***
Юнги приехал из больницы к обеду. Бледный, придавленный к паркету тяжестью своего горя омега тенью проскользнул к лестнице. Чимин проводил хватающегося за перила, как за опору, парня взглядом, а потом сразу побежал в кабинет к своему альфе. — Юнги носит ребёнка Чонгука, — выпаливает Пак, только прикрыв за собой дверь. Намджун ошарашенно смотрит на омегу, не в силах открыть рта. — Твой любимый брат, твоя гордость и радость залетел от твоего врага и усиленно это скрывает от тебя, — язвит Чимин и наслаждается гримасой ярости на лице альфы. — Что ты несёшь? — наконец-то сбрасывает оцепенение Ким и подходит к омеге. — Сходи, у него спроси, — пожимает плечами Чимин и провожает взглядом сорвавшегося на второй этаж альфу. Пак идёт следом, он ни в коем случае не должен такое пропустить. Омега останавливается у приоткрытой двери Юнги и вслушивается в разговор братьев. — Откуда ты узнал? — надломлено спрашивает Мин и присаживается на постели. — Какая, нахуй, разница! — кричит остановившийся у изножья кровати альфа. — Какого чёрта ты не сказал? Как ты вообще, зная такое, спокойно себя ведёшь? — Зачем тебе было это знать… — пожимает плечами омега и подтаскивает одеяло к подбородку. — Ты носишь ублюдка нашего врага! По-твоему, мне не следовало знать? — продолжает кричать старший, и Юнги даже прикладывает ладони к ушам, потому что слушать крики брата уже невыносимо. — Вставай, поехали в больницу! — бросает в него первую попавшуюся под руку толстовку Ким. — Зачем? — Только не говори мне, что оставишь его, — тяжело вздыхает альфа. — Не говори, что ты настолько глуп, что думаешь, что ребёнок вернёт ваши отношения. — Я и не говорю, — продолжает буравить взглядом стену Юнги. — Тогда вставай, поедем и закончим это дело. Избавимся от твоего этого мрачного прошлого, навязанного тебе твоими родителями, раз и навсегда. Тебе этот выродок не нужен. — Ты бы заставил меня сделать аборт? — поднимает глаза на брата Мин. — Меня поражает, что ты ещё и спрашиваешь, — злится по новой Намджун. — Мы же договорились, мы решили, что ты встанешь на ноги, начнёшь новую жизнь. Какая новая жизнь с тем, что растёт у тебя в животе? — Не растёт, — горько усмехается Мин и кивает на бумажку на тумбочке. — Больше не растёт. Чимин за дверью прикладывает ладонь ко рту, чтобы не ахнуть, и тихо удаляется в свою спальню. Намджун подходит к тумбочке и, взяв бумагу, пару секунд вчитывается. — Прости, что назвал тебя идиотом, — старается скрыть улыбку альфа и возвращает бумагу на место. — Ты умница, и я тобой горжусь. Намджун присаживается на постель рядом с омегой и нагибается, чтобы его обнять, но Юнги отстраняется. — Убивать или оставлять ребёнка — это может быть только моим решением, ну или решением его отца… — осекается Юнги. — А ты пару минут назад был готов меня силой в больницу потащить. Я понимаю, что клан, традиции, гордость, но я, в первую очередь, твой брат, а потом уже бывший супруг твоего врага и тот, кто носит… носил его ребёнка. — Я погорячился, прости, отдыхай пока, я закажу на кухне твои любимые блюда, и никто не будет тебя беспокоить, — всё равно тянется к омеге Намджун и, оставив лёгкий поцелуй на бледной щеке, уходит в свою спальню.***
— Так я был прав? — поворачивается к Намджуну смотрящий в окно в их спальне Чимин. — Он носит ребёнка? — Носил, — Намджун проходит в гардеробную. — Но Юнги умница, он правильно всё сообразил, так что от моего брата Дракону наследников не видать. — Он вот так просто убил собственного ребёнка? — Чимин тоже проходит в гардеробную и следит за тем, как альфа переодевается. — Бизнес, клан, гордость, в конце концов, — это всё куда важнее случайного залёта, — натягивает на голый торс рубашку альфа. — Но это ребёнок… — растерянно выговаривает Пак. — Ты бы отказался, убил бы собственного ребёнка ради каких-то целей? — Это не ребёнок! Он даже не сформировался, — вскипает Намджун. — Чего ты ко мне прицепился? Скажи ещё, что тоже ребёнка ждёшь! — А если… — глотает ком обиды Чимин. — Если бы даже ждал, тебе бы не сказал. Намджун перестаёт застёгивать пуговицы, пару секунд смотрит на омегу, а потом, вздохнув, подходит к нему. — Я весь на нервах, солнце, — тихо говорит Ким и обхватывает его лицо ладонями. — Мы сейчас говорим об ублюдке Чон Чонгука, который сам так же, как и его отпрыски, должен лежать в сырой земле. Своего ребёнка, особенно от тебя, я буду любить и лелеять. Ты беременный? — с подозрением всматривается в его лицо альфа. — Нет, что ты, — отмахивается Чимин. — Я просто спросил, учитывая твою реакцию на ребёнка Юнги. — К тебе она отношения не имеет, — Намджун оставляет короткий поцелуй на лбу парня и возвращается к шкафам. — А Юнги молодец, горжусь им. Умеет он приятно удивлять. Чимин на это молчит и идёт вниз на кухню перекусить, а Намджун уезжает на очередную встречу. «Конечно, гордишься, а ещё боготворишь, любишь и лелеешь. Любой шаг Юнги — браво, любое его решение — умница. Как собака, под его ногами стелешься, а он и на семью клал, и на клан», — думает про себя Чимин и взбивает в шейкере банан с молоком. Чимин не понимает. Он всё последнее время подолгу думает, пытается найти ответы на свои вопросы, а в результате ещё больше запутывается. Он искренне любит Намджуна, уверен, что даже умереть ради него готов, но приятных слов от альфы всё меньше и меньше. Что бы ни делал омега, каких бы высот в университете, на который, кстати, Юнги забил и в который не ходит, ни достигал, всё равно чаще всего он слышит одно слово — глупыш. Оно раздражает. Каждый раз, как это слово слетает с губ Намджуна, Чимину приходится ладонь в кулак собрать и сильно сжать, прямо до хруста, лишь бы не броситься на альфу и не закатить истерику. Чимин всегда глупыш, Юнги всегда умница. Омега искренне не понимает, насколько можно быть слепым, чтобы не видеть и не понимать, как Юнги безразличен клан, дом и сам Намджун. Чимину за своего альфу обидно. У Пака за всю его пока что короткую жизнь были двое альф, но оба восхищались и боготворили Юнги. Какая ирония. Чимин думает, что судьба сыграла с ним злую шутку — он вот уже сколько лет ведёт невидимую борьбу с Юнги, совершенствуется, растёт, становится лучше, но до него всё равно не дотягивается. В университете Чимин оправдывал себя тем, что Юнги богатый, как оправдывать себя сейчас он не знает. Хоть расшибись — Юнги лучше. Эта мысль рвёт душу на лоскутки, нанизывает на толстые иглы и прибивает ко всем стенам вокруг. Смотри и наслаждайся, неудачник. Юнги всё равно лучше. Чимину, кажется, никогда до него не дорасти, не занять его место, но он всё равно будет пробовать. Так же, как и в университете, падая, расшибая колени на заднем дворе, сплёвывая свою кровь, он всё равно поднимался. Он доползал до квартиры и приходил на следующей день за очередной дозой боли. Так и здесь, он будет пытаться раз за разом, зубами, ногтями цепляться, до костей руки о землю раздирать, но скинет Юнги с трона. Чимин лучше. Достигнув цели, и умереть будет не страшно. Говоря сегодня Намджуну о ребёнке, Чимин думал, что его альфа разочаруется в брате, что поймёт, что Мин всё равно сбежит к Чонгуку при первой же возможности и даже готов родить ему ребёнка. Но Юнги, как и всегда, блестяще с этой задачей справился, и в итоге Намджун ещё больше им гордится. Чимин опять отброшен куда-то в дальний угол, и день он завершит очередным «глупыш» из уст своего альфы. Но есть ещё и Чонгук. Пусть самый грозный альфа города узнает, как его любимый и обожаемый омега поступил с его ребёнком, пусть ему будет больно, и он обязательно этой болью и с Юнги поделится. Только Чонгук может сажать эту выскочку на место, и только Чонгука Юнги боится, как собака. Может, Чонгук хотя бы после сегодняшнего заберёт Юнги и избавит Чимина от его присутствия. И плевать, что забрать он его может только, чтобы если прибить где-то у себя во владениях. Чимина этот факт вовсе не беспокоит. А ещё Чонгук за такое Юнги возненавидит, и тогда будет 2:1 пока в пользу Мина. Но Чимин добьётся того, что и Намджун брата возненавидит. Это всего лишь вопрос времени. Он допивает молочный коктейль, а потом идёт наверх переодеваться.***
Юнги на бумагу на тумбочке не смотрит, даже голову в ту сторону не поворачивает, боится, что, стоит разок взглянуть, и он ослепнет. На этой бумаге чёрным по белому дата и время смерти их ребёнка выведены. Эта бумага — то самое оружие массового поражения, потому что, разок глянув на неё, Чонгук спалит к херам весь город, их несуществующие отношения, самого Юнги. Не потому, что любит. Потому, что Юнги принял решение, не посоветовавшись с Жёлтым Драконом. Притом, какое решение. Юнги думает, что альфа выберет для него самую болезненную, мучительную смерть, и усмехается. Юнги себя калечил, мучал, пытал, дотла ещё при жизни сжигал. Ему уже ничего не страшно, потому что темнота внутри куда более пугающая, чем та, которая на дне зрачков альфы. Она всё расширяется, за края переливается, грозится омегу с головой поглотить. Игра, в которую вчера решил вступить Юнги, оказалась смертельной. Страшно было не в больницу поехать и с врачом в его кабинете запереться, страшно сейчас, после того, как, вроде бы, всё сложное позади. Страшно, что Юнги до конца свой план реализовать не сможет, что из игры проигравшим выйдет. Сейчас бы поехать к Чонгуку и эту справку ему в лицо бросить, сказать: «Держи, наслаждайся. Мои руки в крови настолько же, насколько и твои». Вот только вся смелость испарилась, стоило домой поехать. Юнги всё тянет и тянет, боится, что осуждения в глазах альфы не выдержит, а с другой стороны, сам своим мыслям улыбается, может, Чонгуку даже наплевать, сделал Юнги аборт или нет. С чего его будет интересовать ребёнок от бывшего мужа. Юнги эту игру, чтобы альфе больно сделать, затеял, а сейчас сидит и наблюдает, как весь его план летит в тартарары. Время оттягивает, пытается себя уговорить уже, поехать, Чонгуку в глотку раскалённого свинца залить, дать ему эту боль на вкус попробовать, поделиться, но пока безуспешно. Юнги боится, за порог переступив, рассыпаться, пока сидит, части себя вместе склеивает, на часы поглядывает. До больницы Юнги встречался с Джином. Сам ему позвонил, сам попросил приехать в кофейню. И альфа приехал, просидел с ним час, выслушал, поддержал, теплом поделился. Юнги бы время отмотать и туда в кофейню обратно вернуться, так и остаться сидеть там с тем, кто обещает куполом накрыть, от всех невзгод уберечь и все раны подлечить. Вернуться бы и не уехать оттуда в больницу, не начинать эту опасную игру, но уже поздно. Сколько себя сейчас изнутри не жри — дело сделано.***
Чимин должен это сделать во что бы то ни стало, притом должен сделать так, чтобы потом от Намджуна не досталось. Поймать Чонгука в клубе не вариант — следы от пальцев Намджуна на лице слишком свежи. Позвонить не вариант, Чонгук вообще может не поверить и послать Пака куда подальше. Надеяться встретить главу клана на улице — смешно и глупо, так что Чимин идёт на отчаянную меру. Он отпускает шофёра в центре и, взяв такси, называет адрес офиса Чонгука. Подъехав к зданию и застав кортеж альфы внизу, Чимин понимает, что Чонгук ещё офис не покидал. Пак расплачивается с таксистом и, только выйдя из машины, замечает курящего у чёрного ламборгини Хосока. — Привет, — очаровательно улыбается альфе Чимин и останавливается напротив. У Пака от этого альфы вечно мурашки по коже, только Хосок может смотреть на человека так, что моментально чувствуешь себя ничтожеством. Чимин, во всяком случае, именно так себя сейчас и чувствует. — Какими судьбами? — удивлённо приподнимает брови Хосок. — Мимо проходил, тут недалеко салон красоты, где я корни подкрашиваю, — кивает куда-то влево омега. — Увидел тебя, решил поздороваться. — Ты без охраны и без шофёра? — Хосок, нахмурившись, осматривает периметр, но машин клана Мин не замечает. — Ох, я сбежал от Намджуна на время, — вздыхает омега. — Даже шофёра не взял. Просто с Намджуном сейчас находиться в одном помещении очень сложно. Он дико нервный в связи со всем, что происходит в последнее время, — причитает Пак и продолжает посматривать на стеклянные вращающиеся двери. — Так надо было тебе с садовником, ну или там с курьером каким-нибудь встречаться, тогда было бы поспокойнее, — улыбается Хосок и отталкивается от капота, увидев бегущую к машине охрану и идущего за ними Чонгука. Чимин тоже видит главу клана, но всё равно продолжает. — Это вообще-то трагедия, и пусть Намджун с виду грозный такой, непробиваемый, но согласись, так ужасно поступить с ребёнком ни в какие рамки не лезет, — нарочно громко говорит омега. — Он фактически родится вне брака. — Не рано вам детей заводить? — усмехается Чонгук, и Чимин, вздрогнув, резко поворачивается к нему лицом. — Ты что-то о ребёнке говорил, — с ухмылкой осматривает омегу альфа. — Не про моего же, — бурчит Пак. — Про твоего вообще-то. Теперь думаю, что не стоит нам вам, альфам, детей рожать. Твой омега беременный, а тебе плевать, — с обидой в голосе заявляет Чимин. Хосок резко начинает хлопать себя по карманам, пытаясь вспомнить, куда только что засунул пачку сигарет. Чонгук мрачнеет, пару секунд пытается переварить информацию, но понимает, что она слишком разрознена и в одну картину не собирается. Переспрашивает: — О каком ребёнке ты говоришь? — О твоём, — хлопает ресницами Пак. Чонгук смотрит на омегу, не отрываясь, но его перед собой не видит. Он вообще ничего не видит, кроме огромного транспаранта с выведенным на нём «твой ребёнок». Чонгук не знает, как реагировать, что сказать, какое действие предпринять. Он отшатывается назад, прислоняется спиной к автомобилю, всё равно боится не выстоять, под услышанной новостью согнуться. Юнги носит ребёнка. Юнги носит его ребёнка. Юнги ему ничего не сказал. И не должен был. Чонгук пальцами о полированное железо цепляется, чуть не мнёт его под руками, потому что идиот, потому что чудовище. Потому что это он тот, кто сказал своему истинному, что не хочет от него ребёнка, он тот, кто выставил его за дверь, вырвал из своей жизни. Вот только из сердца не смог, пытайся не пытайся, Юнги прочно там засел, глубже корни пускает, не умолкает в голове, ноет под грудиной. Чимин продолжает что-то говорить, извиняться, а Чонгук вновь переспрашивает, с трудом прилипший к нёбу язык отдирает: — Ты в этом уверен? — Да. Две буквы, которые заставляют откинуть голову и подставить лицо пока ещё не исчезнувшему за горизонтом солнцу. Он делает глубокий вдох, прикрывает веки и чувствует, как, казалось бы, опустошенная после ухода Юнги душа вновь теплом наполняется. С Юнги вечно вот так. Истасканная, увидевшая на своём веку самую мерзкую сторону человечества, так и, вроде бы, самую прекрасную, с огромным пробегом, местами залатанная душа Чонгука светом наполняется, стоит только его имя вслух произнести. А сейчас оказывается, любовь всей его жизни, которую он на словах забывает, без анестезии из себя извлекает, носит его ребёнка. У Чонгука передоз счастьем. Как бы бешено бьющееся сердце в груди не лопнуло, лишь бы выдержало, пусть хотя бы альфа до омеги дойдёт, пусть разок к нему прикоснётся. Чонгук не знает, ему свой череп об асфальт за свою слепоту и тупость раскроить или сделать это потом, прямо перед Юнги. Он заберёт его и вернёт в свой дом, будет растить с ним наследника. Падёт перед ним на колени, молить о прощении будет и сожрёт кинутые в тот ужасный день слова о малыше. Чонгук его не видел, но уже любит. От одной мысли о малыше желтый дракон внутри трепыхается, напрягается, всё к омеге порывается. И плевать, что разум противным голоском напоминает, что, вроде, забыть пытался, вроде, избавился раз навсегда, но Чонгук его затыкает, шепчет про себя: «так мой наследник будет в безопасности», «ребёнок самое главное» и «вообще умолкни». Лучшее оправдание для Дракона появилось неожиданно, без разрешения в их жизнь ворвалось и стало не только связующим между двумя любящими друг друга людьми, а стало смыслом и конечной целью всего. Отрицать свои чувства к Юнги, пытаться сбежать от него, от себя, делая больно как ему, так и себе, больше не придётся, теперь если и бежать, то только друг к другу. Теперь у них есть малыш, а Чонгук ради него на всё готов, ни перед чем не остановится. Надо срочно увидеть омегу, надо поговорить с ним, надо вырвать его из клана Мин, забрать подальше от Намджуна, защитить своего ребёнка. Чонгук кивает охране и, дождавшись, пока Хосок посадит Чимина в такси, приказывает ехать в особняк Мин. Хосок на всякий случай вызывает ещё пару машин, Намджун полон сюрпризов, и учитывая, что два клана больше ничего официально не связывает, то Ким может их попросту встретить автоматной очередью и будет прав. «Не связывало», — поправляет себя Хосок и позволяет лёгкой улыбке тронуть свои губы.***
К особняку Мин кортеж клана Чон подлетает за считанные минуты. У Чонгука нет даже терпения ждать открытия ворот, Хосоку приходится с трудом удержать альфу от мысли их протаранить. Благо, Намджун оказывается дома и, более того, разрешает машинам въехать во двор, где их уже встречают вооружённые люди главы клана Мин. Юнги, обняв колени, сидит в кресле в своей комнате и безотрывно смотрит на красивую люстру на потолке. Юнги не знает, то ли она и вправду покачивается, то ли это его пропитанный болью разум подкидывает ему картинки того, чего нет. Омега думает, что он неплохо бы смотрелся, свесившись с этой люстры и тоже покачиваясь. Всё бы закончилось. Не пришлось бы сожалеть, страдать, вспоминать, а самое ужасное, надеяться, чего-то ждать. Наступила бы вечная темнота, только в отличии от мрака, в котором он живёт эти последние дни — Юнги бы уже так тяжело, как сейчас, не было. Его самого бы больше не было. Но он есть. Сидит, уткнувшись в свои колени, и вспоминает, как сам брюшную полость распахнул, как дракона туда впустил, позволил обжиться, всё остальное оттуда вытеснить, вспоминает, как этот же дракон огнедышащей пастью всё там спалил, что в пепел не превратил — истоптал. Живое, бьющееся сердце когтистыми лапами вырвал и с собой забрал. А Юнги с этой пустотой жить, пытаться, во всяком случае. Хотя после сегодняшнего вряд ли он выживет. Он не знает, как ему эту тяжесть поднять, как ему в глаза дракону посмотреть. Ещё утром он был полон решимости, всё сделал, как и хотел, а обратно уже буквально себя волочил. Доволочил. Разодранным мешком сейчас сидит, и из всех этих рваных дыр, пулевых отверстий и порезов его же жизнь утекает, чёрным густым мазутом на дорогой паркет стекает, потому что Мин Юнги — убийца, и убил он утром себя и свою любовь. Даже рука не дрогнула. Его хладнокровию, небось, все палачи мира бы позавидовали, вот только Юнги гордиться нечем. Прибитым щенком в кресле поскуливает, о тихой смерти молит. Омега вздрагивает, услышав звук шин по асфальту, а самое главное, этот рёв мотора, который он из сотни узнает, который всегда оповещает о прибытии главы клана Чон. Юнги не двигается, смотрит на дверь, терпеливо ждёт пятого предвестника своего личного апокалипсиса и сильнее себя обнимает. Уговаривает себя продержаться, не дать альфе по своим останкам пройтись. Страшнее ведь больше не будет, омега самое страшное уже видел. — Я не знаю зачем, но он здесь, — врывается в комнату Намджун и вырывает омегу из засасывающего на самое дно болота мыслей. — Прошу, — еле шевелит губами Мин. — Выстави хоть армию, не подпускай его ко мне. Намджун, умоляю. У Юнги вариантов нет. Как бы он ни храбрился, тут никаких сил не хватит, у него уже плоть с костей сползает, под ногами путается, а он его пока и не видел. То, что казалось отличной идеей, лучшей местью — уничтожило самого омегу, стёрло его в порошок. — Я попробую, — Ким выходит, а Юнги вновь утыкается в колени и собирается силами. Ничего не выйдет. Дракона не удержать, Юнги глупец, если думает, что брат сможет. Зачем он приехал? Почему именно сейчас? Может, так даже лучше, Юнги не пришлось бы придумывать повод с ним увидеться и передать обжигающую руки бумагу. Пусть сам её заберёт, в глотку себе запихает и проглотит так же, как Юнги его ядовитые слова глотал. — Вам не о чём разговаривать, — Намджун стоит в гостиной напротив Чонгука. За Кимом люди его клана, с Чонгуком в дом вошёл только Хосок. — Есть о чём, — с трудом удерживает свой гнев и нетерпение Чон. — И тебе лучше меня пропустить к нему, иначе, клянусь, война начнётся прямо сейчас и прямо здесь. — Так начнём, — усмехается Ким и становится вплотную. — Он тебя видеть не желает, а я своего брата пообещал защищать. Хосок подходит ближе, руку с пояса не убирает и продолжает Намджуна взглядом прожигать. — Я приехал за моим омегой и моим ребёнком, клянусь гербом моего клана, я не покину особняк без него, — цедит сквозь зубы Чонгук. Намджун пару секунд пристально смотрит на альфу, а потом, с трудом скрыв улыбку, двигается влево, пропуская Чонгука к лестнице. — Прошу, — взмахивает рукой Ким. — Только уйдёшь ты из особняка так же, как и пришёл — один, — усмехается альфа и, приказав своим людям опустить оружие, предлагает Хосоку выпить. Хосок на это даже не отвечает, тенью следует за Чонгуком наверх и остаётся его ждать у двери. Чонгук медленно открывает дверь, входит тихо, замирает прямо на пороге. Смотрит на слившегося с бежевой кожаной обивкой кресла омегу, набирается смелости. Юнги же набирает в лёгкие воздуха, кажется, последний раз дышит. Альфа делает первый шаг, потом второй, третий, Юнги не знает, почему их считает, глаз от него не отрывает, смотрит на его руки, думает, было бы чудесно, если бы он его ими же придушил. Умереть от его руки кажется лучшим решением. Хотя, возможно, так и будет. Чонгук не любит самовольство, почему бы за это Юнги и не казнить. Почему бы хоть раз не сделать то, чего хочет омега. — Почему ты не сказал мне? — спрашивает тихо, будто и ему сложно говорить. «С чего бы это? Чего это ты разговариваешь так, будто это ты себя собственными же руками пару часов назад выпотрошил, пошёл против принципов. Чего ты мучаешься так, когда как подобие человека тут одно и это я?», — думает Юнги и начинает злиться. — Не сказал чего? — омега сам поражается тому, откуда у него ещё силы разговаривать, и голос даже не дрожит. — Что ты носишь ребёнка. Откуда Чонгук это знает, Юнги потом подумает, желание перевести сказанный альфой глагол в прошедшее время сейчас куда сильнее всего остального. — Носил, сегодня утром перестал, — говорит чётко, чуть ли не по слогам и наблюдает за тем, как человек напротив проходит свои личные стадии горя. — Нет, — шепчет одними губами. — Отрицание. — Сука. — Злость. — Ты нарочно так говоришь, больно мне сделать хочешь? — Торг. — Ты бы не смог. — Депрессия. — Посмотри, — Юнги безразлично кивает на бумажку на тумбочке, и Чонгук, подойдя, сразу хватает её в руки и вчитывается. От прочитанных пары слов у Чонгука весь мир на осколки взрывается, самым большим осколком его к полу придавливает, он пошатывается, пальцами горло обхватывает, пытается воздуха глотнуть, только в лёгкие густая чёрная слизь разочарования забилась, не продохнуть. Пятая стадия — принятие. Он стоит по горло в чёрном, зловонном, прогнившем болоте, не двигается, не зовёт на помощь и не кричит, ждёт, когда эта жижа его с головой поглотит, потому что там, в небытие, в этом забвении Чонгук точно не будет думать о том, что Юнги убил их ребёнка. Он опирается рукой о стену, делает ещё шаг и прислоняется к ней. Смотрит на так и замершего в кресле омегу, всё порывается что-то сказать, но изо рта только со свистом воздух выходит. Юнги только ресницами хлопает, будто наслаждается чужой болью, силу в ней черпает. Чонгуку от этой чудовищной мысли не по себе, но бороться сейчас сил никаких нет. Он этой новостью к стене придавлен, всё никак не справится, хотя бы видимость былого себя вернуть не может. — Как ты мог? — с трудом выпаливает альфа. — Как ты мог? — повторяет, будто не верит, не осознаёт. Только не Юнги. — Просто, — пожимает плечами омега. Будто они вообще не о ребёнке разговаривают, будто Юнги не их малыша убил, а просто заказал не тот ужин. Новость о ребёнке пару минут назад осчастливила альфу и окрылила, ведь мысль, что Юнги носит их малыша, отметала всё остальное к чёртовой матери, даже его принципы и устои — тут уже без вариантов. Чонгук должен был забрать и защищать, но Юнги дал надежду, а потом голыми руками ему позвоночник вырвал, оставил бесхребетную, переломанную груду плоти в углу, иди теперь, встань на ноги, попробуй соберись. Вкусить и потерять счастье и всё в течение одного часа — если это наказание, то оно самое изысканное, самое чудовищное, тонко продуманное. Чонгук отныне, как прежде, жить не будет, потому что мысль, что его истинный убил их ребёнка, будет отравлять, разъедать миллиметр за миллиметром мозг, въедаться кислотой под кожу. Как вообще с таким справляются, как с такой ношей выживают? Чонгук сильнее в стену вжимается, удержать себя на ногах кажется чем-то невозможным. Он не понимает, что ударило его больнее: то, что ребёнка больше нет, или то, что Юнги так хладнокровно это сделал. Он комкает в руке бумагу, с трудом отрывает себя от стены и подходит к омеге. Останавливается в шаге, всматривается прямо в глаза, точнее, в эту пустоту в глазницах, а Юнги будто вовсе смотрит сквозь. — Это ты убил его, — бесцветно говорит Юнги, а Чонгук представляет, как сворачивает его тонкую шею, как вслушивается в треск костей, как потом отделяет голову от тела и хоронит по отдельности. Потому что перед ним сидит Монстр. Чудовище во плоти. Чонгук помнит свои слова про ребёнка, но его ведь тогда не было… или был. А Юнги спокойно их выслушал, даже не намекнул, а потом хладнокровно сам же его на кусочки изрезал. — Я ненавижу тебя, — цедит сквозь зубы Чонгук. Омега видит, как пульсирует венка на его лбу, как его ладони в кулаки сжаты, как вены на его руках набухли, и уверен, что ещё секунда, и Чонгук сорвётся. Альфа и не скрывает, что с трудом зверя сдерживает, что буквально по швам трещит от распирающего его желания убивать. Юнги отчётливо его клыки на своей шее видит, но даже не дёргается. Пусть у омеги от этого безумного взгляда напротив кожа кусками сходит, под ноги сползает, но он его выдерживает, даже улыбается. — Ты никогда и не любил, — говорит с горечью, почему-то на люстру поглядывает. — Чтобы ты сдох и самой мучительной смертью, — шипит Чонгук. — Беги, сука, прячься, потому что я тебя на куски, дрянь, порву, по всему городу эти куски разбросаю, станешь кормом бродячим псам. Чонгук нависает сверху, Юнги его обжигающее дыхание чувствует. В комнате отчётливо пахнет страхом, у Юнги он из пор сочится, он инстинктивно к спинке жмётся, но Чонгук так близок, он везде, не спрятаться, пока он только взглядом его четвертует, но вот уже его рука у омеги на шее. Юнги не сдаётся, сам вперёд поддаётся, губы в губы, и медленно, каждым словом расщепляя альфу на атомы, выговаривает: — Даже если бы ты носил моего ребёнка, он бы не родился. Я бы не позволил таким, как ты, плодиться и носить мою фамилию. Сам бы тебя в больницу потащил. Помнишь? Чонгук моргает пару секунд, впитывает в себя давно забытые и вдруг резко ставшие актуальными слова. Эти слова из уст Юнги прошивают альфу такой острой болью, что он отчётливо чувствует на языке вкус собственной крови и ощущает крошки своих же перемолотых внутренностей. Она настолько огромная, настолько всепоглощающая, что Чонгуку кажется, это финиш, конец, он не выживет. Юнги его одними словами всё ещё живым вскрывает. — За каждую секунду этого часа ты мне кровью ответишь, — альфа вцепляется рукой в шею парня и сжимает так сильно, что Юнги отчётливо слышит хруст. Он хрипит, цепляется пальцами в его руку, пытаясь отодрать, но к Чонгуку подлетает Хосок и оттаскивает его в сторону. — Я убью тебя, клянусь своей жизнью, убью! — кричит альфа. — Я собственными руками убью тебя, мразь, — Чонгук вновь срывается к даже не дрогнувшему омеге, но на помощь Хосоку прибегает охрана Намджуна, и альфу, с трудом вытащив из комнаты, волочат вниз. Юнги слышит всё, до последнего слова, звука, все его проклятья, крики, попытки вырваться, смотрит на комок бумаги на полу и, сделав глубокий вдох, встаёт, подходит к окну. Двор кишит людьми обоих кланов, омега видит, что оба клана держат друг друга на прицеле, и в любой момент двор может превратиться в место кровавой бойни. И в центре этого хаоса возвышаются Намджун и Чонгук. — Дай мне повод, — шипит в лицо альфы Намджун. — Сделай первый выстрел. — А мне и поводов не надо, — рычит на него Чонгук и отмахивается от подошедшего Хосока. Хосок кивает охранникам, приказывает отойти, лишь бы не спровоцировать клан Мин. Чонгук не в себе, ситуацию контролировать придётся Хосоку. Он вновь становится за спиной друга, внимательно слушает, но ещё внимательнее по сторонам смотрит, любое движение улавливает. — Никого из твоего клана в живых не оставлю. Жди меня. Каждую минуту каждой ночи не спи, трясись под одеялом и жди, когда я приду, — шипит в лицо врагу Чонгук. — Покинь мои владения, или я обращусь к другим кланам, — зло говорит Намджун, отзывает свою охрану и, повернувшись, идёт к дверям. Чонгук смотрит ему вслед пару секунд, потом поворачивается к своим и медленно идёт к ламборгини. Хосок наконец-то выдыхает, убирает за пояс пистолет и только собирается пойти к своей машине, как Чонгук, резко достав своё оружие, срывается обратно ко входу. — Убью эту суку, — рычит раненным зверем альфа, но Хосок перехватывает его на пороге, держит поперёк, но не удерживает. Чонгук отшвыривает его в сторону и делает предупредительный выстрел. — Держите его, — кричит Хосок своим людям и вновь подлетает к другу. Чонгука теперь пытаются удержать пятеро, он всё равно успевает выстрелить в дверь, даже одного из своих задевает. — Не стрелять, — кричит Хосок людям клана Мин. — Не стрелять, — приказывает он своим. Намджун повторяет этот же приказ и с удовольствием наблюдает за тем, как обычно хладнокровный глава клана Чон сгибается от боли на его дворе, оплакивая своего не родившегося ребёнка. Чонгука его же люди валят на вымощенный камнями двор, потому что удерживать альфу почти невозможно. — Убью, — кричит и продолжает вырываться альфа. — Убью, — хрипит и понемногу расслабляется. — Убью, — шепчет одними губами и кладёт голову на камень, прижатый к земле своими людьми и братом. Смотрит на того, кто залез в сердце, а теперь изнутри пулемётной очередью шмаляет, продолжает шептать одно и то же слово, взгляда не сводит. Юнги будто даже улыбается. Чонгук умирает, распластанный на каменных плитах на чужом дворе, бьётся в агонии, давится своими внутренностями, выплёвывает сердце к его ногам, а он улыбается, как палач, с честью выполнивший казнь, улыбается и убивает этим в сотый раз. Хосок всматривается в лицо Чонгука и, проследив за его взглядом, поднимает голову, видит, как колыхнулась занавеска в спальне того, кто его брата сегодня такой неподъёмной новостью уничтожил, и вновь опускает глаза. Хосок испуган. Впервые в жизни чудовище напугано. Чонгук с переламывающей его болью не справился, тот, кто справлялся со всем, всегда держался и был непоколебим, сейчас осыпан на пол под ногами альфы, смешан с пылью. Хосоку бы завыть от испуга, от этой картины, от разбитого вдребезги брата, от покрытого трещинами своего идеала, но он ещё успеет — Хосок теперь это точно знает. Ничто после этой ночи не станет прежним. Хосок надеялся, что всё нормализуется, верил, что Чонгук и Юнги смогут прийти к чему-то общему, потому что они друг без друга не проживут, потому что эту красную нить между ними невозможно не увидеть. Вот только они решили пытать и истязать друг друга расстоянием. Сегодня это не просто расстояние — это огромная, усеянная штыками и ножами стена, о которую будут биться двое, оставлять на ней ошмётки своей плоти, литры крови, и так до того момента, пока от них ничего не останется. Надежды больше нет. Надежду Юнги похоронил утром, а Чонгук покрыл чёрными мраморными плитами. Хосоку впервые в жизни плохо. Хочется положить голову на колени Тэхёна и попросить его никогда, никогда, никогда не сделать так же больно Хосоку. Потому что Чонгук всё равно сильнее. Хосок не справится. Юнги бы радоваться и ликовать — Чонгук выл раненным зверем, чуть ли у его ног не ползал, только Юнги эту картину поскорее забыть хочет, похоронить под сотней других. Ломать Дракона оказалось ужасно. Юнги думал, что он свыкся с болью, что он соткан из неё, с ней давно на «ты», но от чонгуковской боли его переламывало похуже, чем от своей. Он легонько поглаживает свой пока ещё плоский живот, достаёт мобильный и, открыв контакт Джина, набирает смс. «Забери меня». «Еду», — приходит через секунду, и Юнги идёт собирать самое необходимое.