Лабиринты забвения: Золотое кружево

Эрилас сидел в лесу; на его ресницы опускался мокрый мартовский снег. Он сейчас почти не показывался в спальне, предоставив всё тому, брату его возлюбленного. Эрилас действительно любил их обоих сейчас, любил по-разному, но любил; он понимал, почему Глимфинд не хочет иметь с этим ничего общего — но иначе не мог. Он разрывался, не зная, что они чувствуют к нему. Он любил того, кто стал матерью его ребёнка. Это по-прежнему была страсть, и она была такой, что без него, может быть, он и мог бы жить, мог бы отпустить, хотя и через страшную боль, если бы тот того захотел. Этого, черноволосого, он называл «любимый» или «радость моя», а его названого брата, того, чьи волосы были нежно-золотистыми, он звал «брат» — и правда чувствовал так: тот стал для него семьёй, родным, кем-то вроде Глимфинда (может быть, как раз потому, что Глимфинд покинул его, но это было неважно). И как жить дальше без «брата», он не знал. Чем дальше, тем больше Эриласу хотелось уйти из жизни, не ожидая появления на свет ребёнка. Но, конечно, он не хотел страшного удара по голове, свалившего его на землю. *** Приёмный сын Эктелиона скучал по Эриласу даже в краткие часы его отсутствия, прислушиваясь, поглядывая в окно. Ему по-прежнему было стыдно за себя, но только в уме: в сердце стыда не было. Он не чувствовал ни неволи, ни рабского подчинения — ничего подобного. Эрилас протягивал ему руку, говорил «брат», лицо его было совершенно открытым и ласковым, и он чувствовал в любом его прикосновении, в каждом взгляде: они абсолютно равны, безусловно открыты, обнажены и беззащитны друг перед другом. Он знал, что даже когда родится ребёнок и Эрилас снова сойдётся с его матерью, отношения их двоих будут совсем другими. Может быть, оба они искали друг у друга защиты от мучительной страсти к сыну Эктелиона. Может быть, их близость оказалась такой абсолютной потому, что судьба у них была общей: лесные эльфы, оставшиеся сиротами в раннем детстве и усыновлённые через несколько лет мужчинами из другого племени. Но случилось так, что у него теперь было двое названых братьев — и оба были больше, чем братья. *** Родной сын Эктелиона оставил кружево на подушке, глядя в окно. В замке что-то явно происходило, но он не мог понять, что. Дёрнул за шнурок звонка, проведённого во вторую спальню Эриласа — так можно было вызвать его. Но никто не откликнулся: Эриласа в замке не было. Его светловолосый брат вошёл в комнату, неся поднос с едой: здесь были лакомства, которые приготовил он сам из продуктов, купленных Эриласом, и несколько тарелок с яствами из кухни. — Послушай, — сказал тот, поправив узел золотистых волос, — у меня новости. Наверно, плохие. — Он замолчал и потом выдохнул: — Я не хочу это от тебя скрывать. В замок пришло письмо, что Эрилас в плену и за него просят выкуп. — Как такое могло случиться? — Юноша, повозившись, устроился за обеденным столом: кресло с тонкими ножками казалось ему теперь слишком хрупким для его отяжелевшего тела. Эрилас в плену. Нет, он должен оставаться спокойным. — Понимаешь… — замялся брат. — Кто его захватил и что они просят? — Сказали этот, Пантаэль, который служил тут раньше… — Это сплетник, который подглядывал за нашим свиданием. Дальше, — сказал юноша, отломив кусочек булки. — Он захватил Эриласа и потребовал в качестве выкупа… — Брат выдохнул и закончил, — тебя и всё, что вместе с тобой подарили Эриласу. — Мне надо поесть, — сказал сын Эктелиона. — Мне и ребёнку. Сходи, пожалуйста, на кухню и позови, пожалуйста, Хадора, который занимается мясом, — он отрезал себе кусочек жаркого. — Надо поговорить. Белокурый эльф удивлённо поднял брови. Поговорить о мясе? — Не бойся за меня, — сказал сын Эктелиона. — Эрилас взял со всех в замке клятву, что они не причинят мне вреда, не выдадут меня никому против моей воли, не позволят, чтобы я покинул замок против моей воли, и что они убьют любого, кто попытается осуществить что-то из этого. Большинству подданных Эриласа можно верить. Хадор, я думаю, знает, куда делся Глимфинд — они старые друзья, и хоть кому-то он должен был сказать, где его можно найти. — Съезди за Глимфиндом, — сказал он Хадору. — Я могу, но… — Хадор оглядел его с головы до ног. — Послушай, они дали нам сроку до завтрашнего утра. Я не успею. Мы же не можем… — Если что-то случится с Эриласом и тем более со мной и ребёнком, Глимфинду обязательно нужно быть здесь. Если он не приедет, замок может быть захвачен, и всем, кто служит Эриласу, придётся нелегко. Так что поезжай. Мы предложим им заплатить выкуп, исключая меня, — сказал сын Эктелиона, обращаясь к названому брату. — В конце концов, я вряд ли стою многого, тем более в таком виде. За то, что привезли Эриласу вместе со мной, можно купить две сотни рабов или почти полтысячи коней. Я сейчас доем и спущусь в зал. — Ты этого не сделаешь! — сказал ему брат. — Нет, ты не можешь… — Я это сделаю, — сказал сын Эктелиона. — Кто там внизу сейчас? — Все советники Эриласа, — ответил Хадор. — Отрандир, синда, который командует гарнизоном; Расмунд, адан, распорядитель замка, его сын, начальник арсенала, и… — Они мне и нужны, — кивнул сын Эктелиона. — Я поговорю с ними. — Послушай, это безумие, брат! Ты должен беречь себя! — Ты ведь не думаешь, что это к лучшему, так? — сухо заметил юноша. — Нет? Даже если бы ты так думал, братец, это не к лучшему. Нам нужна защита. Мой ребёнок ещё в утробе, и даже если найдутся те, кто захочет защищать его, найдутся и такие, кто захочет воспользоваться наследием Эриласа. Я в своей жизни видел мало — меньше, чем ты; я прожил большую часть своих лет взаперти в Гондолине, но даже я понимаю, что гибель Эриласа будет бедой для очень многих. — Нет, — ответил приёмный сын Эктелиона. — Если бы я мог думать так, то только ради тебя. Сам я люблю его. *** Сын Эктелиона обвёл взглядом собравшихся в малом зале при кухне людей и опустился в кресло. — Не бойся, — хмуро сказал ему Расмунд. — Мы не собираемся выдавать тебя. Мы будем верны сыну Эриласа. Возвращайся к себе. — И вы не попытаетесь его выручить? — спросил сын Эктелиона. — Только своей доблестью Эрилас стал князем всех этих земель — от Бреши Маглора до Аскара; люди повинуются ему и надеются на него до самого Тол Галена. Он даровал вам защиту и хлеб в самые голодные годы, он защищал вас и ваших детей. А теперь вы не хотите помочь ему? — Мы связаны клятвой, — ответил Расмунд. — Коснуться тебя мы не можем. Но это всё из-за тебя. Всё пошло наперекосяк, как ты появился у нас. — Когда мужчина после стольких лет одиночества находит спутника, не всё идёт гладко, — возразил юноша. — Эрилас захотел дать своему владению наследника; может быть, и не повезло ему, что он выбрал меня, но что случилось, то случилось. А вы могли бы поддержать его в это трудное время! Любой мужчина сам не свой, когда роды жены близко. Разве с вами не бывало такого? — с упрёком сказал он, обращаясь в основном к аданам. — Разве у вас не мутился рассудок от беспокойства за семью и детей? Не хотелось бежать из дома? — Ты пришёл к нам говорить в защиту Эриласа, — возразил Отрандир, невысокий эльф с густыми, остриженными чуть выше плеч тёмно-русыми волосами. — Но я не верю тому, кто стал женой купившего его. — Меня ему подарили, — мягко ответил сын Эктелиона. — Ты прав, осуждая того, кто склонился перед насилием. Но я ещё очень молод. И когда я был свободен, никому не давал я слова, ни на кого не смотрел с любовью. Если в худший миг моей жизни судьба свела меня с Эриласом, который обошёлся со мной по-доброму, и я ожидаю его ребёнка — почему бы мне не заботиться о том, кого жизнь дала мне, даже если бы я никогда не смог полюбить его… Неужели хотя бы не попытаться освободить его? Я-то сам немногого стою, но… — Пантаэль хочет мести, — сказал Расмунд. — Он считает, что ты виноват в том, что его изгнали из замка. — Не понимаю я его, — с презрением сказал сын Эктелиона. — Он хочет мстить тому, кого сам же выбрал в свои господа, покинув Дориат? Предав Диора, внука своего прежнего господина? Что это за пример другим? Его нельзя оставлять безнаказанным. Если ему удастся убить Эриласа, любой такой перебежчик вообразит, что можно прийти к новому господину, похитить его и потребовать за него выкуп. Никому нельзя будет доверять. — Эрилас был прав, когда изгнал Пантаэля из замка за сплетни, — кивнул Отрандир. — Многие тогда с Эриласом не согласились, а ведь следовало вообще убить этого предателя. Что ты предлагаешь? — обратился он к юноше. — Предложим ему сокровища, которых он требует. Они лежат в ларце в малой спальне Эриласа — он ничего из них не потратил. Как открыть ларец, знаю только я и Глимфинд, а Глимфинда сейчас в замке нет. Пусть Пантаэль ненавидит меня, но я-то на самом деле ему не нужен. Даже если он хочет мстить лично мне, то отребье, которое ему удалось собрать за эти месяцы, хочет только золота. Они могут согласиться отпустить Эриласа в обмен на выкуп, даже если этого не захочет сам Пантаэль. — Это имеет смысл, — согласился Отрандир. — Но если мы приедем к нему только с ларцом, то он может заявить, что мы не выполнили условия, и убить Эриласа. — Я поеду с вами, — сказал юноша. — Только пусть кто-нибудь поможет мне сесть на коня. Я готов ради Эриласа подвергнуться опасности. Все замолчали, глядя на него. — Он сказал, чтобы на переговоры приехало не больше четверых, — заметил Отрандир. — Я думаю, меня он не считает, — заметил сын Эктелиона, — я для него в этом деле только вещь, которую можно продать или обменять. Сколько в его отряде? — Мой сын попытался подобраться к ним, — сказал Расмунд. — Их не больше двадцати; скорее — семнадцать или восемнадцать. Но Пантаэль не отходит от Эриласа, и пытаться напасть на них мы не решились. — Хорошо. Расмунд, — обратился юный эльф к адану, — тогда попроси своего сына дать мне ключ от арсенала. — Что тебе делать в арсенале? — спросил Расмунд. — Мне жизни своей не жалко, — сказал сын Эктелиона. — А от Эриласа зависит судьба многих тысяч — и людей, и эльфов, множества поселений, женщин, детей. Подумайте, каких господ может дать вам вместо него повелитель Ангбанда, если его не станет. Оказавшись в рабстве, вы и моей участи можете позавидовать. А мне нужны доспехи, чтобы прикрыть дитя у меня под сердцем. Если меня убьют, то вырежьте младенца из утробы — может быть, он выживет. Для юноши нашли очень длинную, большую и лёгкую кольчугу — по гербу на вороте он понял, что это часть походного доспеха, принадлежавшего некогда Маэдросу, сыну Феанора, и, видимо, ставшего добычей при захвате Химринга. — Возьми вот этот щит, — сказал сын Эктелиона Отрандиру. — Для меня сейчас он тяжёл, но тебя я попрошу закрыть им меня, если они выстрелят. Мне нужно ещё кое-что посмотреть. Заглянув в помещение арсенала, приёмный сын Эктелиона увидел своего названного брата, который пальцами быстро-быстро перебирал что-то, лежавшее у него на коленях, будто плёл кружева. — Уйди, у меня очень мало времени, — сказал юноша, не глядя на брата. — Когда вернётся Глимфинд, постарайтесь вместе удержать замок. Это действительно необходимо. Если моё дитя не выживет, пусть всё унаследует Глимфинд. Помоги ему, прошу тебя. Приехав в назначенное место, они увидели связанного Эриласа, который сидел на снегу, без своей тёплой зелёной куртки, бессильно опустив голову. Рядом стоял Пантаэль, и в руках у него был огромный железный тесак, который он нервно крутил в руке — совсем рядом с обнажённой шеей Эриласа. Среди воинов Пантаэля — их действительно было семнадцать, не считая его самого — особенно выделялся огромного роста истерлинг с бронзовым топором. Юноша наклонился к Расмунду и шепнул одними губами: — Вы с сыном сможете свалить того мужчину с топором? Сразу после. Расмунд не успел спросить, что «после», как сын Эктелиона и Отрандир выехали чуть вперёд. Юноша откинул капюшон, и Эрилас испустил крик ужаса. Довольный Пантаэль выступил вперёд и услышал то, что хотел — жалобную мольбу: — Пантаэль! Мы привезли тебе сокровища, которых ты требовал. Неужели ты не помилуешь беременную и отца её ребёнка?.. — спросил сын Эктелиона. Пантаэль даже не успел открыть рот. Не дожидаясь ответа, юноша поднял руку и выстрелил из спрятанного в рукаве маленького арбалета прямо ему в горло, потом в двух мужчин, стоявших рядом с Эриласом, потом ещё раз в одного из них, добивая того, кто свалился не сразу. Отрандир мгновенно прикрыл его своим щитом, давая время перезарядить арбалет. Расмунд и его сын тут же выполнили приказ, напав на человека с топором; остальные тоже рванулись вперёд. Расправившись с громилой, Расмунд добил корчившегося на земле Пантаэля, перерезав ему горло. Ещё двое упали, поражённые арбалетными стрелами, третий, раненый, побежал к лесу; остальные оставшиеся в живых приятели Пантаэля почти тут же последовали за беглецом. Эрилас, которого освободили его приближенные, подбежал к коню — как раз вовремя, чтобы подхватить своего возлюбленного, который бессильно упал ему на руки. Юноша очнулся; Эрилас сжимал обе его руки — больно, как только он раньше не пришёл в себя от этой боли? — Как ты? — спросил Эрилас. — Как ни странно… как ни странно, всё хорошо. Спина только болит очень — мне тяжело было садиться на коня. Я очень хорошо стреляю на самом деле, мне надо было стать лучником, но в нашем доме все сражаются на мечах… И наши лучники всегда считали, что арбалеты — это нечестно… Но у Дуилина, который был лучшим лучником в Гондолине, в арсенале были такие. Я его немного пересобрал, подкрутил тетиву. Хорошая вещь. Я сначала хотел стрелять из настоящего лука, маленького, но, конечно, это было бы более рискованно. — Ты рисковал собой и ребёнком, — сказал Эрилас. — Ну прости, больше не буду, — тот слабо улыбнулся. — Не давай мне больше поводов. — Никогда, — ответил Эрилас. — Раз я знаю, что тебе небезразличен — никогда, никогда больше. — Понимаешь, — сказал сын Эктелиона, — я всё-таки тебя люблю. Мне стыдно, что всё так получилось. Стыдно перед братом… даже не знаю, как сказать, я всё вижу… Сначала я просто терпел тебя, раз уж так пришлось. Но… но потом я согласился выносить твоего ребёнка. Ты не знаешь, наверно, что это такое — не можешь знать, чем это стало для меня. Хотя я догадывался; догадывался, что мне придётся полюбить тебя, но с того момента, когда твоё семя вошло в мою утробу, когда я зачал от тебя… — Я тоже, — выговорил полушёпотом Эрилас. — Тоже. С тех пор, как ты здесь. Прости. Прости… любимый. — Эрилас… — обратился к нему сын Эктелиона. — Эрилас… ты сам знаешь, это как безумие, морок; необходимость, необходимость физическая — и это тяжко. Тяжко любить так. Но понимаешь, Эрилас — это можно преодолеть. Всегда говорят, что любить по расчёту плохо — нет, это неправда. Лучше всё время думать и помнить, за что любишь — чтобы сохранить и любовь, и рассудок. Он закрыл глаза, и потом сказал: — Люблю вас обоих. И тебя, и брата. — Я тоже, — ответил Эрилас. — Не знаю, что про нас будут говорить — и какая разница. Но мне и ребёнку нужны вы оба. Чтобы вы оба были рядом. Он вас обоих считает своими отцами — я так чувствую. Он не сможет расти ни без одного из вас. — Спасибо тебе, — сказал Эрилас. — Так ты не… — Мы останемся вместе, да. Я не оставлю ни дитя, ни тебя. *** Как ни странно, происшествие не ускорило роды — ребёнок появился на свет в срок, через четыре дня, быстро и почти без боли. Рассказы о бесстрашии и находчивости «супруги» Эриласа обошли все его владения: сына Эктелиона засыпали подарками, посланники из земель, которые лишь номинально признавали власть Эриласа, клялись ему и его ребёнку в вечной верности. И лишь вечером следующего дня запыхавшийся Глимфинд появился у порога; не смотря ни на кого, ни у кого ничего не спрашивая, он взбежал по лестнице в спальню своего воспитанника. Он застал здесь только мать и ребёнка: Эрилас и приёмный сын Эктелиона встречали гостей в большом зале в другой части замка. — С тобой всё в порядке, дитя моё, — выдохнул Глимфинд. — Прости меня. Я так счастлив. Я не должен был… не должен. Это ваш сын, да? — Девочка, — сказал тот. — Я ошибся. Не знаю, почему. Наверно, просто она очень смелая — не ожидал такого от девочки. Я бы не справился без неё. — Какая милая, — сказал Глимфинд. Он подошёл к постели и опустился на колени рядом. — Я так рад вас видеть. Рад, что вы вернулись, мой названый оте… — Сын Эктелиона прервался на полуслове, растерянно выдохнул. Глимфинд сбросил куртку и снял тёплый шарф, которым плотно, тюрбаном, обвязал голову. По плечам рассыпались, сияя, мягкие ярко-золотые волосы. — Это вы?! — спросил юноша, инстинктивно прижимая к себе ребёнка. — Да, — Глимфинд почти застенчиво улыбнулся. — Но вы же были черноволосым, как я — как Эрилас… — Я всё время красил волосы. Эрилас, может, и догадывался, а ты-то, конечно, нет. Я из ваньяр, как и твоя матушка. Воспитывался в семье короля Ингвэ вместе с его сыном. Сам понимаешь, раз меня назвали «Глимфинд», «блестящие волосы», то волосы у меня были ярче, чем у многих моих соплеменников… И я единственный, кто остался, когда ваньяр ушли в Валинор. Не стану тебе рассказывать, что случилось и почему. Они все отказались от меня, раз я не захотел уходить, заклеймили меня недостойным их. Я решил забыть, кто я такой. Потом встретил Эриласа, мальчика, который был одинок так же, как я. Поэтому мне перед тобой так стыдно, дитя — я ведь твой родич по матери, не буду уже говорить, какой, но ваньяр, в конце концов, очень мало, все мы родня друг другу, по воспитанию — так уж точно все. — Не чувствуйте так, — сказал сын Эктелиона. — Теперь у меня ещё больше причин считать вас своим отцом. — Конечно, — сказал Глимфинд. — Я не оставлю тебя больше, дитя.