***
На второй день после переезда в особняк Чонгук предупреждает Юнги по телефону, что вечером к ним на ужин придут его родители. Юнги, который терпеть не может Тиена, вздох разочарования скрыть не может и шутит, что подсыпет омеге в ужин слабительное. Чонгук шутку не оценивает и грозится при возвращении домой Юнги отшлёпать. Повесив трубку, омега понуро плетётся давать распоряжения повару и прислуге, а потом час лежит в ванне, полчаса разговаривает по телефону с Тэхёном и не замечает, как быстро пролетает время и приходят гости. Ужин проходит относительно спокойно, чета Чон в очередной раз выражает Юнги соболезнования, хвалит нового повара Чонгука и переходит к диванчикам пить кофе. Юнги уходит на кухню, чтобы дать распоряжения насчёт десертов, оставляет семью Чон в гостиной. — Я поражаюсь тому, что ты так спокоен. Над нашим кланом сгустились тучи, а ты никаких действий не проводишь, даже не планируешь, — начинает Джихо. — Отец, какие я провожу действия, и, тем более, что планирую — мои дела. Я не обязан посвящать в них тебя, — спокойно отвечает ему Чонгук. — Ты сейчас окружён врагами, а ведёшь себя, как бессмертный, — Джихо приходится с силой сжимать зубы, чтобы говорить спокойно и не выпускать наружу бурлящую внутри ярость. — Я позабочусь о себе и о клане тоже, можешь не беспокоиться, — зло отвечает Чонгук и тянется к своему бокалу на столике. — Ты занимайся своими делами, отвечай за безопасность внутри клана, а с врагами извне я расквитаюсь. — Сынок, — Тиен кладёт руку на бедро сидящего рядом альфы. — Я в твоих способностях и силе не сомневаюсь, но мне кажется, в этот раз отец прав, тебе стоит быть более внимательным к своему окружению и не отвлекаться на Юнги. — Он-то тут причём? — мягко, стараясь не расстраивать папу, спрашивает Чон. — Ты влюблён в него, как бы это ни казалось мне диким и неправильным, но это очевидно. И мне кажется, что твоя влюблённость — это пелена, застилающая твои глаза. Ты что-то упускаешь из-за этих, — Тиен брезгливо морщит нос, — странных чувств к этому теперь уже нищему омеге. — Юнги мне не мешает концентрироваться на работе, — твёрдо отвечает Чонгук. — И он не нищий, он мой супруг, и моё состояние принадлежит ему. — Так я и думал, — Джихо подскакивает с места и начинает нервно ходить по комнате. — Мало мне было одного приёмыша на попечении, теперь ещё один нахлебник, небось и братца его под опеку возьмёшь? — чуть ли не брызжет слюной от злости альфа. — Что за благотворительность, Чон Чонгук? Тот, чей клан ты должен был уничтожить, как и его самого, сидит сейчас на троне рядом с тобой и, более того, управляет тобой, как марионеткой! — Во-первых, — Чонгук встаёт на ноги и медленно идёт к отцу. — Ещё раз назовёшь Хосока приёмышем, то до конца своей жизни будешь грызть сухой хлеб и запивать водой из канав. Во-вторых, клан Мин уничтожен, чего ты ещё хочешь? Чего ты так бесишься и всё пытаешься показать, что моя политика провальная? Позволь тебя разочаровать, у тебя не выйдет. Я глава клана Чон, и я им останусь. Тебе придётся сперва меня похоронить, и только потом ты вернёшь себе престол. Вот только я, скорее, похороню тебя раньше. — Клан Мин только что обрёл мощь, которой у него не было последние годы! — шипит в ответ Джихо и не реагирует на попытки Тиена заставить мужчин говорить тише, чтобы Юнги не услышал. А Юнги всё слышит. Он так и замер со стаканом воды в руках на пороге гостиной и не в силах даже сделать шаг. — Слабохарактерный, ни на что не способный Инсу кормит червей, а на престол взошёл тот, кто спит и видит твою голову у своих ног, тот, кто не будет церемониться с тобой или считаться с традициями. А что делаешь ты? Ты носишься с его братцем, кидаешь ему к ногам всё своё имущество, а главное, самого себя. Никогда не думал, что Чон Чонгук падёт из-за какой-то задницы. — Бери свой пиджак и пошёл вон из моего дома, — голосом, не терпящим возражений, заявляет Чонгук. — Пока ты не научишься уважать и считаться с моей политикой, чтобы я тебя не видел. В офисе тоже не появляйся. — Но Чонгук, — пытается вмешаться Тиен и умолкает, придавленный к дивану тяжёлым взглядом чёрных глаз. — Я разберусь с Ким Намджуном, можешь не сомневаться, и приглашу тебя на вечеринку в честь этого события. Твоё присутствие рядом мне только мешает, так что постой в стороне и просто понаблюдай, — кривит рот в улыбке Чонгук. — Не поверю, пока не увижу, — язвит Джихо и натягивает на себя пиджак. — Поверишь, когда получишь его голову на блюдечке, — усмехается Чонгук и резко поворачивается на звук разбившегося стекла. На пороге гостиной стоит почти что слившийся с белыми обоями побледневший Юнги. Джихо не может скрыть гадкую ухмылку и, пожелав сыну «доброй ночи», выходит с супругом за порог. — Подслушивать нехорошо, Сахарочек, — Чонгук тянет слова и медленно проходит к так и застывшему на пороге омеге. — Это всё? — тусклым голосом спрашивает омега. — Это всё, что ты мне скажешь? — делает шаг назад Юнги, но альфа вмиг сокращает расстояние, вновь стоит вплотную, нависает сверху, не даёт прохода. — Хочешь, я солгу тебе? Хочешь, скажу, что между кланами Чон и Мин будет мир да процветание? Я бы с радостью, вот только лгать тебе я не могу. Намджун или будет работать на меня, или умрёт. — Он мой брат, — дрожащими губами выпаливает омега. — А я твой муж, — словно приговор объявляет Чонгук. — Ты только что родному отцу угрожал смертью! Что ты за человек такой? Неужели ты способен убить собственного отца? — не веря, спрашивает его Юнги. — Пусть Намджун поступит умно, я вытащу оружие в последний момент. Это я тебе обещаю. А убить я могу любого, потому что у нас в клане предательство — самый большой грех, за него платят только смертью, и кровные узы тут не помогут, — спокойно отвечает альфа. — Ненавижу всё это, — треснуто говорит омега. — Ненавижу вашу жадность, эти деньги в крови, эти вечные разборки у кого больше территорий. Я хочу нормальной, спокойной жизни. Я будто вчера похоронил родителей, хоронить Намджуна или тебя у меня сил больше не хватит. — Прости, Сахарочек, но ты в клане и ты из клана. Прими уже это, — Чонгук притягивает омегу к себе за поясницу и касается губами его скул.***
Намджун с Чимином переехали в особняк на следующий день после похорон. Юнги, который был убит горем, особо на эту новость не среагировал, хотя в душе успокоился, что Тэ в огромном доме не один, но с другой стороны омегу коробила одна только мысль, что король в его отцовском особняке теперь Чимин. Поэтому Юнги сам даже в особняк старается не ездить, чаще вытаскивает оттуда Тэ. Видеть Чимина, руководящего кухней и делами дома вместо Сохёна, — невыносимо. Но сегодня Юнги должен поехать в особняк, потому что, по словам Намджуна, есть дело очень важное, и им надо поговорить. Мин сбрасывает Чонгуку смс-ку, что едет навестить брата и, взяв шофёра, отправляется туда, где последний раз был в день похорон. Намджун встречает омегу в гостиной. Юнги старается особо по сторонам не смотреть: каждая мелочь, декорации, картины — всё навевает воспоминания об ушедших, и от этого ужасно щиплется под веками, и приходится унять подкатывающую к горлу очередную истерику. Чимин коротко здоровается с омегой и уходит наверх, оставив двух братьев разговаривать. — Как ты? — Намджун приобнимает брата за плечи и всматривается в его лицо. — Нормально, — тусклым голосом отвечает омега. — Бывало и получше. Чимин ничего так обжился тут, — Юнги всё-таки осматривает комнату и замечает небольшие изменения на шкафчике со статуэтками Сохёна. — Не вредничай, — мягко говорит альфа. — Он мой омега, и этот дом принадлежит ему так же, как и тебе особняк Чонгука. — Чонгук мой муж! — взрывается Мин. — А кто тебе Чимин? Омега, с которым ты спишь? — Юнги, — зло говорит альфа. — Не переходи черту. Чимин мне почти как супруг. Я думал оформить наши отношения, но трагедия не позволила этому случиться. Закатывать свадьбу, когда мы только похоронили родителей, как минимум, неуважительно по отношению к ним, я уже не говорю об общественном порицании. — Мне плевать, — Юнги разминает шею. — Ты прав, чего это я бешусь. Мне серьёзно плевать на всё. Всё, что меня интересует, — это чтобы ты и Тэ были живы и здоровы. — Ты такой смешной, — улыбается альфа. — За нас можешь не беспокоиться, беспокойся за своего муженька, потому что его я убью своими руками, — резко меняет тон на режущий Намджун. — Прикольно, — горько усмехается омега. — Вчера я слышал то же самое от него про тебя. — Юнги, я не просто так тебя вызвал, — Намджун берёт бумаги со столика и снова подходит к омеге. — Это результаты экспертизы, которые я потребовал у своих источников в полиции. Авария наших родителей не случайность. — О чём ты говоришь? — пытается собрать вмиг разбежавшиеся по сторонам мысли омега. — Это была авария. — У отцовской машины были подрезаны тормоза. Вручную, — медленно выговаривает альфа, и у Юнги перед глазами темнеет. Он отшатывается в сторону, пытается поймать руками воздух, за что-то зацепиться. Намджун подлетает за секунду до падения, хватает омегу и переносит на диван. Юнги приходит в себя через пару секунд, смотрит на нависающую над ним огромную люстру в стиле барокко и всё пытается переварить последнюю информацию, так жестоко вылитую на него братом. А вокруг давящая дьявольская тишина. Как бы ни хотелось расслышать Намджуна, тут без вариантов. Он «наградил» Юнги этой реальностью, запихал её в омегу и крест-накрест зашил сверху раны, эту новость уже не вытащить, не стереть, не забыть. Юнги вдруг вновь вспоминает слова Чонгука — «ты из клана, ты в клане». Он ведь прав. Для таких, как он, смерть явление обыденное, насильственная — вообще на раз-два. Дожить спокойно свой век, умереть от старости или болезни тут не вариант. Тут счастье на чужих костях строится и чужой кровью удобряется — цена за него слишком высока. И Юнги всё прекрасно понимает, принимает и даже груз, взваленный на его плечи, будет с трудом, но таскать. Но в груди всё равно свербит, всё равно будто на открытую кровоточащую рану соль насыпали, тут то ли завыть, то ли вскрыться. Потому что осознавать это слишком тяжело. Знать, что жизнерадостного, любящего каждый новый день Сохёна так вероломно лишили жизни, отправили на тот свет за грехи или деяния мужа, не спросили его мнения и его желаний. Тяжело осознавать, что Инсу, который только «удачно» распределил Юнги, выдохнул, обрёл покой, а тут подрезанные тормоза и мозги по асфальту. А Юнги с этим жить, им всем с этим жить. На миг кажется, что это только начало, что это первое домино, упавшее лицом вниз, за ним весь эффект себя покажет, все полягут. Юнги бьёт такой крупной дрожью, что Намджуну приходится долго и сильно трясти его за плечи, лишь бы попробовать привести в себя. Юнги всё ещё не здесь, не в этой реальности. Юнги там, за чертой, где со стороны видит, как чья-то рука так же спокойно лишает жизни его альфу, его не родившегося ребёнка, Тэхёна и всех дорогих ему людей. Смерть за ними по пятам ходит, ничем себя не выдаёт, только нависает сверху по ночам, всё шепчет, что ещё один день прожит, может, завтра последний. Страшно. Не за себя, а за тех, кого полюбил, и тех, кого полюбит ещё. Он подскакивает на диване, садится и шумно и часто дышит. Отпивает с переданного Намджуном стакана воды и смотрит на брата таким треснутым, сломленным взглядом, что альфе не по себе. — Но кто? — с трудом отлепляет язык от нёба. — Кто мог пойти на такое подлое убийство? Намджун молчит. Смотрит так долго и пронзительно, будто Юнги сканирует, ничего не говорит. Будто ответ на дне зрачков омеги лежит. Его там не было, но после намджуновского молчания появилось — мигает красной неоновой вывеской, и Юнги задыхается. Отмахивается от чудовищной мысли, с шумом воздух втягивает и снова на брата смотрит. — Этого не может быть, — шепчет вмиг пересохшими губами. — Это не он. Это точно не он, — а во рту солено: то ли кровь, отравленная молчанием Намджуна, вмиг солёной стала, то ли это слёзы. — Ну, а кто ещё? — устало говорит альфа. — Кто больше всех мечтал об этом и даже не скрывал своих намерений. Я всё время думаю, я рассмотрел все варианты — это Чонгук. — Нет! — вскрикивает Юнги и встаёт на ноги. — Нет! Нет! Нет! — мечется, как полоумный, по гостиной. — Это не Чонгук. Только не он. Он любит меня, он бы такую пытку мне не выбрал, — почти воет, подлетает к брату, хватает его за воротник рубашки и начинает трясти. — В глаза мне смотри! Не лги мне! Докажи! Это не он, ты не можешь этого доказать! Это не он. — Если тебе легче пребывать в забвении, продолжай, выбирай то, что удобно, — Намджун пальцами обхватывает руки омеги и отстраняет его от себя. — Но учти, я не ты, я кровь своих родителей на земле не оставлю, — с презрением говорит альфа. — У меня нет доказательств, но у меня есть чутьё, а доказательства придут позже. В любом случае, я со своим врагом не сплю и в вечной любви ему не клянусь. Тут только один такой. — У отца было много врагов, а Чонгук был его партнёром, — пытается зацепиться хоть за что-то Мин. — У отца был единственный враг — Чон Чонгук. Клан «змей» пришёл к нам с миром. Ты не знаешь, но мы с ними договорились о нейтралитете, и ты можешь проверить это всё в кабинете отца. Им смерть Инсу не нужна была, наоборот — он принёс присягу и был бы отличной пешкой в игре Ким Сокджина! А Чонгук про это узнал, — вздыхает Намджун. — Видать, произошла утечка. Никто не мог подстроить настолько циничную смерть, кроме Чонгука! У него в этом большой опыт — он своего бывшего на машине с обрыва спустил, а ты продолжай его защищать до того момента, пока он тебе лезвие к горлу не приставит, только не обижайся тогда, ведь я могу не успеть. — Я не верю тебе, — Юнги мажет расфокусированным взглядом по сторонам, сам себя обнимает. — Ты не хочешь мне верить, — горько усмехается Намджун. — Я следующий в его списке, а следом идёшь ты. Я, в отличии от тебя, сидеть и ждать не буду, поэтому будь добр и сделай выбор: если ты с ним, то отныне не появляйся у меня, потому что я буду расценивать тебя как врага. Мало ли что ты унесёшь отсюда и как будешь мешать моим планам. — Ты совсем ахуел? — восклицает Юнги. — Это мой дом! Ты и Тэхён — моя семья! Ты не имеешь права заставлять меня выбирать. — Имею, — спокойно отвечает Намджун. — Я отвечаю за безопасность всего клана и за безопасность Тэхёна. Из-за того, что ты ведёшь себя как сучка во время течки, я никого риску подвергать не буду, — он ловит замахнувшуюся на него руку и больно заламывает. — Повзрослей уже, вылезай из своего розового замка. Ты самый сильный, дерзкий омега из всех, кого я знаю. Был. Сейчас ты собачка Чонгука, смотрящая ему в рот. Омерзительно. — Он… он не мог так со мной поступить, — у Юнги челюсть судорогой сводит от напряжения. — Я слышал… он говорил что-то по телефону, но он обещал… — Юнги, — Намджун делает шаг к парню и обнимает его, не чтобы теплом поделиться, а скорее чтобы тот не рухнул на пол внезапным осознанием. — Я люблю тебя, очень сильно люблю. Я и Тэхёна люблю. Всё, что свалилось на меня за последние дни, словами не описать, но даже во всём этом ты и Тэ приоритет. Прошу тебя, облегчи мне груз, помоги, уйди из клана Чон сам. Не заставляй меня воевать против родного брата. Мне ещё с Тэхёном разбираться. Угораздило же вас обоих. Ладно ты не по своей воле попал к этому монстру, но Тэ сам выбрал чудовище, и этот малыш не понимает, чем закончится для него этот выбор. — Мне надо уйти, надо… — Юнги обхватывает руками раскалывающуюся голову, бьёт кулаками по своим вискам лишь бы унять эту пульсацию. — Я не хочу отпускать тебя в таком состоянии, — Намджун вновь протягивает к нему руку и просит у подошедшего Чимина воды. Он обнимает дрожащего в его руках омегу, гладит по волосам, просит успокоиться. — Прости меня, я не должен был так на тебя всё это выливать, — сокрушается Намджун. — Не должен был. Иногда я забываю, что ты омега, несмотря на то, что пытаешься казаться сильным и смелым, ты маленький, хрупкий омега. Прости. Юнги выбирается из объятий и всё пытается сказать что-то ещё брату, но сил больше нет. Он с трудом доходит до двери и, закрыв её за собой, прислоняется к ней спиной. Сползает вниз на корточки и, положив лицо на колени, уговаривает себя снова встать на ноги. Каждая попытка заканчивается фиаско, и омега оседает обратно, прибитый чонгуковским «надо убирать их незаметно, возможно, даже без явного нападения». Эта фраза, как строка-молния, проносится в голове, крутится, крутится, крутится, и Юнги, обхватив голову руками, кричит. Пытается стереть её, не видеть, не слышать, как она произнесена его альфой, не думать. Остаться в сегодняшнем утре, где после ночи любви Чонгук долго ласкал его и не хотел идти на работу. Хочется умереть в этом утре. Не жить дальше, чтобы не дойти до этого момента, чтобы не пришлось вот так вот сидеть на пороге особняка родителей не в силах собрать воедино разбросанные по периметру двора свои окровавленные внутренности. И снова это предложение, только теперь рядом с ним мигает ещё и «я не сделаю тебе больно». Куда больнее? Что он за чудовище такое, если убийство родителей Юнги — это не больно? Хотя что ждать от того, кто собственному отцу смерть обещает. Что вообще ждать от Чон Чонгука? И Юнги понимает, что ничего. Он не знает. Он, как ошалелый, лихорадочно смотрит по сторонам, пихает в рот кулак и кусает, лишь бы не дать повторной истерике вырваться наружу. Надо встать, надо поднять эту непосильную ношу и пойти к нему, встать перед ним и задать вопрос, глаза в глаза, и пусть ответ Юнги испепелит, пусть каждое слово — иглы под ногти. Юнги должен. Юнги может быть кем угодно: непослушным, высокомерным, сучкой, дрянью, но только не тем, кто будет с убийцей его родителей. Он подаёт руку подбежавшему шофёру и, опираясь о него, волочит своё разодранное очередным горем тело к мерседесу. Садится на заднее сиденье, прижимает ладонь к груди, прислушивается — Юнги уверен, если снять сейчас кардиограмму — там будет одна сплошная. Юнги не может. Он понимает, что если сейчас поедет к Чонгуку, то и слова сказать ему не сможет. Он приказывает шофёру заворачивать домой и решает дождаться альфу там. Как назло, под вечер Чонгук присылает смс о внезапных и очень важных делах, предупреждает, что дома появится через день и оставляет Юнги один на один с грызущими его изнутри мыслями. Омега несколько раз порывается сорваться к Чонгуку и поговорить, потому что рой этих мыслей в голове не даёт расслабиться, заняться обычными делами или хотя бы уснуть. Юнги понимает, что даже если сейчас поедет к Чонгуку, поговорить они не смогут, учитывая, что альфа загружен, да и вообще вполне возможно, что его нет в офисе. Мин просит у прислуги снотворного из аптечки внизу и, приняв его, пытается уснуть. Утро встречает омегу жуткой головной болью и вновь обрушившейся стоило только продрать глаза горькой реальностью. Юнги бы встать, одеться и поехать в университет, попробовать хоть как-то отвлечься, но его сил хватает только на то, чтобы снова свернуться калачиком в постели и уставиться невидящим взглядом в стену напротив. Юнги боится задавать вопрос, потому что уверен, что ответ на него его подкосит, уверен, что не справится с ним, но жить вот так, обманывая себя и оттягивая момент, тоже не выйдет. Он и так эти последние часы прожил как в бреду. Чонгук приходит вечером следующего дня. Чонгук находит Юнги бледным, исхудавшим, сидящим на диване гостиной и не реагирующим ни на что. Точнее, не реагирующим на альфу. Чонгук привык, что Юнги встречает его, как минимум, с улыбкой, как максимум, долгим и сладким поцелуем прямо на пороге. Альфа стягивает с себя пиджак, отбрасывает его на кресло, подходит к омеге, опускается на ковёр перед ним и кладёт голову на его колени. Вот только Юнги, как у них это принято, пальцами в его волосы не зарывается, вообще не двигается, сидит статуей и продолжает смотреть на столик позади альфы. — В чём дело, Сахарочек? — обеспокоено спрашивает Чон и смотрит на омегу снизу вверх. — Мне нужно задать тебе один вопрос, — треснуто говорит Мин. — Мне нужно, чтобы ты ответил честно. Альфа поднимается на ноги и идёт к бару. Что бы ни собирался спросить Юнги, Чонгук уже знает, без виски тут не обойтись. — Задавай, — Чонгук откручивает крышку на бутылке и, плеснув на дно бокала немного янтарной жидкости, идёт обратно к омеге. — Смерть моих родителей была не несчастным случаем, — говорит Мин и с трудом сдерживает рвущиеся наружу рыдания. — Я знаю. — Что ещё ты знаешь? — Юнги поднимает глаза на лицо стоящего напротив альфы. — Знаю, что не хотел, чтобы ты узнал про это, но вижу, твой братец постарался, — кривит рот Чонгук. — Это ты? — Юнги всматривается в любимые глаза и всё ищет там ответа из трёх букв. — Это ты сделал? Чонгук выдерживает паузу. Юнги думает, что это конец, что красноречивее молчания в этот момент ничего быть не может. Чонгук же думает, где и как он проебался, что его омега в нём сомневается. — Нет, — отвечает зло альфа. За секунду мрачнеет, даже бокал откладывает в сторону, так и не сделав и глотка. — Я не успел. — Не успел? — смеётся омега с нотками истерики в голосе. — Не успел. Я бы убрал твоего отца, потому что за этим и прилетел. Я бы убрал всех альф вашего рода за нарушение договорённости, за попятную, за пропажу части товара, но я не успел, кто-то сделал это раньше, — говорит спокойно, будто список продуктов перед походом в магазин зачитывает. — Ты… — Юнги встаёт на ноги, потому что нависающий сверху Чонгук одним своим видом парализует язык. — Как ты можешь так спокойно говорить такое? Всех альф моего рода? Моего отца, моего брата? Ты обещал мне, ты говорил, что не сделаешь мне больно! — Юнги срывается на крик. — Я ничего тебе не обещал, — взрывается Чонгук. — Я никогда своих намерений и не скрывал. Я не лгал тебе. Не смей обвинять меня в этом! Я не убивал твоих родителей. — Как мне тебе верить? — прикрывает ладонями лицо. — Как заставить себя тебе поверить, когда ты и сейчас не отрицаешь, что собирался это сделать, когда я слышал твой разговор по телефону с кем-то, когда ты планируешь убить моего брата. Как мне тебе верить? — восклицает ему в лицо омега. — Тебе придётся поверить, — Чонгук вновь наступает, смотрит разъярённо прямо в глаза. — Ты мой супруг, ты всегда должен мне верить и быть на моей стороне. — Даже если ты пойдёшь убивать Намджуна? Даже если это именно ты убил моих родителей? — с ужасом в голосе спрашивает омега. — Даже в таком случае, — безапелляционно заявляет альфа. — Ты чудовище, — у Юнги дрожит челюсть и приходится прикрыть рот руками, чтобы успокоиться. — Ты монстр, и ты так же хладнокровно убьёшь и меня, если я не буду соответствовать твоим пожеланиям, если не буду слушаться и делать то, чего ты хочешь. Как я могу с тобой жить? Как я вообще жил с тобой! Мой отец подписал себе приговор нашей свадьбой. Он думал, что связь с вами обезопасит его и клан, а в результате они оба погибли, — Юнги, шатаясь, доходит до дивана и падает на него. Стоять на ногах не получается. — Твой отец был взрослым человеком и то, что он не смог защитить себя и свою семью, его ошибка. Я хотел от него подчинения, и он был на верном пути, а потом оказалось, что работает на два фронта. Уверен, твой брат идёт по его же следам. Поэтому не на меня обижаться надо, а на тупость своего отца, — тянется снова за бокалом альфа. — Не смей, — Мин подскакивает с дивана и подлетает к нему. — Не смей говорить так об умершем. Ты не уважаешь свою семью, грозишь смертью собственному отцу, чему я удивляюсь? Чего я жду от такого, как ты? — Не разыгрывай драму, прошу, — раздражённо говорит Чонгук. — Я понимаю, ты пережил трагедию, у тебя нервы расшатались, но ты прекрасно знал с самого начала, с кем связываешь свою жизнь. Ты хотел богатства и славы, ты их получил, к чему эти сантименты сейчас? — Знаешь, что я получил? Я получил мужа с кровью моей семьи на руках. Я тебе поверил, я тебя пустил глубоко внутрь, но ты… всё, что тебя интересует — это твой долбанный клан и власть! — ещё немного, и у Юнги прорвёт все клапаны. Обида бурлит в самом горле, хочется его разодрать, кричать, рыдать в голос, попробовать от неё избавиться, выпустить её наружу, но нельзя. Не перед Чонгуком. — Это и твой клан! — Чонгук с трудом удерживает разрывающую его ярость. — Ты Чон Юнги из клана Чон, моя кровь, моя плоть. Не смей отделять себя от меня! — Я Мин Юнги, — шипит омега. — Мин Юнги! Ты можешь уничтожить весь мой род, но я всё равно останусь Мин Юнги, и я не позволю тебе тронуть Намджуна. — А что ты сделаешь? — Чонгук хватает омегу за горло и притягивает к себе. — Скажи мне, как ты меня остановишь? — Я не знаю, — хрипит Юнги и глотает душащий его ком сплошь из боли и обиды. — Я не знаю. — Об этом и речь, — Чонгук расслабляет пальцы и легонько касается губами побледневших губ. — Будем жить, как и жили. Ты король этого города, им и останешься. Мы просто забудем этот разговор. Ты будешь рядом со мной и делить со мной мои победы и поражения. А я взамен одарю тебя всем, что ты хочешь. — Как пустое место, как красивая мебель в углу твоего особняка. Что это за отношения, если моё слово для тебя — пустой звон, если ты ради меня не можешь помиловать мою семью, — безжизненным голосом говорит омега. — Процветание клана Чон — самое главное, что есть в моей жизни. Прости, Сахарочек, но ты пока слишком мал и глуп, чтобы понимать тяжесть этого бремени и масштаб жертв, которые требуются, чтобы клан Чон был всегда на вершине, — усмехается альфа. — Ты не любишь меня, — скорее себе, чем ему шепчет Юнги. — Ты совсем не любишь меня. Тебе даже отвечать не надо. Не говори мне это долбанное «нет», я и так это знаю, потому что когда любишь, больно своему любимому не делаешь. Чонгук молчит, хмурит брови на переносице, взгляда с лица напротив не убирает, но продолжает молчать, потому что Юнги прав, наверное. Что бы в Чонгуке к Юнги ни было, он бы убил чету Мин, он даже распланировал как. И он точно убьёт Ким Намджуна. Значит, это не любовь. Это что-то другое, что именно — Чонгук сам не знает. — Всё понятно, — Юнги тяжелым грузом опускается на диван. — Это было ожидаемо. Я к этому был готов, — говорит еле слышно, сам себя убеждает. — Сходи по магазинам, купи себе что-нибудь для поднятия настроения, — Чонгук тянется за пиджаком. — Не разыгрывай мелодраму, прошу. Этот брак больше выгоден тебе, чем мне, особенно учитывая последние обстоятельства. Так что будь умничкой и чтобы до завтра вернул мне моего сахарочка. Сегодня оставаться здесь у меня нет желания. — Я уйду от тебя, — еле слышно говорит омега и смотрит на свои руки, не поднимает голову. — Ты всегда выбираешь свой клан и свою семью, а я выбираю свою. Чонгук разминает шею, подходит к омеге, кладёт руки на спинку дивана по обе стороны от него и, нагнувшись к его лицу, медленно, с паузами через каждое слово говорит: — Я тебе не советую. Если ты пойдёшь к своему брату, я буду расценивать это как предательство. Я очень надеюсь, что ты взрослый мальчик и глупостей делать не будешь. Если ты выйдешь за эту дверь, обратно ты не вернёшься. Обещаю. Чонгук оставляет короткий поцелуй на лбу омеги и идёт к выходу.***
Х: Ты ведь скажешь мне, если тебя будут обижать? Скажешь, если будут проблемы? Малыш: Скажу. Х: Я очень хочу быть рядом. И я буду. А пока не грызи себя сильно, дели свою боль от утраты со мной. Я и сейчас рядом. За последнюю неделю это весь разговор Хосока с Тэхёном. Альфа разрывается от желания побольше с ним общаться, в идеале вообще бы поехать к нему, но он связан по рукам и ногам, особенно учитывая, что сейчас в особняке правит всем Намджун. Вчера Хосок не сдержался и всё-таки позвонил Тэхёну. Разговор был коротким, но омега обещал сегодня позвонить сам, и уже почти полночь, но от Тэхёна ни слуху ни духу. Хосок набирает его сам и, услышав голос оператора, который объявляет о том, что телефон абонента выключен, сразу срывается к Чонгуку. Дурное предчувствие заселяется внутри, расползается гремучей змеёй под грудиной, и Хосоку приходится спустить оба окна, лишь бы унять приступ непонятно откуда взявшейся паники. Друга Хосок находит в клубе в полном одиночестве и вертящим в руке уже чёрт знает какой бокал. — Признаюсь, я удивился, узнав, что ты не в особняке в такое время, — Хосок проходит к креслу и, попросив себе коньяк, опускается в него. — Я был там, но уехал, — бесцветным голосом отвечает Чон. — Я пришёл поговорить, — переходит сразу к делу Хосок. — Почему все решили поговорить именно сегодня, — огрызается Чонгук, но Хосок отступать не намерен. — Я не знаю, кто уже успел попить твоей крови, но для меня это важно, поэтому, будь добр, выслушай и помоги мне. — Говори, добей моё настроение, — Чонгук тянется к бутылке и доливает себе виски. — Хочу поговорить о Тэхёне, — Хосок видит, как мрачнеет Чонгук, но продолжает. — В особняке что-то происходит. Я не могу выяснить, и я устал от этой вечной паранойи, что с ним что-то не так. Я хочу его забрать. Хочу закончить эту пытку. — Зачем? — Чонгук залпом допивает виски и морщится. — В смысле… — теряется Хосок. — Зачем ты хочешь его забрать, почему у тебя паранойя? — смеряет друга пронзительным взглядом альфа. — Затем, что я люблю его, — на одном дыхании отвечает Хосок. Чонгук кривит рот в улыбке, долго и пристально смотрит на друга, а потом спрашивает: — Как ты это понял? С чего ты взял, что это любовь? — Я в этом уверен, — твёрдо говорит Хосок. — Его безопасность, благополучие — моя основная цель. Я хочу с ним жить, хочу от него детей. Да я думаю только о нём, — восклицает альфа. — Конечно же, после дел клана, — исправляется моментально. — И ты не хочешь делать ему больно? — приподняв бровь, спрашивает Чонгук. — Конечно! — Если я прикажу тебе убить Юнги, зная, что это сделает очень больно твоему омеге, ты всё равно убьёшь Юнги, — Чонгук выставляет руку вперёд, запрещая Хосоку перебивать. — Заметь, я не задаю тебе вопрос, я это утверждаю. — Я всё равно убью Юнги, — выговаривает Хосок и опускает голову. — Так о какой любви мы сейчас говорим? — добивает Чонгук. — Чонгук, позволь мне, разреши забрать его оттуда. Я уверен, что с Тэхёном что-то случилось… — Заткнись, — цедит сквозь зубы Чон. — Больше и слышать ничего не хочу об омегах клана Мин. Не сегодня. Закажи ещё бутылку виски, сегодня мы ночуем здесь.***
Юнги так и сидит на диване в гостиной почти что до рассвета. Перебирает в голове их последний разговор с Чонгуком, в сотый раз перематывает плёнку, вникает в каждое слово, анализирует. Отчаянно ищет зацепку, проскользнувшую сквозь режущие на куски предложения надежду, не находит. Чонгуковская нелюбовь нависла над ним, как дамоклов меч, с самого дня свадьбы, сегодня удерживающие этот меч на стене петли сорвались, и острое лезвие отрубило голову надежде и вере. Эта нелюбовь просачивается под броню, разъедает её, как кислота, и вот уже под плотью, крошит кости, ползёт вверх. У Юнги внутри её противоположность живёт, недавно заселилась, он сразу её узнал, принял, заботой окружил, растил и лелеял в себе, думал такая же и в другом прорастает. Оказалось, что в Чонгуке тернистая роща, чёрные кусты с острыми шипами, сегодня он его прямо в них швырнул, позволил им разодрать нежную кожу, понаблюдал за стекающими по веткам струйками крови, наслушался полного боли воя. Вошедшая в гостиную прислуга спрашивает, нужно ли Юнги что-нибудь, он отрицательно качает головой, а сам себе горько усмехается. Нужно. Протянутая рука, три слова, пальцы в своих волосах, выполняемые обещания и биение того самого сердца прямо под ухом, как и было всегда в это время суток. Юнги ему своё доверие, а взамен кинжалом в грудь. Нанизал Чонгук его сердце на свою трость, вертит в руке, усмехается, ещё и удивляется, чего Юнги хочет. Почему не доволен. Юнги нарушил свои устои, пошёл против своих планов — влюбляться в него нельзя было, влюбляться в него — себя потерять, невесть во что превратиться. Сидит прибитый к дорогой мебели теперь, дышит через раз, пустым взглядом по сторонам мажет, что не вдох, так осколочные взрывы внутри, что не выдох — уходящая по грамму жизнь. Чонгук поставщик боли, она у него разных сортов, на любой вкус, кому-то он головы отсекает, а кого-то, как Юнги, одними словами живьём закапывает. Оставляет в узком гробу биться, до костей пальцы о покрытие раздирать и внутрь кричать, истошно вопить без шанса быть услышанным. Смотришь снаружи: обычный, такой же, вроде, бледный немного, а внутри он уже разлагается, сам этим смрадным запахом дышит, червей сомнения и обиды подкармливает. Юнги бы встать сейчас, привести себя в чувства, вспомнить, кем он был и каким. Когда он момент проебал, когда вот так в эту пропасть сам нырнул, позволил цепями мнимой симпатии себя обмотать, валяется на обочине чонгуковской жизни, барахтается, как рыба в сетке, и подойти к нему некому и помощи ждать не от кого. А Чонгук сидит небось где-то у себя сейчас, смеётся над глупостью омеги, издевается. Юнги поселил в себе этого монстра, разрешил его воли лишить, бесхребетным сделать, а сейчас подобие жизни изображает, вспоминает себя прошлого, из дальних, пыльных уголков достать пытается. Только так выживать можно, только так себя от себя спасать можно. С трудом старую маску на лицо натягивает, обещает, что трещины замажет, отполирует позже, пока хотя бы на ноги встать и ровно двенадцать шагов до двери сделать. Его личный потрошитель дорогой коньяк где-то попивает, а Юнги своей кровью давится, дрожащую руку протягивает и тонкими пальцами массивную ручку двери обхватывает. «Если ты выйдешь за эту дверь, обратно ты не вернёшься» — бьёт набатом по вискам, и Юнги слышит в себе вой той, кого сам заселял и обхаживал. Приказывает ей заткнуться, грозится голыми руками её оттуда достать, четвертовать. Приваливается к двери, изрешеченный его словами, с кинжалом его нелюбви в груди, окутанный его запахом, заклейменный его нелюбовью, и поворачивает ручку, толкает плечом дверь и делает шаг. Впервые в жизни Юнги хочется лечь и умереть, прямо здесь на пороге, потому что делать «правильный» выбор оказалось похуже любой пытки.