***
Чимин снимает браслет и прячет в рюкзак сразу же, как заходит в аудиторию. Он думал, что он всё учёл, а про браслет, который он примерил утром в бутике и так и оставил на запястье, забыл. Помощник Чонгука настоял, чтобы он выбрал себе и украшения, потому что нельзя появляться в обществе с таким альфой и буквально «не сверкать». Но Чимин долго себя из-за инцидента с браслетом не грызёт — Юнги и вправду мог бы решить, что это подделка. Все уроки Чимин думает о том красивом блондине, который так спокойно посадил на место самого Мин Юнги. Даже мысли о нём вызывают у Чимина глупую улыбку. Тот альфа первый, кто вот так вот открыто за него заступился, кто помог подняться, подал рюкзак. Чимин чуть ли не визжит, вспомнив, как альфа почистил его пиджак. Но самое главное то, как он смотрел. Он явно давно не студент и выглядит как какой-то крутой бизнесмен, но при этом он не смотрел на Чимина сверху вниз, с отвращением или пренебрежением, к которым омега привык. Чимину от одного его взгляда тепло было. Этот альфа его почти не касался, но будто в защитный кокон укутал, заботой окружил, пусть и длилась она всего пару минут.***
Пятница. Stigma. Как и всегда в этот день недели клуб битком набит посетителями. Золотая молодёжь города любит прожигать деньги своих родителей и шикарно отдыхать, а слово шик тут ассоциируется именно с клубом Stigma. Чонгук, как и всегда, минует первый этаж, выделенный для простых смертных и сразу поднимается наверх, в отделанный по его заказу и в отсутствии альфы закрытый для всех зал VIP. Администрация клуба знает, что альфа подъедет к полуночи и заранее заваливает столик его любимым алкоголем, высылает наверх самых красивых и чётко знающих своё дело омег. Чонгук отбрасывает в сторону пиджак, располагается на своём любимом диване по центру, откладывает в сторону любимую трость и пальцем подзывает стоящего в стороне и всё ещё не привыкшего ко всему этому Чимина. Омега одет в красивую блузку и джинсы, уложен и накрашен так, что он сам первые пару секунд не мог узнать себя в зеркале. Чонгуку нравится. Всё-таки он сделал правильный выбор, оставив мальчишку себе. Хосок садится в кресло слева от друга, остальные альфы из клана Чон, выбрав себе омег, занимают соседние диванчики. Чимин несмело подходит к мужчине, учтиво кланяется и опускается к нему на колени. Хосок, подперев голову рукой, изучающе смотрит на омегу, усмехается на этот неприкрытый и дикий страх в его глазах, а потом подзывает официанта, который сразу подходит с бутылкой любимого альфами Hennessy XO. Чонгук пропускает между пальцев золотистые волосы омеги, водит носом по его шее и вкрадчиво спрашивает: — Понравился мой подарок? Чимин легонько кивает и, обвив его шею руками, касается губами острых, как бритва, скул. Омега смотрит на ворот бордовой рубашки Чонгука, на кадык, на узоры, покрывающие ключицы, — куда угодно, только не в его глаза. Они с ним столько времени вместе, ближе некуда, но Чимин никак не может привыкнуть, никак не может принять, что он фактически его собственность, и поздно уже стесняться того, кто втрахивал тебя в этот же диван и не раз. Но Пак ничего с собой поделать не может. И большей частью он не то что бы стесняется, — он большей частью боится. Есть в Чонгуке что-то тёмное, что-то, что держит на расстоянии, заставляет обдумывать каждое слово и каждый жест. — Чего ещё ты хочешь? — спрашивает альфа и даёт омеге глотнуть из своего бокала. — Скажи мне, и я исполню любое твоё желание. — Есть кое-что, — выпаливает Чимин, а потом сразу исправляется. — То есть нет, забудьте, мне всё и так нравится. Но поздно — слово уже сказано, и Чонгук его услышал. Он обхватывает ладонями лицо омеги, касается губами его губ, а потом, прислонившись лбом к его лбу и впившись чёрными, как уголь, глазами в самую душу, спрашивает: — Что? Чимин теперь должен ответить, тут без вариантов. Он шумно сглатывает и, вдохнув воздуха, пропитанного терпким запахом альфы, говорит: — Есть один омега в универе, он меня обижает. Чонгук внимательно слушает, не перебивает. — Сегодня он опять сделал это, он унизил меня перед всеми. Чонгук отстраняется, снимает парня с колен и, посадив рядом, сам доливает из бутылки в свой бокал. — Омега? — усмехается он и залпом выпивает. — Так чего же ты ему не ответишь? Не унизишь его взамен? — Я не могу, — бурчит Пак, уставившись на свои руки на коленях. — Он сильнее. — Понятно, — выдыхает альфа и поворачивается к Хосоку. — Моего малыша обижают в университете, ты слышал? Хосок молча кивает. — Значит, мы обидим его обидчика, — кривит губы в улыбке Чонгук. — Только не надо силой, — двигается ближе к альфе Чимин. — Просто напугать, чтобы он меня не трогал. — Дальше я тебе говорить не разрешал, — холодно говорит ему Чонгук. — Я задал вопрос, ты ответил. Остальное моё дело. — Простите, — еле слышно произносит Чимин и сразу тушуется. — Только не надо мне тут дуться и губы свои кусать, терпеть этого не могу, — смотрит на омегу Чон. — Я приехал поразвлечься, так что залезай на стол, покажи мне, как двигается эта попка. Пак сразу цепляет подобие улыбки и взбирается на столик перед альфой. Диджей включает музыку, и Чимин, прикрыв глаза, начинает двигаться. — Поручи Мику разобраться с тем сучёнышом, который моему настроение портит, — обращается Чон к Хосоку, и тот кивает. — Будут особые пожелания? — спрашивает Хосок и тянется к мобильному. — Пусть по кругу пустят, чтобы мои мальчики в процессе развлеклись. — А если не выживет? — А мне не похуй? — Понял. Чимин тем временем продолжает двигаться в такт музыки, сливается с ней и по глазам альфы видит, что делает всё правильно. — Мне доложили, что старший сын Минов поднимается к тебе, — убрав телефон, говорит Чонгуку Хосок. — Прекрасно, пусть встретят с почестями, всё-таки он мне родня, — смеётся Чонгук. Намджуна провожают в зал двое альф, и он идёт прямо к столику Чонгука. — Видимо, у вас в Китае не знают, что такое гостеприимство, — Намджун останавливается напротив столика и смотрит прямо на Чонгука, игнорируя танцующего омегу и Хосока. — Меня впустили, а моих парней оставили за дверью. Так сильно за свою жизнь боишься? Не думал, что ты трус, — усмехается он. — Какая досада, — Чонгук театрально хлопает ладонями по коленям и подзывает главу своей безопасности. — Впустить всех, кто приехал с господином Мином, и на будущее запомнить, что для моих дорогих родственников открыты все двери. Охранник учтиво кланяется и идёт на выход. — Теперь, я надеюсь, я выказал тебе должное уважение, — обращается он к Намджуну. — Выкажи и ты, присаживайся и выпей с нами. Намджун обходит столик, опускается в кресло справа от альфы и впервые поднимает взгляд на вот уже пару секунд как переставшего двигаться омегу. «Только не так, только не здесь» — с горечью думает Чимин. «Интересно» — усмехается про себя Намджун и заинтересованным взглядом обводит фигуру парня. — Вы знакомы, — Чонгук двигает бокал Намджуну и сам наливает ему выпить. Он не спрашивает, никакой вопросительной интонации в его голосе. Дьяволу хватило доли секунды, чтобы просканировать жесты и взгляды парней, и всё понять. Чонгук и так уже всё знает. «Сукин сын», — думает про себя Намджун, но всё-таки отвечает «нет». — Нравится тебе мой малыш? — щурит глаза Чонгук и облизывает сухие губы. Намджун знает, что вопрос с подковыркой: ответит «нет» — оскорбит вкус Чонгука. Ответит «да»... — Очень даже, — Намджун приподнимает бокал и снова смотрит на омегу — теперь уже голодным, похотливым взглядом. — Дарю, — Чонгук откидывается на спинку дивана и продолжает ловить каждый жест, каждое движение, а самое главное — взгляды и реакцию парней. — Хочу, чтобы мы с тобой подружились, сам понимаешь, теперь нас многое будет связывать, — продолжает Чон. — Так что бери, он превосходно работает ртом. Чимин оседает на столик и, кажется, собирается разреветься, но Чонгуку похуй. Он продолжает сверлить взглядом лицо Намджуна. — Я сейчас поступлю очень некрасиво, отказавшись от подарка, — спокойно, размеренно говорит Намджун. — Но у меня есть свой омега. — И что? — со смехом спрашивает Чонгук. — Он необычный омега, неправильный совсем, — Намджун подаётся вперёд и облокачивается о свои колени. — Истеричный, дикий, любит коготки выпускать, зубами может горло перегрызть, если запах другого унюхает. Намджун нарочно говорит медленно, видит, как мрачнеет Чонгук с каждым словом, как белеют костяшки пальцев, с силой сжимающие бокал, а самое главное — видит эту сворачивающуюся в спирали темноту на дне чужих зрачков. Даже Хосок ёрзает на месте, готовится, к чему — сам пока не знает. — И как бы твой омега ни отсасывал, мой делает это куда лучше, я уверен. Так что вынужден отказаться от подарка, — договаривает Намджун и подносит к губам уже подрезанную сигару. Следит за тем, как из лопнувшего бокала в руке Чонгука по запястью вниз стекают остатки лучшего в мире коньяка, и в душе торжествует. — Что ж, — скалится Чонгук и расслабляет руку, отпуская прямо на пол осколки. — Видит Бог, я попытался. — Я, вообще-то, поговорить пришёл, о китайцах, — меняет тему Намджун. Чонгук стаскивает Чимина со столика и, коснувшись губами его лба, просит сходить погулять. Пак и так еле держится, из последних сил старается не разрыдаться, поэтому возможность уйти воспринимает как спасение, и сразу бежит в туалет. Сегодняшний вечер для Чимина был ужасен. Он снова встретил того самого альфу, который ему понравился, и встретил в таком виде. Чимина, как какую-то вещь без чувств и гордости, предложили тому, кто ещё полчаса назад был спрятан в дальний уголок сердца, как лучшее, что произошло за последние годы жизни. А Чимина вот так вот перед ним в грязь втоптали, выставили как шлюху, хотя ведь так оно и есть. Омега прислоняется к дверце кабинки и еле сдерживается, чтобы не разрыдаться — Чонгуку его красные глаза вряд ли понравятся. Чимину надо успокоиться, надо прийти в себя. Вот только расползающаяся внутри зияющая пропасть только ширится, разъедает горечью, дёргает все струнки выжженной чужими-своими усилиями души, и сдерживаться, кажется, больше чем-то нереальным. Чимин опускается на корточки, обхватывает ладонями голову и пытается дышать. Под глазами невыносимо щиплется и жжёт, он усиленно их трёт, не позволяет отчаянью подобраться ближе, затыкает вопящий внутри голос, который нон-стопом повторяет, что он мусор, выброшенный на обочину жизни, давно сломавшаяся и никому не нужная игрушка, и, сделав глубокий вдох, встаёт на ноги. После небольшого диалога о Бао, Намджун, забрав своих людей, покидает клуб, а Чонгук, оставив вернувшегося из туалета Чимина в обществе других омег, отходит на разговор с Хосоком.***
Тэхёну снова начали давать снотворное, потому что с того злополучного ужина он опять потерял сон. Мин, убедившись, что брат крепко спит, собрался и решил поехать погулять, точнее — напиться. Как скидывать стресс по-другому Юнги просто не знает. Хотя знает, но Намджуну на него плевать. Юнги эту пятницу тусит в AMB, потому что с того инцидента с петардой он в Stigma не ходит. Но в AMB ужасно и скучно — вся элита города, все его знакомые в Stigma, а тут: стрёмные диджеи, безобразная обстановка и только вчера разбогатевшая, но уже считающая себя пупом земли публика. Юнги не помогают ни коктейли, ни его друзья, с кем он пришёл погулять, — это место омерзительно. Он заходит в сториз в своём инстаграме, смотрит, как тусуются в Stigma его знакомые с университета, и бесится. Из-за какого-то мудака, который плюс ко всему собирается стать его мужем, Юнги даже в любимое место пойти не может. Хотя почему не может? Мин отодвигает от себя второй лонг-айленд и задумывается. Тогда его не пустили из-за этого хама, мол, у него там сходка была. Но сегодня-то Юнги вполне может пройти, тем более, по сториз его знакомых там сейчас играет специально приглашённый крутой диджей из Германии. Юнги подзывает своих друзей и, схватив свой блестящий жакет от Гуччи, идёт на выход. Не пристало королю столицы ошиваться по каким-то дешёвым местам. В Stigma Юнги проходит без проблем, виду не подаёт, что вообще переживал о пропуске, так ведь и должно было быть — он должен был сразу пройти, но в душе омега ликует. Чонгука видать нет, и это прекрасно — ничто не испортит омеге вечер. Он сразу идёт к бару на первом этаже и заказывает три шота текилы — гулять так гулять. Юнги спускает жакет до локтей и, услышав так горячо любимое «Dumpfe träume», выходит на танцпол. Юнги не особо любит танцевать, но алкоголь в крови придаёт смелости и, плюс ко всему, хочется отпраздновать такую маленькую, но победу. Он прикрывает веки и начинает двигаться. К нему сразу подкатывают альфы, но он отшивает всех презрительной улыбкой и продолжает концентрироваться только на песне. Чонгук, прихватив сигареты и расстегнув пару пуговиц на рубашке, выходит на антресоль — закуривает и облокачивается о перила. Окидывает зал безразличным взглядом, делает глубокую затяжку и думает уже завершить ночь в постели с Чимином, как ловит взглядом знакомую макушку. Присматривается — это точно он. Мин Юнги в его клубе, и как же он божественно выглядит. У него прикрыты веки, руки обездвижены свисающим и блестящим под неоновым светом и софитами жакетом, он покачивает головой и ненавязчиво двигает телом. Ему будто никто и не нужен — он наедине с самим собой, и ему с собой очень хорошо. Он плавно двигается в такт музыки, будто отстранён от реальности, — завораживающая картина. Омега настолько уверен в себе, настолько твёрдо стоит на ногах, что может себе позволить выйти на середину танцпола забитого «золотой» молодёжью и танцевать сам с собой. Мин Юнги сам пишет правила, он им не подчиняется и чётко это демонстрирует сейчас, вот только подчиняться придётся. Сейчас между ними лестничный пролёт, завтра ничего не будет, даже воздух не пройдёт. Чонгуку его уже и так не хватает. Догоревшая сигарета серым пеплом осыпается на пол, альфа даже про неё забыл. От Юнги невозможно убрать взгляда, он словно магнит и притягивает не только Чонгука. Чон до побеления костяшек сжимает перила, заметив очередного «охотника», подошедшего к омеге, и уже думает спуститься вниз. Юнги приоткрывает глаза, мажет по подкатывающему альфе безразличным взглядом, вновь их прикрывает и демонстративно отворачивается. Чонгук улыбается. Мысленно аплодирует омеге. Как бы Чонгук ни думал, что читает его, как открытую книгу, всё равно в нём есть загадка — она за семью замками, но Чонгук её чувствует, она нет-нет, да и проскальзывает в действиях, взглядах, разговорах омеги. Чонгук очень хочет её отгадать. Каждая их встреча заканчивается тем, что Юнги выкидывает что-то, что злит Чона, что убеждает его в том, что мальчишка избалованный и глупый, но отрицать то, что в нём есть что-то интересное, нельзя. Чонгук любуется. Он не помнит, когда вот так не спеша любовался кем-то. Чонгук особым терпением никогда не отличался и, по идее, должен бы сорваться вниз, как минимум, поговорить с ним, как максимум — утащить к себе и выебать. Но сейчас он созерцатель — и одно наблюдение за омегой доставляет покруче высокосортного порошка. Чонгук не видит никого и ничего, хотя омега в самой гуще толпы, но он настолько яркий, настолько притягательный, что всё, что вокруг, приобретает серый оттенок, сливается в одно. Есть только он в самом центре, потрясающе красивый, гибкий, нежный и в то же время дикий. Юнги с Чонгуком, как королевская кобра, у которой вырвали клыки, — боится, думает о долге, а сейчас он такой, какой он есть — настоящий. Чонгук его хочет — потрогать, пощупать, звук выбить. В глаза посмотреть, по губам своими провести, ещё раз, потом ещё и ещё, проверить, решить, разобраться. Что за хуйня, что за порча, что за зависимость такая. Откуда она взялась, где зародилась? Чонгук всё проебал, а сейчас контроль проёбывает, глазами скальпелями кожу с паренька снимает, до плоти добирается, обнажает, хочет его настоящего увидеть, надеется, что такой есть. Мин Юнги сегодня, сейчас и здесь самый лакомый кусок, желанный гость, самая страшная эпидемия ровня бубонной чуме, и Чонгук уже знает, что это неизлечимо. Юнги чувствует взгляд где-то на середине песни. То, что на него смотрят, им любуются — обычное явление, но этот взгляд, хозяина которого он ещё не нашёл, будто в кожу въедается. Будто Юнги сейчас на операционном столе разложили и препарируют, по одному органы достают и внимательно рассматривают. Юнги не по себе, он открывает глаза, вновь осматривается по кругу, улыбается парочке парней в стороне, но это не они. Он всё ещё его чувствует, кожей осязает и поднимает голову. Он видит его сразу. На этой антресоли больше никого. Он стоит, облокотившись, и смотрит прямо на него. Ловит его взгляд, поднимает уголки губ в подобии улыбки, и Юнги от этого оскала отшатывается. Будто он стоит посередине арены, внезапно гладиатором стал, а император сверху смотрит, оценивает, и у Юнги жизнь от того, как его палец повернётся, зависит. Но на арену не другого гладиатора выведут, а чудовище, монстра из самой преисподней, и этот Дьявол сейчас прямо в глаза смотрит, в узлы душу скручивает. Юнги делает глубокий вдох, не моргает, взгляда не убирает. С каких пор он проигравший? Возвращает взгляд, отправляет с ним сотню невидимых пуль, отравленное копьё и стрелы. Чонгук выставляет оборону, в ней и пули застревают, и копья, и стрелы, ядовито улыбается. Юнги улыбается в ответ, обнажает дёсны, а потом прикладывает ладонь к губам и посылает воздушный поцелуй. Контрольным в лоб. У Чонгука щит под ноги крошкой осыпается — он чувствует эту занозу, язву, заразу — она в кровь попадает, по ней сперва течёт, потом в плоть вонзится и будет вверх ползти. Чонгук это прекрасно понимает, но отрицает, закончит дела, сам её из плоти без анестезии вытащит, ничто чужое в Чонгуке жить не будет. Похуй, что эту улыбку ему никогда больше не забыть. Стоит там, как греческий бог, римский император, хозяин вселенной — ничего не делает, не говорит, спускаться не порывается, а у Юнги голова кругом идёт. Почему из всех альф мира ему достался самый невыносимый, но при этом такой богически красивый и харизматичный. Если бы выбирать, то только такого, если бы. Но Юнги не выбирал, ему якобы судьба подарок сделала, запихала ему в глотку бомбу замедленного действия, а пульт управления отдала этому Дьяволу. Когда тот захочет, тогда на таймер и поставит, когда захочет — кнопку и нажмёт, потому что Юнги от него ведёт, потому что он зависимым становится. Несмотря на обиду, на истерики, на его высокомерие — тот ядовитый и болючий поцелуй он не забудет. Ему бы бегством спасаться пока не поздно, но далеко не убежать, он везде на него натыкаться будет. Юнги в его сетях, как рыба сейчас, — пока грызёт их, выпутывается, пытается, но он сейчас смотрит так, что Юнги уже видит, как Чонгук его по частям растаскивать будет, как с аппетитом и удовольствием сожрёт, кусочек за кусочком, а потом и кости обглодает. Потому что на людей так не смотрят, потому что люди так зловеще не скалятся. А ведь игра только начинается. Ей старт официально только что дан был. Омега поднимает жакет на плечи, выключает интерес в глазах по щелчку пальцев и, развернувшись, идёт к бару. Чонгук не спускается, до крошащейся эмали сжимает зубы, удерживает себя на месте и, проводив омегу взглядом до бара, возвращается в зал. Приказывает своему охраннику оплатить Юнги счёт и довезти до дома, а сам опускается на диван и притягивает к себе Чимина — не слушает, не чувствует, не реагирует — думает. Не может абстрагироваться, не может забыть его образ под софитами и эту улыбку. Достаёт мобильный, находит когда-то сохранённый на всякий случай номер и набирает: «Наслаждайся свободой, пока можешь» Удаляет. Набирает: «Ты шикарно танцуешь» Ответа, как и следовало ожидать, не следует. Чонгук ещё полчаса общается с Хосоком, а потом, забрав Чимина, уезжает к себе в пентхаус. Уже почти четыре утра, Чонгук лежит на спине и придерживает Чимина за бёдра, пока тот, постанывая, двигается на его члене. Внезапно экран телефона альфы на тумбочке загорается. Он тянется к мобильнику и читает: YG: Я сам тоже ничего. Надеюсь, ты спал, и я тебя разбудил. Ненавижу. JK: Я не сплю, ночью есть занятия куда интереснее сна. YG: Например, сталкерить Мин Юнги? JK: Например, наслаждаться чьей-то красивой задницей. Приезжай, у меня кровать большая, и тебе места хватит. Удаляет. Заново набирает. Отправляет. Юнги прокрадывается в комнату крепко спящего брата и крадёт у него пару таблеток снотворного. Почти рассвет, а он уснуть не может. Никак из головы та короткая встреча в клубе, длиною в одну песню, не уходит. А после последнего смс Чонгука, Юнги сам точно не уснёт.