Тэхён не помнит, каким образом Хосок достал ключ с пола, как отстегнул наручники, учитывая, что альфа его ни на секунду не отпускал, не отстранял, целовать не прекращал. Тэхён будто не в себе вовсе, ему кажется, что от этих рук на его коже, от этих объятий и одного дыхания на двоих, ещё секунда, и его по этой спальне размажет. Тэхён с таким не сталкивался, через себя не пропускал, весь его обычный мир, ощущения — всё трухой на паркет осыпается. Омега никогда не думал, что он такой чувственный, что с ним может такое произойти, когда каждое прикосновение альфы — это разрядом тока по коже, каждый его взгляд — скручивающиеся в узлы внутренности, каждый поцелуй — маленькая смерть. Он себя не узнаёт.
Тэхён привык, что течка — это болезнь и постельный режим. Это горстка отвратительных на вкус таблеток, сладкое на завтрак, обед, ужин и долгие часы в душе, когда стоит только сменить одежду, как она вновь мокрая от пота и смазки. Течка — это ад, который омега переживал каждые три месяца и всё ждал, когда она закончится. А оказалось, течка — это патока вместо крови в венах, это его запах, окутавший лёгкие, это бездна желания в его глазах. Тэхёна никто никогда не хотел. Тэхёна никто никогда не захочет так, как Хосок. Это желание на дне чужих зрачков заставляет чувствовать себя самым красивым, заставляет смелеть, самому тянуться за долгожданным теплом, и омега уже почти не боится. С Хосоком он в безопасности, альфа о нём позаботится, сам не навредит, другим горло перегрызёт. Тэхён любовь никогда не искал, даже вкуса её не знал, думал, что обречён умереть тихо в четырёх стенах, но, видать, он любимчик судьбы, раз она привела этого красноволосого альфу прямо в его дом. Видать, он судьбой проклят, раз она подарила ему чужое сердце, а омеге теперь крепко его держать, бережно хранить, ни в коем случае не разбить, не гневать старуху.
Тэхён знал, что течка начнётся, почти угадал даже день, только лекарств не просил, и не только потому, что Хосок бы скорее всего не разрешил, а потому что сам не хотел. Омегу будто ровно надвое поделили: одна его сторона всё ещё боится альфу, страшится своей же реакции на него, не доверяет ему, а другая всё тянется, хочет ему без остатка отдаться, навеки с ним остаться. Последняя выиграла. Когда Хосок стоял у двери, Тэхён его будто чётко видел даже сквозь неё. Альфа тяжело дышал, у него дрожал голос, он чуть ли не молил, о дверь скрёбся. Но не пошёл напролом, не применил силу, сказал свои условия и, как бы ему ни было тяжело, ушёл. Тэхёну такой Хосок нравится. Ему нравится управлять тем, кого считают неуправляемым, нравится, что контроль этот зверь теряет только из-за него, что эта глыба льда тает и плавится сейчас под его руками.
Воздух в спальне нагрет до предела, ещё секунда, и языки пламени начнут подниматься наверх по шторам, перекинутся на мебель, пойдут по стене, а посередине этого огненного озера только двое останутся, их пламя не возьмёт, потому что они и есть огонь.
Тэхён давно не чувствует пола под ногами, но сейчас он лежит на лопатках, смотрит в потолок, не знает, куда деть свои руки. Он чувствует себя неловко и зажато, и альфа это замечает.
— Не думай, не ищи в голове, что и как, просто отдайся чувствам, пусть твоё тело само за тебя решает, — шепчет Хосок и раздевает.
Тэхён дёргается, когда он откидывает в сторону его футболку, но альфа придавливает его грудь ладонями, не позволяет подняться.
— Не отпущу.
Тэхён в этом и так уверен. Он и сам вырываться не собирается, продолжает со смущением бороться и нижнюю губу прикусывать. Хосок тянется к резинке его пижамных штанов, омега тянется за ним же, только Хосок дёргает их вниз, а Тэхён наверх, бормочет что-то, заливается краской и, резко повернувшись влево, лицом в подушку зарывается. Альфа не останавливается, покрывает лёгкими поцелуями его плечо, лаская, поворачивает его на живот, повторяет то же самое со спиной, лопатками. Тэхён кладёт лицо на ладони и продолжает лежать лицом на подушке, только под его ласками подрагивает.
Хосок целует линию позвоночника, спускается к пояснице, продолжая касаться её губами, легонько спускает штаны омеги, под которыми нет белья. Оставляет пару поцелуев на половинках, окончательно стаскивает штаны и рычит на пытающегося прикрыться омегу. Хосок примеряет ладони к самой аппетитной и долгожданной попке вселенной, ухмыляется, поняв, что она создана для него, его ладонь идеально смотрится на персиковой коже. Тэхён шипит, когда Хосок разводит их, когда проводит по ложбинке пальцами, собирает смазку, но альфа на его недовольства не реагирует. Перед Хосоком самое лучшее лакомство лежит, он сократил расстояние, раскрыл обёртку, положил его перед собой, и тут или молиться на него, или трахать неистово, до сорванного голоса, до синяков на коже, до слёз от разрывающей эйфории, и Хосок выбирает второе. Он вновь нагибается, проводит языком по колечку мышц, пробует своего омегу на вкус, довольно облизывается, повторяет, проталкивает язык глубже. Тэхён от такой откровенной ласки хнычет, пытается отползти, но получает лёгкий шлепок по вмиг налившейся красным попке.
Омега течёт, пахнет умопомрачительно, голый и беззащитный в его руках. В своей голове Хосок уже закинул его ноги на свои плечи, насаживает на свой член до упора, вгрызается в венку на горле, а в реальности смакует каждую секунду, подготавливает, боится напугать, да и сам не хочет торопиться.
Это первый раз не только Тэхёна, это первый раз Хосока с любимым человеком. Если до сих пор секс для альфы был просто развлечением, возможностью сбросить стресс, то сейчас в этой комнате будет точно не секс, это нечто большее, за гранью обычного траха, которым Хосок скрашивал свои длинные ночи. Их души соединились давно, а сейчас в одно сольются их тела, и выдержать бы. Хосок хочет запомнить каждое мгновенье этого первого раза, каждый стон, сорванный с этих вишневых губ, то, как он будет заламывать брови, выгибаться, просить. Альфа освободит в памяти для этого отдельную папку, сохранит в ней эту ночь и, даже умирая, будет знать, что прожил лучшую из всех жизней, потому что он нашёл своего омегу, потому что он имеет возможность так его к себе прижимать, показывать свою любовь и получать ещё большую в ответ.
Тэхёна от этих доселе незнакомых ощущений кроет, и если сперва всё, что он чувствовал, был стыд, то сейчас он всё больше распаляется и сам позволяет альфе себя вылизывать, наконец-то убирает ладони с лица, цепляется пальцами о простынь и умирает с каждым движением языка Хосока. Тэхёну прямо сейчас очень надо, чтобы Хосок оказался у него между ног, обнять его ими, прижать к себе так, чтобы даже воздух не прошёл. Он думает, что не выдержит, что это слишком прекрасно, и если его переполненное эмоциями сердце не выдержит и перестанет биться, то Тэхён ни о чём не пожалеет. Это стоило того, чтобы попробовать.
Он смотрит на альфу через плечо, видит в его взгляде такое дикое хищное желание, что будто ещё секунда, и он вгрызётся в его горло и перегрызёт кадык. Тэхён даже на это готов, пусть кусает, вгрызается, рвёт когтями его плоть, главное, чтобы был вот так близко, чтобы прямо под кожей, сердце к сердцу.
— Чего ты хочешь, малыш? — спрашивает Хосок вкрадчиво, языком выше поднимается, к рёбрам возвращается. Тэхён знает, чего хочет, и хочет безумно, но как это в словах выразить — не знает, с шумом воздух проглатывает, теряется, ничего лучше не придумав, лицом в подушку обратно утыкается, но не тут-то было. Хосок переворачивает его на спину, нависает сверху.
— Хватит прятаться, — обхватывает пальцами его член и начинает медленно, тягуче надрачивать. — Хочу, чтобы ты кончил для меня, давай же, малыш, покажи папочке, как сильно ты меня хочешь.
Тэхён вонзается ногтями в запястье руки, надрачивающей его член, и шипит обиженно:
— Ты мне не папочка.
Омега всё-таки прогуглил это слово и в ужасе захлопнул крышку ноута Хосока, а потом, открыв, усиленно искал, как почистить историю.
Хосок отбирает его руки, соединяет в одной ладони над его головой и грязно ухмыляется:
— Я твой папочка, а ты — мой малыш. Я же вижу, как ты смотришь на мои штаны и как с шумом глотаешь, будь хорошим малышом, кончи для меня.
— Не хочу… — остальная часть фразы тонет в стоне, потому что Хосок большим пальцем крайнюю плоть оттягивает, размазывает сочащуюся с головки смазку и ускоряет движения. Тэхён мечется по постели, как полоумный, даже несмотря на то, что альфа его руки отпустил, омега больше ему не мешает, наоборот, бёдра подкидывает, постанывает. Ещё пара умелых движений, и Тэхён с протяжным стоном кончает в руку альфы и себе на живот. Хосок облизывает пальцы, а потом приближается к его лицу и спрашивает:
— Ты когда-нибудь пробовал себя?
— Нет, — слишком быстро отвечает Тэхён, и Хосок, поймав ложь, улыбается.
— Жаль, ты такой вкусный.
Хосок разводит его ноги, устраивается между ними, но даже не думает свои штаны снять, изводит омегу. Альфа на грани, собственный стояк уже причиняет боль, он и не думал, что так бывает, но с этим омегой играть одно удовольствие. Хосок ещё немного потерпит, пока оставляет фиолетовые синяки, следы своих пальцев, дразнит его своим языком, губами, вбирает в себя его недовольное мычание, и то, как нетерпеливо он тянется к нему.
— Какой ненасытный омега, — усмехается альфа и легонько посасывает его сосок.
— Пожалуйста… — хрипит Тэхён и обвивает ногами его торс, максимально в себя вжимает. — Пожалуйста…
— Неправильно просишь, — Хосок переключается на второй сосок. Тэхён уже сам рукой к его штанам тянется, но получает легонько по пальцам и вновь лежит на спине, прибитый к постели.
— Пожалуйста, — уже хнычет Тэхён и руками его шею обвивает, заставляет смотреть на себя. — Пожалуйста, папочка, — говорит совсем тихо, а у Хосока в голове вселенные взрываются. Когда-то он сказал это омеге в полушутку, но даже тогда не думал, что «папочка» из уст Тэхёна будет звучать, как самый сильный афродизиак. Хосок почти жалеет, что когда-то начал эту тему. Но это «почти» мизерно, оно расщепляется и тонет в очередном «папочка», а зверь Хосока доволен, скалится, когти о бетон точит, облизывается.
— Умница, — шепчет невозмутимо альфа и позволяет Тэхёну наконец-то спустить его штаны. Омега, как заворожённый, смотрит на толстый, обвитый вздувшимися венками красивый член и неосознанно облизывается. Он неловко тянет руку, поглядывает на альфу будто в страхе, что тот будет против, но не получив запрета, обхватывает ствол пальцами, поглаживает. Тэхён поднимает глаза на Хосока, хочет понять, правильно ли всё делает, и, заметив довольную ухмылку, продолжает. Альфа молча наблюдает, взглядом парня сжирает. Тэхён в экстазе, он управляет таким хищником, проводит по члену ещё и ещё, уже демонстративно облизывается, тянется к нему, нагибается.
— Твои губы на моём члене — картина на миллион долларов, но не сейчас, — ухмыляется Хосок и резко подаётся вперёд, роняя омегу на лопатки.
Пока Тэхён, разочаровавшись тем, что у него отобрали такое интересное занятие, недовольно бурчит, Хосок шире разводит его ноги и размазывает стекающую на простыни смазку. Он проталкивает внутрь сразу два пальца, раздвигает их, оглаживает гладкие стенки, подготавливает омегу для себя. Толкается глубже, насаживает парня на свои пальцы, а у Тэхёна жар, он будто в агонии, до боли губы кусает, лишь бы не заорать, что готов от этого альфы в свою всё ещё девственную задницу хоть кулак принять, что угодно. Но лучше всё-таки член, этот красивый, большой член, который Тэхён обязательно ещё и в рот возьмёт. Он понятия не имеет, как сосать, но уверен, Хосок его направит, а если и нет, то плевать, его хочется знать на вкус, прочувствовать, облизать каждую венку, пососать головку, это слишком соблазнительно, и от одних мыслей слюна заполняет рот. Но сейчас Тэхёну хочется другого, чтобы Хосок вошёл в него, чтобы, растягивая, распирая стенки, таранил его, и он просит, уже чёрт знает в который раз за ночь, а альфа снова не слушает, глубже насаживает его на свои пальцы, срывает тяжёлые вздохи, наслаждается чужим падением в самую бездну похоти.
— Пожалуйста, папочка, — пользуется запрещённым приёмом омега, знает, что он безошибочен. Хосок замирает, подтверждает догадки Тэхёна, но через пару секунд вновь продолжает его трахать пальцами, и омега не может скрыть вздох разочарования.
— Пожалуйста, что? — спрашивает альфа, не отрываясь от своего интересного занятия.
— Хочу тебя в себе, не хочу пальцы, пожалуйста, папочка, — открыто капризничает омега и получает в ответ хищный оскал.
Тэхён своего добился, он выпросил, и вот пальцы смыкаются на его лодыжке, заставляют обвить альфу ногами, подтянуть к себе. Хосок нависает сверху, смотрит на тяжело дышащего парня, между их губами пара сантиметров, альфа это расстояние не сокращает. Это за него делает Тэхён, впервые сам делает первый шаг, обвивает его шею, притягивает к себе и целует — глубоко, мокро и пошло, забирая и отдавая, присваивает, заявляет права, делает то же самое, что делал Хосок с каждым поцелуем. Скручивает в узлы его душу своей невинностью, так тонко граничащей с развратом. Хосок в нём тонет, пропадает, с головой уже увяз в этой трясине. Он трётся об него, хаотично шарит руками по его телу, сосёт сладкий, как мёд, язык.
Он приподнимает его за ягодицы, пристраивается и, не прерывая поцелуя, толкается, погружается легко и гладко, скользит по смазке внутрь до конца, позволяет Тэхёну от растаскивающих его на куски эмоций прикусить свою губу, запечатывает их соитие поцелуем со вкусом железа, боится, что не остановится, что сожрёт его. Тэхён почти не дышит, жмурится и уговаривает себя расслабиться, пока всё ещё некомфортно, он ёрзает, пытается привыкнуть к размеру, но Хосок не позволяет. Он слишком долго ждал, слишком много раз это себе представлял, тут никакие цепи уже не удержат. Он толкается снова и снова, вбивается в податливое тело, трахает так яростно, как в последний раз, и похуй, что первый. Тэхён выгибается до хруста, вонзается в чужую плоть ногтями, приподнимается, когда Хосок до упора натягивает его на себя, обвивает руками его шею и сам садится на член. От особо резкого толчка он смыкает зубы на плече альфы, прокусывает ему кожу, знает, что больно, чувствует, как лопается под зубами его плоть, но остановиться не может. Полосует ногтями его спину, уродует татуировки, всё больше и больше вгрызается в его плоть, бьётся в агонии в сильных руках, сам насаживается на его член, сам прыгает на нём и как одержимый всё повторяет:
— Папочка.
Переворачивает мир Хосока с ног на голову, каждым своим стоном, движением, взглядом из-под приспущенных ресниц все его приоритеты в пыль превращает, всё внимание только на себе концентрирует, ставит себя во главе всего и всё шепчет «ещё».
И Хосок даёт, до последней капли, всего себя без остатка, сгорает с ним и вновь из пепла возрождается, знает, что омега, который крови боится, сейчас его кровь пьёт, его плоть чуть ли не жуёт, не отстраняет, не запрещает, только обратно на лопатки укладывает. Тэхён от чужого плеча отрывается, запачканными чужой кровью губами шепчет «моё» и тянется за поцелуем, который получает мгновенно.
— Только твоё, — отвечает ему альфа и, толкнувшись ещё пару раз, кончает в него, продолжает двигаться, вбивается всё равно и наблюдает за рассыпающимся на куски на его постели омегой. Тэхён довольно потягивается, с члена не слезает, напротив, тянет на себя Хосока и обнимает.
— Я тебе спину изуродовал, — бурчит ему в шею омега.
— Накажу тебя за это позже, — серьёзно говорит Хосок, и Тэхён испуганно смотрит на него.
— Тебе наказание понравится, — усмехается альфа, и омега выдыхает.
***
Маленький омега бегает вокруг такого же маленького альфы и всё норовит стащить у того из-под носа его жёлтое пластмассовое ведёрко, наполненное полевыми цветами, которые ребёнок нарвал в саду особняка. Чонгук нервно ходит в десяти метрах от детей и кричит на собеседника по ту сторону трубки. Дети, видать, ведёрко всё-таки не поделили, и вот уже омега лупит упорно не дающего ему сдачи альфу. Лупит страшно и со всей злостью, бьёт пластмассовой лопаткой по голове, грозится своим дядей и его мачете. Чонгуку придётся узнать у своего брата, откуда его сын знает слово «мачете». Чон кричит на детей, чтобы играли тихо и не мешали, вот только терпение у маленького альфы видать закончилось, он сильно толкает омегу на землю, а сам с ведёрком бежит к отцу.
— Я собрал их папе, он любит белые. Я собрал ему столько цветов, это мои цветы, — плачет ребёнок.
— Твоему папе на эти цветы плевать, — рычит на ребёнка раздражённый Чонгук. — Мёртвому без разницы, какого цвета ты принесёшь на его могилу цветы.
Ребёнок заливается по новой, и Чонгук, извинившись перед собеседником, снова поворачивается к малышу.
— Дайте отцу закончить разговор, и я вас рассужу, — пытается успокоить ребёнка Чон, но теперь к малышу присоединяется и омега, и дети начинают голосить во весь голос. Чонгук отходит ещё подальше и продолжает решать свои дела по телефону, омега его зовёт, что-то кричит, но Чон только отмахивается и обещает подойти позже. Продолжая заниматься делами, он резко начинает вслушиваться в внезапно наступившую подозрительную тишину и понимает, что ничего хорошего с его детьми она не сулит.
— Чего вы затихли? — Чонгук убирает мобильник и подходит к малышам.
— Тут змея, — бурчит малыш альфа и указывает пальчиком на коралловую змею у своих ног. Чонгук срывается к детям и, схватив обоих на руки, отходит от змеи.
— Сильно испугались? — спрашивает Чон и с детьми на руках идёт ко входу в дом.
— Нет, — отчаянно машет головой маленький альфа, показывая свою смелость. — Но она укусила братика.
Чонгук только сейчас понимает, что омежка в его руках подозрительно тихо сидит, он всматривается в лицо сына и понимает, что его ребёнок мёртв.
Чонгук просыпается в холодном поту, подскакивает на постели и пытается справиться с этим животным ужасом. Он касается ладонями лица и понимает, что оно мокрое, и вовсе не от пота. Альфа соскальзывает с кровати и босыми ногами шлёпает в сторону кухни, наливает себе ледяной воды из холодильника и, выпив стакан, достаёт из выдвижного шкафчика сигареты.
Так страшно Чонгуку никогда не было, даже тогда, когда Юнги похитили. Он испугался, но не на столько, потому что тогда он знал, что должен успеть, что другого варианта нет, что он должен найти своего омегу и защитить, а в этом сне всё уже случилось: Юнги был мёртв, а сын, которому Чонгук дал имя его папы, погиб на его руках от укуса змеи.
Чонгуку плохо. Будто бы его сердце застряло в глотке, он ни воздуха вдохнуть не может, ни выплюнуть его. Его лёгкие проткнуты сотнями игл, и каждая затяжка это адская боль. Он понимает, что это сон, но контролю это не поддаётся, реальность не помогает, хочется раскрошить свой череп, достать свой мозг и вырезать из него часть, отвечающую за сновидения, особенно за такие болезненные. Чонгук за эти пару секунд во сне со своим мёртвым ребёнком пережил такой ужас, что даже проснувшись, он его не отпускает. Юнги в этом сне был мёртв давно, потому что у Чонгука из сна не так ярко зудело и почти не болело, вот только себе в реальности он этого объяснить не может, здесь и сейчас эта боль его душу выворачивает. Будто альфа только о смерти любимого узнал, так же к груди бездыханное тело своего сына прижимает. Он воет раненным зверем, пару раз подряд лбом о толстое стекло прикладывается, пытается себя в чувства привести, но боль эта, как кислота по сосудам разливается, разъедает, медленно убивает.
Имя этого омеги на изнанке сердца вышито, кровоточит, ноет. Чонгук по нему безумно скучает, везде его запах чувствует, ищет в толпе, на дверь смотрит. Он устал бороться с собой. Ничего не помогает. Он грозится убить Юнги, умыться в его крови, и это якобы его успокоит, но он лжёт всем, себе в первую очередь. Всё, чего хочется — это схватить его за плечи, встряхнуть пару раз и спросить, за что. Пусть даже альфа знает за что, пусть сто раз будет в этом виноват. У Чонгука сердце разорвалось тогда в особняке Мин. Он услышал правду из уст любимого, понял, но не принял, изо дня в день с этим сердцем, у которого от взрыва все края ободраны, а кровь без остановки хлещет, живёт, всё забыть его пытается. Вешает на омегу сотню ярлыков, из последнего «убийца», но возненавидеть его не получается, они эту вину на два делят. Чонгук бы хотел ненавидеть, но Юнги у него под кожей раскалённым железом выжжен. Чонгук любит и не знает, что с этой любовью делать. Ему хочется поехать к нему, сказать «
возьми, забери эту свою долбанную любовь, избавь меня от неё, потому что жить без тебя не выходит, потому что нет бы на спад пойти и завять, ты всё больше внутри разрастаешься, ты мне своими шипами все внутренности разодрал, а я всё больше хочу, я всегда тебя жду». Пусть избавит его от мучений.
Чонгук ведь не хочет любви, никогда не хотел. Юнги умер во сне, а Чонгук, как человек, закончился. Не может же глава клана настолько от какого-то омеги зависеть, не может быть помешанным, не может им дышать.
Может.
Эта ноша неподъёмная, даже для самого Желтого Дракона. От себя не убежать, сколько ни пытайся, реальность игнорировать не выйдет. А реальность такова, что Чонгука без Юнги нет. Он не ждал его, не искал, не верил в сказки про любовь, бреши под грудиной образоваться не позволял. Но Юнги пришёл. Не спрашивал разрешения, не высылал заранее предупреждающих писем, не просил аудиенции, замер на мгновенье у клуба, и навеки у альфы под коркой сознания отпечатался. Вторая встреча, и у Чонгука ещё долго, прикоснувшиеся к фарфоровой коже ладони горели, третья встреча, и Чонгук его на вкус попробовал. Хотел яд выпустить, поцелуем со вкусом железа на место поставить, взамен сам отравился, в самое сердце его пустил. Юнги к нему шаг сделал и весь остальной мир потух, исчез, в его глазах растворился. Омега стал его персональным раем, лучом света, смыслом бытия, омеги нет, а от Чонгука одни дымящиеся руины остались. Альфа всё пытается нормальность изображать: рычит на работников, наказывает, стратегии разрабатывает, а внутри уже последние целым его удерживающие нити рвутся, тоскующего по любимому дракона не удерживают. Юнги – что-то с другой планеты, на Земле такие не водятся, этот омега его половина, а половины по отдельности не выживают. Чонгук сам его из своей жизни выставил, сам же обратно вернуть должен.
Потому что Чонгуку ничего не помогает, ничто эту серость не раскрашивает, даже кровь. Чонгуку от Юнги не дети нужны, Чонгуку Юнги нужен. Просто пусть живёт у него, маячит перед глазами и засыпает, свернувшись под боком, как тогда, в далеком-недалеком прошлом, когда каждый день хотелось проснуться пораньше, понаблюдать за ним спящим, когда хотелось быстрее все дела заканчивать и мчаться к нему, называть его Сахарочек. А сейчас он домой под утро приходит, не пьёт, не курит, не развлекается, свою постель греть никого не приглашает, или работает, или бездумно в стену пялится, носит в себе тонну невысказанных слов, нерастраченной ласки и галлон боли. Боится, что в один день фитиль догорит, что Чонгук сам сгорит, пеплом Сеул покроет. Сколько бы он сам себе ни доказывал и ни убеждал — без Мин Юнги нет Чон Чонгука. Чонгук ему это скажет. Если омега хочет услышать эти три слова, он их получит. Чонгук его вернёт, потому что в этом городе без него каждый вдох — свои же раздробленные внутренности, каждое утро — очередной день без него, каждая ночь — мрак и желание не просыпаться.
Чонгук думал, Юнги всего лишь очередная ступень в достижении цели, оказалось, Юнги и есть цель. Всей его жизни.
***
— Что ещё нового ты знаешь о нём? — Тэхён откидывает голову назад, на плечо альфы, и позволяет ему намыливать свой живот.
Уже четвёртый день течки, и омега за эти часы настолько привык и принял альфу, что он теперь спокойно позволяет себе ходить перед ним нагишом. Вот и сейчас Тэхён нежится в ванной и позволяет Хосоку намыливать своё тело.
— Больше ничего, — отвечает Хосок и злится, что не может перевести тему.
— Ты что-то скрываешь, я это чувствую, — грустно говорит Тэхён и поворачивается к нему лицом.
— Скрываю, — выдыхает Хосок. — Я не могу тебе врать, но в то же время не могу сказать, что и как с Юнги. Он сам должен тебе всё рассказать.
— Но вы не даёте нам общаться! — бьёт ладонями по воде расстроенный омега.
— Позволь мне позвонить ему, — Тэхён подползает ближе и прижимается к любимому телу. — Прошу, дай просто поговорить.
— Малыш, — тяжело вздыхает альфа, поглаживает следы своих зубов на чужих ключицах и задумывается. — Хорошо, — после долгой паузы наконец-то говорит альфа и получает долгий поцелуй в губы.
***
Звонок от Тэхёна застаёт Юнги сидящим на полу в туалете в особняке Джина. Омегу мучает сильный токсикоз, и первую половину дня он обычно проводит в ванной, куда даже перенёс свой планшет и любимое кресло-мешок.
Братья в итоге разговаривают полтора часа, в ходе которых Юнги рассказывает Тэхёну почти всё, до последней мелочи, кроме своей беременности, а брат взамен пытается в двух словах сказать про течку и Хосока. Юнги двумя словами довольным не остаётся и ещё полчаса выпытывает у младшего, как прошла течка со всеми подробностями. Юнги передаёт Хосоку через Тэхёна воздушный поцелуй за разрешение позвонить и, повесив трубку, со всех ног бежит вниз в кабинет Джина.
— Он позвонил мне! — влетает в кабинет альфы Мин. — Первая лучшая новость с моего переезда!
— Кто позвонил? — Джин откладывает бумаги и, кивнув Джексону на дверь, приглашает омегу присесть.
— Тэхён, — Юнги с ногами взбирается на кресло напротив стола альфы.
— Во-первых, не носись как угорелый по лестницам, в твоём положении это опасно, — хмуро начинает Джин. — Во-вторых, не переживай, вечно так продолжаться не может, и ты вернёшь своего брата.
— Во-первых, — кривит рот Юнги, копируя альфу. — Я ношу дракончика, он крепкий орешек, и даже если я с лестницы скачусь, с ним всё будет отлично. Во-вторых, не корми меня обещаниями, я ими и без тебя перекормлен.
— Я ничего никогда не обещаю, я просто делаю, — подмигивает ему Джин. — Если твоё сегодняшнее свидание с унитазом закончилось, то я поговорил с шофёром и приставил к тебе охрану, сходи, как и хотел, в салон, выбери потом наряд, вечером мы идём в клуб праздновать мою первую победу над Чон Чонгуком.
— Ого, поздравляю, победитель, — подмигивает ему Юнги, соскальзывает с кресла и идёт на выход.
—
Ты и есть моя победа, — шепчет про себя альфа и снова вызывает Джексона.
— Свяжись с этим старым козлом, узнай благоприятное время и место, Чон Хосока можно выводить из игры. Его омегу не трогать.
— Понял, — кивает боссу Джексон и идёт к выходу.
— И ещё, — окликает его Джин. — Сделайте всё очень жестоко, пусть его помучают. Хочу, чтобы Чонгуку было очень больно, когда он найдёт то, что осталось от его брата.
***
— Ну что? — Хосок застёгивает запонки на рукавах и поворачивается к омеге. — Полегчало?
— Очень, — Тэхён подходит к нему и упирается лбом в его грудь. — Ты не представляешь, как я… — осекается Тэхён. — Как ты сделал мне хорошо.
— Я рад, — улыбается альфа и цепляет пальцами подбородок, заставляя смотреть на себя. — Я ненадолго. Пара встреч с Чонгуком, и вернусь, не скучай, — Хосок оставляет короткий поцелуй на его губах.
— Только кое-что странное, — останавливает уже повернувшегося к двери альфу Тэхён. — Юнги живёт не дома. Он сказал, что он живёт у Ким Сокджина.
— Что? — Хосок ошарашенно смотрит на парня и пару секунд даже слов подобрать не может.
— Ну да, я точно слышал. Говорит, он ему симпатичен, — пожимает плечами Тэхён. — Просто, зная моего брата и его любовь к Чонгуку, в это сложно верится.
— Чёрт, чёрт, чёрт, — рычит Хосок и хватается руками за голову. — Пора тебе становиться Чон Тэхёном, — резко выпаливает он и подходит к омеге.
— Прости?!
— Я бы сделал это красиво, на коленях, с кольцом в зубах, розой в руке, или наоборот, не помню, — отмахивается альфа. — Но боюсь, времени нет на любезности. Давай поженимся?
— Чего? — Тэхён начинает пятиться назад, ошарашенный предложением альфы.
— Тебе надо срочно взять мою фамилию, потому что твой братец так намутил воду, что не он один пойдёт на дно, а потащит за собой всех, кто принадлежит вашему роду.
— И я сейчас, чтобы спасти свою шкуру, возьму твою фамилию и буду, как и было до сих, наблюдать за всем со стороны! — восклицает возмущённо омега. — Нет уж! Так что забирай обратно своё предложение, если Юнги грозит опасность, то и мне она пусть грозит.
— Омеги в вашей семье самые упёртые из всех, которых я видел, — зло заявляет альфа и, содрав с шеи галстук, отшвыривает его в сторону.
— Не нравится, уходи, — бурчит Тэхён и пятится назад от наступающего на него Хосока. — Но это твой дом, уйти надо мне, — вздыхает он и заливается смехом.
Хосок валит заливающегося омегу на постель и целует его в сморщенный носик.
— Всё равно твой брат идиот, — усмехается альфа и тянется к любимым губам, но взамен получает щёку.
— Это твой брат идиот! — толкает его в грудь Тэхён и пытается выбраться, но альфа пресекает все попытки омеги и утягивает его в долгий и сладкий поцелуй.
