Двадцать один грамм

POV Хэ Тянь Время. Я теперь так много могу рассказать о нём. О секундах, когда открываются глаза и мир ещё не оглушил своим бестолковым вторжением. О минутах, ставящих всё на свои места, словно подталкивающих ломкие пальцы к полупустой пачке сигарет. О часах, которые обматывают тело как нити катушку, принося с собой раздражение и злую тоску. О днях, в бессознательном ожидании чего-то. О месяцах, когда слово «автопилот» становится образом жизни. Время. Его всегда много. Особенно, если оно не делится на два. Вокруг меня пространство, люди, суета, а я словно замер изваянием, застыл, наблюдая суетливое происходящее, не имея никакого желания присоединяться к этой жизненной бутафории. Но всё же, как это ни странно, некоторые изменения происходили. Например, с Чэном. Вот его-то в моей жизни прибавилось с лихвой. И некогда благодарность, перекрывалась совсем иными эмоциями, которые обычно выражались через маты и обоюдную перепалку. Мне казалось, что он всё время ждёт, что я перережу себе глотку или снова окунусь в мир блядства и беспредела. Он думает, что звоня мне по пять раз за день сможет почуять неладное в любой момент. И предотвратить. Но ведь это бред. Достаточно одного желания и никто меня не остановит. Но я пока далёк от любых эмоциональных проявлений, просто завис в какой-то абстрактной параллели и в своём скудном обществе измеряю время короткими вдохами и выдохами. Прозаичным дыханием. За окном летнее небо, покрытое тонкими слоями облаков, словно мерзлое масло, не размазанное по куску хлеба. Слишком светло, до чёртиков ясно и нестерпимо солнечно. Тянусь до пульта и навожу им на жалюзи, которые послушно сомкнули створки, спасая меня от «радости» летнего дня. Вот так-то лучше. Глаза больше не слепит, и исчезают солнечные дорожки с пола. Квартира погружается в приятный полумрак. Уютный, но пустой. Вокруг меня, рядом, во мне — теперь пусто. Я никогда не думал, что от свободы можно задохнуться. А ещё с маниакальной навязчивостью строчить смс-ки на мёртвый телефон. И ждать ответа. Ждать. Ждать. Ждать… Я познал вольную тюрьму. Когда бежать можно, но некуда и незачем. Сам себя заточил в однообразный цикл и зациклился в нём. Я ведь тоже сойду с ума. И пойму Шаня до конца. Так, как должен был изначально. Но и на это нужно время, а его у меня в достатке. В проклятом. Незыблемом. Достатке. Где-то на заднем фоне слышу дребезжание телефона. Надрывается, словно колокольная башня. Надеется взять измором. Ни капли не сомневаюсь, что это Чэн. Нет, блять, не сегодня. Не сейчас. У меня по плану самобичевание. Такая занимательная ежедневная процедура. В три подхода по пять раз… Только попью воды и начну, а то это очень изматывает. Все действия — механические, как у робота, у которого всё перегорело внутри, выцвело. Отказала микросхема — жить. И впереди лишь «контурная карта» будней. Заведомо ясных и бесполезных. Я, как знатный мазохист, не удалил сообщения отправленные Мо. И иногда перечитывал их. Всю сотню с лихуем. Видно, что писал в бреду, в какой-то сумасшедшей горячке, за некоторые — особенно стыдно. Но разве это важно? Они так и останутся никому не нужным набором букв, которые протянули последнюю связующую нить в небытие. В глухую тишину по той стороне линии. Просто смешно… Занес палец, чтобы стереть всё. Оборвать на корню то, что уже давно не цело. Как вдруг, едва не выронил телефон. Под сообщениями очерчена зеленая галочка — доставлено. Удушливый ком вырвался шумным вздохом на весь зал. Ощущение свободного падения сжало грудную клетку, прокатившись колючей проволокой по нервам и, стянуло глотку в жгут. Он прочитал. Моё «в никуда» нашло адрес. Дотянулось до него… … И Мо не ответил. Если бы отчаяние несло физическую боль, то его можно было бы сравнить с метастазами. Когда выкручивает каждый нерв и бьёт агонией все жизненно важные органы, выжигая клетки на биологическом уровне. Я выпустил из ладони телефон, и он мягко скатился на диван. Вокруг так тихо. Густо холодно, несмотря на лето за окном. И всё как-то сделалось неважным. Приемлемо обычным, словно не случилось роковой черты, последнего осознания, что — всё. Земля не сошла с оси, мир по-прежнему существует, только стрелка часов закончила свой оборот. Единственное, что изменилось. И я тупо провожаю взглядом её неспешный бег. Ещё один круг. И ещё. Вспоминаю, что наверно, надо позвонить Чэну. Но не двигаюсь, загипнотизированный часами на стене, потом самой стеной, кухонной тумбой и задвинутыми жалюзи. Мозг лениво формулирует мысли. Одна из которых вещает, что если у Шаня телефон, значит, он вышел из больницы. И теперь живёт своей рыжей жизнью без меня. Ест, спит, пьёт — без меня. В его двадцати четырех часах не хватило пяти секунд, чтобы ответить. Пусть он не любит, и не испытывает больше ничего, но в память того, что между нами было, неужели я не заслужил одной строчки? Слова? Хотя, может так и должна выглядеть точка? Основательное «всё» и обрубание всех концов. Как купирование хвоста у собаки. Резко и навсегда. Однако в этом плане самая незавидная участь именно у хвоста… *** Это как у смертника. Последнее незавершенное дело. Перед… Перед чем? Набрал максимальную скорость — на трассе можно. И не на трассе тоже… Мне теперь везде можно. Терять нечего. Всё чего мог лишиться — уже сквозь пальцы. Как вода в песок. Мелькают знакомые указатели, скоро я буду на месте. И только тревога и чувство вины. Не знаю, как смогу смотреть в глаза и что скажу. Ничего не идёт в голову. Обычно, Чэн в таких ситуациях говорит: выдохни, остановись, рассмотри все варианты. Но данные советы со мной не сработают, потому что если я остановлюсь, хотя бы на секунду — обрушится всё. Говорят, что от себя не убежишь, но я выжимаю педаль газа до упора, чтобы доказать обратное. Въезжаю в город и сверяю адрес. Лу, мой бывший помощник и по совместительству правая рука, сделал это для меня. Выполнил последнее поручение в знак уважения, или что он там себе напридумывал? Когда лишаешься бизнеса и власти, первое, что слетает — это всемогущество. Обрываются старые связи, которые налаживал годами, и становишься кем-то настолько среднестатистическим, что в переписи населения про тебя вполне могут забыть. А своими силами я мог бы заглянуть разве что в справочник. Непривычно. Где-то, даже оскорбительно, но по большому счёту — правильно. Облажался? Хавай… Я припарковался возле небольшого, но вполне уютного двухэтажного дома. На балконах горшки с цветами, кое-где облупилась тускло-оранжевая известка и немного покосилась лестница с деревянными перилами, покрытыми тёмным защитным лаком, который от жары подозрительно блестел, и я уместно решил до них не дотрагиваться… Второй этаж, не слишком внушающая доверия дверь и скромный почтовый ящик с чужим именем. Видимо, бывшего владельца. Я курю вторую, так и не решаясь стучать. В голове трагически пусто, а дежурные фразы точно не подойдут. Зря я тут, наверное… Для чего? Кому это нужно? Всего лишь очередная попытка ослабить трескавшееся натяжение в груди. Мини возможность дышать как человеку, а не загнанному зверю. Выбрасываю окурок и поднимаю руку, чтобы постучать, но дверь открывается сама. Вот она на пороге. И глаза её, цвета моей вины. Дейю Мо, мама Мо Гуань Шаня. — Тянь?! Что ты тут делаешь?! — она шагнула обратно в коридор, вцепившись в косяк, намереваясь хлопнуть дверью у меня перед носом. — Здравствуйте, Госпожа Мо, — поклон получился неважный. Давно не практиковался. — Шаня здесь нет! А если бы и был, то увидел бы ты его только через мой труп! — к моему стыду её глаза наполнились слезами. — Я никогда не умел просить прощения. Всегда считал это пустой тратой времени и сотрясанием воздуха. Лишь дела могут загладить вину. За каждую ошибку — в противовес… Но, — я осёкся, сжав губы. По её лицу текли слёзы. Моего отчаяния. Моей вины. Моих ошибок. — Если бы я знал, что послужит противовесом моих прошлых действий, я бы сделал всё. Простите меня, — выдохнул. И дышать не легче. Очередная ошибка. Старые раны, которые никогда не затянутся, ни у меня, ни у неё. Разве думаешь о последствиях, когда ведёшь полноценную войну? Разносишь в прах всё. И я угробил не одну жизнь. Две. Три… — Ты, — она стёрла ладонью слёзы, — для этого пришёл? Попросить прощения? — Да. Только за этим. Вы можете не отвечать. Ничего не говорить. Скажу честно, это больше нужно мне. Потому что я не знаю, как… Как… — Тянь, — жёстче. Я вернул на неё взгляд. — Будешь чай? *** Её квартирка маленькая. Крохотная кухня, ещё меньше совмещённый санузел. Мне всё время хотелось пригнуться, пройти боком, чтоб ничего не задеть, не уронить. Но всё эти недостатки сглаживал небывалый уют. Он ощущался даже в старом потёртом диване, в низком оцарапанном столике, укрытым бамбуковой салфеткой. И в живых цветах в вазе. Ромашках. Что-то родное. Тёплое. Семейное. Очень хрупкое, для моих грубых рук. И такое же далёкое. Дейю вынесла небольшой поднос с двумя чашками травяного чая и песочным печеньем в пиале. — Садись, чего стоишь как на расстреле? Я уже успел забыть, как весела и своенравна эта женщина. Недаром Шань всегда был таким крепким орешком. — Я в машине насиделся, — взял предложенный чай и опёрся на высокий комод. — Что, и не спросишь меня о Шане? — хитро, но достаточно цинично, протянула она. — Я буду рад всему, что вы мне о нём расскажите. Но спрашивать ничего не стану. — А ты изменился, Тянь. В лучшую сторону. Я остался молчалив к этому замечанию. Оно словно не обо мне. Потому как своей лучшей стороны, я не знаю. Возможно, она как в какой-нибудь фантастике, на подобии «Доктора Джекила и мистера Хайда», проявляется тогда, когда я в отключке или просто сплю. — Скажу, что ему гораздо лучше. Лучше без меня? Это я тот катализатор, который выбивает его из душевного равновесия? Двойственные чувства. Мне бы и радоваться за него… Но внутри скребёт и сыплет солью. Нет. Я ничего не хочу знать о нём. Любая информация теперь обоюдоострым ножом. — … недавно приезжал. Видишь, ромашки? Он подарил… И… Она что-то говорит. Одна эмоция сменяет другую, то обеспокоенно сводит брови, то улыбается, и на её щеках расцветают ямочки, делая женщину на десяток лет моложе. Я не хочу слушать. Просто не могу. Шань уже живёт своей жизнью. Дарит цветы матери, строит планы на будущее, наверно, мечтает о чём-то… А я… А у меня холодные руки и сердце через раз. Только один вкус различаю. Вкус табака. Горького никотина на языке и в лёгких. Дейю рассмеялась, заправляя рыжую прядь за ухо. Слишком рыжую. Как у него. Я дёрнулся, собираясь уходить, решив, что с меня хватит. Большего мазохизма я бы не изобрёл. Но из-за резкого движения, случайно зацепил рукой электронную фоторамку. Она пошатнулась и оборвавшись от зарядника, полетела на пол. Я поймал её в падении, под тихий возглас госпожи Мо. — Извините, я… — изображение сада сменилось на до боли знакомую фигуру. Сэлфи. И его попытка улыбнуться. Очередная неудачная. Волосы зачёсаны назад, но всё равно немного непослушно топорщились, легкий загар, усталые тени под застывшими янтарём глазами и… Цепочка на шее. Моя. Та, которую я подарил. — Сколько лет этому снимку? — рамка в руках чуть не треснула. — Лет? Ему неделя. Ты же знаешь, Шань очень своенравный… И после того, как я пожаловалась, что мы почти не видимся, он выслал мне это фото. Вот же заср… хитрец. И земля уходит из-под ног. Обрывается провалами и внезапным камнепадом осознания, что все его слова были ложью. Если бы чувств не осталось, Шань бы не носил вещь, которая ассоциируется только со мной. Просто немыслимо, как одна маленькая деталь может развернуть жизнь на сто восемьдесят градусов. И показать. Объяснить. Донести, чья правда действительно истинна. И до меня с трудом, но дошло: Нелюбовь — это комфорт и чистый концентрированный эгоизм. Когда от безысходности, в личную выгоду можно утянуть за собой всех и вся. И пытаться по головам выбраться, зная, что те выдержат. А самому-то что? Нелюбовь — это щит. Нелюбовь — это бронежилет от всех невзгод. У Мо даже мысли такой не возникло. Он планомерно, почти как шахматист, провёл свою партию, играя ва-банк, и действительно одержал свою победу. Победу на краю, но я не дам ему упасть. Ведь любовь — это состояние души, это целая нейронная сеть, вплетенная в другого человека, где каждая его боль — импульсом — твоя собственная. Когда хочется вырвать из себя все жилы и отдать ему, лишь бы помогло, лишь бы стало лучше. И пусть все эти чувства изначально заточены на страдание. Как чёрная дыра, удерживающая галактики. Без неё — вакуум. А с ней — счастливое ожидание смерти. Я не приму его жертвы. Я хочу счастливое ожидание смерти. Только рядом с ним. И поэтому — найду. И накажу. Потому что вместе с безграничным осознанием его великодушия, приходит и моё малодушие. И имя ему — ярость. Как Шань посмел решить за нас обоих? Поставить под сомнения мою силу? Думал, я цветок тепличный? Чуть больше холода или ветра и мне конец? Вот теперь настало моё время. Время показательных выступлений и объяснения на пальцах, кто я такой и что в состоянии вынести. С каждой минутой, всё больше зверею. Его правда никуда не делась, и блять, я её принял. Теперь очередь Шаня познакомиться с моей. Тоже весомой. — Вы были у Шаня? — спрашиваю осторожно, чтобы не спугнуть. Контролирую голос и все мыслительные процессы. — Нет, ни разу. Он сам ко мне приезжает. Скажу больше, я понятия не имею, где он живёт. — Дело во мне? — Думаешь, я специально умалчиваю? Хочу уберечь сына от тебя? — Хотите? — Разумеется. Уберечь, — акцент на последнее слово, — от всего на свете, но Шань давно отнял у меня эту возможность. А что касается моего отношения к тебе, то какая разница, если Шань уже всё решил? Если ты не знаешь, где он, значит тебе не положено. Он просто этого не хочет. И всё же, я не вру. Я без понятия, где находится мой сын, как бы чудовищно это не звучало из уст матери. Для меня самое главное, что он жив и ни в чём не нуждается, остальное я вытерплю, не в первый раз… — она помолчала, углубившись в раздумье, а потом, словно очнувшись, встрепенулась, — ещё чаю? *** Легко сказать — найду, по старой привычке, решил, что это дело пяти минут, но в моём нынешнем положении, это почти невыполнимо. Я прошерстил все свои былые связи, давлением, силой, угрозой, но мои поручения выполнялись, но толку от этого было ноль. Шань пропал, как в воду канул. Никто не слышал о нём, никто ничего не знал… *** Четыре дня спустя — Какие люди, — знакомый раздражающий голос. Змей. — Тебе хули надо? — Вообще-то это мой бар, так что этот же вопрос переадресую тебе. Хотя, погоди, не отвечай, кажется, понял! — в его жёлтых глазах промелькнуло дьявольское веселье, — пришёл поностальгировать по тем временам, когда здесь работал Мо? Я прав? — Не нарывайся, белобрысая сука, — прорычал я, разворачиваясь к нему, готовый в любой момент дать в рожу. А Змей продолжает тихо посмеиваться, оперевшись одной рукой на барную стойку и усаживаясь рядом со мной. — Эх, не идёт тебе разлука на пользу, — глянул на мой пустой стакан, — за счёт заведения, — кивнул бармену, показывая два пальца. Естественно, себя любимого не обделит. — Видок у тебя хреновый. Слушай, если собрался спиться, то будь любезен делать это в моём баре. Мне постоянные клиенты не повредят. — Закрой свою пасть, пока не повредили — процедил я, отпивая виски, уже сожалея о том, что припёрся. Хотя Змей был прав — я пришёл поностальгировать… Оттого его слова так зацепили. Ненавижу блядскую рептилию ещё со школы. Отчетливо помня, какая он изворотливая мразь. — Кстати. Ты не звонил Чэну? Вот тут я подохуел. — А это здесь причём? — Отрадно, что ты брата называешь «это», тут я с тобой соглашусь… Но «это» со вчерашнего дня ходит темнее тучи, а подобный синдром называется «хуев младший брат». Я глянул на Змея испытующим взглядом. — И давно? — Что? — прячет улыбку за стаканом, отпивая виски. — Трахаетесь. — А это… Тебе назвать памятную дату? Или приберечь эту сокровенную информацию для братских посиделок? — У Чэна мерзкий вкус, — скривился я, меня даже откровенно передёрнуло. — А здесь я готов поспорить. Тебе-то, что о хорошем вкусе знать, если ты сохнешь по рыжему неувязку? — прикусывает губу, чтоб не засмеяться. — Как тебя Чэн ещё не убил? — изумился я выдержке брата. — О, поверь, он не оставляет попыток. Но обычно, выигрывает моё природное обаяние. А, короче, к чему я вообще, позвони ему. Я серьёзно, Чэн уже достал… — Тогда точно не позвоню. Заебала твоя беззаботная рожа. — Что ж ты хочешь, чтоб всем было плохо, а? — говорит с обвиняющей интонацией, хотя сам выглядит как довольная жизнью свинья. — Должен быть баланс дерьма. — Тогда ты определённо перегружаешь чашу весов не в ту сторону, — Змей жестом показывает бармену повторить напитки. — Мне интересно… — он задумчиво смотрит в наполняющийся стакан, и помешав пальцем лед, облизнул его, — чисто теоретически, если бы ты нашёл Мо, то что бы сделал? Главное не показывать слабость. Посильнее сжать в пальцах стакан, чтобы скрыть дрожь от такого элементарного вопроса. Потому что Шань мне уже кажется каким-то мифическим персонажем, и я почти не могу представить нашу встречу. — С чего ты взял, что я его ищу? — мой голос прозвучал отстраненно, что не может не радовать. — А ты не ищешь? — удивленно приподнял брови, — стало быть, и правда, просто так пришёл надраться? Брось, Хэ, в эту байку даже трёхлетка не поверит. — А ты, с какого хуя решил, что я тебе сейчас душу изливать буду? — я вообще не поймал, какая неведомая сила держит меня здесь и какого хрена я веду диалог с этим гадом?.. — Справедливо, — кивнул он, — но всё-таки, что? — нездоро́во допытывается он, посеяв весьма конкретные подозрения… — Ты что-то знаешь? — Что-то? Я вообще дохрена знаю. Я очень умный, — паясничает. У меня нервы не такие стальные, как у Чэна, и змеево «природное обаяние» тем более, никак не действует. — Змей, — хрипнул я, поднимаясь и нависая над ним, — если ты сейчас мне всё не расскажешь, я клянусь, Чэн тебя не найдёт. Никто не найдет… — Да это понятно. Ты же у нас супергерой или наоборот? Не суть… Но дело-то в том, что я тебе вопрос задал, и если мне не понравится на него ответ… Хм… Ты должен помнить, что я упрям. И нихрена тебе не скажу, даже под пытками, — улыбнулся, но как-то нервно. Видимо, вид у меня был ужасающий, если проняло даже хладнокровное… — Что я сделаю Мо, когда его найду? — Да. Что? — Выбью из него всё дерьмо. Змей кивает и удовлетворенно закуривает. — Хахх, — посмеиваясь, выпускает дым, — любовь, блять. Он в загородном доме Чэна. Который на побережье. И Тянь, ёбни этому придурку и от меня… То, что Чэн всё это время знал, где Шань, здорово дало под дых, но эта мысль была сквозная, так как все моё существо уже рвалось в назначенном направлении… *** Змей нервно потушил окурок, когда Тянь скрылся за дверью. Обычно хорошие дела не проходят бесследно, поэтому он уже представил, как Чэн «обрадуется» и как будет «радовать» его. Опустошив стакан, он решил, что самое время залечь на дно. Лет на сто, а там, может всё и выправится. — Юи! — Да, господин Шэ Ли? — Если меня будут спрашивать то, скажи, что я… — он задумчиво закусил губу, — уехал. Далеко и надолго и ты не знаешь куда. — А кто будет спрашивать? — хитро сощурилась официантка. — Хэ Чэн. — Поняла, — девчонка заткнула карандаш за ухо и как-то понимающе улыбнулась. Она ещё никогда не была настолько близка к увольнению… По закону подлости и добрых дел, телефон Змея завибрировал в входящем вызове, от того самого человека, который любил террариумы и холодное оружие, но не брезговал и огнестрельным. — Блять, — прошипел Ли и выскочил из бара, чтобы как бабочке впорхнуть в сачок. Змей почти налетел на машину Чэна, припаркованную у входа. Владелец сидел внутри. Курил. — Почему не берёшь трубку? — Не слышал… — Садись. Змей почему-то понял, что Хэ-старший уже всё знает. Как, когда и каким образом — история умалчивает. — К тебе? — истерично усмехнувшись, спросил он. — Да… — выдохнул Чэн, — определённо. Помнишь, я давно хотел проделать одну штуку? Змей замер, закрыв за собой дверь, толку-то бежать?.. — Не помню, — зашарил по карманам в поисках сигарет. — Ничего страшного. Теперь не забудешь… Машина сорвалась с места. — Ты же меня любишь? Да? — Одно другому не мешает… *** Горизонт подёрнулся дымкой, от моря едва видимое покрывало тумана, и по-утреннему прохладного бриза, приносящего с собой солёное послевкусие на губах. Это мой край земли. Моя точка сингулярности. Конец и начало отсчёта. Целый год время отмеряло режим — не жить. Сходилось и расходилось в поломанной схеме — медленного дожития. Я успел в полной мере ощутить чистое сияние пустоты. И познать каждую червоточину в минутах. А теперь я желаю сатисфакции. Увидеть его — это высшая награда и казнь одновременно. Я жадно впиваюсь взглядом в спину и до сих пор не могу поверить, что это реальность. Что это он, на самом деле он. И я не чувствую пульса, напряжён как оголённый провод, у меня интоксикация былой и сиюминутной боли, которая трансформируется в яд, бешенство, ярость. Мы постоянно пытаемся прикончить друг друга — физически, ментально, как угодно, лишь бы урона было больше. И пусть не всегда мотивы — месть, но боли от этого не меньше. Она отражается во всём. В измученном истощенном теле и давно почившем разуме и только что-то внутри продолжает настойчиво биться. Через не могу — надеяться. И сейчас я готов поверить в призраков, в бесплотный дух, так как сгорбившуюся фигуру, сидящую у самой кромки воды, трудно назвать человеком. Наверно, я выгляжу не лучше. И это твоя вина! У нас по кругу издевательства друг над другом, и да, исключительно по любви… Я вырвался из состояния кататонического ступора и рванул к Шаню, желая найти истину, в крови, раз по-другому у нас никак. Раз с ним иные методы не работают. Он оглянулся слишком поздно. На лице минуло десятки эмоций, перед хриплым: — Тянь? Шань не был готов ни ко мне, ни тем более к удару. Сильному. Он опрокинулся на спину, захлебываясь в набежавшей волне. — Что, думал, я тебя не найду, Малыш Мо? — жду, когда Шань поднимется. Мо, кашляя, опираясь на руку и колено, медленно встал, шевельнул челюстью, для проверки целостности. Казалось, что он до сих пор не понимал, что происходит и, как и я сомневался в реальности происходящего. — Я вообще о тебе не думал, — в глазах растерянность и тихая паника. Пусть говорит, что угодно, слова больше не важны. Теперь нет. Мне хватает его вида, чтобы понять, что с ним творится и творилось. Такой же выцветший, как и я. — Ты, — прошипел я, сжимая кулаки, — сука. Канонизироваться ещё не успел, пресвятой Мо Гуань Шань? Думаешь, я приму твоё решение?! — У тебя нет выбора, — через паузу, ответил он. Я вижу, как ему плохо. Трясёт. Он держится. Цепляется взглядом на всё что угодно вокруг, но упрямо не смотрит на меня. — Есть, как и у тебя. Но только после того, как ты перестанешь врать! — эхо моего голоса прокатилось по пустынному пляжу. — Да как тебе доказать, что ты мне не нужен?! — Для начала снять с себя мою цепочку, рыжий, ты, мудень. Шань, рефлекторно схватился за обсуждаемый предмет, но быстро отдёрнул руку. — Это… Ничего не значит, — тише. — Или значит всё. Почему? Я знаю ответ, но хочу услышать его от тебя. ПО-ЧЕ-МУ?! — Хватит! Прекрати!!! — взревел он. Я пропустил удар в живот. Умелый, сильный и безумно злой. Меня согнуло пополам, но Мо не остановился, чувствительный удар с локтя прямиком в позвоночник, отправил меня на каменистый берег. Он перевернул меня ударом ноги. — Оставь меня в покое! Ты, придурок! Сука, ненавижу! — орёт срывающимся голосом, проходясь носком кеда мне по ребрам. Удар. Удар. Удар. — Ты нихуя не понимаешь! Что ты можешь знать о том, как от боли в башке хочется содрать скальп?! Что ты знаешь о том, когда не узнаешь собственное отражение в зеркале?! О ежедневном страхе впасть в безумие и лишить кого-нибудь жизни?! О голосах, говоривших страшные вещи, и после понять, что это мои мысли. Мои!!! Я не хочу! Я не могу! И ты, блять, не должен видеть всё это. Жить этим!!! Делаю подсечку, и Шань падает рядом. Я готов убить за каждое слово. Взбираюсь на него сверху, сжав до хруста кулак, и бью как последний раз, изо всех сил. Его голову мотнуло в сторону, из лопнувшей губы полилась кровь, Шань хрипло выдохнул, но я вспыхнув яростью, точным ударом разбиваю его нос. Возможно, снова ломаю. — Мне глубоко насрать на всех твоих тараканов в голове, и если понадобится, я выбью из тебя всё это дерьмо, и буду хуярить до тех пор, пока ты не поймёшь, что единственное, зачем я открываю глаза по утрам — это ты, рыжая сука. Как ты вообще посмел решить за нас обоих? За меня конкретно?! Когда я потерял право решать самому, что для меня важно?! — А что важно? — с трудом сплюнул кровавую слюну. — Ты. Ты, бестолочь. Ты вся моя жизнь. Больная, корявая, бесполезная, но, блять, жизнь. И я лучше сдохну, чем позволю тебе снова уйти. Не отпущу. Никогда. Понял? — Ты болен, придурок… — Тобой, кретин. Я касаюсь губами его разбитых. Вкус крови, боли и щемящего тепла. Шань выдыхает и осторожно отвечает. До ужаса хрупкий момент. Момент истины. Либо он принял меня, либо… — … я скучал по тебе. И у меня под ребрами апокалипсис. Вой, хрип, истеричное счастье. — Ты не представляешь, на что себя обрекаешь, — шепчет. Я осторожно вытираю его лицо, провожу ладонью по губам, под носом, стирая кровь. И мягко прикусываю щеку. — Хочу тебя трахнуть. Удивленная полуулыбка, фыркающий смешок. И долгожданный искренний смех. Чистый, родной, дарующий множество надежд. — Всё, больше не скучаю. Увидимся через год? — возит затылком по гальке, слизывая оставшуюся кровь с разбитой губы. — Чё ж ты за мудак такой? — Мне положено. Я психически нездоров. А у тебя какое оправдание? — Мой парень псих. Приходится соответствовать, — я скатываюсь с Мо и начинаю по бесовщине ржать. Чертовски болят ребра, которые он отходил ногами, но я не могу остановиться. Это истерика облегчения. Почти неверия. Что здесь. Что рядом. И уже навсегда. Мо берёт меня за руку, и мы сплетаем пальцы в самый крепкий замок. И руки горячие. Больше нет холода. *** Месяц спустя Из открытого балкона веет морем. Солнце, ещё не распалившись, по-утреннему несмело лижет стены, отбрасывая короткие тени на скупо обставленную спальню. Я сажусь на кровать, ероша рыжие волосы. Недовольный стон и Шань зарывается глубже в подушку. — Я приготовил тебе завтрак. Ну же, Малыш, — ущипнул плечо. Мо удивленно выныривает из своего лежбища, приподнимаясь на руках, натыкаясь взглядом на поднос, на котором стакан с гранатовым соком, украшенным коктейльным зонтиком, а после на мою ладонь, на которой лежат две таблетки. — … Примешь синюю таблетку — и сказке конец. Ты проснешься в своей постели и поверишь, что это был сон. Примешь красную таблетку — войдёшь в страну чудес. Я покажу тебе, глубока ли кроличья нора, — пытаясь скопировать мерную интонацию Морфиуса из «Матрицы», важно предупредил я. Мо пару раз непонимающе моргнул, а после зашелся в приступе хохота. — Дебиииил, — откидываясь на подушку, оповестил он. — Не волнуйся, это пищевой краситель. Я, кстати, заебался его искать в магазинах. — И долго ты эту «шутку» готовил? — Ну, что ты Малыш, это экспромт длительностью в пару недель… Но, норм же вышло? *** Я знаю, что ты всегда на грани. Твои пограничные состояния, пылающим окурком в жизнь, и глаза полные страха и ужаса в какой-то вдруг недобрый миг, но это всё хуйня. Я постоянно наготове, начеку, вовремя удержать, прошептать что-то успокаивающее, нести любой бред, пока плечи не расслабятся, а во взгляде не промелькнёт возвращающаяся ясность сознания. И после — твоя усталая благодарность и судорожные объятия. Прижимаешься так тесно, словно боясь, что я исчезну, оставлю тебя наедине в неравной борьбе с разумом. Но я не устаю объяснять, что никогда не брошу, что уберегу тебя от всего. За твой покой я буду биться с твоими же внутренними демонами и никогда не проиграю. Теперь мы вместе. Я рядом, и значит, тебе не нужно ничего бояться. Потому что я: Всегда. Безраздельно. Люблю.