* * *
Первый час совместной работы кардиохирург не отходит от Колфилд ни на шаг, но делает это больше для галочки, нежели из-за контроля: Макс пишет быстро, говорит четко, размеренными движениями выполняет рутинную работу: там катетер, здесь капельница, а сюда нужен еще один бланк с разрешением; и Хлоя удовлетворенно хмыкает, глядя на ее действия. Колфилд даже не надо направлять, и Прайс этому безмерно рада: растрепанная девчонка живет по крошечным внутренним часам, укладываясь в строго отведенное время; и за час собирает нужные документы для пяти из пятнадцати «плановников». Именно поэтому Прайс не сдерживается и все-таки задает вопрос: — Кем ты хочешь здесь стать, Колфилд? — Собой, — тихо отвечает Макс. Хлоя улыбается — ответ ей определенно нравится, поэтому она не уточняет — в конце концов, будущая специальность написана в ее карте практики. Макс видит Саманту — она склонилась над лежащим с закрытыми глазами мужчиной и отчаянно переминается с ноги на ногу — и вместе с Хлоей подходит к ней. — Проблемы? — Прайс хмурится. Саманта испуганно смотрит на нее. — Ну? — Мистер Уильямс и мистер Норт послали меня снять у него базовые показатели, чтобы подготовить к сегодняшней операции у мистера Джонса... — лепечет Майерс. — А я... не могу. Левая бровь Хлои взлетает вверх. — Почему же? — осторожно спрашивает она, помня самое главное правило в своей жизни: когда разговариваешь с сумасшедшими, главное — подыгрывай убедительнее. — Он спит, — следует гениальный ответ. Прайс молча надевает на пациента пульсоксиметр и показывает пальцем на экран, где через секунду появляются показатели. — А он точно проснется? — шепотом уточняет Саманта. — Конечно, проснется, — закатывает глаза Хлоя. — Он же не Дракула.* * *
Неоновый свет настольной лампы почти обжигает холодом ее оголенные руки; и без того минималистичное пространство расширяется до размеров еще одной вселенной, когда Хлоя вертит в руках тонкую папку с несколькими помятыми листами. Она знает их наизусть — все диагнозы, все прогнозы, все показания; но отказывается верить, что каждый из них — приговор. Эта безымянная, неподписанная папка с анонимными данными — все, что связывает ее и Рейчел Эмбер, не приходившую в себя уже больше полугода. Медикаментозная кома сменяется настоящей; лазерная чистка крови превосходит естественную; тело Эмбер проходит сотни тестов, но все диагнозы разбиваются вдребезги — каждый новый виток лечения, каждая новая капельница, каждый новый аппарат делает только хуже. Эмбер ставят в очередь на новое сердце и почки; рекомендуют пересадить и легкие — и Хлоя больше не верит, что она очнется. Вера покидает ее вместе с растворами капельниц, мерным движением аппарата ИВЛ и ежедневной сменой шафрановых тюльпанов — любимых цветов Рейчел. У Эмбер медовые глаза, и Хлоя, каждый раз проверяя реакцию ее зрачков на свет, будто чувствует на языке сахарную сладость. И еще — гаснущую надежду. Она знает: Рейчел не очнется, не придет в себя, не протянет к ней исколотые иглами руки; но до и после своих длительных операций Прайс стабильно проверяет телефон — в слепой, отчаянной надежде прочитать сообщение «Она очнулась» от дежурной медсестры. Хлоя стучит пальцами по столу, вчитывается в строчки диагностики: на прошлой неделе ей ставят васкулит — еще одно последствие длительного приема наркотиков; но они не могут проверить действие иммуносупрессоров — Рейчел не говорит и не двигается; но очередной плазмоферез и циклоспорин все-таки помогают — утренние анализы чистые. Прайс ломает голову: она не представляет, почему пациентка при попытке выхода из медикаментозной комы сразу впадает в естественно-глубокую. Кардиолог исписывает тонны бумаг, облепливает цветными стикерами все окно в кабинете, но упорно промахивается. Диагносты ставят ей «coma barbituricum» — барбитуровую кому, и кардиолог воздевает руки к небу: фенобарбитал в крови действительно обнаруживают, но его количество столь мало, что с трудом улавливается аппаратом. Они мечутся от одного к другому; лечат от того, что вылечить нельзя, и в конце концов почти сдаются. Хлоя пишет на зеленом стикере «КОФЕ» и лепит его с другой стороны двери. И вновь возвращается к волнистым от влаги страницам медицинской карты. Когда в дверь стучат, часы показывают почти семь — и облепленная стикерами с кодировкой диагнозов своих пациентов Прайс чертыхается: она должна была зайти к Хейдену перед операцией, но теперь не успевает. — Кто там? Цветные квадратики сыпятся с нее, словно листья с молодой березки. В подтверждение этого зашедшая в кабинет Колфилд тянет ей зеленый стикер. — Вы потеряли. — Я пытаюсь учиться взаимодействовать с внешним миром. — Прайс забирает у нее бумажку. — Что думаешь? — Очень странный способ, — честно отвечает Макс. — Листочек слишком маленький, чтобы его кто-то заметил. Как насчет плаката? Я распечатаю. В озорных глазах Хлои начинают плясать бесенята. — Отличная идея. Облепим ими дверь Чейз. — Снаружи или внутри? — уточняет Колфилд. — Посередине, — говорит Прайс и вдруг — неожиданно для самой себя — толкает Колфилд кулачком в плечо. Их глаза снова встречаются. Над пепельной пустыней Макс светит солнце — Хлоя ловит его отблески своими небесными глазами и превращает в крупные капли дождя. Она думает, что Колфилд сейчас опешит, застынет и сделает шаг назад. Но Прайс ошибается: Макс звонко смеется, закинув голову назад и запустив руку в волосы, и Хлоя улыбается — вершина ее эмоционального максимума. — Она воистину мерзкая! — признает практикантка, отсмеявшись. — Ой, простите... — Колфилд, ты нравишься мне все больше! — Хлоя со всего размаху плюхается в свое алое кресло и закидывает ноги на стол. — Может, ты еще и придумаешь, что мне делать с этим? — Она показывает на аспирационную противопожарную систему, закрепленную под потолком кабинета. — Эта дрянь не на батарейках. Не ломать же потолок. — Вы можете, я уверена. — Макс прикусывает губу. — Вы не знаете, где извещатель? Хлоя качает головой: после установки новейшей противопожарки, призванной сократить количество курящих в больнице, ей живется несладко — курить в окно можно, но страшно: плохо затушенная, упавшая в кусты под окнами сигарета может действительно вызвать пожар летом и дополнительные проблемы с Чейз зимой. А выключить эту чертову систему Хлоя не может, ибо не знает, где найти основной ЖК-дисплей, с которого она регулируется. — Если смогу придумать, что с этим делать — возьмете меня с собой на операцию? — Черт, да! — Прайс ударяет ладонью об стол. Колфилд загадочно улыбается.* * *
Хлоя возвращается домой к десяти, собрав отчеты и обещав себе завтра с ними разобраться, захватив бутылку пряного лимонада, оставив на работе телефон. Валится с ног от усталости — хотя день был размерен и спокоен; принимает душ сидя, вытянув уставшие ноги наружу, позволяя воде течь по бежевым плиткам. Ей хорошо и горячо — Прайс сидит под почти кипящей водой, вываривая из себя больничный запах, а после больно прикусывает свои пальцы, напоминая себе о том, что она человек. Хлоя падает на кровать, не высушиваясь, и вода каплями течет по ее телу, оставляя сверкающие в цветном свете окна дорожки. Она тянется к сигаретам — скомканная пачка и жестяная пепельница лежат около кровати всегда — и затягивается. В ее мысли приходит Колфилд — с пепельными глазами и россыпью веснушек; Хлоя машет рукой перед собой, но лишь отгоняет дым — практикантка надежно поселяется в голове, перебирает медицинские карты, заполняет угловатым почерком историю болезни. Хлоя перемещает ее в операционную, получает: нахмуренные брови, зеленая шапочка на голове, кивки головы на все реплики, струнная натянутость позвонков. Думает, поворачивает механизм: Колфилд в медсестрах — подает инструменты, убирает кровь, выравнивает трубки ее личной крошки; губы в тонкую сосредоточенную нить, механическая работа рук, шелестящая тишина. Или держит в руках обескровленное сердце Прайс — трепещущее в ладонях, влажно пульсирующее, тяжелое и еще теплое; а после — сжимает его, словно раздавленный апельсин, смотрит, как оно истекает кровью, и бросает окровавленные ошметки на пол. Хлоя просыпается с криком.* * *
Утром следующего дня кардиохирург находит у себя в кабинете огромную термокружку с кофе — синюю, высокую, с вставленной черной трубочкой, и с удовольствием, почти залпом, выпивает сразу треть. Колфилд появляется через минуту после того, как Хлоя надевает халат: ее мятую футболку сменяет вязаная серая безрукавка, выстиранные джинсы — зауженные к низу черные джодпуры, только кеды остаются неизменными — в больнице в другой обуви особо не выжить; и Прайс даже отмечает вслух, что Колфилд выглядит «вполне прилично», на что получает в ответ двусмысленное: — Мне нравится быть в одном цвете с Вами. Хлоя оглядывает свою серую рубашку с закатанными рукавами и черные джинсы — и фыркает. — Кстати, кофе я себе делала, — замечает Макс и сразу же добавляет: — Но мне не жалко, можете пить. Он, правда, с молоком и сахарной пудрой. Не знала, что Вам такой нравится. Хлоя закашливается — последний раз она пила кофе с молоком лет пять назад, когда пыталась снизить уровень кофеина в крови, но успехом это не увенчалось, и книжка с практическими советами «от бессонницы» полетела в ведро. — Сама делала? — Дома в турке варю, — с готовностью отвечает Колфилд. — Хотите, Вам тоже буду делать? — Хватит подмазываться, — кривит губы Прайс. Макс долго набирается наглости сказать: — Да Вы особо-то и не против... Кардиохирург снова фыркает и бросает Колфилд стопку карт. — Собери истории болезни тех, кто сегодня поступил; сними показания у наших сердечников и... черт, что там по операциям? — В полдень, в четыре и в шесть, — отвечает Колфилд, сверяясь с крошечным блокнотом. — Странно, я не помню, чтобы в полдень кто-то был. — Прайс хмурит брови. — Вы помогаете мистеру Норту в лобэктомии. Женщина тридцати шести лет, рак легких, операбельный. — А я ему на кой черт нужна? Не сердце ж оперирует, — разводит руками Хлоя. — У нее избыточный вес и были многочисленные аневризмы, — объясняет Макс. — Ваше присутствие необходимо. Хлоя тянется к термокружке, пару секунд раздумывает и нагло двигает ее к себе, чем вызывает улыбку на лице практикантки. — Откуда ты все знаешь? — бурчит Прайс. Колфилд пожимает плечами, а затем тихо, с едва уловимой завистью, говорит: — Прескотт будет ассистировать. Хлоя вздергивает бровь. — Что, тоже хочешь? Стоящая перед ней Макс на миг опускает глаза, и ее лицо приобретает странное выражение — такое бывает, когда делают очень больно и ты почти проваливаешься в попытке это скрыть. Хлоя замечает это; оттого подходит к Колфилд и, подхватив подбородок двумя пальцами, поднимает ее голову к себе. Пристальный и тяжелый взгляд кардиохирурга Макс не выдерживает — ее ресницы предательски начинают дрожать, и она отводит глаза в сторону, не зная, куда деться от этой режущей нервы стали. Хлоя ненавидит это в людях: ломота и молчание не могут спасти ситуацию, в которой имеется только один выход — поговорить. — Колфилд, что за истерики с самого утра? — Извините, — шепчет Макс. — Простите. Все в порядке. Но сердце Хлои уже екает; гребаное сострадание и чертов мешок с кровью внутри, чья функция — качать кровь, снова подводят ее. Возможно, в будущем, прокручивая этот момент в голове, Хлоя скажет: это стало точкой невозврата. Последним ударом сердца. Агоническим выдохом. И, скорее всего, она будет корить себя за каждое слово и ненавидеть за каждый поступок после. Но сейчас она произносит: — Иди к Истеру в шестой, попроси его дать тебе костюм. Жду тебя через полчаса в третьей операционной. И не опаздывай ни на минуту. Каждый отблеск счастья в пепельных глазах Колфилд теперь будет сниться ей по ночам.* * *
— Сушим. Макс и Стэф стоят за красной чертой стерильности, прижимая планшетки к груди. Хлоя подводит провизорные лигатуры; Норт-старший, присвистывая, разделяет междолевые промежутки. Нейтан необычно бледен и истощен, и Прайс осторожно интересуется перед операцией, насколько уверен в нем Норт, но получает в ответ: «На девяносто девять процентов», — и почти успокаивается; однако порой бросает на него взгляд: Прескотт напряжен так, что скрипят зубы, и крошечные капельки пота выступают у него на лбу. — Скучно, — говорит Норт. — Сушим, — командует он Нейтану. — Хотели накачать ее морфием, да только капельницу потеряли, искали три часа, не нашли, — низко хохочет хирург. — Майки пошел разбираться с лаборантами. Понабирают бездарей... — Да уж, — цедит Прайс. — Камеры не смотрели? Может, спер кто? — Кому нужен литр разбавленного морфия? — удивляется Дрю. — Наркология в другом конце города. — Ну, наркоши везде есть... — Хлоя придерживает Нейтана, протягивающего ей полостной скальпель: — Погоди, рано еще. — Думаешь, кто-то из персонала? — Норт одним резким движением лазерного скальпеля отсекает метастазное легкое. — Сушим. — Может быть, может быть... Да погоди ты! — прикрикивает она на Прескотта. — Суши, а не тычь в меня им, болван... Прескотт?.. Раздается высокий крик — Хлоя, не имея возможности повернуть голову, спиралью скручивается всем телом; медсестра кидается подменить ее, но лазерный скальпель в руках кардиохирурга все еще работает, и Прайс дергается; с едва слышным хлопком разрывается венозное сплетение. С тихим шипением отключается аппарат, кровь заливает весь пол; кто-то уже не кричит — хрипло кашляет, и Хлоя, наконец, видит Нейтана — бросив на пол изогнутый полостной нож, он пятится к стене. — Ебануться. — Она пальцами пережимает место разрыва. — Прескотт, что за херню ты творишь?!.. Я порвала, фиксируй же, ну!.. — КОД ДВАДЦАТЬ-ДВЕНАДЦАТЬ, КОД ДВАДЦАТЬ-ДВЕНАДЦАТЬ... Громкоговоритель разрывается, истошно верещит тревога; но за несколько секунд до прибытия помощи происходит непоправимое. Прескотт подлетает к операционному столу, отталкивает стоящую над ним Прайс и тянет вставленный ретрактор на себя, выворачивая наружу. Хлоя кричит — больше от страха за пациента, чем за себя; и ногой нажимает на кнопку включения дефибрилляторов. Нужна всего одна секунда, чтобы зарядить на самый минимум. Требуется мгновение, чтобы приложить их к халату Прескотта и почувствовать запах паленого. Она не видит — чувствует, что тот отпустил. — Хлоя... Прайс поворачивается, услышав свое имя. И прижимает руки ко рту.