The devil is not...

Их жизнь была предрешена изначально, и смысл её заключался в одном слове — «успеть». Найти, поговорить, понять… принять все, что может привнести родственная душа в твою жизнь. На предплечье, у сгиба локтя или на запястье, были нарисованы маленькие бумажные самолёты, по числу равные количеству разговоров, отведенных Вселенной на то, чтобы глупый человек понял, что эта душа напротив — их, родная и единственная, — и подтвердил их связь поцелуем. В противном случае тот, кто первым оставался без татуировок-меток, умирал. Шерлок прятал под манжеты белых рубашек восемь маленьких белых и один чёрный самолёт, при том, что все они летели в разные стороны. Майкрофт поджимал губы, лишь стоило ему заметить метки. У самого Холмса-старшего самолёты летали от запястья и до лопатки, и Шерлок со свойственным ему ехидством отмечал, что, пожалуй, его брат очень большой тормоз, если будет трепаться со своим соулмейтом столько раз, но не сможет ничего понять. Майк, в кои-то веки молчал в ответ, осознавая одну вещь: Шерлок понимал, заранее знал, что его соулмейт может в любой момент покончить с собой — чёрный самолёт означал посмертное послание мёртвой половинки. Шерлок помнит первый разговор с Джимом через старуху, когда вместе с интересом к гению-преступнику возникала и странная эйфория, и панический страх. Мориарти изначально имел над ним свою власть. Шерлок в неверии рассматривал, как белый самолёт таял на коже. На другом конце Лондона Джим, с надеждой в душе, делал тоже самое. Второй разговор, как ни странно, состоялся в бассейне. Именно тогда Шерлок понял, что что-то консультант скрывает: тот разговор, с Джимом из IT, от чего-то не защитался, будто Холмс говорит не с ним, а с кем-то другим. Будто счетчик на предплечье забарахлил. Второй самолёт медленно тает на запястье, пока Шерлок судорожно ищет во всемирной паутине хоть немного информации о Джеймсе Мориарти. Джим слишком хорошо играет свою роль, иногда кидая на Китти колкие взгляды, а Шерлок ловит жесты, ожидая от консультанта прокола, который подтвердит практически безумную идею детектива — Мориарти никогда не был один. Их было двое. Джим вдруг берет чашку правой рукой, и лишь на секунду теряет самообладание, прекрасно понимая, что пропал, проиграл и опозорился. Взгляд испуганной тенью скользит по лицу Шерлока, находя подтверждение тому, что все идёт так, как надо. Шерлок позволяет ему верить, уже после замечая, что самолетов по прежнему шесть. Джим сжимает губы, понимая, что Шерлоку наплевать, раз он ещё не понял, что говорит не с ним, что самолёты не исчезают. А потом Мориарти делает так, чтобы Шерлок не мог не заметить, что самолёты исчезают с его кожи — они видятся за день два раза, разговаривая впервые так близко. И Шерлок будто не видит, как Джим сжимает ручку фарфоровой чашки, чтобы не сорваться и не кинуть хрупкий предмет в ближайшую стену. Джим видит, как метка, что зависает чуть выше манжета, начинает таять. — Ты и впрямь считаешь, что я идиот? Очень-очень обидно, дорогой Джим, — Шерлок отпивает чай, смотрит поверх чашки, кривит губы. — О чем ты? — О том, что твой близнец — ужасный актёр, который жутко боится облажаться. Как его зовут, кстати? Джим едва ли не впервые не знает, что сказать: Холмс светится самодовольством, искрится почти, что, кажется, тронь — и ударит током. — Неужели не нашёл ещё? — Во всех первоисточниках сказано, что его зовут Джеймс. Твоя очередная шуточка? — Мама была… пыталась быть неординарной, но священник, сельский идиот, крестил нас одним именем. Маменькина набожность не позволила ей переименовать кого-то из нас. Как ты вычислил? - У меня на запястье четыре самолёта, а если бы ты — только ты — говорил со мной все это время, остался бы один несчастный разговор. — Что мы будем делать, Холмс? Джим хочет, чтобы голос был бесстрастным, чтобы надежда юркой птичкой не билась под ребрами. Чтобы взгляд Шерлока стал чуть менее ледяным, чем раньше. Чем сейчас. — Ты же знаешь, как происходит инициация? — Шерлок отставляет чашку на столик, опуская руки на подлокотники кресла. — Действуй. — А как же твоя девственность, Шерлок? — Джим прячет за усмешкой дрожь на самых кончиках пальцев и предвкушение, что заполняет лёгкие. — Ну, если уж для всего мира Мориарти один, то отчего детектив не может иметь маленьких тайн? — Почему? — за секунду до инициации, опаляя дыханием идеальные губы детектива, все же спрашивает Джим. — Я устал жить в мире, где меня никто не понимает.