***
Юнги оценивающим взглядом разглядывает себя в зеркале и довольно улыбается. Позади него, соединив ладони вместе, стоит его мастер, полтора часа потративший на новый имидж Мина и с нетерпением ожидающий его реакции. Юнги брюнет, и ему это дико нравится. Выкрашенные в чёрный и уложенные волосы блестят, оттеняют фарфоровую кожу, придают глубину глазам. Сегодня ночью в Stigma Юнги будет самым красивым омегой, вспомнит своё прошлое до Чонгука, покажет городу, что король вернулся, поставит его на колени. Приехав домой из салона, он надевает узкие чёрные брюки, радуется тому, что пока он в них влезает, сверху он натягивает розовую свободную блузку с глубоким вырезом и дополняет образ чёрным тонким чокером. Юнги подкрашивает лисьи глаза и, пройдя сквозь облако своего любимого парфюма, запах которого, слава всем высшим силам, омегу не раздражает, спускается вниз. Там его ждёт одетый в тёмно-синий, потрясающе на нём сидящий костюм глава клана Змей и новый альфа Мин Юнги. Джин завороженно рассматривает омегу, взгляда от него оторвать не может, и Мин убеждается, что выглядит роскошно. — Не могу сказать, что блонд тебе не шёл, но так ещё больше загадочности, — подмигивает ему альфа и подаёт руку. — Я буду хорош даже лысым, — усмехается Юнги и, нарочно покачивая бёдрами, идёт с ним на выход. Для Джина как и всегда везде снята ВИП-ложа. Юнги, проходя мимо уже для него запретной массивной дверцы, за которой обычно развлекается Желтый Дракон, усиленно заставляет себя внутрь не смотреть и, опустив взгляд в пол, проходит с Джином к его диванчику. Сегодня в клубе презентация нового шампанского, много представителей шоу-бизнеса страны и журналистов, но вся эта суматоха внизу, путь наверх, где сидят самые важные гости, тщательно охраняется администрацией клуба. Юнги пьёт вкусные фруктовые коктейли, знакомится с друзьями и приятелями Джина, которые присоединяются к их столику, и весело проводит время. К Джину постоянно подходят разные альфы, и некоторых из них Юнги знает, помнит, что они и с Чонгуком общались. Омега продолжает посасывать через трубочку коктейль и поедать ананас на шпажках, когда малыши снова напоминают о себе. Юнги отпрашивается в туалет, и Джин отпускает его с одним из своих охранников. По пути в уборную Юнги встречает пару своих приятелей и даже успевает попозировать для светской хроники. Поняв, что тревога ложная, Юнги поправляет макияж и решает не подниматься наверх, а выйти на улицу и немного подышать воздухом, которого с самого начала беременности ему категорически не хватает. Мин думает, что на сегодня достаточно, что, вернувшись в клуб, он попросит Джина увезти его домой, пока окончательно не поплохело. Телохранитель молча следует за омегой и останавливается рядом с ним на тротуаре в паре метров от выхода. Юнги прислоняется к фонарю, мечтает о сигаретке, шутливо ругает про себя малышей и поворачивается на звук подъехавшего кортежа, который узнает из миллиона. Не дёргается, не сбегает, взгляда не уводит. Омега уверен, что выдержит. Чонгук уверен, что это не реальность, у него дежавю. Около пяти месяцев назад Дракон встретил здесь невероятно красивого омегу с белыми волосами, дерзким взглядом, вызывающим только одно желание «подчинить», омегу, который в последствии перевернул всю его жизнь. Сейчас он встречает потрясающе красивого омегу с чёрными волосами, с прожигающим взглядом, вызывающим одно только желание «подчиниться», омегу который всё так же переворачивает весь мир Чонгука. Альфа кидает обратно на сиденье свою любимую трость, отодвигает охрану и идёт твёрдыми шагами прямо к нему. Телохранитель Сокджина прикрывает Юнги спиной, поздно ловит краем уха миновское «не стоит» и пробивает лбом стену. Альфа тяжелым мешком падает на асфальт, а Чонгук, перешагнув через него, останавливается напротив Юнги. Глаза в глаза. Ни один мускул не дёргается на лице Чонгука, пусть и внутри у него цунами поднимается, кости крошит, от одного присутствия омеги рядом всё нутро переворачивает. Никто из них не сдаётся, не трусит, взгляд не уводит. Стоит альфе вот так вот в шаге остановиться, как у Юнги внутри тишина полная, не мутит, не ломит, будто всё его существо слушает Чонгука, прислушивается к его сердцу. Между ними только воздух, а будто проволоки с шипами: кто первым двинется, плоть кусками на ней оставит. Между ними лёгкий ветерок, будто стена из гранита, бейся хоть век, не пробьёшь. Между ними ночь, а будто все псы ада со штыками, в грудь направленными, стоят, тыкают, один шаг — насквозь проткнуть обещают. Между ними только их гордость, недопонимание, неумение слушать, а они этому всему лица придумывают, чудовищами изображают, сами себе препятствия создают. — Фу, как грубо, — прерывает кажущуюся вечностью тишину омега и косится на отключившегося охранника на земле. — Красиво, — кивает Чонгук на волосы. На самом деле очень красиво. Юнги просто цвет волос поменял, а Чонгук в него в сотый раз влюбился. Пальцы в кулак собирает, не протянуть бы руку, не коснуться бы. Они даже белыми на ощупь были как шёлк, а сейчас при свете фонаря поблескивают — зарыться бы. Мин тем временем сокращает шаг между ними, чуть ли лбом его подбородка не касается, секунду так стоит и отодвигается обратно. — Что ты делаешь? — не понимает альфа попытку сблизиться со стороны омеги. — Ничего, — отмахивается Юнги, и запрещает себе вновь к нему потянуться. Он проверял, как хорошо становится, стоит к нему близко встать, даже ломота в костях отпустила, а если обнять — значит, вообще будет ахуенно. Вот только Чонгук не Юнги, тем более, омега к нему шаг сделал, цепи сорвал, удерживать себя не получается. Он впечатывает его в стену, тот и пискнуть не успевает, а потом тащит влево за угол и, не дав опомниться, впивается в губы. Целует грубо, глубоко и мокро, губы жуёт, терзает. Юнги мычит что-то ему в рот, а потом бьёт коленом в бедро, но вырваться не получается. Чонгук держит стальной хваткой, улыбается ему в губы на все попытки вырваться и нарочно издевается. — Ну чего ты рыпаешься? Чего бесишься? — альфа прижимает его к себе, заставляет в глаза смотреть. — Такой маленький, а столько агрессии, как она тебя ещё не разорвала? — руками под блузку забирается, приподнимает её, оглаживает животик, носом в шею зарывается, глубоко дышит. Всего урвать пытается, везде коснуться, знает, что омега вырвется, пользуется моментом. Его бы воля, под кожу залез, плоть обнажил, вжился бы в него и там остался, потому что Чонгук без него извёлся, потому что попробовал, но не смог. Уже никогда не сможет. Юнги стоит напротив, под его ладонями, одним воздухом дышит, надо пользоваться, надо растащить его и в закромах воспоминаний припрятать, потом чтобы было куда возвращаться, что вспоминать. — Ты пахнешь по-другому, но всё равно лучше запаха нет, — шепчет в ухо и больно кусает мочку, оттягивает зубами, языком проводит. — Клянусь, я тебе лицо разорву, отпусти меня! — шипит Юнги, стараясь не привлекать внимание толпившихся у входа людей — не хватало ещё попасть на чью-то инстаграм страницу или, что ещё хуже, на страницы жёлтой прессы. — Чонгук, отпусти, — серьёзно просит Мин и пытается сбросить с себя руку, пролезающую в его брюки и грубо мнущую ягодицы. — У меня есть альфа! — Не говори, что не скучал по мне, — Чонгук не слушает, он вообще почти не соображает — Юнги нет столько времени, он оголодал, пелена страсти затуманила разум, он ничего, кроме хрупкого тела, в руках не чувствует. Сильнее его собой к стене вдавливает, блокирует конечности. — У меня есть альфа! — уже кричит Юнги, позабыв о попытке скрыться от нежеланных глаз. — Он убьёт тебя! — Как это мило, — отстраняется и смотрит на него Чонгук. — Твой новый ёбарь убьёт меня. Когда я шлёпал твою очаровательную задницу в своём кабинете, я сам, по твоим словам, должен был убить себя, — громко смеётся в голос альфа. — В этот раз точно убьёт, — задрав подбородок, смотрит на него омега. — Поэтому извинись и пропусти меня. Юнги усиленно пытается придать голосу твёрдость и у него это, хоть и с огромным трудом, получается. Если просто стоять рядом с ним — так хорошо, насколько же, наверное, это прекрасно спать с ним в одной постели, можно было бы выспаться, а не просыпаться каждый час с очередным недомоганием. Чонгук как назло одну ладонь на его животе держит, поглаживает, царапает, и по всем венам-сосудам омеги сладкая истома растекается, он сам, забывшись, вперёд поддается, хочет, чтобы альфа руку не убирал. Омеге приходится прогнать ненужные сейчас мысли, заставить себя отодвинуться и вновь попробовать освободиться. — Ты скучал по мне, вижу же, как подрагиваешь, как сам тянешься. — Чонгук проводит пальцами по его щеке, опускается к подбородку, Юнги отворачивает лицо, но альфа его фиксирует, заставляет на себя смотреть. — Отойди, — толкает его в грудь Юнги и вновь оказывается впечатанным в стену. — Пусти меня, урод! — Всё твоё напускное равнодушие коту под хвост, стоит мне только приблизиться, — ухмыляется Чонгук и вновь запускает ладонь в его брюки, грубо мнёт ягодицы. — Так я и думал, течёшь, как сучка. Юнги знает, что альфа прав, что он всё равно проигравший, что как кукла в его руках, но самое ужасное не это, самое ужасное, что Юнги нравится, что он дико скучал, что с ума без него сходил, что выдёргивал его из себя долгими ночами по крупицам, избавлялся, а в итоге одно прикосновение, и он снова внутри живёт, снова на колени ставит. Сейчас не до обид, не до всей той боли сутками, в груди расползающейся, сейчас только до его дыхания в шею, до его грубых и таких желанных ласк, до диких, доставляющих даже боль поцелуев. Чонгук себя еле сдерживает, чтобы надвое это тело в руках не переломать, у него любовь к нему какая-то адская, животная, хочется кромсать, крушить, рвать, показывать, насколько глубоко сидит, насколько без него не выходит, хочется лицо в его крови испачкать, до дна его выпить. Потому что Юнги для Чонгука кислородная маска, смысл бытия, последняя остановка. Отпустить его сейчас — всё потерять, он свою любовь выражать не умеет, вслух сказать — сразу воздух из лёгких и язык тонной с весу, а на уме нонстопом всё «люблю-люблю-люблю». Юнги её и так чувствует, каждым захватом пальцев, после которых красные отметины, каждым укусом, болючим поцелуем, каждым вздохом в своё ухо чувствует, а в голове одно «скажи-молю-прошу». Не говорит. Рвёт на части, в руках складывает, толкается в рот языком ещё пару раз, зубами в подбородок впивается, в сотый раз доказывает себе, ему, всему миру, вслух говорит «мой», только в ответ вздох тяжелый, ледяные пальцы на стене и взгляд полный обиды. Никакого «твой». В Чонгуке что-то ломается, кубарем вниз летит. — Поверь мне, у меня есть тот, кто скрашивает эти длинные ночи, — язвит Мин. Чонгук вмиг мрачнеет, Юнги чуть не вскрикивает от боли от того, как альфа сильно сжимает его запястье. — Шлюха, — цедит сквозь зубы Чон. — Это в тебе никогда не изменится. Кто на этот раз? Перед кем ты сейчас ноги раздвигаешь? Двух месяцев не прошло, а ты уже себе нового завёл. Чего это твой брат тебя больше не удовлетворяет? — толкает его к стене, нависает сверху. Юнги больно бьётся об неё затылком и с трудом сдерживает грозящиеся брызнуть из глаз слёзы. — Я не шлюха! — шипит от боли омега. — Никогда им не был, — смотрит прямо в глаза, кулаки сжимает. — Ты у меня был вторым, но всё, что я от тебя слышал, что я шлюха. Чонгук не успевает переваривать информацию, как получает кулаком в челюсть. Не двигается и не планирует сдачи давать, не моргая смотрит на омегу, но слова упорно отказываются слетать с губ. — А сейчас я в отношениях, в нормальных, — по слогам выговаривает последнее слово Юнги и трёт болящие и чуть не разбитые о челюсть Чонгука костяшки. — Только для тебя, если я не сплю с тобой, то я сразу шлюха. А теперь отпусти меня. Чонгук не отпускает, наоборот, приближается, прижимается лбом ко лбу и смотрит прямо в душу. — Значит, я у тебя второй? Будто Чонгук не знал. Будто не понимал это с каждым прикосновением, каждым поцелуем, каждой лаской. Не видел это в его глазах, не любил и не любит в нём именно то, что при такой вызывающей яркой внешности он скрывает в себе чистоту и где-то даже детскую наивность. Но ярлыки вешать куда легче. Пытаться себя убедить в том, что Юнги падший, без принципов и моральных ценностей, именно тот путь, который выбирал альфа. Так было бы намного проще, но не вышло. Теперь Юнги сам вслух подозрения Чонгука озвучил, опустил на придуманную альфой ложь, призванную опорочить омегу в его глазах, бетонную плиту и сверху цементом залил. Юнги протягивает руку, обводит пальчиками пуговицу на груди альфы, облизывает губы, становится на цыпочки, приближает лицо к его уху и выдыхает: — Но не последний. Омега слышит грозный рык, чувствует сомкнувшиеся вокруг своего горла пальцы, но больше не чувствует землю под ногами. — Пусти, — хрипит задыхающийся парень и цепляется пальцами за душащую его руку. — Убью тебя, суку. Ты родился для меня, вырос для меня и сдохнешь моим же, — сильнее давит на глотку, перекрывает дыханье. Юнги бледный, как полотно, из последних сил за него цепляется, хрипит, бьётся в агонии, чувствует, как темнота подкрадывается всё ближе и ближе, как картинки вокруг чёрным закрашиваются, как сознание его покидает. Но внезапно пальцы на горле разжимаются, и омега оказывается на земле. Юнги ползает на четвереньках на тротуаре, заходится в кашле, пытается надышаться, боится, что горящие синим пламенем лёгкие выплюнет. Чонгук получает кулаком в лицо от резко появившегося Джина, поэтому и разжимает пальцы на горле омеги. Джин получает в ответ прямо в челюсть моментально. — Я тебя обыскался, — зло говорит китаец Юнги и, схватив его за руку, тянет наверх, пытается поднять с асфальта. — Ты охуел, — рычит на него Чонгук, но замирает на месте, заметив, как омега сам Джину руку подаёт и просит уйти. — Вот, значит, как, — холодно говорит Чон. — Это месть? — смотрит на омегу, а Юнги с достоинством взгляд выносит, даже усмехается, приводит в порядок запачкавшуюся одежду. — Слишком ты большого мнения о себе, — хмыкает Мин. — Это нормальное человеческое отношение, только тебе об этом не знать. Я домой хочу, — поворачивается он к Киму. — Хорошо, что это не месть, — голосом Чонгука лёд колоть. — Я не буду молить тебя о возвращении, я не буду тебе угрожать, я даже злиться на тебя не буду, потому что ты, Сахарочек, маленький, глупенький омежка, — наступает на парня альфа, игнорирует пытающегося встать между ними Джина. — Я выигрываю все войны и завоёвываю что-то новое, но впервые я заберу, как трофей, то, что и так принадлежит мне, но заблудилось. Будешь мне за эту интрижку долгими ночами, прикованным к моей постели, отвечать, а пока развлекайся. — Кто ты такой, чтобы так про моего омегу говорить… — встревает Джин. — Ну всё, — выдыхает Чонгук и снова бьёт прямо в челюсть. Юнги отбегает к стенке и даже хлопает в ладоши, когда Чонгук получает кулаком по губам. — Только попробуй, — шипит Хосок на вытащившего пистолет Джексона. — Я отлично ножи метаю, уверен, ты наслышан, — альфа подбрасывает в руке танто и смотрит так, что Джексон пушку опускает. — Идиоты, — скорее от страха и нервов смеётся Юнги. — Главы двух кланов, а дерутся из-за омеги, я, конечно, ахуенный, и я очень люблю драки из-за себя, но вы всё равно идиоты. Чонгук отступает первым, скользит по омеге ухмыляющимся взглядом и поправляет рубашку. — Готовь свою попку, Сахарочек, если ты так хочешь быть шлюшкой, то будешь, но только моей, — альфа кивает Хосоку, и парни идут к машинам. — Какого чёрта? — поворачивается к омеге Джин. — Что ты здесь делаешь и почему ты провонял им? — Я вышел подышать и наткнулся на него, — пожимает плечами Юнги и идёт к машине. — Тебе ведь нельзя нервничать, — уже сидя на заднем сиденье бентли, обращается к Юнги Джин. — Доктор говорит, что ты и так тяжело переносишь беременность и есть много рисков. — Я не нервничал, — грустно усмехается омега и прячет лицо, чтобы Ким не заметил скатывающиеся вниз дорожки слёз из-за отпустившего нервного напряжения. — Просто неприятная встреча. — Что он тебе сказал? — Оскорблял, впрочем, как и всегда, — пожимает плечами Мин. — Всё-таки, я думаю, тебе стоит подумать о Китае, учитывая разгар войны и то, что он вдруг резко решил тебя вернуть, плюнем даже на то, из-за каких причин, то лучше тебе доносить детей в безопасном месте. — Мне кажется, ты прав, — вздыхает Юнги. — Каждая встреча с ним выворачивает меня наизнанку, а учитывая, что он объявил меня трофеем, даже не считаясь с моим мнением, он просто так не отстанет. Я подумаю о временном переезде. — Правильное решение, — одобрительно кивает Джин. — Не переживай, время летит со скоростью света, ты и не заметишь, как эти оставшиеся месяцы пройдут. Твоё здоровье и здоровье малышей сейчас самое главное. Моя семья позаботится о тебе. — А потом ты убьёшь меня и будешь шантажировать Чонгука детьми? — нервно смеётся Юнги, но, увидев недоумение в глазах альфы, умолкает. — Дурак ты, Мин Юнги, — устало говорит Джин и отворачивается к окну, показывая, что говорить больше не хочет.***
Чонгук взбешён. Он отпускает Хосока домой, а сам решает покататься, развеяться. Он до конца не понимает, что за игру затеял Мин Юнги, игра ли это вообще, насколько далеко он зашёл. Чонгук теперь точно знает, что хочет его обратно, и даже если ради этого придётся положить не один клан, он это сделает. Уже плевать в какой роли и какими путями, но этот омега должен принадлежать ему. Это его омега. Чонгук рядом с ним себя человеком чувствует, и даже если придётся прибить Юнги цепями к стене, то альфа это сделает. Как бы ни хотелось порвать омегу на куски из-за интрижки с Джином — Чонгук не сможет. Он прекрасно это осознаёт, злость на Юнги единственная, которую Дракон контролирует, ничего, что реально может навредить омеге, Чонгук не сделает. Нервно смеётся над своей беспомощностью, сильнее на газ давит. Впервые в жизни Чонгук будет воевать ради человека, не ради богатств и абсолютной власти. И этот настрой не сравнится ни с одним, что был до. Дракон встал на ноги, расправил крылья, дышит огненной пастью, когтями землю роет — в этой войне один победитель и это любовь Чонгука к Юнги. Безумная, выворачивающая, живым организмом внутри клокочущая. Чонгук её взращивает, с каждой новой встречей подпитывает, глубже в себя пускает. Он даже мысли об их близости с Джином допускать не хочет, сжимает руль в руках, всё скорость набирает, бушующую внутри чёрную ревность заткнуть пытается, обещает себе, что вернёт его, что никому из живых и смотреть на него не даст, стены отстроит, будет беречь и охранять. Чтобы понять всё это, Юнги потерять надо было — Чонгук и потерял, но временно. Нет ничего в этом мире, чего бы он добиться не смог, и пусть Мин Юнги кричит, что не хочет, пусть доказывает альфе, что больше не поддастся, сопротивляется — Чонгук всё равно его заберёт. Это сердце с ним рядом биться должно. А Джин только за то, что посмел его омегу своим назвать, кровью харкать будет, Чонгук его заставит. Альфа блокирует ревность, приказывает заткнуться, планам не мешать, мыслями о брате её заменяет. Хосок не был удивлён Джину, слово даже Чонгуку про это не сказал, всё в пол смотрел, нервно в руке своё танто сжимал. Чонгук не вчера родился, а брата как облупленного знает. Не хочет тёмным мыслям ближе подкрасться дать, не хочет Хосока в своих глазах опускать. Проехав пару километров, Чон резко тормозит автомобиль на обочине, а потом, подумав пару секунд, разворачивается и едет к зданию Хосока.***
— Мне Юнги приносил всегда кусок торта со свечкой, я задувал свечку, он съедал торт, а потом мы ложились спать, — рассказывает Тэхён про свои дни рождения дома, сидя на коленях Хосока на диване в гостиной, а сам при этом обнимая Хоби. — Ужасно скучно, — фыркает Хосок и продолжает поглаживать сквозь шёлк его спину. — Торт — самое главное на дне рождения, и там должен быть не кусок, а целый, огромный шоколадный торт. — Ага, а потом я стану огромным и не пролезу через твою дверь, — смеётся Тэхён. — Кстати, тебе же тяжело, — дёргается в сторону, надеясь слезть с колен альфы, омега, но Хосок ему не позволяет. — Сиди и не рыпайся, тяжелый тут твой жирный кот, а не ты, — Хосок поворачивает голову к коридору и видит вошедшего в квартиру в сопровождении хосоковской охраны Чонгука. Тэхён сразу пересаживается на диван, а альфа идёт встречать друга. — В чём дело? — разводит руки идущий к другу Хосок. Альфа не понимает, они, вроде, только недавно расстались. — Да так, — разминает шею Чонгук и резко с размаху бьёт того в челюсть. Тэхён вскрикивает и прикладывает ладони к лицу, будто это его ударили. Скулит в свои руки, боится их убрать, боится на своего альфу с окровавленным лицом глянуть. — Подумалось вдруг, а не знал ли Хосок, случаем, что эта сучка с Джином шляется, — продолжает наступать на и не думающего давать сдачи брата, Чон. — Вспомнил твою реакцию, понял, что ты знал, вижу твоё лицо сейчас и уже уверен, что ты знал, — он хватает Хосока за ворот рубашки и притягивает к себе. — Пожалуйста, — слышит Чонгук писк слева. — Я его заставил позвонить Юнги, — дрожащим голосом говорит превратившийся в комок на диване омега, и Чонгук, резко отпустив альфу, идёт к нему. — Чонгук, — окликает его стирающий кровь с губ Хосок, но остановить не смеет. Тэхён вжимается лопатками в спинку дивана, надеясь пройти её насквозь или хотя бы слиться, лишь бы спрятаться от нависшего сверху и буравящего его вовсе недружелюбным взглядом Чонгука. — Хосок выполняет приказы, — цедит сквозь зубы Чонгук, одним взглядом с омеги кожу сдирает. — Мои приказы. Кто ты такой, чтобы, пользуясь своей задницей, заставлять его нарушать их? — Чонгук, — треснуто зовёт Хосок, даже кладёт руку на его плечо. — Заткнись! — не оборачиваясь, рычит альфа и скидывает руку. — Простите, пожалуйста, — пищит Тэхён, теребит подол футболки, не смеет глаза на него поднимать. — Да ты течёшь, — втягивает в себя шумно воздух альфа. — Твой запах похож на его, — Чонгук нагибается ближе к щеке омеги, водит по ней носом, внюхивается, а потом резко отстраняется, смотрит на парня пару секунд и быстрыми шагами идёт к двери. — Я с тобой завтра поговорю, — кричит он с порога брату. — Считай, смягчающие обстоятельства, эти долбанные братья пахнут так, что я забыл, что хотел сказать. Чонгук ногой переворачивает декоративную кадку в прихожей, пробивает всё ещё чешущимся кулаком перегородку в коридоре и выходит за дверь, громко ею хлопнув. Альфа настолько зол и расстроен, что даже не обращает внимания на старую иномарку через дорогу, не замечает в последнюю секунду скрывшегося за углом здания отца и мысли не допускает, что завтра уже всё может поменяться. Он кивает своим курящим у внедорожника парням и садится за руль ламборгини. Предчувствие, что произойдёт что-то плохое, он валит на расшалившиеся после стычки с Юнги нервы и заводит автомобиль. Хосок хватает Тэхёна в охапку и сразу прижимает к себе. — Прости меня, — всхлипывает омега, пряча лицо на его груди. — Я тебя вынудил. — Ты не виноват, это было моё решение, — поглаживает его волосы Хосок, а Тэхён пальцами кровь с чужих губ стирает, пытается из объятий выбраться и за льдом побежать, но альфа не отпускает. Хосок сильнее его к себе прижимает, кладёт голову на его плечи, просит посидеть вот так рядом, и Тэхён успокаивается, перебирает пальцами прядки красных волос, легонько губами их касается. Завтра у Хосока будет тяжелый разговор с Чонгуком, и альфа понимает, что вообще к нему не готов.***
— Глубже, — Чимин выгибается до хруста в позвонках, комкает в руках простынь, чуть ли в голос от и так распирающего его члена не кричит. — Люблю, когда ты ненасытный, — усмехается Намджун и продолжает грубо втрахивать омегу в постель, терзает свои любимые губы, оставляет полосы от ногтей и следы своих пальцев на белоснежной коже, не насыщается. Альфе через полчаса на встречу, но отлипнуть от утреннего Чимина всё труднее и труднее. Намджун каждый раз обещает себе, что если опаздывает, то никакого утреннего секса, но стоит Чимину открыть глаза и причмокнуть своими пухлыми губами — у Намджуна все тормоза отказывают. Устоять перед соблазнительностью этого омеги невозможно. Чимин сидит на постели и ноет, что никаких ласк и объятий после секса, получает обещание, что его заобнимают «до смерти» вечером, и плюхается обратно на подушки. Намджун наспех собирается, успевает оставить ещё один поцелуй на сладких, как мёд, губах и выходит за дверь. Чимин потягивается и, обняв подушку, смотрит в стену. С тех пор, как Юнги ушёл из дома, Намджуна словно подменили. Он больше внимания уделяет Чимину, всё чаще проявляет свою любовь и заботу. Чимин соскальзывает с постели и, как и есть голый, идёт в гардеробную, открывает свой шкаф и достаёт спрятанную за выдвижной ящик помятую бумагу. Чимин забрал справку об аборте Юнги после его ухода из дома и утром же позвонил по контактам, указанным в углу бумаги. В указанный день больница не принимала пациента по имени Мин Юнги. Чимин всегда отличался пытливым умом и сообразительностью, сложить дважды два не составило большего труда. Юнги не делал аборт. Юнги собирается родить ребёнка. Чимин скрывает эту новость от своего альфы, боится потерять только недавно приобретённый покой и абсолютное счастье. Намджун снова будет взвинченным, будет срываться на Паке и искать встречи с Юнги. Вот если бы можно было избавиться от Юнги раз и навсегда. Перестать бояться того, что этот омега может вернуться и вновь травить их жизнь. Чимин постоянно думает об этом, но пока окончательно решиться не может, выбрать конкретный план действий не удаётся, слишком много рисков. Но одна мысль о том, что скоро у Юнги начнёт появляться живот, что Намджун не идиот и сразу всё поймёт, заставляет омегу торопиться. Он снова тратит полдня в интернете, перелопачивает уйму информации и наконец-то находит именно то, что ему нужно. Выключив ноутбук, Чимин собирает всю имеющуюся у него наличку и, отказавшись от шофёра, вызывает такси. Звёзды эти дни на стороне Чимина, потому что в среду ему звонит Юнги и просит привести в центр пару его любимых, но забытых из-за собранной в спешке сумки вещей. В том числе омега просит семейный альбом из спальни покойных родителей. Чимин обещает всё собрать и привезти в любимую кофейню Мину. Чимин пьёт латте, а Юнги ест второй кусок чизкейка, валит всё на то, что с утра не кушал. Чимин только улыбается, а в душе ехидничает, прекрасно зная истинную причину такого аппетита омеги. Мин два раза отлучается в туалет, Чимин подтаскивает его остывающую чашку жасминового чая к себе. Раз. Юнги долго благодарит Чимина за помощь, зовёт заходить к нему, если Намджун разрешит, и уезжает. Чимин остаётся в кофейне, заказывает себе кусок любимого шоколадного торта и желает себе удачи. Намджуна ничто и никто от Чимина отвлекать не будет, ничто не будет омрачать его дни, нервировать, доводить до скандала. Мин Юнги скоро сгорит, как свеча, медленно и верно потухнет навсегда, останется всего лишь воспоминанием.