в городе Лукавого Бога, не прошло для Лайе даром. Теперь нелюдю не нужно было засыпать, чтобы увидеть всех духов этой земли. Он наслаждался каждым мгновением, глядя на восходящее над безмятежной гладью воды солнце. Лайе слышал песнь волн и шелест прибоя. Доносился до него даже зов Сагары, прóклятой королевны. А где-то на дне морском дремал гигантский кракен, видя чуждые иллирийскому разуму сны. Лайе коснулся своим Даром сознания чудища, умиротворяя его и прося пробыть в блаженном забвении чуть дольше обычного. Делал он это для того, чтобы рыбаки могли выйти в море и принести домой богатый улов. Просил Лайе о покое и Сагару, и схлестнулся он с ней в короткой схватке. Почуяв его силу, морская королевна отступила. Она подчинилась чужой воле и пообещала не терзать город. Лайе наслаждался силой, текущей по жилам, и чувствовал, что наконец-то стал самим собой. Обретенное могущество пьянило разум и заставляло поверить в то, что он действительно может стать Совершенным. И Лайе почти уже верил в то, что теперь он наверняка сумеет защитить Долу. Спасти его и уберечь от ненасытного Тысячеглазого. Нелюдь подставил лицо лучам едва взошедшего солнца, простер руки в сторону безмятежного моря и счастливо засмеялся.