придуши меня, если мы встретимся, просто я не решаюсь повеситься, но мне кажется, было бы весело умереть от твоей руки.
Прайс влетает в крошечную аудиторию быстрее, чем часы заканчивают отбивать десять; она ненавидит опаздывать, а еще ненавидит вторники — потому что как-то так сложилось, что по вторникам у нее самые сложные операции. Их шестеро, вместе с Хлоей — семеро; и они едва умещаются на жестких стульях, пока Прайс на минуту застывает в дверях, окидывая их оценивающим взглядом. Ей хватает и секунды для того, чтобы понять, что интерн среди них только один — самый старший и бледный, остальные — студенты-практиканты; оттого она мысленно ставит Джастину красивую заснеженную могилу на кладбище напротив и по соседству с ним кладет и Чейз — за то, что подсунула их именно ей. Скрипучая дверь захлопывается, в воздухе повисает пыль, и Прайс вместо приветствия командует: — Окно открыть. Невысокая шатенка распахивает окно, поднимает бумажные жалюзи, и в комнату врывается холодный ветер, растворяя удушливый запах старости, раскидывая пыль по углам, позволяя солнечным лучам блуждать по стенам, ища выход на свободу. Хлоя несколько секунд просто вдыхает свежий воздух, а затем прислоняется к деревянному столу и засовывает руки в карманы халата. — Вы профессор Прайс? — спрашивает кто-то. — Доктор Прайс, — поправляет Хлоя. — Кто ваш куратор? В ответ на вопрос она слышит нестройный гул голосов, от которого отмахивается взятой со стола папкой: исписанные ровным почерком страницы с анкетами и фотографиями, бланки для заполнения, пара чистых листов и аккуратно оформленное досье единственного интерна. Хлоя перебирает страницы, пропуская их между пальцев и вчитываясь в краткую характеристику каждого. Шесть имен и фамилий — слишком много для ее памяти, и без того перегруженной сотней пациентов, но она постарается их выучить, да, она обещает себе; и сразу же отправляет смятый листок обещания в мусорное ведро — не выучит. Радость от красивого почерка сменяется раздражением — все фотографии черно-белые, отсканированные на обычной бумаге, и Хлоя не понимает, где у кого глаза, а где — уши. — Кто у нас тут... эм... Саманта? Шатенка, открывшая окно, жизнерадостно поднимает руку, и бежевый лен ее простого, до колен, платья моментально мнется; Хлою аж передергивает от этого омерзительного залома. Прайс по очереди произносит их имена, подмечая для себя едва заметные детали: у Стэф невероятно чистые голубые глаза, у Джульет — нарощенные волосы, Кейт стесняется разговаривать. — Максин? — Макс, — пепельный голос студентки похож на дым, — никогда Максин. — Окей, — протягивает Прайс. — И последний, хм, взрослый, Нейтан? «Вот же блять, — паникующе думает Хлоя, — это же сыночек нашего генерального спонсора!» Прескотт-старший сорвал ей две операции — плановую и внеплановую: именно закупленное им оборудование дало сбой в самый неподходящий момент, и Хлоя на десять минут поверила в бога, используя свои пальцы вместо зажимов. Чейз, конечно, замяла это двойной премией, но Прайс все-таки сходила после этого в больничную церковь. Но на внеплановой у них отказали электроды, и оба дефибриллятора вышли из строя; и пока везли запасные, и пациент, и Хлоя держались на адреналине; только Прайс — на собственном, а пациент — на искусственном. Больше Хлоя на его оборудовании не работала, предпочитая аппараты старой закалки; она была готова поклясться, что после этого видела на своей голове седую прядь. И, хоть сейчас Чейз и утверждает, что новые приборы соответствуют всем заявленным требованиям, а Прескотт-старший выплатил компенсацию втрое больше положенной, Прайс не может избавиться от этого чувства, гложащего ее изнутри. Страха. Ей нельзя бояться; это не та работа, не та профессия, не та жизнь, где есть место кошмарам, но Хлоя все равно проверяет электроды дважды, прежде чем начать. Практикующий анестезиолог Дэниэл называет Хлою сдвинутой и рисует ее портреты в блокнотах; синие волосы девушки цветными кляксами выделяются среди экстатично сплетенных обнаженных мужчин; но она молчит об этом; как ДаКоста молчит о ее страхе. Прескотт поднимает руку — неожиданно послушно. Хлоя смотрит на него в упор, не стыдясь — бледное, худое лицо, сумасшедшие красные глаза, кончики пальцев отчаянно трясутся, совершенно незримо для обычного человека, но слишком заметно для хирурга. Нейтан высок и хорошо сложен, у него светлые волосы и ледяные голубые глаза; Прайс замечает огромную татуировку на его руке — непростительно для врача, простительно для Прескотта — и щурится, всматриваясь. Киты. Что-то омерзительно-горькое подкатывает к горлу Прайс, но она отгоняет это. — Сейчас мы выходим из этого рассадника бактерий и надеваем свои чистенькие беленькие халаты, — елейным голосом говорит Хлоя, а потом резко добавляет: — У кого халат будет мятым или грязным, пойдет домой за новым. Слышится смех. — Без карты, — уточняет она. Карта практики — двадцать листов, час работы, новая обязанность; кто, где, как и почему — будет записывать Хлоя и заверять Чейз, а после — кто-то из практикантов обязательно захочет ассистировать Джастину. Или ей. То, что ей нужен еще один нормальный ассистент, Хлоя понимает, но смотрит на практикантов, и ей становится горько: она уже не видит потенциала, но все еще надеется, что кто-то из них окажется лучше других. Прихватив папку, Прайс выходит в коридор, думая о том, что теперь ее халат тоже нужно стирать — и пусть это не операционная, липкость пыли чувствуется даже легкими. Она быстро движется по коридору в направлении блока A, где находится приемный покой с дежурными парамедиками, и шестеро ее подопечных бегут за ней, на ходу натягивая халаты. Хлоя останавливается у служебного входа — небольшого закоулка с парой стульев и высокой дверью, оглядывает пятерых студентов и одного Прескотта и произносит: — Кто налажает больше всех, в конце дня будет мыть лекционную. — А что полагается тому, кто не налажает? — спрашивает Джульет. — Не будет отчислен, — лаконично отвечает Хлоя. — Так... Ты и ты, — она показывает на Саманту и Кейт, — отправляетесь в приемное. Найдите доктора Уильямса. Он даст вам задание. Как сделаете — мой кабинет двести одиннадцатый. — Как мы узнаем доктора Уильямса? — Он идиот, — беззлобно говорит Прайс. — Остальные — за мной. Трое практикантов и все еще один Прескотт шаг в шаг идут за Хлоей на нижний этаж, где Прайс стучится в огромную дубовую дверь и, не дожидаясь ответа, входит. — Где мы? — спрашивает Джульет. — Архив, — коротко отвечает Хлоя. — Лекса? Красивая молодая девушка в вязаном платье тепло здоровается с ней; приглашает на чашку горячего шоколада и булочки с корицей, и Хлоя с трудом сдерживается, чтобы не согласиться. — Ты, — она показывает на Стэф, — теперь будешь работать с Лексой. Как только все выполнишь... — К Вам в двести одиннадцатый, — заканчивает та за нее. — Умница, — умиляется Хлоя. — Лекса, будет лажать — просто выкинешь в окно. Они улыбаются друг другу: кардиолог — уголками губ, архивариус — глазами; и на миг между ними вспыхивает свет; но он быстро затухает, когда Прайс поворачивается спиной и выходит. Короткий халат Джульет Прайс отправляет к Элле. «Бумажная работа просто создана для блондинок. Без обид, Нейтан.» — Эта тупица перепутает бумаги, — цедит Прескотт сквозь зубы. — Тем лучше для нее, — отвечает Хлоя. Они тормозят у отделения кардиологии — блок C занимает чуть ли не самую большую площадь в больнице, крупнее него только онкология с их двухэтажными внутренними лабораториями. — Это Ваш корпус? Хлоя в очередной раз поражается пеплу в этом голосе, но только кивает в ответ на вопрос Макс. За стеклянными дверьми с огромными буквами «С» начинается большой коридор, состоящий сплошь из окон, а после, почти сразу же у другого его конца, тянутся бесконечные двери с табличками: заведующий отделением, кардиолог, ведущий кардиолог, перфузиолог, санитарная... Двести двенадцатый — кабинет Хейдена — и двести одиннадцатый — Хлои — располагаются в самом конце длинного коридора. — Служебный вход, — коротко бросает через плечо Прайс, — в самом конце. Этот, который с окнами — для остальных посетителей. Или если нужно быстро добраться из блока приемки — сюда. Она подносит бейджик к панели, и та щелкает; сворачивает дважды налево — и оказывается у красивых витиеватых букв «ЛАБОРАТОРИЯ». Внутри — мир стекла, лекарств и техники. Одноэтажное помещение огромно — массивным железным шкафам нет конца и края; посередине тянутся столы с оборудованием — от простых микроскопов до огромных, в человеческий рост, сухожаров. Здесь звенят центрифуги, потрескивают термостаты, жужжат мойки и стерилизаторы; в отдельном стеклянном кубе от пола до потолка стоят криохранилища — массивные, закупоренные банки с надписью «ОПАСНО». — Лаборатория в кардиологии всего одна, зато большая. — Хлоя кивками здоровается с медбратьями. — Сегодня вы оба работаете здесь. — Я пришел сюда... — начинает задыхаться от возмущения Прескотт. — Ну? — поднимает бровь Прайс. — Ты пришел сюда. Продолжай? — Оперировать! Ассистировать на операциях! А не это дерьмо делать! — Нейтан выплевывает каждое слово, и кардиохирургу до безумия хочется отправить его в стерилизатор на пару часов. — Нет, — поправляет его она. — Ты пришел сюда отрабатывать практику. Ну, так практикуйся. Начнем с малого. Или предпочитаешь убирать операционные? Ей в ответ раздается только негодующее пыхтение Прескотта.* * *
Когда время движется к обеду, Хлоя относит папки Чейз; их ровно двадцать три, они синие, зеленые и красные, идеально прошитые и заполненные кривоватым, с уклоном вправо, почерком Прайс. Двадцать три папки — двадцать три операции за месяц, думает кардиолог, не так уж и много, раньше бывало и сорок, и даже пятьдесят; осень — она такая, мерзкая и давящая сердца, зимой чуть легче, а весной — снова, сплошь внеплановые. Виктории в кабинете не оказывается, и Прайс оставляет папки у нее на столе, налепив розовый стикер «КАРДИОЛОГИЯ» сверху. Из всех ее пациентов за месяц не умер никто; Хейден потерял двоих — и оба по пороку. Хлоя сочувственно смотрит на его отчетность: двое — это очень много. Она возвращается в кабинет, грызет кончик ручки и думает, что завтра утром у нее внеплановая, а после еще одна, по графику; бездумно перебирает карты пациентов — зеленую и красную, пытается сосредоточиться на россыпи букв, но находит это пустым и глупым. В кабинет стучатся; Хлоя кричит: «Войдите», — бросает папку на другой конец стола, поднимает голову и улыбается. — Доктор Прайс, рад, что Вы на месте. Истер — россыпь длинных светлых волос, собранных в хвост, забитые до локтей рукава, идеально чистые белые кеды — мягко опускается на стул. В его руках карта — синяя, значит, какого-то пациента переводят из другого блока; и Хлоя настораживается. — Хэй, — говорит она и ловит свое отражение в его прямоугольной черной оправе очков. — Есть новости? Она просит его разговаривать с ней без этого дурацкого официоза сотни раз, но он не слушает ее, упорно называя «доктор Прайс» и никак иначе; Хлою иногда передергивает от этого. На его халате вышито черной толстой нитью: «Easter Mert, paramedic, b4»; и Хлоя знает, что B4 — это его собственная бригада, состоящая из восемнадцати врачей-добровольцев, выезжающих на места несчастных случаев, как знает и то, что число спасенных ими жизней давно перевалило за сотню. Истеру двадцать пять, он, кажется, из Корнуолла, но обладает настолько светлой кожей, что Хлое хочется сделать ему анализ на гемоглобин — она не удивится, если тот окажется по нулям. С ним ей легко и морозно — он располагает к себе понимающим взглядом изумрудных глаз с пляшущими шальными искорками в них и мягким, спокойным голосом. — Юноша, семнадцать лет, — говорит он, протягивая ей карту. — Предварительно поставили дилатационную кардиомиопатию.* Сердечный ритм зашкаливает. Позавчера удалили два тромба; уже неделю на диуретиках. — Я знаю, — тихо отвечает ему Хлоя, положив карту на стол. — Он у меня завтра. В руке Истера вдруг оказывается стакан свежемолотого горячего кофе, который он ставит перед кардиохирургом на стол, и Хлоя удивленно распахивает глаза: на черной пластиковой крышке лежит крошечный пряничный человечек. — Чтобы не было так горько. Истер смотрит на нее: нефритовые глаза сияют сквозь тонкие стекла очков, и Хлое хочется закричать во все горло, что она так не хочет, что больше не может, что чувствует груз бетонной усталости на своих плечах. Но вместо этого Прайс говорит: — Да все нормально будет.* * *
Хлоя смотрит на часы — без двадцати шесть; пыльный циферблат, выщербленный металл, старая модель. Снимает с себя халат и накидывает его на плечи, переминается с ноги на ногу, хлопает по большим карманам — сигареты вновь забыты в ящике, проводит ладонью по волосам и сворачивает налево вместо того, чтобы спуститься вниз. Коридор, служебный лифт наверх, писк карты входа, еще один коридор — мрачный и плохо освещенный, и Хлоя толкает тяжелые металлические двери. Блок D наполнен вечерним закатным светом и еле слышным шепотом пациентов — тех, кто еще может хоть немного говорить. Здесь хозяйничает смерть — не та, что с косой и в черном плаще, а нежная и ласковая, пахнущая тюльпанами и немного — пылью. Хлоя неслышно шагает по мягкому светло-голубому ковру больничного хосписа — отдельный вход, прекрасные условия, кабельное телевидение и тихая ненавязчивая музыка в коридорах, — здоровается с медсестрой, кивает Холли — заведующей; и сдвигает стеклянную створку вправо. В двадцать первой палате платного хосписа централизованной больницы Сиэттла шумит аппарат ИВЛ и мерно капает парентеральная капельница, заполненная нутрифлексовой инфузией. Здесь нет медсестер или врачей, как нет и запаха выпечки, которую так любят их пациенты по вечерам. В воздухе тяжелым горьким привкусом висит лекарственный запах, от которого Хлою начинает подташнивать. Она открывает створку окна, поднимает жалюзи и впускает алое солнце в палату. А потом осторожно садится на кровать и берет тонкую худую руку в свою. — Рейчел, это снова я...