***
На часах второй час ночи, порт полон грузчиков и бегающих туда-сюда людей клана Дракона. Сам Чонгук сидит на заднем сидении роллс-ройса, у которого выключены фары, и поглаживает поблёскивающую в лунном свете трость. Белый ламборгини припаркован прямо на берегу, и Чонгуку даже из автомобиля выходить не надо, его «глаза» у судна чётко контролируют весь процесс разгрузки. Прошло уже двадцать минут с момента начала разгрузки, но ни один из представителей клана «Змей» не прибыл. Чонгук усмехается про себя, решая, что Джин всё-таки переметнулся во вражеский клан, как порт освещают фары шеренгой подъехавших автомобилей. Только из бентли выходит шофёр, чтобы открыть дверцу своему боссу, как падает намертво, сражённый снайперской винтовкой. Все, кто до этого был занят товаром, ложатся на землю и прячутся, кто за чем. Автоматная очередь не прекращается, и, даже несмотря на то, что машины бронированы, Чонгук злится, что его роллс подпортили, и грозится сравнять с асфальтом «не ценящих красоту». Пышущий злостью альфа тянется к телефону и набирает Хосока: — Чего вы ждёте? Чтобы из моей машины консервную банку сделали? — Она уже, — смеётся сквозь свист проносящихся над головой пуль Хосок. — Чон Хосок! — Не бесись, я пытаюсь понять, где снайпер сидит, остальных убрать раз плюнуть. — Начинай уже, — приказывает Чон и сбрасывает звонок. Через три минуты на стреляющих сыпется град из пуль, и начинается контратака. Чонгук еле сидит — его распирает желание уже вылезти из машины и достать Ким Намджуна, закончить этот цирк, но пока снайпер не обнаружен, его нетерпение может печально закончиться, Чонгуку умирать нельзя, ему двоих сыновей растить. Он сам себе это нон-стопом напоминает, пальцами хрустит, уговаривает Дракона потерпеть. Юнги будто чувствует состояние своего альфы, потому что экран мобильного Чонгука загорается, оповещая о прибытии смс от «Сахарочка». «Ещё немного, и я засну. А я на это не рассчитывал. Ты сказал, что скоро приедешь.» «Спи, Сахарочек. У меня тут накладка вышла. Боюсь, буду поздно.» «Уверен?», — приходит от омеги в ответ смс и прикреплённое к нему фото. Чонгук открывает фотографию, приближает телефон к самому лицу, плотоядно улыбается. Чонгуку точно нельзя умирать, его дома ждёт Юнги в чулках. Он убирает телефон в карман и в нетерпении смотрит в окно, ожидая знака от Хосока. Последний себя долго ждать не заставляет. Снайпер обнаружен и ликвидирован. Намджуна нигде нет. Есть парочка выживших из клана Мин. Чонгук выходит из роллса и, кивнув вышедшему следом за ним из бентли Джину, идёт прямо к Хосоку. — Значит, он не приехал, прислал ко мне этот сброд, — брезгливо осматривает альфа раненых парней клана Мин. — И проебал такую операцию. Мне надо подумать, где тут логика. — Это всё очень странно, — вторит ему Джин. — Зачем надо было упускать такой шанс? — Утопить, — показывает Чонгук на выживших и кивает Джину в сторону. — Даже трость не понадобилась, чтобы я пачкал её об эти отбросы. Мы что-то точно упускаем, — озабоченно говорит Чон. — Намджун вовсе не прост, и то, что у него ничего не вышло в этот раз, означает две вещи: или он взбесится и пойдёт напролом, или положит оружие и отойдёт. — Мне кажется, первое, — не задумывается Ким. — Я в этом уверен, — прикуривает Чонгук. — Поэтому укрепи свою безопасность, тут явно пахнет нечисто. А теперь мне пора домой. Товар уже разгружен и в безопасности. С остальным Хосок разберётся. Чонгук проходит к изуродованному роллсу, выругавшись, идёт к ожидающему его внедорожнику. «Не спи, не спи, не спи» — пишет он в дороге и отсылает омеге. Предвкушает, как зубами будет стаскивать с него эти блядские чулки, как раскроет его, как обёртку самой вкусной конфетки, и вылижет с ног до головы. Наслушается его стонов, хрипов, заберёт завтра с собой на работу свежие следы от его ногтей на спине, от укусов и засосов на шее. Как будет опять весь день работать, думая только о его ногах на своих плечах. Как будет оттягивать назад эти шелковистые волосы и оставлять печати, метки на молочной шее, соблазнительных ключицах. В паху резко тесно и неудобно. Чонгуку приходится оттянуть немного материю брюк, которую член грозится разорвать. Так всегда: одна мысль о Юнги — и у него болезненный стояк, будто он четырнадцатилетний подросток, думающий только об омегах. Хотя с Юнги он такой и есть, вечно голодный и ненасытный. Чонгук едет домой. В его доме отныне живёт тот, к кому Чонгук будет нестись вопреки всему, даже смерти. Тот, кто причина и высшая награда, тот, ради кого и в ком бьётся сердце Дракона. Тот, кто всегда будет ждать, любить и напоминать Чонгуку, что жизнь — это не просто войны и накопление богатства, это не власть, не имя в списке журнала Форбс. Жизнь — это путь к главной победе, а её альфа уже одержал. Главная победа Чон Чонгука — Мин Юнги. Его нежный взгляд, самая яркая из всех улыбка, его объятия способны заживить самую ужасную рану, снять усталость любого самого тяжелого дня, смыть боль, накапливаемую годами. Он едет к тому, кто простил и кто ещё простит, кто всё равно его примет, позволит положить голову на свою грудь, зароется тонкими пальчиками в его волосы и скажет только одно слово — «люблю». Чонгук ради этого готов и прощать, и убивать, только не умирать. Совсем скоро в его доме будут бегать двое малышей. Услышать топот этих маленьких ножек, перекинуть обоих через плечо и показать им мир, научить их жить и уживаться с этим миром — его прямая обязанность. Быть опорой, поддержкой, стеной для своего омеги — смысл его жизни. Чонгук едет домой впервые в жизни, потому что до этого он ездил в пентхаусы, в особняки, в номера гостиниц и квартиры, но только не домой. Это чувство настолько ново и прекрасно, что альфа даже руку на дверце автомобиля держит в нетерпении. Быстрее бы уже доехать. Шофёр только успевает припарковаться, как Чонгук вылетает из внедорожника и вприпрыжку поднимается по лестницам на второй этаж. Он осторожно открывает дверь в их спальню и с улыбкой смотрит на спящего омегу. Стараясь не будить, стягивает с себя одежду и идёт в душ. Через пятнадцать минут он уже лежит рядом с Юнги и прижимает бормочущего что-то во сне парня к себе. Омега не солгал, он в чулках, но Чонгук не будет его будить, постарается просто на эти тонкие соблазнительные ножки не смотреть. Он даже прикрывает его покрывалом, чтобы не сорваться. Утром альфа отыграется, даже если опоздает на работу — не сняв с него эти чулки, никуда не уйдёт. Чонгук лежит, зарывшись носом в его волосы, обнимает любимое тело и слушает смешное сопение, разносящееся по комнате. Он ещё полчаса не уснёт, думать будет. Счастье есть, и оно в этом размеренном дыхании, обжигающем грудь. Пока Чонгук слышит его — он жив.***
Хосок последний раз проверяет товар, даёт наставления охранникам и, выкинув на асфальт окурок, идёт к ламборгини. Скоро рассвет, у Хосока ужасно ломит позвоночник и ноет раненая рука, он сильно устал и вымотан. Единственное желание — быстрее бы оказаться в своей постели и, обняв Тэхёна, поспать хотя бы пару часов, пока Чонгук снова не вызовет к себе. Он уже поднимает дверцу ламборгини, когда телефон оповещает о входящем смс от «Малыш»: «Я потратил всю ночь на выпечку «правильного» мильфёя, но или у меня руки кривые, или французы продали душу дьяволу. Где ты? Меня нужно успокоить и пожалеть». Хосок не сдерживает смешок и набирает в ответ: «Почему ты не спишь, малыш? Они точно продали душу дьяволу, второго не дано. Еду». «Я не сплю, когда ты на задании», — приходит в ответ и затапливает альфу теплотой. Хосок заводит автомобиль, включает музыку и выруливает на трассу, предварительно моргнув своему сопровождению и пропуская одну машину вперёд. Без Тэхёна Хосок бы не смог. Нападение Джина не прошло безболезненно. Он всё ещё не способен метать танто как раньше и уверенно держать в руке оружие. Хосок и подумать никогда не мог, что когда-то перестанет быть главной машиной убийств своего брата. Пусть Чонгук на этом акцент не делает, Хосок и так знает, что облажался, что всё, на что теперь способен, — это только стрелять, и то только одной рукой. Хосок не имеет права быть слабее, не суметь прикрыть в нужную минуту спину Дракона, но по факту он сейчас именно такой. Каждую ночь после выписки из больницы он по три часа тренируется в своей комнате с оружием, продолжает целиться и метать, часами пропадает в тире холдинга, но вернуть прошлые умения не может. Мысли об этом сжирают его изнутри, подкидывают картинки ужасного будущего, где его ошибка будет стоить жизни самым дорогим людям, и чуть ли выть не заставляют. Хосок часами колотит покалеченной рукой по деревянному манекену, а потом сползает вниз и уже бьёт себя по голове, потому что не оправдать надежды — самое страшное, что он может сделать. Эти душевные муки и терзания продолжались вплоть до той ночи, пока к нему не зашёл Тэхён, пока не сел на пол напротив, пока не провёл ладонью по его щеке и не сказал: — Я знаю, что такое страх. Я и есть страх. Я им был, с ним жил, я им питался, сам его раздувал. С каждым днём всё больше ему сдавался, позволял ему полностью меня захватить и проигрывал. Тебе тоже страшно, но у тебя, в отличие от меня, нет выбора. Я бы так и сгнил в той комнате, если бы ты тогда, плюнув на всё, не поднялся на второй этаж, не встал напротив моего отца. Если бы ты сдался тогда, когда тебе запретил брат, если бы послушался, я бы умер в тех четырёх стенах. Ты не сломался даже после угроз самого Дракона, ты разнёс психушку ради меня, ты готов был объявить войну всему миру… — Я и сейчас готов… — Я и не сомневаюсь. У тебя других вариантов и нет: или ты сильный, или тебе незачем жить, потому что без тебя, Чон Хосок, не будет и меня. Только ты способен защитить меня. Только ты способен защитить Желтого Дракона. Он в тебе не сомневается. Я в тебе не сомневаюсь. Ты сам сомневаешься в себе. Искорени этого червя сомнений и верни мне моего сильного тигра. Тэхён взял в руки ладонь альфы и поднёс к губам, заставляя Хосока, как завороженного, слушать его слова: — Твои руки — моя сила. Они палачи моих страхов. Я люблю их и с танто, и без. Чонгук считает тебя братом и с оружием в них, и без. Омега тогда поцеловал каждый его палец, а потом они, обнявшись, так и просидели на полу ещё какое-то время. После той ночи Хосок больше не ломался. Он продолжает тренироваться и даже стал делать успехи. Он разгоняется до ста восьмидесяти километров в час, уверен, что омега будет ругаться, если узнает, но рассчитывает, что до того не дойдёт. Тэхёну не объяснить, насколько сильно Хосок хочет домой, к нему. Только с ним Хосок уверен, что сможет свернуть горы. Тэхён — источник его силы, Хосок пьёт из него и должен пить каждый день, иначе не продержится, тяжесть сожалений и сомнений в себе не поднимет. Тэхён — его рассвет и закат, его смысл, цель. Тэхён — дом. У Хосока наконец-то есть свой дом, своя семья. Это чувство ново, дико, эйфорично. Хосок им захлёбывается. Он не видел родителей, не имел семью, весь его мир с десяти лет сконцентрирован на одном человеке и его безопасности. Хосок и представить не мог, что у него будет что-то своё: своё место, плечо, на которое он будет опираться, горячее сердце, которое бьётся для него, руки, которые всегда протянуты к нему. Хосоку нельзя умирать. Он думал, что день не прожит зря, если клан вновь укрепил позиции, если враги наказаны, а Чонгук сидит с ним в лучшем лаундже и попивает виски. Оказалось, день — это просто сажа на ладонях, если в эти двадцать четыре часа он не услышал или не увидел Тэхёна. Омегу, который поцеловал его окровавленные руки, который вдохнул в него жизнь, потому что до встречи с ним Хосок не жил. Сейчас Хосок живее всех живых, и он едет домой. Тэхён встречает его прямо на пороге, виснет на шее и отказывается слезать. Хосок так и проходит в гостиную с омегой на руках и, завалившись с ним на диван, долго и жадно целует. Тэхён тем временем усиленно пытается стащить с него кожанку и у него это получается. — Малыш, я из порта, мне нужно в душ, — пытается сделать перерыв альфа. — Мне тоже надо в душ, — загораются карие глаза. — Ты только оттуда, — смеётся альфа. — Пахнешь дыней, и волосы влажные. — Значит, ты не хочешь со мной купаться? — хмурится омега и вскрикивает, потому что альфа подхватывает его на руки и идёт наверх. Спустя десять минут они уже целуются под теплыми струями воды, спустя двадцать стоны Тэхёна эхом отскакивают от стен и льются музыкой в уши альфы. Хосок сбрасывает напряжение тяжелого дня любимым методом, врывается в податливое тело до упора, трахает рьяно и грубо, оставляет отпечатки своих ладоней на чужих ягодицах и с каждым вырванным стоном умирает и сам. У Тэхёна ноги разъезжаются от слабости, он лбом прижимается к стене и, выгнувшись до хруста в позвонках, продолжает его принимать и просить ещё. Хосок разворачивает его лицом к себе, подхватывает под ягодицами и коленом, и продолжает усиленно втрахивать в стену. У Тэхёна ногти пообломаны о кафель, он фактически виснет на альфе и, окончательно сорвав голос, только хрипит. Но останавливаться никто не будет. Он обожает, когда у Хосока на дне зрачков красные крапинки и огромное желание, обожает, когда он так грубо и резко долбится. Когда рычит, кончая в него и продолжая трахать, позволяет с каждым толчком своей сперме стекать по бёдрам вниз и смываться в трап. Потом альфа тщательно и нежно купает омегу, фырчит на гель для душа с запахом дыни и, достав вишнёвый, много балуется, долго размазывает его по любимой коже. По ходу обязательно берёт омегу ещё раз, чтобы окончательно отрубить и так еле стоящего на ногах парня, и, тщательно вымыв его, кутает в огромное махровое полотенце. Тэхён довольно урчит, прижавшись к сильной груди в постели, грозится набить себе на грудь «тигра», потому что это слишком сексуально, и впадает в забвение, оставив улыбающегося альфу бодрствовать одного. Счастье есть, и оно в выемке меж ключиц одного омеги кроется, Хосок в него носом утыкается, только за счёт этого и выживает.***
Джин отправляет покореженные машины в гараж, а шофёру приказывает ехать в особняк. Прислоняется к стеклу и по одному считает фонари, редких в такое время прохожих, даже мусор, который так отчаянно гоняет по тротуарам ветер. Ехать в особняк резко не хочется, он приказывает завернуть в клуб. Все ночи для Джина одного цвета — чёрного, ему красок, которые видят другие, не понять, не прочувствовать, красоту предрассветного утра не оценить. Для него темнота скоро сменится рассветом, он насильно себя под воду затащит и, скрепя сердце, новый день начнёт. Вроде, всё как обычно, нормальный аппетит, картонная улыбка, всё нормально, всё гладко, но в груди отвратительное чувство скребётся. Оно в когтистых лапах чужое сердце перекатывает — хочет сжимает, хочет отпускает. Джин знает ему название, но вслух произносить не будет. Он с ним уже столько месяцев живёт, сколько ещё проживёт. Джин сидит за столиком в клубе, одинаково улыбается подходящим омегам, опустошает до половины бутылку обычно им нелюбимого Чиваса и, схватив пиджак, выходит наружу. Прикрывает веки, вдыхает свежего предутреннего воздуха и, кивнув охране, садится в машину. Надо ехать в особняк, попробовать поспать пару часов и с утра решить, что делать с Намджуном. Надо ехать в двухэтажный, отделанный лучшими интерьер-дизайнерами страны дом, в квартиру на пятнадцатом этаже здания в центре, на виллу за городом с огромным открытым бассейном во дворе — ехать хоть куда угодно, но не домой. Дома у Джина нет. Им не были США, не был Лондон и так и не стал Китай. Дом Джина мог бы оказаться в одном омеге, но у альфы средств не хватило, и пора бы уже понять и принять, но сердце не отпускает, не смиряется. Он проходит в гостиную, стаскивает с себя пиджак и, отбросив его на диван, опять идёт за бутылкой. Алкоголь — последняя надежда, иначе ему не справиться. Тот, кто считал, что справится со всем, выстоит перед любой стихией — проиграл буре в сердце. Попробуй укрыться и спастись от того, что внутри. Джин пробует — продолжает пить, видеть призрак слоняющегося по дому Юнги, и думает, было бы неплохо самому вскрыть свою грудную клетку, вытащить этот горящий уголёк, и сковать всё обратно в лёд. Жить так не выходит от слова совсем. А Джин ведь её очень любил, только жаль, что целой его жизни, чтобы Юнги вернуть, не хватит. Он в кабинете Чонгука всё время на дверь смотрел, всё надеялся, рассчитывал, что Юнги хоть на секунду войдёт. Джину большего сейчас и не надо. Будто бы и предлагают. Ему бы его увидеть мельком, послушать, убедиться, что он в порядке. Среди всех этих гиен, насущных проблем и долга — Юнги был лучом солнца. Джин, держась за него, к небесам бы поднялся, только в жизни любовь не всегда взаимна, вот и с Джином так случилось. Юнги этот луч отрезал, лицом альфу об асфальт приложил. Джин и не жалуется, только бы с Юнги всё было хорошо. Пусть любить его со стороны мучительно больно, пусть у него в голове война, а каждое утро сердце приходится восстанавливать из пепла, воскрешать, главное, что Юнги в порядке. Пусть омега не знает вкуса этих одиноких, тёмных, выворачивающих душу наизнанку ночей, Джин готов их ему своим сердцем освещать. Главное, чтобы Юнги был. Бокал за бокалом, свесившаяся с подлокотника рука, взгляд в никуда. Не хочется быть здесь, там, где-то. Не хочется ничего и даже победы в войне. Так бы и угаснуть под льющуюся из колонок Coldplay — We All Fall In Love Sometimes, не уговаривать себя прожить ещё один день, когда они своей серостью одинаковы настолько, что если бы не ежедневник на телефоне — Джин путал бы дни недели. Джин — высокоскоростной поезд, носился из пункта в пункт без времени на передышку. Жил по принципу: цели — достижение — новые цели, а тут резко топливо кончилось. Он уже столько дней на станции стоит, пылью покрывается, мародёров, его на запчасти разбирающих, ждёт. Джин раненый в самое сердце воин, смотрит на торчащий из груди клинок и всё ждёт, когда его уже кто-то вытащит, и он от потери крови помрёт. Счастье есть, и оно в чужом доме кроется. У Джина полупустая бутылка виски и лунный свет, в окно пробивающийся, такой же одинокий, как и он сам. Джин к Юнги, как сапёр-неудачник, шёл, части себя по дороге во взрывах потерял, сидит в лохмотьях, в крови, на собственную плоть, по гостиной разбросанную, смотрит и понимает, что, обладая всем и большим, чем обычный смертный — он оказался у разбитого корыта. У Джина нет дома. Никогда не будет.***
Утром Чонгук объявляет экстренное совещание, на котором присутствует так же и новый партнёр Ким Сокджин. По итогам переговоров стороны решают разделить контроль над стратегическими объектами в пригороде и даже соглашаются на подписание юридического контракта, который не позволит ни одной стороне уйти от выполнения своих обязанностей. Альфы договариваются встретиться завтра вечером в особняке Чонгука и детально обговорить условия за ужином. На особняке настаивает Джин, который уже на грани, и желание хотя бы мельком увидеть Юнги не даёт ему покоя. Альфа ошибочно предполагает, что, уступив своему желанию, он сможет уже начать принимать Юнги, как омегу другого альфы, и будет понемногу избавлять свои мысли от него. Чонгук оповещает Юнги о деловом ужине по телефону и вскользь упоминает Джина. Юнги, который за их совместное проживание с Кимом успел изучить его вкусы в еде, распоряжается на кухне и, помимо любимых блюд своего альфы, просит приготовить так горячо любимые Джином конфи из утиных ножек и салат с киноа и апельсинами. Накрытый под тщательным руководством Юнги стол будет ждать гостей к восьми.***
— Одним выстрелом убить двух зайцев, — Намджун подносит бокал к свету и, сощурив глаза, смотрит на янтарную жидкость на дне. — Да, босс, — поддакивает ему его помощник. — Они оформляют свои отношения, а это значит, что из Гонконга и Пекина сюда слетятся все силы Дракона и Змеи. — Мы не можем этого позволить, верно? — поворачивается к мужчине Намджун и, допив коньяк, ставит бокал на стол. — Да, босс. — Поле битвы — особняк Чонгука, — объявляет Ким и проходит к заваленному бумагами низкому столику. — Предупреди наших китайских друзей, что завтра ночью всё закончится. Кланы Дракона и Змеи падут. Мне нужны все наши общие силы. Мы возьмём за счёт внезапности и численностью. Чонгуку такое и не приснится, что кто-то посмеет напасть на его дом. — Это очень рискованная и опасная операция… — начинает было помощник, но умолкает под грозным взглядом своего босса. — Трусам в моей команде не место, — шипит подлетевший к нему Намджун. — Мы потопим их в крови, потому что у нас сила больше, и она сконцентрирована в одном месте, а не разбросана по стране и другим странам, как у них. Органы на нашей стороне. И нас в особняке не ждут. У меня целых три причины выиграть эту битву, и я выиграю. А ты или со мной, или отправляешься гнить на дне канавы, туда же, где гниют те, кто был до тебя. — Как скажете, босс, — опустив голову, говорит альфа. — Я распоряжусь, чтобы людей собрали. — Всех! — грозно заявляет Ким. — И много оружия. Из особняка живым выйду только я. А теперь иди и выполняй. Альфа, поклонившись, выходит за дверь, а Намджун обходит стол и опускается в своё кресло. Альфа открывает выдвижной ящичек и достаёт оттуда фотографию, сделанную Чимином во время завтрака, когда омега впервые приготовил панкейки. Счастье есть, но оно уже почти месяц в чёрной земле гниёт, больше так солнечно не улыбнётся, панкейки не приготовит. Намджун уверен, что живым себя чувствовать только после смерти Чонгука будет, сейчас он мертвее даже Чимина. Счастья нет. Для Намджуна оно даже завтра с кровавым закатом не наступит. Значит, ни для кого не наступит.