Mental breakdown

— Я даже не знаю, что мне на это сказать, — Джин отодвигает от себя так и не тронутую чашку с американо и задумчиво смотрит на Юнги. На самом деле Джину есть что сказать, притом сказать столько, что он нервно сжимает пальцы под столом, удерживает себя ничего не ляпнуть, не напугать омегу и, тем более, ещё больше не расстроить. Юнги носит ребёнка Чонгука, и Джин этот вариант развития событий предполагал, но то, что будет настолько тяжело принять этот факт, — нет. Кофейня сужается до крохотной бетонной коробки, в которую словно заперт альфа, и бейся головой или не бейся — уже ничего не изменить. У Юнги в глазах отчётливо видно то, что ребёнок останется. Это разве что жирным маркером на лице омеги не написано. Джин в этой жизни ошибся один раз, и эта ошибка сейчас сидит перед ним, ресницами хлопает, только исправлять её у альфы нет никакого желания. Напротив, он готов совершать её вновь и вновь, лишь бы всегда быть последним пристанищем этого странного, но такого притягательного омеги. У Юнги и без всего этого на лбу щит висит — не влезай, убьёт — а Джин лезет, внаглую, раз за разом на эти же рельсы ложится. Он сам не понимает, когда и как он такое допустил, что этот мальчишка под рёбрами так прочно засел, ядовитым плющом внутри разрастается, но, какая ирония, Джин этот яд, как спасительную влагу, испивает, сам себя травить разрешает. Альфа теперь без телефона не спит, где бы он ни был, чем бы ни был занят, он всё равно смотрит на экран мобильного, ждёт, что вдруг Юнги что-то понадобится, вдруг он всё-таки наберёт его. Джин должен прилететь по первому зову, должен поддержать и помочь, у него других вариантов нет — его конкурент в омеге вместо крови течёт, а Киму хоть как-то её на свою заменить надо. Джин приехал в Сеул, запустил свою любимую игру и не понял, как сам оказался среди игроков. Змея сдала трон наблюдателя без боя, варится в этом кровавом аду и потеряет так же, как и все. Первую рану он получил только что от самого Юнги, а сколько их ещё будет. Выросший в самом сердце Старого света Джин привык к неброскому лоску Лондона, привык проводить лето на золотом побережье Калифорнии, полюбил быть наблюдателем всего, в том числе и семейного бизнеса. Но с одной стороны злая судьба, с другой — прыткий ум и нестандартное мышление заставили его отца, «Великого Бао», передать управление семейным бизнесом не, как это полагается, самому старшему в семье, а среднему сыну. Как бы Джин ни противился, решение отца сильно тешило его самолюбие, а ещё альфа понимал, что, возглавив «трон», это позволит ему отныне играть по-крупному. Отказать себе в удовольствии быть кукловодом сотен — было бы глупым решением, Джин глупостей не совершал. Он не растерялся, быстро влился в дела клана, продолжил задавать головоломки своим врагам так же, как и когда-то своим учителям в Кембридже, правда, учителям за их не решение смерть не грозила, а враги клана «Змей» тонут в крови. Джин хоть и выходец из Азии, но так её и не полюбил, не смог взрастить в себе тепло к своей родине. Бао за эти пять лет привил сыну любовь к клану, поставил его во главе всего, научил различать врагов и друзей, открыл Джину нового себя, но заставить сына полюбить эту часть света так и не смог. «Ты можешь родиться и жить где угодно, но в крови каждого из нас горсть родной земли. Ты возвращаешь эту горсть обратно, когда умираешь, когда сливаешься с ней. Я не дам растаскать нашу родину», — любит повторять сыну уже престарелый глава клана, но Джин слышит в этом только угрозу. «Тебе отсюда не выбраться, только если вернешь свой долг, эту горсточку, а это возможно только со смертью, когда ты с ней соединишься», — думает Джин и понимает, что выход из клана только ногами вперёд. Джин был очень зол, что его подручные проблемы с Сеулом долгое время решить не могли, а когда до него дошла новость, что Жёлтый Дракон покинул свой любимый Гонконг и сорвался в столицу крохотной для китайца страны, Джин сорвался следом. Страна-то, может, и крохотная, но расположение стратегическое, и плюс выход к морю. Джин жаден до власти не меньше Чонгука, «весь мир или ничего», как говорит Бао, он не отдаст добровольно Дракону такой лакомый кусок. Вот только одно непредвиденное обстоятельство всё подпортило. Джин влюбился. Имея четырёх фаворитов, притом двое из них с Джином уже долгое время, альфа влюбился, и это не похоже ни на то, что было до. Джин приехал в Сеул без омег, потому что задерживаться тут не планировал, но Мин Юнги на пару с Драконом все планы перевернули. Чонгук стал бить сразу же, показал, что он готов и будет драться за это место, а Юнги сконцентрировал всё внимание на себе и к целям Джина прибавил ещё одну. Джин не знает, как омега это делает, но стоит Юнги поднять на него взгляд — альфа не дышит, и пусть взгляд этот пустой, без толики эмоций и желаний. Юнги вообще будто сквозь смотрит, а Джину хочется уже на колени встать и его ладошку к губам поднести. Джин ненавидит Чон Чонгука хотя бы за то, что среди всех кланов клан Чон единственный сильный противник, а его глава сочетает в себе дикую уверенность, непробиваемость, огромные амбиции, которые дракон по очереди реализует. Убрать Чонгука означало бы стать королем юго-восточной Азии. Убрать Чонгука — стать единственным для Мин Юнги. Джин обязательно это сделает, он только приступил к реализации своего главного плана, и ему вовсе не жаль. Чонгук и с Юнги, с его отношением к омеге доказал, что он мразь. Джин не думает, что многие будут скорбеть об его уходе. Джин точно не будет, но он знает, что долгими вечерами будет утешать на своей груди убитого горем омегу. Джин готов подождать, Юнги траур вечно держать не будет, когда-то он откроет ему своё сердце, альфа ничем ради этого брезговать не будет. А сейчас он сидит напротив и говорит, что носит его ребёнка. Говорит он тускло, без эмоций, а Джин видит, как омега еле держится, ещё секунда, и рассыпется. Он нервно кусает губы, мажет взглядом по столу, ничего не пробует, не ест, будто бы медленно умирает. Во всяком случае, огонька на дне зрачков Юнги и хоть какого-то желания жить — ноль целых ноль десятых. Даже сейчас придавленный к креслу такой вроде бы радостной, но при его условиях ужасной новостью, с чёрными кругами под глазами и болезненным видом — Мин Юнги самое прекрасное, что видел Джин на своём веку. А видел он многое и многих. Он всех омег, с которыми встречался, называл своими истинными, награждал их этим званием, одаривал, потому что омеги, прекрасно зная, что они неистинные, этому слову всё равно радовались, гордились, а Джину не сложно. Но Юнги первый, которого не просто хочется назвать истинным, которого хочется таким сделать. Этот толстый титановый стержень внутри хрупкого омеги привлекает альфу, манит его своим наполированным блеском. Юнги не сломать, Джин это знает, поэтому хочет его рядом. Этот омега вырастил бы ему достойного сына и с честью бы занял трон, случись что-то с альфой. Юнги был бы идеальным сыном Бао. А теперь он носит ребёнка Чонгука сам ещё по факту будучи ребёнком. Джин не знает, что он решит и как поступит, но ничего такого, что бы причинило вред Мину. — Ты будто бы не удивлён, — вырывает альфу из своих мыслей треснутый голос. — Прости, я задумался, — массажирует висок Джин. — Что будешь делать? — Поэтому я и позвал тебя, — пытается улыбнуться Юнги, но не выходит. — Я помню твои слова, что если понадобится помощь, то я могу к тебе обратиться. — Я за свои слова отвечаю, — тепло улыбается ему альфа, у которого слова омеги по крови патокой растекаются. Джин, может, и смотрится сейчас глупо, но мысль, что он пришёл к нему за помощью, радует. — Чонгук этого ребёнка не хочет, — из Юнги эти три слова будто раскалёнными щипцами достают. — Намджун этого ребёнка не хочет, — он делает паузу, сглатывает вязкую слюну и продолжает: — я этого ребёнка хочу, — поднимает глаза на альфу и смотрит так горько, что у Джина горло резко першит. — Я хочу, — говорит альфа, не задумываясь. — Я хочу, чтобы всё было так, как этого хочешь ты. — Правда? — растерянно хлопает ресницами Мин и получает легонький кивок в ответ. — Я записался на аборт. Ночью мне до такой степени было плохо, что я вдруг решил, что смогу убить ребёнка и отомстить его отцу этим, что сделаю ему больно, — истерично смеётся парень. — Оставив его, ты сделаешь ему куда больнее, — спокойно говорит Джин. — Ему плевать в обоих случаях, — отмахивается Мин. — А ты проверь. — Как можно такое проверить? — удивлённо смотрит на него омега. — У меня связи в центральной больнице, сделаем тебе справку об аборте, но аборта, как ты понимаешь, не будет, — начинает Джин, и омега внимательно слушает. — Ты эту справку подсунешь в глаза своего бывшего и посмотришь на его реакцию: будет ему больно — ты отомстил, не будет — ну пусть и горит в аду. — Думаешь, я смогу? — грустно спрашивает Мин. — Это же какая сила нужна, чтобы о таком врать. — А ты вспомни, сколько раз он тебя словами резал, и сразу сила прибавится, — пожимает плечами Джин. — И эту же справку покажи и брату. Пусть никто не знает, что ты носишь ребёнка. — Я и не собирался, — вздыхает омега. — Пока живота нет, я как-то перебьюсь, а потом буду думать, что делать. — Тут не о чём думать, — подаётся вперёд Джин. — Я заберу тебя к себе. Если захочешь, отправлю в Китай, ты выносишь ребёнка, родишь, и тебе ни о чём думать не придётся. — Это уже слишком, — недовольно бурчит Мин. — Во-первых, я страну не покину хотя бы потому, что тут живёт тот, кого я люблю и кем дорожу. Я и так к нему никак не прорвусь, уеду из страны — вообще потеряю. Во-вторых, ты не обязан всё это делать. Ты вообще мне ничем не обязан… — Я делаю это потому, что хочу, — кладёт ладонь на руку омеги Джин. — Я хочу хоть как-то облегчить твои страдания. Я не говорю, бросай всё и прямо сейчас переезжай ко мне. Когда будешь готов, тогда и войдёшь в мой клан. Обещаю дать тебе и твоему малышу защиту, ты ни в чём не будешь нуждаться, и я помогу тебе перевернуть уже эту страницу с Драконом. — Ты прямо рыцарь на белом коне, вот только тут небольшая загвоздка — я в рыцарей не верю, — усмехается Юнги. — Я далеко не рыцарь, и бентли у меня серый, — откидывается на спинку кресла Джин. — А ещё рыцари помогают бескорыстно, ничего взамен не хотят, а я хочу. Юнги напрягается, вслушивается. — Взамен я хочу, чтобы ты позволил мне называть тебя моим омегой, в том числе в обществе. — Чего? — ошарашенно смотрит на него Мин. — Спокойно, — улыбается Джин. — Ты будешь жить в моём доме, но я обещаю, что и пальцем к тебе не прикоснусь, пока ты сам ко мне за этим не придёшь, — делает паузу альфа. — И ещё, я бы хотел, чтобы ты после рождения ребёнка дал ему мою фамилию. Это два моих условия: ты мой омега, ребёнок носит мою фамилию. Обещаю, что выращу его как своего сына. — Ты психопат, — выпаливает Юнги. — Он будет носить фамилию Мин. И я не понимаю, зачем называть меня своим омегой, если мы не в отношениях. — Когда-то мы в них будем, — смеётся Джин. — А вообще, скажем, это моя прихоть. Насчёт ребёнка хорошо подумай, не пристало старшему омеге клана Мин родить внебрачного сына, притом чёрт знает от кого. Наше общество этого не примет, и плюс, ты перечеркнешь будущее своего ребёнка и создашь ему трудности. Я готов дать ему фамилию клана «змей» и признать своим. — Мутишь воду, — вздыхает Юнги. — Хочешь Чонгуку отомстить, отобрать у него омегу и сына, — ах да, прости — Чонгуку похуй и на омегу, и на сына. Так что, может, ты и прав, я подумаю. А пока мне нужна справка.

***

— Какая честь! Только что клан BST во главе с Драконом покинули мой особняк, теперь меня решили осчастливить «змеи», — громко заявляет прислонившийся к бару и отмечающий бокалом «Олд фешен» падение Чонгука в своей гостиной Намджун. — Что поделать, если твой особняк магнит для разной живности, — смеётся Джин и, оставив Джексона у порога, идёт к бару. Ким наливает виски другу и только передаёт ему бокал, как видит спускающегося вниз Юнги. Омега в куртке, на плечах рюкзак, а в руке небольшая дорожная сумка. Джексон сразу идёт к нему и забирает вещи. — Не понял, — ошарашенно смотрит на идущего к нему брата альфа. — Я за ним, — кивает Джин на Мина и делает большой глоток. На шум в гостиной спускается Чимин и, поздоровавшись с альфами, кутается в кардиган, и плюхается в кресло. — Куда ты собрался? — игнорирует Джина и Чимина Намджун. — Я решил пожить с Джином, — без эмоций говорит Юнги. Чимин не успевает скрыть вздох облегчения. Намджун молча переводит взгляд на альфу, возвращает свой бокал на стойку от греха подальше и пытается взять под контроль свою ярость. — Ладно, я объясню, — с улыбкой начинает Джин. — У нас взаимная симпатия с твоим братом, а учитывая, через какие трудности он сейчас проходит после этого дебильного развода, я не хочу, чтобы он оставался здесь. Я за ним буду приглядывать, защищать и подлечивать раны. Так что, мой дорогой друг, вполне возможно, что мы с тобой ещё породнимся, — хлопает по плечу Кима альфа. — Ты совсем охренел, — отталкивает Джина Намджун. Джин взмахом руки останавливает сорвавшегося к нему Джексона и, схватив Намджуна за грудки, вжимает в стеклянную дверцу бара. — Ещё раз ко мне прикоснёшься, без рук останешься, — шипит альфа ему в лицо. Намджун в примирительном жесте выставляет ладони, и Джин его отпускает. — У меня такое чувство, что ты забываешься, Намджун-и, путаешь, с кем разговариваешь, — вкрадчиво тянет Джин. — Всё, что у тебя есть и чем ты обладаешь — моя заслуга. Одно моё слово, и ты вновь превратишься в шастающего по углам беспризорника. Юнги не слышит, что Джин говорит брату, но по выражению лица последнего понимает, приятного в его словах мало. — Ты не можешь его забрать, — уже тише говорит Ким. — Могу, — поправляет воротник чужой рубашки Джин. — Он сам этого хочет, а он большой мальчик и может принимать решения. — Юнги, — идёт альфа к брату. — Тебе одного было мало? Ты будучи в браке с Чонгуком ещё и с этим крутил? — шипит он и наступает. — Что ты за шлюха такая? Ты никогда не исправишься? — Отойди, — цедит сквозь зубы Мин. — Иначе одно моё слово, и тебя подвинут. — Сука, — Намджун с трудом удерживает готовые окрасить лицо напротив в красный кулаки. — Ты пожалеешь об этом, ты сильно пожалеешь об этом. — Из всех альф, которых я знал и знаю, он единственный, кто спрашивает, чего хочу я, единственный, кто не навязывает мне своё общество, а предлагает его. Я буду жить с ним, а тебе бы стоило вести себя сдержаннее перед своим самым главным партнёром, а самое главное, перед своим омегой, — спокойно говорит брату Юнги. Стоит клану «Змей» и Юнги покинуть особняк, как Намджун швыряет только распечатанную бутылку виски о стену и, даже несмотря на испуганный крик Чимина, повторяет это и со второй попавшейся в руки бутылкой. Через несколько минут альфа молча сидит на диване и ждёт, пока Чимин перевязывает ему порезанную руку. Чимину приходится даже несколько раз рыкнуть на альфу, чтобы тот держал трясущуюся от нервов руку прямо. Омега не разговаривает, ничего не спрашивает, ему и не надо. Он и так знает, почему Намджун так взбешён, и омега прекрасно знает, что если альфа в таком состоянии, то лучше не попадаться под его горячую руку. Чимин украдкой стаскивает из бара бутылку любимого красного полусухого и, будучи уверенным, что Намджун сегодня в спальню не поднимется и проведет ночь в кабинете, празднует долгожданный уход своего врага в одиночестве.

***

— Тебе не надо сторожить меня, со мной всё в порядке, — Чонгук, полуразвалившийся, сидит на диване в своём кабинете и бездумно смотрит на так пока и нетронутый бокал с виски. — Я сторожу город от тебя, а не тебя, — отвечает ему сидящий в кресле напротив Хосок. Он в отличие от брата пьёт свой любимый обжигающий напиток и тянется к бутылке за повтором. — Ты ведь тоже считаешь, что я виноват? — пристально смотрит на брата Чон. — Вы оба виноваты, но ты чуть больше, — усмехается Хосок. — Езжай домой, прими душ, выспись. Всё равно сделанного не вернуть. — Он вернул мне слова, — не слушает брата Чон. — Это чудовище вернуло мне мои же слова про ребёнка. Я сказал их от злости, я бы никогда не отказался от ребёнка, я хотел его всю дорогу до их грёбанного особняка! — заводится по новой альфа. — Я бы бросил к его ногам весь мир, лишь бы он мне родил этого малыша, а он убил его. Убил, чтобы вернуть мне мои слова. Кто из нас большее чудовище? Хосок молчит не потому, что не знает ответа на вопрос, а потому что добивать Чонгука не хочется. — Завтра утром будет большое совещание, — продолжает Чон. — Собери всех наших, пусть и региональные съедутся. Меня в этом сраном городе больше ничего не держит. Я спалю его к херам, отстрою заново по своему усмотрению, установлю нашу власть, поставлю своего человека, и мы вернёмся домой. — Ты объявишь войну? — Война уже давно началась, а мы вступаем в неё сейчас, — всё-таки берет бокал в руку Чонгук. — Пройдёмся по ним всем, как саранча, так, как мы любим. Сотрём кланы трёхлучевой звезды и «змей» с лица земли. Может быть, когда последний Мин сдохнет, я успокоюсь. — Последний Мин живёт в моём пентхаусе, — хмуро говорит Хосок. — Значит, пора тебе сделать его Чон, и чем скорее, тем лучше, — Чонгук встаёт на ноги. — Ты прав, пойду попробую хоть эти четыре часа до рассвета поспать. Альфы прощаются у автомобилей, и каждый едет к себе. Один — продолжать бороться со съедающей его болью, обидой, неверием, второй — к тому, кому всё ещё не знает, что и как сказать.

***

Чонгук стоит у огромных на всю стену окон в своей гостиной и смотрит на огни ночного города внизу. Он даже в особняк не поехал и, скорее всего, больше не поедет, вообще продаст его. Всё в этом двухэтажном роскошном доме напоминает омегу, напоминает их любовь, их короткое счастье. Он позволил себе на секунду не испугаться, на короткий промежуток времени принять свои чувства, понять, что без Юнги не дышится, а омега его лицом в свою колючую реальность пихнул, и давил, и давил, пока шипы, колючки, пронзив кожу и плоть, до самого сердца не добрались. Нельзя. Чон Чонгук не должен был любить или надеяться на что-то, ему не положено. И хоть лбом стену расшибить, ничего больше не поменять. Его любовь мертва, их ребёнок убит. Охрана докладывает о прибытии Тиена, и Чон, нехотя оторвавшись от созерцания города, идёт к двери встречать омегу. — Так поздно, что-то случилось? — Чонгук целует Тиена в щёку и провожает в гостиную. — Случилось, — вздыхает омега и присаживается на диван. — А ты мне расскажешь что. Почему мой сын сегодня сорвался? — Опять кто-то из моих шавок тебе докладывает? — шутливо злится альфа. — Ничего не случилось. Юнги забеременел от меня и сделал аборт, обе новости я узнал одновременно. — С ума сойти, — прикладывает ладонь к губам омега. — Что с ним не так? Что вообще он за человек такой? — Когда мы были в браке, я заявил ему, что мне от него ребёнок не нужен, он понял меня буквально, — с горечью в голосе говорит альфа. — Скотина! — восклицает Тиен и подскакивает на ноги. — Я терпеть не могу твоего выскочку бывшего, но сказать своему омеге, что не хочешь от него ребёнка! Это ни в какие рамки не лезет! — продолжает кричать омега и нервно ходит по комнате. — Папа, пожалуйста… — пытается вставить хоть слово Чонгук, но Тиен швыряет в него подушку с дивана и приказывает заткнуться. — А он не так прост, — обхватывает своё лицо ладонями Тиен. — Смотри, какой горделивый. Это же какой стержень у этого пацана, весом в сорок килограмм. А ты урод моральный! Но ты мой сын, мне надо тебя поддержать, — смягчает тон омега и садится рядом с альфой. Тиен берёт в ладони руку Чонгука и успокаивающе поглаживает. — Добро пожаловать обратно в чёрно-белые дни, Желтый Дракон. Как ты со всем этим разберёшься и подлечишься, я не знаю, но рука всё ещё чешется дать тебе подзатыльник. — Я окрашу их в красный, — не задумывается Чонгук. — Это теперь вопрос жизни и смерти, иначе не продержусь, а потом вернусь в Гонконг. — Ох вы, альфы, большие дети, — улыбается Тиен и целует сына в лоб. — Переночую я у тебя. — У меня завтра совещание с утра, — начинает возмущаться Чонгук. — Без вариантов, я остаюсь здесь, — затыкает сына Тиен и, демонстративно отшвырнув на пол свой кардиган, идёт на кухню покурить.

***

Чонгук с утра необычайно бодр, одет с иголочки, благоухает своим любимым Кристианом Диор, ходит вокруг стола, на мгновенье замирает за спиной то одного своего подчинённого, то второго. Хосок сидит за своим законным местом справа от кресла альфы и только ухмыляется на то, как бледнеет и заикается каждый, над кем нависает Дракон. — Ну что, джентльмены, — идёт к изголовью стола и опускается в своё кресло Чонгук. — Кем-то я остался доволен, кем-то нет, а некоторые так вообще меня расстроили, — он окидывает взглядом сидящих за столом альф и задерживает его на своём юристе. Мужчина, которому уже далеко за пятьдесят, сразу бледнеет, тянется к карману пиджака за платком и усиленно утирает стекающий со лба холодный пот. — Господин Ли, — обворожительно улыбается Чонгук альфе. Адвокат вместо улыбки видит хищный оскал, нервно трёт шею, будто клыки Дракона уже на ней сомкнулись. — Какое самое главное правило, которое вы нарушили, хотя знали, что нарушать его нельзя? — Нельзя… — пытается бороться с дрожью в голосе мужчина, но бой проигрывает. — Нельзя подписывать бумаги, касающиеся других кланов, без вашего ведома, — с трудом договаривает он и продолжает, опустив голову к груди, молится о спасении. — Подойди, — холодно приказывает ему Чон и усмехается на неудавшуюся попытку Хосока построить на столе дженгу из ручек и карандашей. Адвокат на трясущихся ногах подходит к альфе и, почтительно опустив голову, ждёт дальнейших указаний. Остальные семеро мужчин резко выражают интерес: кто к документам, лежащим перед ними, кто к планшетам и мобильным. — Что это? — Чонгук тянется к бумаге, лежащей на столе, и поднимает её к лицу мужчины. — Договор, кот… — осекается Ли. — Договор с кланом Су о совместном использовании порта в Инчхоне. — Ты подписал его, не показав его мне, не поставив в известность, — Чонгук поддаётся вперёд и начинает помогать Хосоку строить башню, просит у других альф и их ручки. — Вы сами обговорили условия и дали согласие на подписание, когда мы встречались с кланом Су, — как завороженный, следит за руками двух альф мужчина. — В тот день вас не было, и я подумал, что раз уж вы согласились… Договорить мужчина не успевает, Чонгук, прокрутив между пальцев ручку, хватает альфу за руку и, приложив ее к столу, прибивает к нему ручкой. Ли, взвыв, оседает на колени — Чонгук вложил в удар всю силу, титановая ручка пробила ладонь насквозь и даже пробила деревянный стол. Прибитый к столу ладонью альфа скулит и не пытается выдернуть ручку, боясь ещё большего гнева босса. Чонгук продолжает собирать башенку и даже даёт Хосоку указания, чтобы она опять не развалилась. — Во-первых, ты не думаешь, ты исполняешь. Другую руку на стол, — ледяным тоном приказывает Чонгук. — Господин Чон, — чуть ли не воет альфа. — Прошу. — Иначе отрублю. Адвокат ставит ладонь на стол и жмурится. Башенка рушится, Хосок выругивается, а Чонгук вонзает во вторую руку мужчины другую ручку и ждёт, когда прекратится истошный вой раненного. — Отныне ты ничего не подписываешь, — хмыкает Чонгук. — Захочешь, не сможешь. — Разошлись, на сегодня всё, — Чонгук обходит прибитого к столу альфу и идёт на выход. Хосок следует за ним. — Насколько я помню, тот договор был прибыльным для нас, и ты сам был его инициатором, — говорит Хосок брату, когда они проходят в его кабинет. — Совершенно верно, и я бы его подписал, — Чонгук стягивает пиджак и просит кофе у секретаря. — Но это не значит, что Ли или кто-либо из собравшихся могут позволить себе вольность. — Вечером я еду получать товар, после с отчётом буду в Stigma, — Хосок опускается на диван и достаёт мобильный. — Я поеду с тобой, — заявляет Чон. — Но… — начинает было Хосок, а потом усмехается. — Хочешь развлечься, знаешь же, что поставщик нестабилен. — Крови хочу, — откидывается на спинку кресла Чонгук и прикрывает веки. — И пока мои руки не обагрятся кровью одного единственного омеги, я буду умываться кровью других. Хосок на это ничего не говорит, только укоризненно качает головой и разблокировывает экран с очередным тэхёновским «ты монстр». Монстр здесь Чон Чонгук, попивает эспрессо, проверяет почту и собирается убить Мин Юнги.

***

Хосок возвращается к себе на квартиру к двум часам ночи. Альфа, вымотанный этим днём и поручениями Чонгука, даже не переоделся и вспомнил об этом уже в лифте своего дома. Хосок никак не привыкнет, что теперь он живёт не один. После тяжелого дня переговоров Чонгук своё слово сдержал, он всё-таки поехал на сдачу товара, вдоволь напился крови, а потом ещё потащил брата в клуб заполировать выпитое любимым Хеннеси. Единственное сейчас желание Хосока — это снять с себя провонявшую и заляпанную чужой кровью одежду, которую он непредусмотрительно не переодел до приезда домой, и принять душ. Хосок надеется, что Тэхён, как и обычно, в это время спит, и ему удастся прошмыгнуть к себе незамеченным — альфа не хочет ещё больше травмировать омегу заляпанной кровью рубашкой. Хосок чувствует неладное сразу же, стоит переступить порог своего дома, но в чём именно оно выражается, он пока не понимает. Датчики света реагируют на движение, и прихожую, а за ней и гостиную заливает мягкий искусственный свет. Альфа сбрасывает пропахший запахом табачного дыма пиджак прямо на пол и, только дойдя до лестницы, начинает всё понимать. Воздух в доме пропитан запахом фламбированной вишни. Будто ягоды недолго томили с сахаром и апельсиновой цедрой, а потом, щедро полив ромом, подожгли. Таким же синим горит сейчас сам альфа, огонь плавит его внутренности, обостряет органы чувств и заставляет тянуться на второй этаж. Он кладёт руку на перила и делает первый шаг, боится, что стеклянная конструкция его напора не выдержит и пойдёт трещинами, но запах, окутавший лёгкие, зовёт за собой, манит, тут никакая сила не поможет. Хосок почти не дышит, чувствует, как зверь в нём готовится к прыжку, альфа нарочно не позволяет ему надышаться, слететь с катушек, напоминает себе, что обещал Тэхёну не делать ничего, если он не захочет, обещал защитить ото всех, но, кажется, от самого себя не смог. Он останавливается напротив двери, знает, что омега его чувствует, сжимает ладони в кулаки и прислоняется лбом к деревянному покрытию. — Я хочу… — облизывает вмиг пересохшие губы. — Хочу, чтобы ты сам сделал выбор, — тянется к ручке, рука зависает в воздухе, так к ней и не прикоснувшись. — Если ты не хочешь, запри дверь на ключ, хотя вряд ли это поможет… — не дождавшись какого-либо ответа, Хосок буквально отрывает себя от чужой двери и идёт дальше по коридору к себе. Он стоит под холодным душем минут двадцать, но жар внутри только распаляется, запах Тэхёна везде, его образ не смывается. Хосок не уйдёт из собственного дома, не будет играть в джентльмена, даже быть им не хочет — это его омега, и пусть он сам придёт, пусть уже сделает выбор. Хосок не железный, никогда таким не был, а с момента появления в его жизни Тэхёна только и знает, что себя в придуманной самим же собой тюрьме держать, волю не давать. Терпение сейчас, как песок между пальцев, ускользает, бурлящие внутри чувства вулканом взорваться грозятся, доказывают, что не в этот раз. Альфа натягивает только спортивные штаны, хватает с полки наручники, подаренные в полицейском участке, как память о единственном приводе, и сам же пристёгивает левую руку к изголовью кровати. Ключ он бросает на пол, уверен, что не дотянется. Хосок готов сорваться в любую секунду, он бы дверь Тэхёна лбом пробил, но дрожащие конечности и безумный взгляд в зеркале в ванной доказали, что он может навредить омеге. Он никогда ранее с таким огромным желанием не сталкивался, запах омеги просачивается в поры, кутает его в невидимую дымку, и зверь внутри рычит, клацает зубами, чуть ли бунт против хозяина не поднимает. Чудовище не понимает, почему человек сам же себя запер в этой комнатке, обмотал цепями, если в каких-то десяти метрах лежит его добыча, сама же его запахом зовёт, местоположение выдаёт. Хосок даже сквозь разделяющую их стену слышит короткий стон и неосознанно к паху тянется, запускает руку в штаны и обхватывает изнывающий член, водит пару раз по стволу, откидывает голову на подушку и чуть ли не воет от невыносимого желания. Он представляет его влажные губы, нежную, как бархат, кожу, в ушах звенит этот хрипловатый грудной голос, и сильнее надрачивает, но разрядкой даже не пахнет, будто весь организм альфы идёт против него же, настаивает, требует омегу, ещё секунда, и возьмёт бразды правления в свои когтистые лапы. У Хосока перед глазами марево, будто запах становится всё чётче и чётче, разум мутнеет, механизмы, сдерживающие зверя, под одним единственным взглядом лопаются, в крошку осыпаются. Тэхён стоит на пороге в шёлковой пижаме и с раскрытым ртом, как заворожённый, за рукой альфы в штанах наблюдает. Он даже слова молвить не успевает, как Хосок оказывается напротив и, вжав его в дверь, лицом в горло зарывается, с шумом вдыхает. С левой руки альфы оторванная вместе с наручниками половина изголовья кровати свешивается. Шаг. Ровно столько понадобилось Хосоку, чтобы желанное тело в руках зажать и в вишнёвые губы впиться. Четыре месяца, чтобы этого момента дождаться. Назад дороги нет. Добыча сама в его руки пришла, сама себя предложила, а сейчас цепляется тонкими пальцами за его голые плечи, что-то несвязное бормочет и сам ногами его торс обвивает, льнёт. Капризничает, хнычет, неумело целует, всё сильнее прижимает, умирает будто в его руках. Только Хосок намного раньше умер, в тот же вечер в особняке Мин на втором этаже буквально понял, что это такое: вмиг трещинами покрыться и в пыль рассыпаться, чтобы потом из этой пыли в нового себя собраться, тормоза себе поставить, терпению научиться. Хосок не отпустит, до самого дна его выпьет, с ним этой ночью умрёт и заново родится, потому что до сих пор и не жил вовсе. У жизни цвет красный, такой же, как губы этого омеги, Хосок его вечно с чёрным путал. Для Хосока отныне чёрный — это новый красный. Для Хосока отныне есть и будет только Чон Тэхён. Он с ним на свет родился, с ним же в сырую землю ляжет. Эти двое ничего не выбирали, и за них никто не выбирал, их сама судьба связала, красной невидимой нитью через всю их жизнь проходила, одного кровью подкармливала, второго ею же пугала. Столкнула их, сидит, наблюдает, как самый страшный человек в городе на колени перед самым слабым становится, голову склоняет. Судьба только усмехается, карты перемешивает, вечно лежащие отдельно две в одну соединяет, но проходящий ровно посередине рваный шов не смазывает, не торопится. Любовь не дар и не награда, её мало просто найти, её уберечь, за неё бороться, до конца пойти надо. Один из них готов костяшки до мяса стереть, голову за любимого положить, сердце из груди вырвать и к его ногам бросить, а второму ещё этот путь пройти предстоит. Судьбе скучно и муторно, её ничто в этом мире больше не развлекает, да и подарки делать она не особо любит. Поэтому устраивается поудобнее, наблюдает за этими двумя, ждёт, «заставьте меня пожалеть» не слушающим её пока ещё только влюблённым двум парням шепчет и любимую трубку раскуривает.