***
Хосок крадучись подходит к кровати, на которой безмятежным сном спит Тэхён, и аккуратно кладёт переданную прислугой Минов Тату рядом с омегой на постель. По-хорошему надо бы развернуться и выйти прочь из комнаты, пока омега не проснулся, но Хосок не знает, что такое «надо». Он наклоняется к парню, всматривается в уже ставшие родными черты лица и ловит его дыханье. «Я в тюрьме», — без остановки повторял Тэхён сегодня утром, стоило альфе забежать домой на пару минут. Хосок и не отрицал, он собрал нужное оружие, сменил одежду, метался по дому в поисках ключей, а за ним без остановки эхом это «я в тюрьме» и прошибающий затылок взгляд, полный обиды. Альфа ушёл тогда, громко хлопнув дверью и ничего не ответив, только наказал охране быть внимательнее, всё-таки его омега брат Мин Юнги, вряд ли далеко от него по характеру ушёл. — В тюрьме, но в безопасности, — шепчет Хосок. — Ты — смысл всего, а смысл терять нельзя. Жаль, что ты пока этого не понимаешь. Альфа оставляет невесомый поцелуй на лбу парня, а потом осторожно, стараясь не шуметь, выходит из комнаты. Как только дверь за Хосоком закрывается, Тэхён открывает глаза и притягивает к себе Тату. — Всё я прекрасно понимаю, — бурчит под нос омега и, прижав игрушку, вновь засыпает.***
— Я один из главных людей клана, а о предстоящей войне узнаю через кого-то, — Джихо расслабляет галстук на шее и продолжает нервными шагами мерять кабинет сына. Хосок, скрестив ноги на журнальном столике, сидит на диване и медленно пьёт свой утренний кофе. Чонгук сидит за своим столом и, откинувшись в кресле, смотрит на видимую только ему точку в стене. — Что ты замышляешь? Что планируешь? Почему я ничего не знаю? — Джихо подходит к столу сына и, опираясь на ладони, старается смотреть тому в глаза, только Чонгук ничего не видит, все мысли альфы сейчас в коридоре Хосока. — Хосок, — обращается он к другу, игнорируя чуть ли не брызжущего слюной от ярости отца. — У тебя коридоры чистые? Никто больше там не заводился? — Отличное средство приобрёл, — усмехается Хосок, сразу поняв о чём речь. — Расставил по всем углам, коридоры чистые, притом настолько, что скучно даже. Никто не матерится, не ругается, пончиков не просит. — Я с тобой говорю! — бьёт ладонью по столу старший Чон, отрывая сына от представлений того, как он скупает Юнги целую кондитерскую. Хосок точно путает, Юнги не любит пончики, он любит заварные пирожные и только из одной конкретной кондитерской в центре. — Прояви к отцу уважение, в конце концов! — На то они и планы, — Чонгук резко подаётся вперёд через стол и хватает отца за галстук, подтаскивает ближе. — Что я их скрываю от всех, мало ли, что за крысы завелись, — мрачно усмехается альфа и наматывает дорогую ткань на руку. — Пока всех не выловлю, ничего анонсировать не буду, — Джихо от нехватки воздуха краснеет, цепляется пальцами за руку сына, и Чонгук резко его отпускает. — Что ты хочешь сказать? — откашливается и одёргивает полы пиджака Джихо. — Всё, что я хотел сказать, я сказал, — Чонгук откидывается обратно на спинку кресла. Джихо продолжает что-то говорить, возмущаться, пытается что-то доказать, но Чонгук опять выставил блок, информацию извне не воспринимает, запирается в своём вакууме, где есть только он и сладкий, как сахар, омега. Чонгуку бы забыть, зашить эти раны, стереть оставленные им следы, дойти уже до той цели, которую он поставил, подписывая те злополучные бумаги, вот только разум альфу подводит. Он вопит, скулит, воет, обвиняет Чонгука, что тот единственную причину чувствовать себя живым в своей гордыне спалил, принёс в жертву планам и аппетиту. И разум ему мстит. Вместо того, чтобы образ омеги с каждым новым днём мутнел и понемногу сходил на нет, разум играет с Чонгуком в странную игру — он вспоминает каждую минуту каждого дня Юнги, его улыбку, голос, взгляды, даже прикосновения, выжженные на всей поверхности тела альфы. Вспоминает, заставляет запоминать, нарочно весь день перед глазами держит, не даёт даже мысли допустить, что Мин Юнги можно забыть. Чонгук уже уверен, что нельзя. Пока внутри сквозняки, которые своим воем напоминают о пустоте, — Чонгуку Юнги не забыть. Юнги ведь не просто ушёл из жизни альфы, он прихватил с собой и его сердце, о котором Чон узнал только с появлением омеги. Как бы Чонгук ни скучал, им вместе не быть. Чонгуку нельзя иметь слабость, нельзя быть зависимым от кого-то, нельзя делать своим королём живого человека и сажать его на престол рядом. Главе клана нельзя любить кого-то настолько, что он готов отдать свою жизнь взамен, всё своё состояние, всё имущество. Это нонсенс. Такому не бывать. Не с Чонгуком. Это удел лузеров и тех, кто ничего добиваться дальше не желает. Именно поэтому Юнги больше не в клане Чон, их ничто не связывает, и альфа его забудет. Точно. Но сегодня план вновь провальный, потому что стоило поднять голову с подушки, как омега уже перед глазами, его запах витает в доме, а в ушах всё ещё стоит его звонкий смех. Не сегодня. — Это уже не лезет ни в какие рамки, — вырывает Чонгука от мыслей об Юнги голос Джихо, который теперь выговаривает Хосоку. — Ты — правая рука и помощник моего сына, ты должен ему указывать на ошибки, должен вести его в правильном направлении. А ты? — восклицает мужчина. — Только и знаешь, что бегать за ним, как собачка, и тоже возомнил, что бессмертный. — Так и есть, я его пёс, — пожимает плечами Хосок и продолжает, развалившись на диване, смотреть на старшего. — Я всегда выполняю его указы, потому что до этого дня Дракон ошибок не допускал, я ему доверяю и вам советую уже начать. — Да как ты смеешь, щенок! — взрывается старший. — Тебе пора уже пойти и заняться делами, отец, — перебивает его Чонгук. — Сам выйдешь или помочь? — Я ведь о тебе думаю, — уже спокойно говорит мужчина, игнорирует последнюю фразу сына. — Переживаю, что твоя излишняя вспыльчивость и самоуверенность тебя сгубят. Надеюсь, ты уже поумнеешь и перестанешь так открыто нападать на китайцев, — тяжело вздыхает Джихо и, не попрощавшись, идёт к двери. — Кажется, очень скоро мой папа овдовеет, — обращается Чонгук к Хосоку, стоит Джихо скрыться в коридоре. — Не думаю, что Тиен будет сильно страдать, — усмехается Хосок и тянется за чашкой.***
— Сколько вы ещё тянуть будете? — вспыхивает на собеседника на том конце трубки Джихо. — Почти месяц, как решено убрать Чон Хосока, а вы даже не пытались. Больше тянуть нельзя, сейчас самое правильное время, потому что иначе мы не успеем, и война всё-таки начнётся. Чонгук к ней тщательно готовится. Уберите Хосока как можно быстрее. Это подорвёт весь пыл моего идиота сына, вы нанесёте последний удар, а я буду с удовольствием развивать клан, подчиняясь вам.***
Юнги опять плохо. Он не знает, каким образом у него так обострился нюх, но, сидя на диване в гостиной, он чётко чувствует запах тушёных на кухне овощей. Омега сегодня из дома не выходил, он час как листает каталоги модной одежды и периодически перебрасывается парой слов с играющим на телефоне в игру Чимином. Поняв, что с очередным позывом желудка ему не справиться, Мин прикладывает ладонь ко рту и бежит в туалет. Чимин провожает его хмурым взглядом, а потом, отложив телефон, идёт следом. — Ты в порядке? — стучит в дверь Пак и слышит не очень приятные звуки, доносящиеся изнутри. — Я переел за завтраком, — доносится из ванной через пару минут. — Не надо было есть и третий тост с сыром. — Переел, конечно, за идиота меня принимаешь, — бурчит про себя Пак. — Я сделаю тебе воды с лимоном, — уже в слух говорит он и идёт на кухню. Больше тянуть нельзя. Юнги опирается руками о раковину и всматривается в своё отражение. Первый раз он подумал, что отравился, во второй, что переел, но разов уже по несколько в день, и всё тяжелее эту вечную тошноту переносить. А вообще, судя по признакам и симптомам, Юнги уже подозревает, чем именно и в каких условиях он отравился, только жаль, что это не отравление. Омега даже мысли такой допускать не хочет, но тест, который куплен ещё два дня назад, всё-таки завтра утром сделает. Так продолжаться не может. — Не хочешь выйти, развеяться? — Юнги отпивает воды из любезно переданного ему Чимином стакана. — Куда? — В клуб, например. Юнги это очень надо. Он не знает, что утром покажет тест, но должен быть готов ко всему. Неведение сейчас лучшее счастье, он проведёт эту ночь с вкусными коктейлями, отличной компанией и музыкой. Юнги хочет притвориться счастливым, беззаботным, не хочет думать о том, что, возможно, он носит ребёнка того, кто буквально вышвырнул его за порог своего дома и смешал с грязью. Того, от чьего клейма он может избавиться, сняв с себя свою кожу, но вот из сердца, которое он обвил ядовитым плющом, его не вырвать. Завтра уже всё может поменяться, встать с ног на голову, но сегодня, сейчас омега хоть немного свою жизнь контролирует, и погулять кажется лучшим решением. — Надо Намджуну сказать, — задумавшись, отвечает Чимин. — Не надо, — заговорщически подмигивает ему Мин. — Я хочу в Stigma, а брат нас туда не пустит. — Мы можем пойти в любое другое место, — не понимает Пак. — Не можем. Stigma — лучший клуб города, я по дешевым забегаловкам не шастаю, и сегодня четверг, моего бывшего там не будет. Я его расписание хорошо знаю, — не даёт Паку открыть рот Юнги. — Так что не трусь, поедем, потусим, может, наконец-то подружимся. — Намджуну это не понравится, — угрюмо отвечает Чимин. — Я не понял, — взрывается Мин. — У тебя своих мозгов нет? Ты сам решать не можешь? — Ладно, не ори, — встаёт на ноги Пак. — Поедем в Stigma.***
Намджун эти дни дома появляется за полночь, и Чимин даже думает, что они вернутся к его возвращению. Омега всё равно скидывает своему альфе смс, что они идут гулять с Юнги, но подробностей не уточняет. От Намджуна через полчаса приходит сухое «ок». Юнги насчёт внешности особо не парится, только поярче красится, надеясь, что его вымотанный последними событиями вид никто из светской тусовки не заметит. К клубу омеги приезжают к десяти и, взяв столик внизу, сразу заказывают по коктейлю. Юнги особо и не пьёт, боится тошноты, смотрит по сторонам, здоровается со знакомыми и достаёт Чимина вопросами о том, каково это быть клиентом там, где до этого работал. Ближе к полуночи к столику парней официант подносит бутылку «Вдовы Клико» и кивает на второй этаж, где ВИП-зона. У Юнги чуть сердце не обрывается, когда на долю секунды он представляет, что это сделал Чонгук, но, облокотившись на перила на втором этаже, стоит Джин. Юнги дарит ему свою лучшую улыбку и даже приподнимает бокал с уже разлитым официантом шампанским. — Самые красивые омеги в клубе — омеги клана Мин, — улыбается парням уже спустившийся вниз и подошедший к ним альфа. — Я Пак, — пытается вставить Чимин, но Джин перебивает его словами, что «это всего лишь вопрос времени». — Я уже вижу, какой вопрос ты собираешься задать, — обращается к Юнги альфа. — Я тут, потому что твой бывший заграбастал себе лучшее ночное заведение города, а не потому что ты тут. В своё оправдание могу сказать, что я прибыл намного раньше. Не хотите ли присоединиться ко мне наверху, чего вы тут среди черни ошиваетесь, — брезгливо осматривает зал Джин. — Тут безопаснее, — горько улыбается ему Юнги. — Я бы так не сказал, — тянет слова альфа и кивает Мину в сторону лестниц на второй этаж. Даже сквозь этот табачный дым, слепящий свет софитов и толпу народа на танцполе Юнги видит его. Он идёт впереди, держит за руку знакомого Юнги по фотосессиям в модных журналах омегу-модель, процессию замыкают двое телохранителей. Он твёрдо стоит на ногах, как и всегда, выглядит роскошно, что-то говорит, наклонившись, омеге на ухо и, усмехаясь, поднимается на второй этаж. Юнги сгорает изнутри, этой горечью давится, пеплом по залу развевается. Чонгук шаг наверх делает, а омега всё ниже и ниже в пропасть вниз головой летит, сколько руками не маши, зацепиться не за что. Чонгук не видит его, даже если повернётся, вряд ли заметит. Альфа скрывается за дверью своего любимого и персонального зала, оставив на первом этаже груду обугленной плоти, когда-то принадлежащей живому и даже жизнерадостному омеге. — Не надо, — Джин присаживается рядом и берёт его руку. — Не стоит. Поверь мне, не стоит. Юнги руку не вырывает, возвращает взгляд к бокалу и, посидев ещё минут десять, просится домой. Джин отказывается отпускать парней одних и требует Джексона подогнать машину. Чимин выходит из автомобиля перед особняком, а Юнги, пообещав прийти через пару минут, остаётся сидеть в машине и разговаривать с Джином. Он цепляется за альфу, как за повод сделать ещё вдох, за руку, которую можно схватить, за якобы очень важный разговор, который обязательно надо дослушать, а не думать о том, чтобы подняться в ванную и вскрыться. Что угодно, от кого угодно — сейчас главное продержаться, перешагнуть этот кризис. Это ведь как с тяжело раненными: тот самый момент, когда врач говорит, что больной стабилен, Юнги бы до этого «стабилен» дотянуть, потому что сейчас он ни черта не стабилен. Сейчас он одной ногой в сырой земле, глубже под неё уходит, скоро вкус глины на языке чувствовать будет. Джин для омеги главный хирург, тот, кто его голову будет над землёй держать, не давать грязи в лёгкие забиться, и Юнги держится. Слушает его, впитывает каждое слово и держится, ждёт заветное «стабилен» от себя же. — Он забыл тебя, нашёл замену, не одну, не две, всячески потакает своим желаниям, творит, что хочет, — спокойно говорит альфа, продолжает в руках бледную ладонь поглаживать. — Он не думает о тебе, не страдает и уж точно ночами в подушку не плачет. Он и не должен, пойми уже. У вас что-то и вправду было, но оно прошло. Чем больше ты будешь держать это в себе, удобрять и поливать, тем больнее тебе будет. Я не говорю, выбирай его метод и иди в разнос, я говорю — учись. Учись жить без него. Учись любить себя больше, чем кого-либо. Тогда ты никогда не будешь проигравшим. Юнги делает глубокий вдох, продолжает слушать. — Чонгук сделал правильный выбор для себя, он поставил себя во главе всего, тебя отодвинув. А ты сделал Чонгука своим смыслом, самым главным, что у тебя есть, и забыл, что самое главное у тебя — это ты сам. Вспомни уже и приди в себя. Тебе должно быть больно. Должно быть обидно. Ты ведь просто человек, и ты должен эти чувства пережить, а не жить ими. Я знаю, что после этого вечера будет ещё больнее. Тут у тебя есть два варианта. Первое, можешь отплатить ему тем же. Сделай ему очень больно, так больно, что даже ты прошибающую его боль почувствуешь — может, она притупит твою обиду, может, тебе потом полегчает. Второе, отойди и начни жить уже с чистого листа, оставь ваш брак и его позади, забудь о мести, построй на руинах новое счастье. Ты красивый, умный, ты из знатной семьи, чего тебе ещё надо? Одно твоё слово, и весь город будет лежать у твоих ног. — Весь город, но не Дракон, — надломлено говорит омега. — А ты поставь его на колени силой. Сделай так, чтобы он под твоими ногами корчился, желательно от боли. — Думаешь, я могу? — Ты всё можешь. В любом случае, змея уже под твоими ногами, значит, и Дракон будет.***
Ягуар Намджуна во дворе. Чимин одёргивает сползающую блузку и, войдя в дом, сразу поднимается в спальню. Хорошо, если альфа в кабинете и завален делами, омега смоет с себя макияж, переоденется, и потом они поговорят. Но Намджун в спальне, стоит с руками в карманах брюк у окна и прожигает Пака пристальным взглядом. — Где ты был? — Гулял с Юнги, — Чимин хочет подойти к нему и даже поцеловать, но между ними сейчас будто стена из толстого льда, и возводит её точно не омега. — Я писал тебе, — как оправдание добавляет Пак. — Где ты был? — повторяет Намджун и медленно наступает. — В клубе, — еле слышно произносит Чимин. — В который тебе ходить нельзя, — альфа останавливается в шаге и, не дав омеге опомниться, отвешивает ему звонкую пощёчину. — Намджун, — выдыхает Чимин и отшатывается назад, но Ким хватает его за воротник блузки и подтягивает к себе. — Малыш, сколько раз я должен повторять, как я должен тебе делать предупреждения, чтобы ты понимал с первого раза? — Намджун утирает большим пальцем слёзы обиды с чужого лица. — Юнги… я, — всхлипывает Пак. — Я ничего плохого не делал. — Сделал, любовь моя, — альфа вжимает лицо парня в свою грудь и поглаживает его волосы. — Ты сделал самое страшное из всего возможного — ты меня ослушался. Намджун отстраняет омегу от себя и идёт к двери. — Только меня? — отчаянно вскрикивает ему в спину Пак. — Только меня ты накажешь, значит? — дрожащим от обиды голосом спрашивает он. Альфа не реагирует и, выйдя, захлопывает за собой дверь. — Конечно, только меня, — лопнувшими от пощёчины губами шепчет Пак. — Потому что Юнги важнее, потому что его он любит, — всхлипывает он и тоже выходит в коридор. Омега слышит хлопок входной двери и через секунду видит остановившегося внизу рядом с братом Юнги. Чимин передумывает спускаться и, потирая горящую после ладони Намджуна щеку, садится прямо на пол у перил. — Где ты был? — Намджун взбалтывает виски в бокале и подносит к губам. — В Stigma, — Юнги отбирает бокал у альфы и, понюхав, возвращает. — Ладно, я пойду спать, устал что-то, — бросает он брату и идёт к лестницам. — Спокойной ночи, — слышит омега в спину и, повернувшись к Намджуну, посылает ему воздушный поцелуй. Юнги с трудом засыпает только под утро, потому что голову с одной стороны разрывает картина того, как Чонгук гуляет с другим, а с другой — там вертятся слова Джина о том, что пора уже собраться и взять себя в руки. Джин больше не кажется плохим, наоборот, этот короткий диалог в машине вернул Юнги почву под ноги, помог менее болезненно пережить вчерашний инцидент.***
— Почему именно он? — Джексон выруливает со двора особняка Мин и вливается в поток автомобилей на трассе. — Потому что второго такого нет, — Джин задумчиво смотрит в окно, а потом тянется за сигаретой. — Вначале я думал, что это часть плана, что ты так хочешь насолить клану Дракона, но Чонгук его выбросил буквально, то есть этот омега явно не тот, за кого Чон хоть пальцем пошевелит, — всё равно не понимает Джексон. — Я в начале думал так же. Потом я завидовал их отношениям, хотел себе такие же. А после сам не понял, как, но этот омега меня зацепил, — глубоко затягивается Джин. — Юнги должен быть моим, я хочу его оберегать, защищать и даже дать ему свою фамилию, потому что в нём огромная сила, и только он может быть достойным носить фамилию моего клана. Я не встречал омегу настолько смелого, настолько дерзкого и настолько любящего. Если бы он относился ко мне хотя бы наполовину так же, как к Чонгуку, то я был бы счастлив, но об этом и мечтать не стоит пока. — Мне кажется, сейчас он плывёт к тебе в руки, — усмехается китаец. — Похоже на то, я, во всяком случае, тешу себя такой мыслью. У меня огромная империя, богатства, да что там, полконтинента принадлежит мне, но нет самого главного. Пока. Юнги — венец моей сокровищницы, и я заберу его в Китай. Я посажу его на трон рядом после того, как избавлюсь от желтого дракона, — уверенно говорит альфа и сбрасывает окурок за окно.***
Мин просыпается к полудню следующего дня и первым делом идёт в ванную. Юнги долго вертит в руке тест, а потом, опустив крышку унитаза, садится на него, а тест кладёт на край раковины. У него была семья. Его из неё вырвали и заставили создать свою. В результате Юнги потерял обе. Его родители погибли. А муж подал на развод. Не прошло и недели, а Чон Чонгук уже гуляет с другими, развлекается и, самое обидное, делает это на виду у всех, перед всем городом, перед теми, кто был на их свадьбе. Он смешивает Юнги с грязью и не скрывает этого, он показывает, что омега для него пустое место, что его боль, его мечты, его втоптанная в землю гордость — всё пустота для Чонгука. Мин Юнги вещь, которая своё отслужила и отправилась в мусорку. Юнги тут медленно умирает, каждый час борется с собой, каждую секунду пытается убедить себя, что это конец, точка, стена, что не стоит верить и надеяться, а Чонгук всё в один миг бетоном залил, ни один росточек не пробьётся. Научиться бы у него, может, полегчало бы. Юнги больно. За любовь, которую он потерял, за себя, за свои несбывшиеся мечты и нереализованные желания. А Чонгуку нет — он отлично выглядит, ест, пьёт, гуляет. Он всем своим видом показывает и доказывает, что все слова — ложь, все прикосновения — фальшь, их отношения — фарс. Юнги покажет ему настоящую боль, пусть даже вот таким путём, но Чонгук её вкус должен узнать, должен на всю жизнь запомнить. Юнги своей болью поделится, не будет носить её один, не будет умирать под её тяжестью сам, он сполна накормит ею и альфу, даст ему попробовать её на вкус, подсадит на неё. Только выдавать будет не дозами, как Чонгук, а всю сразу, принесёт, на стол поставит, лицом в неё тыкнет и будет стоять, и наблюдать за тем, как у Чонгука кости дробятся, в порошок превращаться будут, как он кровавым месивом пол и стены окрасит, как молить его будет сказать, что это неправда, что это плохая шутка. Но Юнги добьёт, он контрольный ему в лоб пустит и докажет, что всё правда, что он это сделал. Потому что, ломая чужую судьбу, будь готов, что сломают тебя самого. Юнги попробует. Может, хоть тогда эта мини-дрель под грудной клеткой заткнётся, может, чужая боль сможет затмить ему свою, даст выдохнуть. У Юнги и Чонгука нет будущего. Они оба остались в прошлом и слой за слоем покрываются пылью. На могиле их отношений даже цветам отныне не вырасти, только сорняки, только чёрные вороны, примостившиеся на каменной плите, и вечный дождь, оплакивающий то, что так и не успело родиться. Чонгук сказал, что ему от Юнги ничего не нужно. Юнги от него тоже. Он заставит Чонгука свои слова раскалёнными спицами проглотить, прочувствовать эту колотящую и рвущую доселе только Мина боль. Обязательно. Прямо завтра он даст Чонгуку отпить этого яда, разорвёт последнее, что их связывает, и сделает виноватыми их обоих. На тесте на раковине ровно две полоски.