***
Чонгук узнаёт о похоронах по рассылке от клана Мин. Альфа как раз сидит в палате у уже неделю как пришедшего в себя Хосока, когда его секретарь, связавшись с ним, докладывает саму новость и время похорон. — Чимин погиб, — Чонгук убирает мобильный в карман пиджака и смотрит на с трудом ковыряющегося в больничной еде друга. Обе руки Хосока в гипсе, но за счёт целых пальцев на правой альфа сам, хоть и с трудом, но может питаться. — Как погиб? — ошарашенно спрашивает Хосок и откладывает ложку. — Несчастный случай, — пожимает плечами помрачневший Чон. — Упал с моста. Может, самоубийство. — Быть такого не может, — восклицает Хосок. — Он бы кучу народу оттуда столкнул, но сам бы не сбросился. Там что-то нечисто. — Я и не сомневаюсь, — усмехается Чонгук. — В любом случае, несмотря на тёрки с Намджуном и военное положение, я пойду. У меня с Чимином своё прошлое. — Я бы тоже пошёл, — морщится Хосок от боли в пока всё ещё заживающих рёбрах. — Он был неплохим парнем. — Кто был неплохой парень? — в палату заходит отлучившийся на телефонный разговор с Юнги Тэхён, подходит к койке, взбирается на неё и сразу начинает доедать за Хосоком. — Тебя что, не кормят? — с отвращением в голосе спрашивает Чонгук по мере того, как аппетитно омега поглощает ужасную на вид жижу, которая даже вблизи не напоминает картофельное пюре. — Он любит больничную еду, — смеётся Хосок и кладёт голову на плечо Тэхёна. — Я впервые её попробовал в психушке, — вытирает губы омега и залпом допивает фруктовый чай. — И понял, что для меня это невероятно вкусно, — Тэхён в глаза Чонгуку не смотрит, постоянно взгляд убирает, хотя и обещал Хосоку, что будет не таким скованным рядом с его братом. Пока не особо получается. Дракон своей силой на окружающих давит, взгляд опускать заставляет. — Бедный Хосок, — улыбается Чонгук. — Ты теперь такой гадостью будешь кормить моего брата. — Так кто неплохой парень? — не реагирует на замечание Чонгука Тэхён и убирает поднос на тумбочку рядом с кроватью. — Мы про Чимина говорили, — аккуратно начинает Хосок. — Не знаю, слышал ли ты, но Чимин погиб. — Что? — Тэхён в ужасе смотрит на альфу. — Завтра похороны. — Какой кошмар… — омега пару секунд не может подобрать слова. — Как? — Несчастный случай, — отрезает Чонгук и поднимается на ноги. — Теперь твоя смена его развлекать, — подмигивает он омеге и идёт к двери. — Я, наверное, должен пойти на похороны, — бурчит Тэхён, стоит Чонгуку выйти прочь. — Должен, — тяжело вздыхает Хосок. — Он омега твоего брата, да и вы общались, но, может, ты подождёшь моего выздоровления, не будешь участвовать в похоронах, а потом мы пойдём вдвоём на могилу. — Похороны — это одно, могила… — пытается возразить омега. — Я прекрасно это понимаю, — перебивает его Хосок. — Но твой брат может сделать так, что ты не вернёшься сюда обратно. Я помню его угрозы, а сам я не на ногах, чтобы проследить. — Может, ты и прав, — понуро отвечает Тэхён. — Я боюсь Намджуна, я лучше с тобой пойду. Только с тобой я чувствую себя в безопасности. — Но спас меня при этом именно ты, — тепло улыбается ему альфа. — Решено, сходим вместе, — он оставляет лёгкий поцелуй на щеке парня и ждёт, пока тот удобнее устроится рядом.***
Десять дней, проведённых под капельницами и наблюдением врачей, и вот, наконец-то, Юнги дома. Хотя, его ли это дом. Юнги вышел из больницы подавленным, валит своё упадническое состояние на лекарства, которыми ему промывали кровь, почти не общается ни с кем и часами сидит перед телевизором, который иногда забывает включить. Джин говорит что-то про билеты и даты, просит выбрать Китай или США, Юнги просто на всё кивает — ни говорить, ни слушать, ни, тем более, решать что-то не хочется. Хочется сдохнуть. Сбросить с себя все эти оковы, очистить свой мозг, впасть в эту вечную кому и никогда из неё не выныривать. Он будто годами накладываемый друг на друга комок эмоций и чувств, это всё разрастается с каждым обидным словом или действием любимых людей, но выхода не находит. Юнги — бомба замедленного действия, когда и где рванёт — сам не знает. Носит эту тяжесть внутри, волочит себя по дому и каждую секунду причину того, почему он должен жить, сам себе напоминает. Взрыв случается в полдень субботы. Джин даже тянется к телефону, намереваясь вызвать бригаду скорой помощи, потому что такой Юнги страшно пугает. Альфа только успел сказать, что Чимин погиб и завтра похороны, как стакан с водой выпадает из рук омеги и разбивается вдребезги, ровно с таким же звуком разбивается и душа Мина. Он оседает прямо на ковёр и, сам себя обнимая, без остановки только повторяет: «нет, нет, нет». Альфа испуганно смотрит то на прислугу, то на омегу, носится вокруг, за водой бежит, а Юнги не успокаивается, так же трясётся на полу и хрипит. Джин знал, что они были знакомы, общались, но он и подумать не мог, что Юнги будет настолько больно — эта боль из него сизым дымом сочится, по комнате расползается. Джину не дано понять, что боль от потери Чимина в Юнги с его собственной смешивается, множится, надвое его ломает. Он приказывает открыть в доме окна, потому что запах чужой боли дышать не даёт, Джин её вынести не в состоянии. От одной мысли, что Юнги может узнать правду о смерти Чимина, у альфы кожа стягивается, от поднявшейся внутри паники чуть ли не лопается. Джин не может и не хочет идти на похороны того, кого сам на тот свет отправил, а Юнги разрешения и не спрашивает. Просто спускается на следующий день, одетый во всё черное, вниз и требует выделить ему машину. Его голос — сталь, а взгляд дикого зверя: отказать ему — себе дороже. Джин успокаивает себя тем, что ещё три дня, и омега будет за тысячи километров и от Дракона, и от своей долбанной семейки, и вместо двух телохранителей выделяет семерых, наказывает глаз с парня не спускать. Стоит омеге выйти за порог, как он набирает Намджуна. — Разорвать контракт? Из-за омеги? Как это по-взрослому! — не даёт Намджуну открыть рот Джин. — Я вырву твоё сердце и буду хранить у себя в кабинете, как пример того, что бывает с теми, кто покушается на то, что дорого мне. — Ты идиот, Ким Намджун, — усмехается Джин. — Твой омега чуть не убил моего, мы квиты. А твои чувства на бизнес влиять не должны. Кто ты без меня? Правильно — ничтожество. — Ошибаешься, — парирует Ким. — Я не тот Намджун, кто был полгода назад, я взял у тебя всё, что мне требовалось, отныне ты мне не нужен. Покрепче запирай двери перед сном, проверяй комнаты. — Опять угрозы, — издевательски тянет Джин. — Я позвонил, чтобы предупредить, если Юнги узнает, что я замешан в смерти Чимина, то он узнает о том, кто убил его родителей. — Это единственный козырь в твоём рукаве, но ведь мёртвые не умеют говорить, и ты скоро навеки умолкнешь, — цедит сквозь зубы альфа и вешает трубку.***
Юнги коротко выражает соболезнования брату и проходит к ещё не опущенному в могилу и покрытому белыми розами, любимыми цветами Чимина, гробу. Омега думает, что, учитывая лежащих невдалеке родителей, в последнее время он ходит на кладбище, как к себе домой. Как бы вскоре это место в самом деле не оказалось домом. Юнги запретил телохранителям подходить к могиле, попросил разрешения побыть с усопшим наедине. Он смотрит на цветы, на гроб, вспоминает их потасовки в университете, как Чимин дал ему сдачи в туалете, вспоминает боль от брачной ночи своего альфы и омеги, но улыбается, пусть и улыбка эта треснутая, болезненная, но Чимину сейчас хочется улыбаться. «Прости меня, что обижал тебя. Прости, что предпочитал затмевать свою боль твоей, что сам её тебе причинял. Если бы ты знал, как я хочу оказаться на твоём месте, как хочу лежать в этой сырой земле, а не каждое утро смотреть в окно с мыслью, зачем я снова проснулся. Хочу ничего не чувствовать, быть прахом, исчезнуть, раствориться и смешаться с землёй. Но самое обидное, что я знаю, что ты хотел бы жить, ты любил жизнь, и это так несправедливо, что смерть забирает тех, кто хочет жить, а таким, как я, подбрасывает причину остаться. У меня их целых две, но последние ночи я уже не выдерживаю, даже за них зацепиться не могу. Сам себя убеждаю, пытаюсь продержаться, но сейчас здесь, стоя на краю, я хочу лечь к тебе и отключить своё сознание. Поздравляю, Пак Чимин, в этом ты меня обошёл, ты избавился раньше. Главная победа за тобой. Прости меня и спи спокойно. Ты был лучше меня, но умер не я. Мне жаль». Юнги отрывают от мыслей засуетившиеся вокруг могилы альфы, он отрывает взгляд от могилы и видит Чон Чонгука. Альфа останавливается напротив, оставляя между ними гроб, и, коротко кивнув омеге, опускает взгляд. Его люди укладывают рядом огромный венок тоже из белых роз, Юнги кусает губы, чтобы не разрыдаться. Они все помнят: и брат, и бывший любовник, все знают, какие цветы любил Пак, но никто его не уберёг, не захотел. Чонгук мысленно восхищается Намджуном, который так помпезно хоронит Чимина, вспоминает омегу и искренне сожалеет, что он погиб таким молодым. «Я говорил тебе, что сила не в деньгах, не во власти и не в твоей фамилии. Сила в твоей голове. Я ошибся. Прости, что так поздно это понял, что, не наставив тебя на правильный путь, тоже виноват в твоей смерти. Сила в отсутствии слабостей. Слабость — твоя любовь к тому, кто тебя не защитил. Прости мне мою ошибку. Это был чудесный урок, ты открыл мне глаза, жаль, что своей смертью. Моя любовь стоит напротив, и я тоже слаб перед ним, но я его уберегу. Я должен. Спи спокойно, малыш. Ты заслужил отдых». Юнги взгляда больше не поднимает, так же, как и Чонгук. Альфа, задумавшись, смотрит на гроб, а Юнги на его руки. Выше поднять глаза никаких сил не хватит. Он уже попрощался с Чимином и надо бы уходить, но Юнги с места двинуться не может, боится, что в собственных конечностях запутается. Чон Чонгук в нём вместо сердца бьётся, и сейчас оно кровоточит, кровь толчками в горле собирается, не выблевать бы. Одно его присутствие рядом — Юнги, как человек, заканчивается, повиснуть бы на его шее, разрыдаться бы на год вперёд, освободить душу, попросить что-то сделать, помочь, показать, почему Юнги должен жить, ради чего, потому что сейчас он живёт только как сосуд, вынашивающий его детей. Чонгук так близко и невозможно далеко, к нему ни билеты не купить, ни транспорт не придумать. Юнги устал без него, пытался сотню ночей и холодных рассветов, тысячу вариантов придумывал — не смог. Он хочет или умереть, или наконец-то начать жить, потому что сейчас омега где-то между жизнью и смертью, стоит на этом перекрёстке и сам своих мыслей боится, в чужих глазах помощь ищет, чуть ли не молит о ней. Но Чонгук ничего не говорит, не предлагает, шага к нему не делает, заставляет Юнги уже в горле бьющееся изодранное сердце обратно проглотить. Чонгук поднимает глаза первым, Юнги этот вскрывающий взгляд с трудом выдерживает, всё себя в золу не превратиться уговаривает. — Юнги… — Не подходи, — резко выпаливает омега, и альфа замирает. — Если сделаешь шаг — охрана подбежит, — объясняет Мин. — Что ты хотел сказать? «Что не могу без тебя, что дышу только сейчас, впервые за эти дни. Что ищу тебя везде, с твоей улыбкой перед глазами засыпаю, с твоим голосом в ушах просыпаюсь». — Я не хочу, чтобы когда-то здесь лежал и ты, — треснуто говорит альфа. — Знаю, звучит странно, но я боюсь за тебя, — омега видит с каким трудом даются слова Чонгуку, мысленно молит всех богов не дать никому к ним подойти и позволить альфе закончить свою речь. — Джин — опасный человек, Намджун — не лучше, а я хуже всех, значит, я сильнее, значит, я смогу тебя уберечь от всего. Я ненавижу тебя за то, как ты поступил, но тебе нельзя умирать. Ни в коем случае нельзя. — Почему? — горько улыбается ему омега. — Почему Чимину можно было, а мне нельзя? — и смотрит на гроб, смотрит чуть ли не с нежностью, пугает Чонгука, с ума сводит. — Потому что тогда и я умру. Юнги поднимает глаза на него, молчит, не знает, чего хочет — продолжения или чтобы Чонгук тут остановился. — Машина ждёт вас, господин Мин, — к омеге подходит один из телохранителей Джина. «Не уезжай. Останься. Не уходи к нему», — Чонгук думает, что вслух говорит, даже рот открывает, но вместо слов только воздух со свистом вылетает. Юнги медлит, тянет время, ждёт, но, слов не дождавшись, уходит. Чонгук взглядом провожает затянутую в чёрное фигуру, а потом идёт к своей машине.***
В три часа дня на кладбище никого нет, только люди клана Мин и одинокая фигура у свежей могилы. Чёрное пятно на фоне белого покрывала из цветов. Намджун стоит так, опустив голову, уже как час. На дворе середина мая, тепло, солнечно, но в Намджуне зима лютая, поселившаяся в то последнее их с омегой утро стужа, изо рта с каждым выдохом пар выходит, а кончики пальцев аж покалывают от мороза. Чимин ушёл и забрал всё тепло. Намджун эти дни в огромном особняке, как призрак, слоняется, всё чем-то себя занять, куда-то привлечь старается, от этого вечно голодного до любви взгляда в голове скрыться пытается, но безуспешно. Чимин везде. Пусть хоть особняк продаст, город сменит — Чимин в Намджуне, а от себя не спрятаться, не сбежать. Опускается на корточки и в первый и последний раз в жизни просит прощения. «Прости, что не полюбил». Встаёт, поправляет полы пиджака и, кинув прощальный взгляд на могилу, к которой будет приходить каждую неделю до конца своей жизни, идёт к своим людям.***
Джин видит, что Юнги плохо, что, может, физическое состояние врачи в порядок и привели, но в голове у омеги тьма кромешная. Он с каждым днём всё больше угасает, закрывается от альфы, ни на подарки, ни на вкусности, ни на что не реагирует. Врачи разводят руками, списывают на депрессию, просят уделять больше внимания, Джин так и делает, только ничего не помогает. Потому что в голове Юнги запущен режим самоуничтожения. Он ходит по этому лезвию нежелания жить, всё надеется на один неправильный шаг, и можно будет развалиться на две ровные части, закончить эту трагикомедию, называемую "жизнь". Весь вечер после похорон Чимина Юнги думал о Чонгуке, будто когда-то о нём не думает. Омега раз за разом прокручивал в голове их короткий диалог у могилы и всё пытался зацепиться за каждое слово. Он ведь сказал, что умрёт без него. Он сам сказал эти слова, но при этом живёт. Работает, развлекается, воюет с кланами, шикарно выглядит, одним взглядом душу Юнги на мелкие кусочки рвёт и живёт. А Юнги — нет. Он отчаянно пытается за слова Чонгука, как за надежду, уцепиться, попробовать за счёт них из этой чёрной, как мазут, пропасти под названием "депрессия" выбраться, но каждый раз соскальзывает и вниз головой летит. Дна не прощупывает. Дно в день смерти только почувствует. Ничего не хочется. Лежать в смиренной позе сутки напролёт, никого не видеть, не слышать и даже шторы не открывать. Юнги никогда и подумать не мог, что человек, будучи физически абсолютно здоровым, не сможет вставать с постели, потому что сил с простыни себя соскрести нет. Но, сжав зубы, приходится. Вечером у Юнги рейс в Нью-Йорк, а оттуда во Флориду. Джин всё-таки решил отправить омегу в США, объяснив, что нашёл лучшую клинику в мире и Юнги будет рожать именно там. На самом деле альфа понял, что Китай — первая страна, где омегу будет искать Чонгук. То, что он будет, — Джин не сомневается. С утра Юнги едет в центр выпить кофе и попрощаться с братом, которому как причину отъезда называет желание сменить обстановку, обещает приехать через месяц, знает, что вряд ли. Брат верит, потому что омега выглядит неважно, и Тэхён даже думает, что смена обстановки сможет помочь и вернёт ему того Юнги, которого он знает столько лет, потому что сейчас перед ним сидит призрак. Джин обещает Юнги, что как только закончит дела в Сеуле, приедет следом. За четыре часа до поездки в аэропорт охрана докладывает о прибытии в особняк Желтого дракона. Джин пару секунд недовольно смотрит на рацию в руке и, поняв, что иначе Чонгук войдёт силой, а это лишние и ненужные сейчас хлопоты, приказывает впустить альфу. Юнги сидит в гостиной и по очереди выпивает выписанные ему витамины и лекарства, как новость заставляет руку со стаканом замереть в воздухе. — Поправь толстовку, — успевает сказать Джин омеге до того, как распахивается входная дверь. — Флорида, значит, с пересадкой в Нью-Йорке, — первое, что говорит, ворвавшись в гостиную, Чонгук. — Так я и думал, что что-то не учёл, — вздыхает Джин. — Фамилию, имя бывшего проверяешь? Ты что, сталкер? — Сбегаешь, — Чонгук обходит диван и останавливается напротив омеги, игнорирует альфу. — Зачем ты пьёшь столько лекарств? — он с любопытством рассматривает пузырёчки, Юнги второпях собирает их в пакет и засовывает его под столик. — Что, Сахарочек, хочешь на Гранд-Каньон посмотреть? Тогда тебе в Аризону. Давай полетим вместе, я сам тебе его покажу, — Чонгук кладёт руки на спинку дивана по обе стороны от головы омеги. — Согласен? — Долго эту фразу репетировал? — с горькой насмешкой спрашивает Юнги. — Я не боюсь больше угроз. Я устал бояться. Так что поехали. Ты ведь со мной на самое дно спустишься? — смотрит прямо в глаза, приближает лицо, горячим дыханием чужие губы опаляет. Чонгук от такого напора теряется, борется с желанием их губы в поцелуе соединить или за плечи омегу потрясти, попросить в себя прийти. У Юнги в глазах огонь безумства горит, альфа такого раньше за ним не замечал, и это пугает. — Смерть, да? — продолжает Юнги, не реагирует на недовольные возгласы Джина, кладёт ладони на грудь Чона, спускается вниз. Чуть ли ни как котёнок урчит, наконец-то дорвавшись до того, о ком сутками грезит. От Чонгука жар исходит, сквозь кожу на ладонях омеги внутрь просачивается, скованное льдами сердце оттаивает. — Зачем же ехать так далеко, вот она, у меня в руках, — звонко смеётся Юнги и, резко выдернув пистолет из пояса альфы, к виску прикладывает. Джин воздухом давится, а Чонгук не двигается, так же близко, так же нависает, даже ухмыляется. — Ты не сможешь меня убить. Все твои слова — пустые угрозы, но уверен ли ты, что я не смогу этого сделать? — продолжает Юнги в чёрную бездну напротив всматриваться, издеваться. — Юнги, не глупи, — кричит на омегу сорвавшийся к дивану Джин. — Он не выстрелит, — ядовито улыбается Чонгук. — Вот и проверим, я выстрелю на «три». Отойди, если не хочешь запачкаться, — твёрдо заявляет омега. — Раз. — Юнги, пожалуйста, — голос Джина пропитан паникой. — Опусти пистолет. Омега его не слышит, не видит, все органы чувств сейчас реагируют только на одного человека в комнате, все зациклены на Чонгуке. Только за его реакцией следит, его шумное дыхание слышит, молит, просит сказать уже, что это не самообман, что у Юнги не с головой проблемы, и что Чонгук точно и честно его любит. — Два. — Сахарочек, не ломай комедию, — говорит твёрдо, а у самого вера, что Юнги не посмеет, как струна, лопается. Чонгук в глаза ему смотрит, но они мёртвые. Мертвее, чем все те, кого альфа сам лично хоронил. — Не зови меня так, — глотает раздирающие горло боль, невысказанные слова и, скорее, просит Юнги. «Не сдирай кожу с только затянувшихся ран, не ковыряйся иглами в моём обесточенном сердце, не давай мне ложную надежду, лучше сам курок спусти. Я без тебя давно умер, а ты без меня выжил.» — Три. Выстрел оглушает комнату.