***
Хосок не может уснуть. Он думает и переживает о завтрашнем разговоре с братом. Хосок знает, что он совершил ошибку, не выполнил прямой указ Чонгука, впервые в жизни позволил себе ослушаться Дракона. Альфа сам себе удивлён, не справляется с терзающими его мыслями, поражается тому, как он пошёл на поводу своего сердца. Хосок — машина, робот, выполняющий чужие указания, кусок гранита, не способный что-то чувствовать, а тут впервые он себя послушал, указания проигнорировал. Хосок сам Тэхёна на пьедестал возвёл, пообещал к его ногам весь мир бросить и первым подарком у его ног своё сердце положил. Альфа не жалеет, уверен, что, несмотря на последствия, всё равно поступил бы так же. Тэхён скучает по брату, любит его, а кто как не Хосок может эти чувства понять. И грызёт себя альфа сейчас не из-за правильности или неправильности своего поступка, а именно из-за Чонгука, из-за страха, что разочаровал Дракона, что позволил ему усомниться в себе. Он продолжает ворочаться по постели, ближе притягивает к себе крепко спящего и только успокоившегося после визита Чонгука Тэхёна и, зарывшись носом в его волосы, пытается снова заснуть. Уже почти неделя, как Тэхён спит в его постели, точнее, из неё не вылезает, и Хосок думает, что счастливее его нет никого. Он усмехается своим мыслям, вспомнив, что считал себя самым счастливым, когда омега просто поднял на него глаза, потом когда впервые услышал его голос, когда смог прикоснуться к его тонким пальцам, когда привёз его к себе и стал встречать внизу за завтраком. С Тэхёном Хосок почти каждый день самый счастливый. От этой мысли он легонько улыбается, очерчивает пальцем чужой подбородок и изучает взглядом любимые черты. Только этот омега заставляет Хосока чувствовать себя счастливым, ничего при этом специально не делая. Тэхён часто с улыбкой рассказывает, что боится задушить Хоби, боится так сильно его прижать к себе, что кости переломает, настолько омега любит кота. Хосок всегда на это усмехается, а сейчас сам боится, обнимая его, что сломает, потому что это чувство в Хосоке безразмерное, оно настолько велико, что не умещается в нём, распирает. Тэхён в каждом ударе его сердца, в каждой клетке, на коже невидимыми нитями вышит. Без Тэхёна для Хосока воздух гарью пахнуть будет, еда на вкус, как бумага, каждое утро — желание не проснуться. Тэхён — маяк в этом кровавом океане жизни Хосока — куда бы ни пошёл альфа, на его свет вернётся, пока есть Тэхён — Хосок не разобьётся. Он поглаживает его волосы, всё ждёт рассвета, быстрее бы уже закончить разговор с братом и решить этот вопрос, а то эти мысли, жрущие изнутри, не дают ни на чем сконцентрироваться. Тэхён что-то бормочет во сне, смешно морщится, и Хосок, не удержавшись, оставляет короткий поцелуй на его носике. — Люблю тебя, мой малыш, — шепчет альфа, смотрит на подрагивающие ресницы, которые омега медленно поднимает, и снова целует. — Что ты сказал? — севшим ото сна голосом спрашивает Тэхён. — Что люблю тебя, — Хосок смотрит прямо в глаза, считывает одну за другой сменяющиеся эмоции на чужом лице. Запоминает удивление, сомнение, неверие, видит, как смущённо Тэхен прячет лицо на его груди, не отвечает. И не должен бы. Хосок знает, что отвечать «люблю» на «люблю» — не правильно, что это не обязаловка, что омега, может, ещё и не готов, может, не уверен, может, вообще не любит. Хосок всё это себе повторяет, сам себя успокаивает, подбадривает, но где-то под грудиной слева всё равно противно свербит и тянет. Будто это молчание — неведомая сила, окутала колючей проволокой только для одного человека в этой вселенной бьющееся сердце и натягивает, и натягивает, по каплям кровь пускает. Хосок делает глубокий вдох, вымученно омеге улыбается и, сильнее его к себе прижав, прикрывает веки. Чонгук говорит, что у Хосока девять жизней, тигры ведь из семейства кошачьих. Хосок Чонгуку верит. Все девять жизней на этого омегу потратит, этих трёх слов дождётся. Терпение у Хосока огромное, вот только жизнь у него всё-таки одна.***
Хосок раскрывает веки резко, рывком садится на кровать и прислушивается к тишине. Часы на телефоне показывают, что он отрубился всего минут сорок назад, Тэхён так же мирно посапывает рядом. Альфа соскальзывает с постели, натягивает на себя спортивные штаны, футболку и подходит к окнам. Город внизу спит, до рассвета еще часа четыре, и надо бы вернуться в постель и тоже попробовать поспать, только на душе у Хосока неспокойно. Ночь сегодня странная, тихо так же, как и перед землетрясением, можно биты своего сердца услышать. Хосок — обученный воин, не из одной битвы вернувшийся, не одну интригу распутавший, он и тишину по-разному классифицирует. Именно эта тишина ничего хорошего не сулит. Словно в подтверждении его мыслей — снизу доносятся шарканье шагов и голоса. На последний этаж, где находится одна единственная квартира, без предупреждения охрана внизу не пускает. После того инцидента с Юнги даже членам семьи не делаются поблажки, исключение составляет сам Дракон, у которого есть свой ключ с кодом от двери Хосока. Обычно, поднявшись на этаж Хосока, посетитель встречается с четырьмя охранниками, круглосуточно следящими за домом альфы, но даже пройдя через них, в квартиру никто без специального ключа войти не может, а его нет даже у охраны. Чонгук уехал недавно, и если Хосок дома, он никогда сам не войдёт. Альфа достаёт пистолет, убирает в карман штанов любимый танто, который лежал под подушкой, набирает на телефоне «На меня напали» и отсылает Чонгуку. Хосок, стараясь не шуметь, подходит к кровати и прикладывает ладонь к губам омеги. — Сиди тут и не вылезай, что бы ни случилось. Пока не услышишь голос Чонгука, отсюда не выходи, — шепотом говорит Хосок напуганному пареньку и не даёт ему открыть рот. — Прошу тебя, послушайся. Тэхён кивает, и только тогда Хосок, убрав руку с его губ, медленно пробирается к двери, предварительно цыкнув на порывающегося за ним Хоби, который до этого мирно спал в кресле. В коридоре чисто, он подкрадывается к перилам и осматривает гостиную. Змеи. Их семеро. Хосок узнаёт их сразу и по тату, выглядывающим на шее, и по манере поведения. Они не прячутся, не ищут укрытия, напротив, рыщут по гостиной, переворачивают статуэтки, посуду, один прикладом автомата ломает плазму на стене. Курят, стряхивая пепел прямо на любимый персидский ковёр Хосока, тот самый, на котором часами может валяться Тэхён с Хоби. Восемь. Хосок не сразу заметил делающего себе коктейль за барной стойкой, отделяющей кухню от гостиной, Джексона. Троих Хосок убирает сразу же метким выстрелом из-за укрытия. Остальные прячутся, а чтобы прицелиться в Джексона, надо самому открыться. — Спускайся, — громко говорит Джексон и нарезает вынутый из холодильника апельсин. — Я готовлю на двоих. — Испугался, что один не справишься? — кивает Хосок на остальных китайцев и, опустив пистолет, спускается по лестнице вниз. Надо попробовать тянуть время, а самое главное, не заставлять китайцев подняться наверх, где альфа оставил омегу. — Ну, почему испугался, — фыркает Джексон. — Я руки пачкать не люблю. Хосок на это криво улыбается, подталкивает к альфе ведёрко со льдом, поддерживает беседу, а сам просчитывает кого, как и чем уберёт. Сейчас их пятеро, все вооружены до зубов, Хосок может успеть убить троих, но оставшиеся двое убьют его. Умирать, пока Тэхён не в безопасности, нельзя. — Перестань оглядываться на дверь, — Джексон делает первый глоток и сплёвывает на пол. — Фу, я переборщил с ликёром, не долил водки. Так вот, я знаю, что ты уже сообщил Дракону, вот только он не успеет. Мы быстрее и проворнее. Мой босс хочет, чтобы ты умер, — ты умрёшь. — Ты никаким вкусом не обладаешь, жрёшь какую-то дичь и пьёшь такое же дерьмо, — брезгливо морщится на бухнувшего в бокал ликёр Гальяно вместо абрикосового Джексона. — Ты, блять, коктейль «Зомби» готовишь или «Харви Волбенгер»? — Что ты знаешь о вкусе, мразь? — спрашивает раздражённый Джексон и отшвыривает в сторону бутылку с ликёром. — Тебя он точно стороной обошел, — усмехается Хосок и следит за медленно подбирающимся к нему сзади бугаем. — А где твой омега? Почему он нам компанию не составит? — Джексон нарочно смотрит на второй этаж и, заметив, как мрачнеет альфа, ставит бокал на стойку и взглядом указывает своим людям наверх. — Не смей, — Хосок до побеления костяшек сжимает в руке пистолет. — Не вмешивай сюда другой клан. — Не вмешивай сюда мою шлюшку, — копирует его Джексон. — Найдите омегу, — приказывает он своим. Хосок целится прямо в голову только ступившего на лестницу альфы, и стена справа от него окрашивается в красный. Он переводит пистолет на второго. Уже плевать, что он сам открыт, на второй этаж никого пускать нельзя, там самое ценное, что есть у Хосока. Там его сердце. Он не успевает выстрелить, как его бьют рукоятью пистолета по шее. Он падает на колени, а потом пара метких ударов кулаком в челюсть и в живот, и он уже лежит лицом вниз на полу и сплевывает свою кровь. Его пистолет ударом ботинка Джексон отталкивает в сторону. Хосок размазывает кровь по губам и соскребает себя с пола — никто до Тэхёна добраться не должен. Он смотрит на идущего на него альфу, но, сделав обманный манёвр, резко разворачивается и бьёт Джексона в челюсть, потом ещё раз до того, как сзади его скручивают двое и удерживают в стальных тисках. Хосок рычит, следит взглядом за уже поднявшимся на этаж альфой, бьётся в их руках, пытается вырваться, но безуспешно. Хосок не знает, что такое отчаянье, как оно себя проявляет. Не знал. Это не сломанные рёбра, грозящиеся лёгкие проткнуть, ноют, это не места чётко поставленных ударов болят, и не разбитые губы шипят. Это оно — отчаянье. Оно перманентной болью внутри взрывается, это его осколки в плоть впиваются, раздирают Хосока изнутри. Если высшие силы хотели ему отомстить, хотели поставить на колени, заставить пожалеть о том, что он на свет родился, то они выбрали лучший вариант, подготовили ему изысканную пытку. Хосока перемалывает от силы этого отчаяния, от этой боли, он может перетерпеть всё, но только не осознание, что не уберёг, не страх в глазах того, кого жизнью клялся защищать, не его крики. Только не это. Хосок торгуется, кровавыми губами еле шевеля, просит ангелов-демонов, всех живых и неживых тварей, свою душу взамен отдаёт, только бы омегу не трогали, только бы его пощадили. Он готов сам своё сердце под ноги Джексона выплюнуть, пусть Тэхёна не трогает. Китаец это и так знает, смотрит, как лучшего убийцу этой части света надвое ломает, как он вырывается, всё к омеге тянется. Джексон только ухмыляется — чужая боль такая привлекательная, завораживающая. Китаец так ещё никогда не пытал, таких мук не доставлял, она покруче укола адреналина в самое сердце. Эта боль осязаема, она от Хосока чёрными тенями расползается, всё вокруг собой окутывает. Но зверь ранен и в клетке, Джексону можно не бояться. Он, во всяком случае, именно так себя и убеждает. Тэхён не прятался, не баррикадировался, его схватили в коридоре, когда он ползком пытался добраться до перил и посмотреть, что с его альфой. Когда Тэхёна волочит вниз огромный альфа и швыряет к ногам Джексона, Хосок, превозмогая боль от перебитых внутренностей, всё-таки делает последний рывок к нему. Его сразу тянут обратно, а потом, вывернув под неестественным углом правую руку, с хрустом ломают. Тэхён этот хруст никогда не забудет, будто это ему руку сломали. Хосок и звука не издаёт, морщится на секунду, а потом на омегу смотрит. — Не бойся, малыш, — кроваво улыбается ему альфа, из последних сил держится, лишь бы Тэхёну плохо не было, лишь бы он не пугался. А сам от боли еле дышит, руку будто в кипящую смолу опустили и не достают оттуда, измываются. У Тэхёна в голове один гул, комната ходуном ходит, омега не сразу понимает, что комната-то на месте стоит, это его так сильно трясёт. Он последними силами держится за уплывающее сознание, отчаянно кислорода вдохнуть пытается, сам себя обнимает, уговаривает не рассыпаться. Безнадёжность титановым обручем грудь сдавливает, Тэхён скулит сдавленно, взгляда от альфы не уводит, в его глазах силу черпает. Тэхён боли боится, даже от маленькой ранки может разреветься, а его альфе только что руку сломали, и омега думает, что лучше бы уж ему. Тэхён всю жизнь переломанной куклой прожил, по своей комнате по частям разбросан был, а потом пришёл Хосок, он его воедино собрал, он его себя полюбить, в себя поверить научил, все части склеил, любовью вылечил. Только Тэхён для Хосока ничего сделать не может, воет только и, обняв себя, на полу покачивается. Он, кроме Хосока, ничего и никого не видит: ни трупов, ни залитой кровью мебели и стен, ни возвышающегося над ним китайца — он видит только Хосока, моргнуть боится. Тэхёну кажется, что в ту долю секунды, когда он закроет веки, открыв их, он не увидит Хосока, а найдёт его труп. Одно это слово, одно осознание, и уже горло сводит от судорожных рыданий. Но сегодня сам Тэхён не боится смерти, впервые в жизни ему не хочется убегать, биться в припадке или прятаться, моля о пощаде. Почти уже девять лет назад он видел такую же картину: залитая кровью гостиная их особняка, отец, тогда казавшийся палачом, с пистолетом в руках, и трупы. Тогда Тэхён упал на колени и долго и истошно рыдал, почти два часа отмокал в ванной, пытаясь смыть с себя не существующие капли крови, от страха за пределы комнаты не выходил, добровольно себя в тюрьму загнал, а отца ангелом смерти прозвал. Сейчас же всё наоборот — он готов в этой крови искупаться, готов до последнего со всеми бороться, в глотку им вгрызться, и если смерть придёт за его альфой, то сам ей в руки отдастся. Потому что Тэхёну без этого красного дьявола жизнь не нужна. Тэхёну без Хосока всё белое — чёрное. Если умирать, то вдвоём, если выжить, то обоим. Он делает глубокий болезненный вдох, дёргается вправо, пытается до Хосока доползти, но между ними стеной вырастает Джексон. — Какая романтика, — ухмыляется китаец и нагибается к омеге, проводит большим пальцем по его губам, а потом хватает пятерней за волосы и притягивает к себе, внюхивается. — Не трогай его, Джексон, — шипит позади Хосок. — Не прикасайся к нему! Хосока надвое ломает от этой всепоглощающей злости. Ему кажется, что ещё секунда, и он ядерным грибом взорвётся, с землёю всё здесь сравняет, пеплом накроет. Потому что его омегу трогать нельзя. Хосок Тэхёна божеством считает, ему поклоняется, подчиняется, а богов грязными руками трогать — без них остаться, запахом их дышать — больше кислорода не вдохнуть, сальным взглядом мазать — ослепнуть. Хосок видит гримасу боли вперемешку с отвращением на лице Тэхёна, делает рывок вперёд, успевает даже ударить одного лбом и освободить целую руку, достаёт танто и, не дав никому опомниться, вспарывает им брюхо того, кто слева. Тэхёна от буквально вывалившихся наружу чужих кишок рвёт прямо на кожаные ботинки Джексона, и альфа немедля с размаху бьёт его по лицу. У Хосока звук этой пощёчины искрами в голове взрывается, он глотку второго перерезать пытается, но танто из рук выбивают, Хосок не теряется — он в глотку второго зубами вгрызается, но его оттаскивают от истошно кричащего альфы, кусок плоти которого всё-таки оторвал зубами Хосок. Хосока валят на спину двое оставшихся, он барахтается, пытается освободиться, но его продолжают удерживать распятым на полу, пока Джексон, разминая шею, подходит ближе. — Я лучший каратель на всём побережье, а ты просто шавка Чон Чонгука, которая не смогла уберечь ни себя, ни своего омегу, — ухмыляется Джексон и со всей силы опускает каблук ботинка на прижатое к полу левое запястье альфы. Повторяет ещё раз, крошит кости, ломает пальцы. Хосок до крови прикусывает губу, но звука не издаёт. Только на Тэхёна поглядывает, одними губами молит не смотреть, а Тэхён, как статуя, сидит на полу и стеклянным взглядом за мучениями любимого наблюдает. Прикладывает руки к ушам, головой часто-часто мотает, но хруст сломанных костей эхом внутри отдаётся, не затирается. — Даже на том свете ты не сможешь держать больше оружие, — гадко усмехается Джексон. — Закончите с ним, омегу не убивать, а мне надо исчезнуть, — бросает он своим и, пнув на прощание Хосока в переломанные рёбра, идёт к выходу к ожидающим его людям. Хосоку на всё плевать. Он уже уверен, что с ним всё кончено, что ему не выбраться из этой передряги хотя бы потому, что он двинуться не может, но есть Тэхён, и Чонгук должен успеть. Хосок не умрёт, пока не увидит, что омега в безопасности, не позволит себе закрыть глаза до того момента, не имеет права. На нём нет живого места, нет сил разбитыми губами шевелить, но он продолжает смотреть на омегу и уговаривает себя не отключаться. Один из альф отпускает Хосока, который без помощи уже и встать не сможет, подходит к Тэхёну, по волосам поглаживает, гадко ухмыляется, а Хосока каждое чужое прикосновение к тому, кто принадлежит ему, наизнанку выворачивает. Даже если на том свете, но Хосок им всем лучшие пытки подготовит, он не просто убьёт, он замучает каждого, кто сегодня был в этой комнате, кто посмел тронуть его сокровище. Альфа по губам омеги водит, Хосок всю оставшуюся силу собирает. У него сломаны обе руки, эта боль жидким свинцом по всему телу разливается, каждое движение — адские муки, но он всё равно делает рывок, чтобы приподняться, и даже привстаёт на одну ногу, а потом подкошенный выстрелом и чужим-родным истошным криком на пол оседает. Этот крик он никогда не забудет, в могилу с собой унесёт, потому что так могут кричать только те, у кого самое ценное забрали, живьём из груди сердце достали, так кричал Тэхён, перед глазами которого в его любимого пулю пустили. Тэхён обнимает свой живот, потом на ладони смотрит, с них на пол каплями горячая кровь стекает — стреляли в Хосока, а убили его. Он ползёт к нему, на него никто не реагирует, его и нет больше, может, это так и есть. Потому что у Тэхёна в сердце сейчас дыра от пули, сквозная, у них и пуля одна на двоих. Один альфа перезаряжает оружие, второй ищет зажигалку, Тэхён тянется к отброшенному в сторону пистолету Хосока, поднимает дуло и делает выстрел. Ни один мускул на его лице не дёргается, рука не дрожит, он ничего не чувствует, будто всю жизнь только и делал, что людей убивал. Переводит пистолет на второго, который так свой ещё и не перезарядил — осечка. Альфа, поняв, что времени заряжать нет, откидывает пушку в сторону и, схватив омегу за лодыжку, дёргает на себя, валится сверху, смыкает пальцы на его шее, душит. Тэхён умрёт, уже умер, но он и этого сукиного сына заберёт, из этой комнаты живым никто не выйдет. Все, кто причинил боль тому, кто Тэхёна из мрака на свет вывел, все сегодня померкнут, в вечную темноту отправятся. Омега пытается выбраться, сопротивляется, шарит руками по полу, нащупывает что-то тяжелое, поднимает и что есть силы бьёт альфу по затылку. Мужчина разжимает пальцы, заваливается на бок, что-то хрипит, Тэхён приподнимается, седлает его и снова бьёт. Потом снова и снова, размазывает по полу, дробит кости, уже по локоть в его крови и ошметках плоти, отлетающих по сторонам с каждым ударом, но продолжает бить, паркет дырявит, не может остановиться. — Тэхён… Всё. Малыш. Он мёртв. Остановись. Тэхён не может остановиться, он слышит любимый голос будто сквозь стену, омега в вакууме, до краёв кровью наполненном. Она не страшная, не мерзкая, не пугающая — она тёплая, густая, по коже струйками вниз стекает, окутывает Тэхёна, в свои объятия принимает, ласкает, шепчет, что он правильно делает, что кровь за кровь забирает. Омега весь чужой кровью забрызган, она под его пальцами хлюпает, а он продолжает убивать уже давно мёртвого — без эмоций, без чувств, не кричит, не отвечает, стеклянным взглядом на кровавое марево смотрит, монотонно поднимает статуэтку и опускает. Тэхён не крови боится. Тэхён не смерти боится. Тэхён Хосока потерять боится. Удар. За каждую сломанную его кость. Удар. За каждую каплю его крови. Удар. За каждый стон боли, который так и не вырвался сквозь сжатые зубы. Омега замирает с поднятой над головой статуэткой, всматривается в кровавую жижу под собой и аккуратно опускает в неё орудие убийства. Ангел. Тэхён только что забил человека до смерти статуэткой ангела, с которой иногда сам вытирал пыль по утрам. Хосок говорит, Тэхён — ангел. Только теперь он падший и готов пасть ещё ниже, дальше, в саму преисподнюю ради этого альфы. Он слезает с того, что когда-то было человеком, и, скользя кровавыми ладонями по паркету, ползёт к Хосоку. Дышит со свистом, смотрит безумно, не знает, за что зацепиться глазами, как себя уговорить, лишь бы не сорваться, в истерику не впасть. Перед ним его любовь лежит, дышит через раз. У Хосока глаза от ударов заплыли, хрипит что-то несвязное, омега только своё имя распознаёт, ближе нагибается, одну ладонь на кровоточащую рану на животе прикладывает, второй красные волосы поглаживает. — Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя. Повторяет без остановки, будто боится, что Хосок не услышит, что так и не узнает, что не почувствует. Хосок поднимает веки, смотрит в свой любимый космос, очень хочет то же самое сказать, но губы не шевелятся, а потом затихает как-то резко, перестаёт хрипеть, и пальцы в чужой руке вмиг слабеют. Тэхён теряется, голову к его сердцу прикладывает, потом губами лба касается, чувствует, как внутри, словно пузырь, последняя надежда лопается, и на рыданья срывается. Продолжает как полоумный повторять «люблю», воет в голос и всё на дверь поглядывает, в которую никто так и не входит, Тэхёна из этого марева боли вырвать не хочет, его альфу ему вернуть, плохим сном всю эту ночь назвать, хоть что-нибудь сделать не собирается. И все эти застёжки, которыми его последние месяцы сшил Хосок, воедино собрал, все эти невидимые обручи, кольца, Тэхёна целым удерживающие, — всё это вмиг рвётся под напором прошибающего мозг током осознания, что Хосока больше нет. Его смысл, его жизнь, его спасение в его руках же угасло. Только Тэхён тоже не останется, он своего альфу одного даже на тот свет не отпустит. Если жить, то только вместе, если сгореть, то вдвоём и дотла. Тэхён на пистолет слева косится, оставляет лёгкий поцелуй на холодных, уже покрытых тёмной корочкой губах и только за ним тянется, как внезапно его от Хосока отдирают, на руки поднимают. Тэхён кричит, цепляется в чужие плечи пальцами, бьётся в агонии, пытается вырваться, вернуться к своему альфе, к полу тянется, но его сильнее к мощной груди прижимают, выбраться не дают. Омега замечает на шее удерживающего рисунок дракона, всматривается в лицо, вспоминает слова Хосока и, ещё раз всхлипнув, позволяет Чонгуку себя по спине поглаживать, слова успокоения шептать. Альфа передаёт омегу своим людям, наказывает успокоительных дать. Потом Чонгук раздаёт указания, требует врачам дорогу освободить, а сам над братом склоняется, по щеке легонько бьёт, просит очнуться. — Я не разрешал тебе умирать, — как бы Чонгук ни старался, голос предательски дрожит. Чонгук впервые видит Хосока в таком состоянии, они прошли вместе не один бой, не одну битву, но Хосок хоть с трудом, но всегда на ногах стоял. А сейчас вовсе не дышит. Чонгук даже думать о смерти не хочет. Хосок для него тот, кто всегда будет справа стоять. Чонгук повернётся, а Хосок там, так было, есть и всегда будет. Чонгук другую реальность не знает и не признаёт. Хосок не его крови, но его брат. Чонгук его даже на тот свет просто так не отпустит, не сдаст. Пусть отвоюют, пусть попробуют забрать у Дракона его Тигра. Хосок всегда повторяет, что умрёт за Чонгука, — последний в этом не сомневается. Чонгук никогда этого вслух не произнесёт, но умрёт за Хосока, последний в этом не сомневается. — Ты всегда должен меня слушаться, ты приносил присягу. Нарушать её отныне можно только из-за своего омеги. Я тебе разрешаю. Слышишь? — Чонгук трясет его за плечи. — Не оставляй меня, — молит, плюёт на окруживших их людей клана, отбрасывает гордость в дальний угол. — Кто этот город спасёт? Кто меня тормозить будет? Я никого не оставлю, я за тебя всех в крови утоплю. Хосок, не будь эгоистом, подумай о населении этой доблестной страны, — пытается шутить Чонгук и снова бьёт брата по лицу, в чувства приводит. — Подумай о своём омеге. Меня чуть не стошнило от того, что он сделал с твоим обидчиком. Ради такого пацана только жить и жить. Хосок с трудом один глаз открывает, всё слышит, даже улыбнуться пытается, но сил нет. Кое-как себя собирает и до того, как его на каталку переносят, шепчет брату: — Он трогал его… Он прикасался к моему омеге… — Я понял, — тихо говорит Чонгук, облегчённо вздыхает, и Хосока выносят. Тэхён сидит на диване со стаканом воды, которым запил успокоительные, и нервно покачивается. Стоит медикам выйти с Хосоком за дверь, как он срывается за ними, но Чонгук его перехватывает. — Мне надо к нему, — зло говорит ему омега. — Ты запретил мне видеться с Юнги, но запретить пойти за Хосоком не можешь. — Иначе статуэткой меня забьёшь? — приподнимает бровь альфа и, поняв, что омеге не смешно, устало вздыхает. — Ты поедешь к нему, но сперва скажи мне, кто здесь был. — Одного из них звали Джексон, — задумывается Тэхён. — Остальных не знаю. — Надо же, клан твоего брата напал на нас, — усмехается альфа. — Что ты имеешь в виду? Это змеи, это не Намджун, — растерянно говорит ему Тэхён. — Я не про Намджуна, — запускает пятерню в волосы Чонгук. — Я про Юнги. Клан змей возглавляет новый альфа твоего братишки. — Юнги не мог об этом знать… он бы меня предупредил, — треснуто говорит омега. — Да, да, так бы он и сделал, — раздражённо отвечает ему Чонгук. — Иди к выходу, мои люди отвезут тебя в больницу. У Хосока перелом лучевой кости на правой руке, перелом левого запястья, трёх пальцев, двух рёбер, пулевое ранение брюшной полости. Состояние крайне нестабильное, поэтому все первые сутки после операции альфа проводит в реанимации. Тэхён больницу не покидает, и хотя в реанимацию омегу не пускают, он смиренно сидит в палате и ждёт, когда его альфу переведут сюда.***
Джин увидеть Джексона после «казни» Хосока так и не успел. Чонгук перехватывает альфу с рассветом в небольшом борделе на окраине. Люди Дракона, перебив всю охрану китайца, Джексона оставляют Чонгуку. Чонгук убивает его мучительно медленно, как и обещал брату, сантиметр за сантиметром отрубает его конечности и заставляет истекать кровью. Руки альфы Чонгук распоряжается положить в подарочную коробку и послать Джину. Последний, открыв «подарок», чуть ли не прощается со своим недавним завтраком и долго вертит между пальцами приложенную к «коробке» записку: «Вот что бывает с руками, смеющими покуситься на мою семью». «Око за око», — хмыкает про себя Джин, приказывает отослать скудные останки Джексона в Китай и вернуть его долг земле. Джексон не выполнил задание до конца, он облажался. Если бы не Чонгук, то Джин сам бы отправил его на тот свет за такое.***
— Что за спешка? Что случилось с утра пораньше, что ты не дал мне закончить свою встречу? — Джихо врывается в кабинет сына и, стащив с себя пиджак, просит у секретаря кофе. Чонгук сидит за столом в своём кресле, вертит в руке когда-то подаренный ему Хосоком теперь уже свой любимый глок с выгравированным на нём YD (инициалы желтого дракона) и задумчиво смотрит на потолок. За Чонгуком с отведёнными за спину руками, вытянувшись в струнку, стоит глава его охраны. — На Хосока напали, — бесцветным голосом говорит Чон. — Но он же жив! — восклицает Джихо. — И он в реанимации, навещать всё равно пока нельзя, как выйдет оттуда, я сразу… — Отец, — с громким стуком кладёт оружие на стол альфа. — Как думаешь, те, кто его не смог убить в квартире, вышлют людей в больницу, чтобы добить? — он пронзительным взглядом прожигает старшего. — Ну я… не знаю, — отмахивается Джихо. — Возможно. Ты же охрану выставил? Наших людей не так просто пройти… — Вот именно, — вкрадчиво произносит Чонгук и подаётся вперёд. — Их вообще нелегко пройти, но прошли. Кто-то, — альфа делает паузу, сканирующего взгляда не уводит. — Дал допуск змеям в квартиру Хосока. Не знаешь, кто? — Что ты хочешь сказать? — вскакивает на ноги Джихо. — Сядь, — тоном, не терпящим возражений, приказывает Чонгук, и старший опускается обратно в кресло. — Ты ведь мне верен? — нагибается через стол Чонгук и смотрит в глаза. — Конечно! — выпаливает альфа. — А я почти тебе верю, — откидывается обратно на спинку кресла Чон. — Умрёшь за меня? — Что за вопрос! — воодушевляется, кажется, минувшей опасностью Джихо. — Ты мой сын, наследник, ты Желтый Дракон… — Вот только сам понимаешь, в нашем бизнесе доверяй, но проверяй, — перебивает его альфа. — Я всегда за тобой, прикрою твою спину, помогу… — Умолкни, — Чонгук толкает пистолет к Джихо. — Докажи. — Не понял, — растерянно смотрит на пистолет перед собой альфа. — Там один патрон. Докажи, что ты готов умереть за меня. Если ты искренен, эта пуля тебя не коснётся. В меня целиться не советую, руку не подняв, умрёшь, — кивает на стоящего позади себя альфу Чонгук. — Мы проводим этот ритуал с теми, кого только берём на должности в клане, какое ты имеешь право заставлять собственного отца проходить через ритуал доверия! — вскипает Джихо. — Я глава клана, я сам проходил его перед своими людьми, а вот тебя не помню, и я хочу знать, насколько ты верен мне и готов ради меня умереть, — медленно, размеренно произносит Чонгук. — Хотя теперь, судя по твоей реакции, я понимаю, что ты лжёшь, тут и проверять нечего, — он тянется за пистолетом, но Джихо перехватывает его. — Я не предатель, — зло шипит мужчина и косится на оружие в руке. Джихо всегда везёт и в этот раз повезёт, иначе Чонгук поставит его под сомнения. Джихо не намерен потерять всё из-за страха, что одна пуля в магазине на десять патронов, может лишить его жизни. — Я тебе докажу, не надо делать поспешные выводы, — он второпях подносит к виску пистолет и спускает курок. — Всю стену забрызгал, — недовольно косится на брызги крови справа Чонгук. — Мразью был, мразью и сдох. Папе знать о том, за что он умер, не надо. Скажу, не прошёл тест доверия. — В глоке были все десять пуль, — мнётся охранник. — Какая досада! — театрально вздыхает Чонгук. — У него, значит, не было шансов.