Mental breakdown

Юнги надевает кожаные брюки, чёрную с глубоким вырезом блузку и даже застёгивает на шее чокер — раз уж чулки нельзя, то пусть Чонгука чокер изведёт. Омега уже признаётся себе, что ему нравится играть с драконом, нравится возбуждать его, соблазнять, и, самое главное, ему безумно нравится, что Чонгук рядом с ним никого не видит, ничего не замечает. Юнги льстит, что альфа так сильно на нём зациклен, и омега его вниманием делиться не готов, поэтому он с довольной ухмылкой поправляет чокер и начинает красить глаза. Юнги коротко говорит по телефону с Тэхёном, просит водителя выключить кондиционер и откидывается на сиденье мерседеса. Как назло, впереди небольшая пробка, и Юнги злится, что обычный путь до Stigma в пятнадцать минут уже растянулся на полчаса. Он ужасно соскучился по своему альфе и уже предвкушает, как после вкусных коктейлей и хорошей музыки Чонгук привезёт его домой и будет заставлять срывать голос до самого утра. Хотя, судя по тому, как сильно его хочется, может, Юнги до дома и не дотерпит. Можно опробовать диванчик в клубе — Чонгук щёлкнет пальцами, и все исчезнут, а можно отсосать ему в ламборгини. Юнги бы с удовольствием это попробовал. От одних этих пошлых мыслей омега ёрзает на сиденье автомобиля и поправляет перед брюк. Долбанный Чон Чонгук, который превратил Юнги в зависимого от него. Юнги никогда не влюблялся, но сейчас уверен, что это и есть влюбленность. Он проверял признаки в интернете, и всё совпало — он по нему скучает, всё время хочет видеть, плавится от его поцелуев и прикосновений, да даже от одного его голоса по ту сторону трубки у него дрожат колени. Рядом с Чонгуком не просто хорошо, рядом с ним правильно. Будто место Юнги и должно быть рядом с ним. Уже почти одиннадцать, когда Юнги поднимается в ВИП зал. Он коротко здоровается со стоящими у двери знакомыми охранниками и прямо идёт к столику Чонгука. Вокруг столика кроме Чонгука и Хосока сидят ещё трое альф, в одном из них Юнги узнает того самого, ради машины которого эвакуировали их автомобиль. Мин, поняв, что работа Чонгука не закончилась, не дойдя до столика пару шагов, останавливается и собирается пойти к бару и там подождать своего мужа, но Чонгук замечает омегу, подзывает и, притянув к себе, оставляет короткий поцелуй на губах. — Куда собрался? — Думал подождать тебя, пока ты занят. — Я уже не занят, — улыбается Чонгук ему и поворачивается к мужчинам:  — Выберите себе любой столик, омег. Развлекайтесь. Не думаю, что нам есть о чём ещё разговаривать. — А с этим очаровательным омегой ты нас знакомить не будешь? — подаётся вперёд красивый альфа и облокачивается о свои колени. Чонгук долго и пристально смотрит на него, ближе прижимает к себе Юнги, а потом тоном, от которого у омеги кожа трескается, говорит: — Юнги — мой омега, мой супруг. Сокджин — официально мой враг номер один. — У тебя прекрасный вкус, — кривит губы в улыбке Джин, нарочно игнорируя слова Чонгука в свой адрес, и с интересом рассматривает тянущегося к бокалу своего альфы Юнги. Мин интереса не выражает, он вообще будто никого, кроме Чонгука, не видит и не слышит, и это бесит. Джин всегда притягивает внимание омег, без разницы какого возраста, статуса и занятости. А этот делает пару глотков из бокала мужа, льнёт к его плечу и заливается краской, стоит Чонгуку положить свою руку на его бедро, прошептать что-то на ухо и легонько сжать. Джин знает Чонгука давно. Они пересекались как в США, так и Гонконге, но таким видит впервые. Чонгук даже смотрит на него по-другому, обычно холодный, как лёд, и жестокий альфа рядом с омегой отзывчивый, он даже тон при разговоре с ним меняет, ласкает одним взглядом, и столько в этом взгляде ещё пока не растраченной нежности, что Джину немного завидно. Впервые в жизни. Это же надо найти того, кто тебя вмиг в шелкового превращает, того, кому вот так, без страха, свой поводок можно отдать и позволить хоть немного казавшуюся вечной мглу вокруг рассеять. Чонгук ничего особенного не делает, не показывает свою зависимость, свою тягу, но Джин её с каждого движения считывает, то, что между этими двумя, не увидеть невозможно, оно нависает над их головами куполом, только купол этот стеклянный, Джин в этом уверен. Ничто ещё не выстояло против змеиного яда и любимого кольта, и чувства эти, какой бы силой не обладали, не выстоят. Джин все последние вечера в Пекине тщательно изучал информацию, высылаемую ему здешними союзниками, — осведомлен, значит, вооружён. Вот только ищейки у него оказались туповатыми, поэтому Джин и приехал. Они выслали ему всё, что смогли собрать про Чонгука, даже его каждодневное расписание, но самого главного не заметили. Джин провёл здесь двое суток, но уже знает, как и куда бить, куда нажать, что поменять в планах и что новое в них внести. У Чон Чонгука появилась Ахиллесова пята. Это сейчас только подозрения, пусть и сильные. Джин это обязательно проверит, а пока он, как умелый кукловод, подёргает пару ниточек и поиграет с чужими судьбами. Альфа встаёт на ноги и в окружении своих людей уходит вглубь зала, оставив за столиком братьев Чон и омегу. — Кто этот парень, и почему он так смотрел на тебя, будто готов был прямо здесь разорвать? — спрашивает Юнги у Чонгука и поедает клубнику. — Ким Сокджин, это его корейское имя, он наследник Бао. Он из одной могущественной триады, и он очень сильно меня недолюбливает, но тебе голову такими глупостями забивать не надо, — Чонгук слизывает сок с губ омеги и требует нормальный поцелуй. — Он может навредить тебе? — обеспокоенно спрашивает Юнги и вертит головой, не давая альфе украсть поцелуй. Хосок на вопрос омеги прыскает в кулак. — Ой, да ну, вы же бессмертные, — язвит омега. — На самом деле может, но мы постараемся быть на шаг впереди, — Чонгук оттягивает пальцем чокер на шее парня и отпускает. — Сахарочек, почему ты у меня такой развратный? — Пусть мой отец тебе поможет! — Юнги не реагирует на поползновения в свою сторону. — Хочешь, я попрошу его? — Хосок снова прыскает, и омега начинает всерьёз злиться. — Чон Хосок! — шипит на него Мин и вновь поворачивается к мужу. — Не зли моего Сахарочка, — притворно угрожает другу Чонгук. — А ты иди ко мне, — Чонгук перетаскивает Юнги на колени и долго целует, шепчет пошлости, обещает не дать спать. Юнги, вдоволь нацеловавшись и наигравшись, просит заказать ему Пина Коладу и идёт в туалет. Поправив макияж глаз, он выходит из туалета и сталкивается с явно поджидающим его тем самым альфой. — Простите, — зло тянет Юнги и пытается обойти парня, но тот обхватывает его поперёк и возвращает на место. — Не прощаю. — Чего тебе? — начинает выходить из себя Мин. — Это чистая случайность, — с издёвкой говорит альфа. — Но раз уж мы столкнулись, позволь сказать, что был бы у меня такой омега, как ты, то я бы, в отличии от Чонгука, никому больше не позволял греть свою постель. — Сомнительный комплимент, — фыркает Юнги. — Но не сомневайся, Чонгук так и делает, а тебе на его месте никогда не быть. — У тебя ещё и язычок острый, ты прям находка. Обожаю таких диких котят. Жаль, что твой альфа слишком слеп, что не видит, каким сокровищем обладает. — Я пошёл, — Юнги демонстративно откидывает чёлку и делает шаг в сторону коридора. — Я думал, в Корее дефицит красивых омег, раз уж твой брат и муж трахают одновременно одного и того же, — слышит Юнги за спиной и резко замирает на месте. Он поворачивается к альфе и быстрыми шагами идёт обратно к нему. — Откуда ты знаешь? — шипит Мин, думая, что этот альфа знает про его старые отношения с Намджуном. — Я думал, и ты знаешь, — усмехается Джин. — Чонгук ведь и не скрывал, таскал его везде с собой. Я вообще думал, что у вас так принято, наверное, спать с друг другом. Только не говори мне, что ты ничего не знал, ты, вроде, парень умный. — О ком ты говоришь? — Юнги делает шаг назад и, не понимая, смотрит на альфу. — О том, с кем он провёл брачную ночь, прости, вашу брачную ночь, — поднимает уголки губ в улыбке альфа. — О том, кого он уже пару месяцев как держит в фаворитах. У него имя ещё странное, я не вспомню, — Джин якобы задумывается, а сам наслаждается вмиг побледневшим лицом перед собой. — Он сейчас, вроде, спит с твоим братом, которому твой муж его подарил. — Чи… Чимин? — у Юнги в горле вмиг пересыхает. — Да! Точно! Чимин! — широко улыбается альфа и становится вплотную. — Какой интересный у тебя запах, — Джин в открытую внюхивается, а Юнги, со всей силой толкнув его, идёт обратно к столику. Он ничего не видит, не слышит, хотелось бы и не чувствовать, но не выходит. Верить этому альфе не хочется, хотя мозг кричит, что это вовсе не похоже на ложь. Юнги надо разобраться, надо выяснить. Он опускается на диванчик, и Чонгук сразу прекращает диалог с Хосоком. — Что с тобой? Ты чего такой бледный вернулся? — спрашивает его Чон. — Всё нормально, — не своим голосом отвечает Юнги и, потянувшись к коктейлю, залпом осушает бокал. Несколько минут Юнги так и сидит, уставившись взглядом в столик, ни на что не реагирует, а потом поднимает глаза на мужа. — Чонгук, — альфа поворачивается к нему и ожидающе смотрит. — Ничего, — Юнги уводит взгляд и снова уходит в себя. — Поехали домой. Хочу посмотреть, как ты будешь смотреться в одном чокере и в чёрных чулочках, — альфа поднимает несопротивляющегося парня на руки и, кивнув Хосоку, идёт на выход. Юнги не должен верить врагам своего мужа, не должен действовать на эмоциях и не должен глупо выглядеть перед Чонгуком, задавая дебильные вопросы. Это ложь. Однозначно. Это не мог быть Пак Чимин. Только не он. Юнги кажется, что его черепная коробка не выдержит этих бегающих туда-сюда мыслей и взорвётся. Он отказывается даже близко допускать эту чудовищную мысль и продолжает убеждать себя, что она нереальна. Намджун бы Мину сказал, он бы не скрыл от брата такое, он бы никогда так не поступил. Юнги в это твёрдо верит, так же, как в то, что Намджун бы не принял Чимина после Чонгука. Слишком много несовпадений, так что Юнги эту тему закроет. Не будет о ней думать.

***

Чонгук уходит рано утром, оставив легкий поцелуй на горящих и растерзанных за ночь губах. Альфа замечает, что омега будто потерян, реагирует заторможено. Чонгук даже в какой-то момент прерывает ласки и, обняв его, пробует усыпить, но Юнги сам тянется, ластится, только в этот раз это не обычная бешенная страсть, он всё больше целует, поглаживает, льнёт, будто показывает что-то, будто делится. Чонгук валит всё на настроение омеги и больше о его странном поведении старается не задумываться. Юнги от завтрака отказывается и, наспех собравшись, едет в университет. Если ночью за счёт ласк и близости Чонгука его отпустило, то с утра подозрения вновь гложут, не дают свободно дышать. Юнги находит Чимина в раздевалке. Он оставляет своих прислужников снаружи, рычит на находящихся в помещении омег и, оставшись один на один с Паком, опускается на скамью. — Чего тебе опять? — Чимин натягивает на себя дизайнерскую футболку, и Юнги бы съязвил, откуда у него деньги на такие шмотки, но настроение ниже плинтуса, да и задавать вопросы, на которые у него уже есть ответы, как минимум, пустая трата времени. У Юнги сейчас один и самый главный вопрос. — Я хочу спросить кое-что и хочу, чтобы ты ответил честно. Юнги будто придавлен к полу, он сидит ссутулившись, нервно крутит на запястье кожаный браслет и не поднимает взгляд. Чимин его видит таким впервые, он бы даже спросил, как он, если бы воспоминания об издевательствах Мина были бы не так свежи. — Спрашивай, — холодно говорит Пак и, скрестив руки на груди, прислоняется к шкафчику. — Ты спишь с моим мужем? — Юнги впервые поднимает взгляд и впервые смотрит на Чимина снизу вверх. — Нет, — Чимин даже не задумывается. Видит, как разглаживается лоб омеги, а на дне зрачков зажигается огонёк надежды, но Чимин тушит это пламя пальчиком, даже не обжигается, заявив: — Спал. Юнги срывается со скамейки, но Пак уже готов и ждал, поэтому перехватывает омегу поперёк и что есть силы отшвыривает его через скамейку на пол. Юнги на боль не реагирует, потому что у него внутри мясорубка, потому что Чимин собственными руками и с подачи Чонгука пропускает через неё его органы. Юнги снова подлетает к нему и бьёт сперва в солнечное сплетение, потом локтём в позвоночник, а потом получает сам головой Пака в живот. — Сука! Ты забрал у меня брата, тебе мало было? — Юнги вновь бьёт теперь прямо в губы. — Они выбирают меня, — Чимин сплёвывает кровь и возвращает удар. — Твой альфа сам меня захотел. Юнги валит его на пол, смыкает пальцы вокруг горла и начинает душить. — Ты, мразь, сколько бы ты ещё молчал? Сколько же ты смеялся надо мной? Идиотом меня выставляли? — Ты и есть идиот, а ещё ты неудачник, ты тот, кем пытался сделать меня, — Чимин отталкивает омегу и бьёт его в челюсть. — Потому что лузер тут один, тот, чей альфа провел брачную ночь со мной. Юнги больше не дерётся, лежит под Паком и смотрит только долго и с болью в глазах. Она такая сильная и глубокая, что Чимина передёргивает, он в ней тонуть не хочет. Пак отползает к шкафчикам и подолом футболки вытирает кровь с губ. Юнги так и лежит, всматривается на трещины на потолке, пытается вернуть свои силы, заставить взять себя в руки и попробовать обратно отстроить рухнувшие и вмиг оголившие его барьеры. Чимин, закинув вещи в рюкзак, выходит из раздевалки, оставив размазанного по полу омегу собирать себя самому. Он, может быть, и остался бы, даже бы посочувствовал, вот только Пак не помнит ни от кого сочувствия к себе, от Мин Юнги — тем более. Этот омега в его глазах гроза универа, вечно с задранным подбородком и тот, на кого стоило бы равняться. Чимин хочет запомнить его именно таким, потому что тот, кто остался на полу раздевалки, не Мин Юнги, а оголенная плоть, по которой каждую секунду бьют разряды чудовищной боли. Юнги не знает, на кого ему злиться: на Чимина или на Чонгука, — и поэтому решает злиться на себя. На свою тупость, на то, что ничего дальше своего носа не видит. Чонгук тоже хорош, хоть Оскар вручай. Юнги с трудом перенёс то, что альфа не приехал в брачную ночь, и он уверен, что трахай бы Чонгук тогда хоть десяток блядей, так больно и обидно бы не было, но тот факт, что он провёл её с Чимином, — вымораживает. А Намджун? Что вообще происходит? Почему Юнги слеп, как новорождённый котёнок, почему он не видел и не подозревал даже, что единственный глупец в своей семье он сам? Кстати, о семье. Юнги в особняк к Чонгуку не вернётся, теперь уже точно, закатывать истерики и скандалы ему тоже не будет. Он поедет домой, зароется в кровать Тэхёна и будет лежать с братом — единственным, кто не предал. Пока. Он, морщась, кое-как стирает уже засохшую кровь с разбитых губ и идёт ко второму выходу из университета. Омега ловит такси и, назвав адрес родителей, прислоняет голову к стеклу. Юнги не знает, почему так сильно его эта новость подкосила, почему обида распустила шипы и так больно дерёт горло, почему от одной мысли, что Чонгук так подло с ним поступил, хочется рыдать. Не так, как обычно, уткнувшись лицом в подушку и тихо, а рыдать громко, со всхлипами, выреветь всю эту скопившуюся внутри боль, облегчить свои страдания. Но в этом огромном городе, где до сегодняшнего дня он считал себя королём, — места для Юнги и его слёз нет. Чонгук как будто чувствует. Юнги получает смс от альфы с вопросом «Где ты?» уже на подъезде к особняку. Омега не отвечает, отключает телефон и убирает в карман. Хочется написать: «В аду. В том самом, куда ты меня загнал, и где я сейчас медленно сгораю в пламени злости и обиды», но Юнги сдерживается. Чего, в принципе, Юнги ждал-то? На что надеялся, соглашаясь на брак по расчёту? То, что он впустил Чонгука в себя, что выделил ему своё сердце и так искренне привязался — не вина альфы. Это проблема Юнги. Чонгук точно найдёт, кому греть свою постель, а Юнги, как и говорил сам альфа в первые их встречи, временное явление. И пусть это «временное явление» не удержалось и влюбилось. А сейчас выплёвывает остатки своего разодранного сердца на пол автомобиля. Мину «везёт» — отец оказывается дома. Сохён только вернулся из зала и увлечённо что-то рассказывает явно неслушающему его и занятому перепиской со своим любовником мужу. Увидев на пороге сына, они пару секунд в удивлении смотрят на него, а потом Инсу подзывает его к себе и спрашивает, что случилось. Что-то точно случилось, потому что и так обычно бледный Юнги сейчас сливается с белыми стенами. Омега опускается на диван рядом с отцом и коротко говорит: — Я ушёл от него. Сохён ошарашенно смотрит на сына, а потом, взмахнув руками, подходит ближе и садится напротив. — Что ты несёшь? — нахмурившись, переспрашивает Инсу. — Только сперва выслушай, а потом начинай вскипать, — просит его Юнги и тянется за рукой отца, но тот её выдергивает. — Я не могу с ним жить, — начинает Мин. — Он мало того, что изменяет, что унизил меня тем, что не пришёл в брачную ночь, так он ещё провёл её с Пак Чимином. С долбанным Пак Чимином, который спит с Намджуном. И все, кто это знают: мои родные и близкие, те, кто, вроде, вечно рядом, со мной, — никто мне ничего не сказал. Они сделали из меня посмешище. — С Намджуном? — Сохён даже подскакивает с места. — Кто такой Пак Чимин, и причём тут Намджун? — восклицает омега. — Сохён, сядь, — холодно приказывает ему Инсу. — Со старшим ты потом разберёшься, сперва надо разобраться с этим. — Отец, я так не могу больше. Я знаю, что я обещал помочь, знаю, что на кону твой бизнес, но я не думал, что будет так. Мне очень тяжело, я не могу, — Юнги снова тянется к отцу, но тот смеряет его ледяным взглядом и поднимается на ноги. — Я сейчас вызову своего шофёра, ты сядешь в машину и поедешь домой, к себе, — тоном, не терпящим возражений, заявляет альфа. — Это не шутки, это брак! Включи свои мозги! Ещё раз ты придёшь не для того, чтобы узнать, как твои родители, а с заявлением, что уходишь от своего мужа, то я, честное слово, выдам тебя за первого встречного бомжа и закрою перед твоим носом все двери. — Ты и так это делаешь, — чуть не плачет Юнги. — Ты сейчас закрываешь передо мной дверь моего дома! Ты даже не слушаешь меня! — И не буду! — кричит альфа, и Сохён даже пятится назад. — Я дал тебе шикарную жизнь, исполнял любое желание, ты жил как принц! А сейчас я выбрал тебе лучшего мужа, все омеги города завидуют одному факту, что ты носишь его фамилию, а ты мне комедию тут разыгрываешь! Инсу умолкает, услышав копошение во дворе и вслушивается. — Это он, — одними губами произносит Юнги и поворачивается к двери, в которую входит Чонгук. Даже смотреть на него сил нет. Юнги не знает, чего в нём сейчас больше — подбежать и разодрать в клочья это красивое лицо или умолять его сказать, что всё это неправда, солгать ему и успокоить, лишь бы унять это лижущее его сердце пламя. — Чонгук, — Инсу моментально меняет тон и, улыбнувшись, идёт встречать гостя. — Рад тебя видеть. Юнги так и стоит поодаль, с горькой улыбкой смотрит на отца, с места не двигается. Чонгук коротко кивает чете Мин и подходит к супругу. — Что с губой? Кто это сделал? — альфа приехал сам надавать по губам ослушавшегося и, более того, отключившего телефон омеги, но вид побитого парня поставил злость на тормоза. Он протягивает руку к лицу омеги, но Юнги делает шаг назад. — Ты тронул моего омегу? — рычит Чонгук на подошедшего Инсу. Тот теряется, пытается открыть рот, но ситуацию спасает Сохён, заявив, что Юнги пришёл уже с разбитой губой. — Отец, пожалуйста, — еле слышно произносит Юнги. — Иди домой, Юнги, — шипит Инсу. — Это мой дом! — восклицает Мин и видит, как мрачнеет Чонгук. — Что с тобой происходит? — спрашивает альфа у омеги. — Спроси у той бляди, которую ты трахал в нашу брачную ночь, — шипит на него Мин и мысленно обматывает себя верёвками и обручами, лишь бы не развалиться на куски, лишь бы выдержать, не показывать, как он сгорает от ревности и боли, как оседает пеплом на паркет. Чонгук умолкает, сразу всё понимает. Смотрит на омегу, впервые не находит, что сказать. Обида у Юнги осязаемая, она змеёй по альфе ползает, оставляет после себя противный холодящий кожу след. — Поехали домой и поговорим, — наконец-то раскрывает рот альфа. — Не разыгрывай драму и перестань чуть что сбегать в отцовский дом. — А куда мне сбегать? Я думал, здесь меня поддержат и поймут, но не судьба, — Юнги смотрит на отца, на мужа, еле сдерживается, чтобы не разрыдаться. — Поехали домой, — Чонгук хватает парня за руку, но Юнги её вырывает и забегает за диван. — Отец, вызови охрану, — молит омега. — Скажи ему, что я не поеду, что ты не отпустишь меня. Сделай что-нибудь, пожалуйста, — Юнги пятится по мере того, как альфа наступает на него, но не умолкает. — У тебя есть дом. Твой дом там, где я, — зло говорит Чонгук. — Я лучше на улице проживу, чем с такой мразью, как ты, — Юнги срывается к двери, но упирается носом в мощную грудь стоящего за ней охранника. В следующую секунду подошедший сзади Чонгук перекидывает его через плечо и быстрыми шагами идёт к ламборгини. — Ненавижу, чтобы ты сдох, я не хочу жить с тобой, — Юнги брыкается, бьёт альфу по спине, но тому хоть бы что. Он опускает омегу на сиденье и пристёгивает ему ремень. — Ты — лживое чудовище! — продолжает кричать Юнги севшему рядом альфе. — Ты самое ужасное из всего, что я видел! — Не испытывай моё терпение, Сахарочек, я и так зол на тебя. — Ты зол? — истерично смеётся омега. — Это ты, сука, зол?! Это я зол, потому что вы сделали из меня клоуна! Чонгук резко тормозит машину, за горло притягивает парня к себе и всматривается в глаза. — Если у нас есть проблемы, мы решаем их вместе, — цедит сквозь зубы Чонгук. — Ещё раз ты убежишь к кому-либо, и мне похуй, к родителям или нет, то я тебе обещаю — я просто сильнее поднажму вот здесь, — Чонгук смыкает пальцы на горле задыхающегося омеги, — и сломаю твою очаровательную шею. Я ясно изъясняюсь? — Да пошёл ты, — хрипит Юнги и больно бьётся затылком об стекло, когда Чонгук с силой отталкивает его. Часто-часто моргает, лишь бы скрыть брызнувшие из глаз слёзы и тихо, еле слышно продолжает шептать: — Я ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу, ненавижу. Альфа снова заводит автомобиль. — Больно ударился? — Чонгук притягивает его к себе и, одной рукой крутя руль, второй поглаживает его затылок. — Не трогай меня, — бесится Юнги. — Будь проклят весь твой род и твои родители, которые приняли такое решение. — Они не одни его принимали. — Мои — трусы. — Твоих только собственная шкура и благополучие интересует. Удивительно, что ты так до сих пор этого не понял и продолжаешь бегать за помощью к ним. — Удивительно, что твои своим ядом до сих пор не захлебнулись и не сдохли. — Смерти тут только твои заслуживают, это они собственного сына за влияние продали. — Не смей так говорить о моих родителях! — Ты идиот, который продолжает их защищать. Но ты не переживай, когда они умрут, всё перейдет тебе, может, тогда у тебя власть появится. Хотя, чёрт, — театрально вздыхает Чонгук. — Ты же принадлежишь моему клану, следовательно, это всё тоже будет моим. Юнги давится возмущением, комьями глотает воздух, и стоит машине остановиться во дворе особняка, как вылетает из неё. Нужен воздух, много воздуха. Но, кажется, у Юнги теперь вечная нехватка кислорода. Лёгкие переполнены горечью обиды: на мужа, на семью, на брата, — как будто Юнги лежит на земле, и каждый подошедший втыкает в него нож. Он узнаёт каждую руку, некоторые перед тем, как вонзить лезвие в его плоть, даже по голове гладят, лживые слова любви шепчут. Юнги в собственной крови захлёбывается, отчаянно по сторонам оглядывается, но на каждую мольбу о помощи получает очередной нож в грудь. По самую рукоять. Юнги подходит к альфе и останавливается напротив. В глаза не смотрит, вообще на него не смотрит, мажет взглядом по высокому забору, по блестящему капоту позади альфы, по вымощенному камнями двору, только не на него. Потому что эта грудь перед глазами та самая, на которой он засыпал все последние ночи, потому что эти руки, сплошь забитые выученными Юнги наизусть рисунками, — те самые, которые его обнимали и гладили, потому что именно в их объятиях было тепло и безопасно, а сейчас он стоит посередине заледеневшего двора и убеждает себя не тянуться, не идти на огонь, пусть он и в паре сантиметров. Если посмотрит, то точно шаг сделает, не удержится, он, как мотылёк, всё равно тянется, пусть и крылья пообломали, пусть и на секционный стол в морге уже положили. Юнги бьётся, сопротивляется, убеждает всех, что он ещё живой, что рано его вскрывать, рано в нём копаться, но никто не верит, не слушает. Юнги всегда был для всех куском не способной что-то чувствовать плоти, голой стеной, цельным гранитом, вот только Чонгук же должен был понять, что он живой, должен был беречь его так сильно рядом с ним забившееся сердце, а Чонгук взамен инструменты подавал, сам голыми руками грудную клетку вскрывал. — Давай разведёмся, — говорит, не понимает, не воспринимает, не соображает. Одно знает: чем дальше, тем будет больнее. Избавляется. Думает, что получится. — Почему? — дрогнувшим голосом спрашивает альфа. Был бы Юнги в себе, может, уловил бы нотку обиды, но он погряз в собственной боли настолько, что чужую не видит, не чувствует. — Потому что я трахал твоего университетского дружка? Поэтому мы с тобой разведёмся? Хочется ответить «Да». Хочется проорать на весь двор, что да, ноша слишком тяжелая, что ревность сжирает изнутри, что больно настолько, что выворачивает, что этот ад не уймётся, что перед глазами он и Чимин. Его руки на нём, его губы на нём, кожа к коже — живыми после такого не остаются. Хочется сказать, что ты меня выпотрошил, душу вырвал, на пару с Чимином сожрал. А вместо этого говорит: — Потому что это не брак вовсе, — еле держится, чтобы кусками на землю не опасть. — Потому что это фикция, — врёт. Сам себя ложью кормит, но продолжает, очередную ложку в рот пихает, толкает, чтобы вниз по горлу прошла, давится, но продолжает. — Нет чувств, нет даже привязанности, потому что ты со мной из-за долга, я с тобой — из-за наполеоновских планов моего отца. Между нами нет ничего, что бы удерживало нас вместе. Прокашливается и поднимает взгляд, позволяет Чонгуку невысказанное на дне его зрачков прочесть: «Всё для тебя, Чон Чонгук. Наслаждайся, попробуй мою боль на вкус, посмотрим, вынесешь ли, потому что я — нет. Потому что я твоей изменой уничтожен, но на дно мы пойдём вместе. Вдвоём». Чонгук внимательно слушает, с виду особой реакции и не показывает, только вот губы сводит то ли от злости, то ли от обиды. А внутри всё скрутило, натягивается, с еле слышным хлопком рвётся. Чонгук знает, что такое ярость, злость, предательство, подлость, измена, но не знает, не может назвать это странное щемящее чувство в груди. Будто у него слева там дыра сквозная. Юнги её своим «между нами ничего нет» проделал. Стоит сейчас, всё ответа ждёт, не видит, не подозревает, что у Чонгука вокруг этой дыры кусками плоть свешивается, хлещет так, что приходится на рубашку смотреть, пятна проверять. Если с ним рядом так, как после ножевого, то без него что будет? Может, сразу тогда стоит пулю в висок. Юнги в нём столько всего нового открыл, но главное, показал, что у Чонгука под грудной клеткой сердце есть. Хотя его не было. Его Юнги с собой принёс, а сейчас уйти хочет и его забрать. Без сердца не живут ведь — Чонгук Юнги не отпустит. — Думаешь, нет ничего? — с трудом три слова произносит. — Нет. — А я думаю, есть. Юнги не успевает ответить, как Чонгук хватает его за руку и тащит на заднюю часть двора. — Я не успеваю, — кричит омега и бьёт его по намертво вцепившимся в руку пальцам. — Куда ты меня ведёшь? Альфа пинком открывает дверь небольшого складского помещения, где хранятся садовые принадлежности и разная утварь, заводит омегу вглубь и отталкивает в угол. — Что за хуйня? Что мы здесь делаем? — Юнги поднимается на ноги и стряхивает пыль с джинсов. Чонгук тем временем осматривается, копается в шкафчиках в углу, а потом, достав длинную верёвку, идёт обратно к омеге. — Какого чёрта? — спрашивает Юнги, хотя приблизительно понимает, что задумал альфа, он срывается было в сторону, но Чонгук ловит его, заламывает руки и, соединив их вместе, обматывает веревкой. Альфа, не обращая внимания на кричащего и бьющегося парня, привязывает его за руки к опорной трубе и, поднявшись, осматривает результат своей работы. — Вот что нас связывает, — заявляет Чонгук. — Точнее, тебя, — исправляется он. — Проведёшь тут ночь, пообщаешься с крысами, поразмышляешь о своём поведении и утром попросишь прощение за то, что хотел бежать. — Никогда! — Значит, ещё ночку проведёшь, и так до тех пор, пока не поумнеешь, а я поехал на работу, потом в клуб. Не скучай, Сахарочек, — Чонгук выходит из склада и в сопровождении потока мата идёт к своей машине. Услышав, как ламборгини отъехал, Юнги притихает. Орать и материться бесполезно, его никто, кроме прислуги, не услышит, а ей на Юнги плевать, они поклоняются одному богу. Он прислоняется к стене позади и безуспешно пытается дотянуться до телефона в джинсах. Холодно. Страшно. Чонгук даже свет вырубил. Юнги кажется, что тени в сарае двигаются, а ещё он всё время слышит шум из углов, хотя сомневается, что это реально, а не игра его больного воображения. Он несколько раз пытается выпутаться из верёвок, но не выходит, Чонгук намертво привязал его. Юнги не знает от чего больше обидно: от родителей, выставивших его за дверь, или от Чонгука, привязавшего его, как пса к будке. А чего он ждал? Что Чонгук встанет на колени и попросит прощения? Или что даст сразу развод? Юнги бы посмеялся над собой, но не смеяться сейчас хочется. Только сейчас, оставшись наедине с собой, у Юнги слетают все предохранители, он оседает на пол и срывается на рыдания. Юнги почти никогда не плачет, редко, только закрывшись у Тэхёна и только если иного выхода с болью справиться нет. Можно месяцами, годами изображать скалу, об которую бьются чужие слова и поступки, можно запихать в рот кулак и терпеть, но всё до этого самого дня. Когда снял барьеры, приоткрыл завесу, чуть ли не огнями, как на взлётной полосе, самолётам указал путь к своему самому хрупкому внутреннему органу, а тебе туда армию выслали, вооружили всем, чем можно, наказали пленных не брать. И Юнги рыдает, сперва тихо, всхлипывает, умывается слезами, а потом уже навзрыд, в голос воет, сильнее к стене прижимается, ищет в ней опору, поддержку, ближе знакомится. Потому что за человеческое тепло надо платить, для Юнги цена оказалась слишком высока. Он плачет горько, больше воздуха глотает и по новой — истерику заткнуть не получается, у него внутри море невыплаканных слёз, он носит их в себе столько лет, удерживает, а тут все триггеры слетели, и они потоком хлынули. У Юнги челюсть сводит от рыданий, он теперь больше скулит даже, одними губами его имя произносит и снова плачет. Чонгук не просто альфа, не просто вынужденная партия — дракон пламенем из своей пасти у Юнги на сердце своё имя выжег, и пусть омега слезами его стереть оттуда пытается, он знает, что это — навсегда. Чонгук отогнал машину и вернулся. Тихо, крадучись, будто он вор в собственных владениях, обошёл сарай, сел на корточки через стену и притих. Зачем вернулся, не знает. Но сидит сейчас, слушает глухие рыдания и сам с трудом дышит. Между ними один бетон в пару сантиметров, а будто надо океан проплыть. Между ними контракт, традиции, партнёрство — а Чонгуку кажется, слово «между» — не про них. Скребётся о стену, вслушивается, с трудом свою рвущуюся к омеге сущность удерживает. Каждый всхлип Юнги у Чонгука внутри цунами из ненависти к себе, каждый его отчаянный скулёж в Чонгука битым стеклом врезается, глубокие раны оставляет. Всё порывается туда, к нему, к тому, кто своим приходом всю жизнь перевернул, к тому, кто его одним взглядом клеймил, очеловечил, но нельзя. Он понимает, что для него это табу, что не положено, сам себя успокоить пытается. Они с Юнги кинжалами намертво к друг другу прибиты. Попробовать хоть один вытащить, разъединить — потеря крови и смерть. Пусть этого никто не знает, пусть и не подозревают. Иначе для человечества Судный День настанет. Потому что очеловечивает Дьявола сидящий за стеной, рыдающий взахлёб маленький омега. Потерять его — потерять всё. И нет никого страшнее в мире, чем тот, кому нечего терять.