Давай поспорим, пари простое: кто первый сдастся, тот проиграл. Узнаем оба, чего мы стоим, да ты не бойся, всё под контролем; Ну, что ты сразу про все плохое? Нормальный будет у нас финал.
— Прайс, потерять пациента — это... нормально. — Чейз подает ей стакан воды. — Ненормально — пытаться реанимировать труп. Хлоя залпом выпивает холодную жидкость. — Я бы могла его спасти. — Не могла, — отрезает Виктория. — Мы же не боги; мы просто врачи. — Мы должны спасать жизни! — Не каждую жизнь можно спасти, — мягко возражает ей Хейден. — Ты сделала все что могла... Пойду. У меня еще двое сегодня. Он кладет руку ей на плечо, ободряюще похлопывает и выходит; Хлоя поражается его спокойствию — в практике Джонса это первый умерший пациент, но хирург прочно держит свой внутренний стержень. Хлоя остается наедине с Чейз — на Макс, сжавшуюся в уголке между дверью и шкафом, никто не обращает внимания, — и Виктория, элегантно поправив бежевое шелковое платье под белоснежным халатом, садится напротив кардиохирурга, закинув ногу на ногу. Черные лодочки лаково блестят в холодном свете ламп. — Прайс, тебе надо отдохнуть. — Не сейчас. — Хлоя трет виски руками. — Не в дни проверок. Не в дни, когда мы не можем успокоить Прескоттов. Не в дни, когда все летит к чертям. — Именно сейчас, Прайс, — с нажимом говорит Виктория. — Потому что потом будет хуже. Возьми выходные. — Хейден не потянет все один. Чейз фыркает; и Хлоя понимает: Хейден, может, и не потянет, но у больших боссов всегда есть запасной вариант. Вопрос только, в чем он состоит? Мысленно Прайс клеит еще один зеленый стикер на оконное стекло своей квартиры: «ПЛАН Б?»; опускает плечи и зарывается руками в волосы, опустив лицо на прохладную столешницу. — Поработай в клинике, — говорит ей Виктория, и ее блестящие винные губы ловят тонкие лучи едва уловимого солнца. — Возьми себе интерна и займись им. Сделай отчетность. Никаких операций ближайшие дни. — Не боишься, что я не вернусь к столу? — глухо спрашивает Хлоя. — Помилуй боже. — Виктория щурится. — Ты рождена со скальпелем в руках. Вернешься. Чейз встает — резкий всполох блестящего шелка — и нехотя добавляет: — Во вторник вечером у нас пересадка, есть донор. Будешь оперирующим хирургом. Без возражений. Когда за Чейз захлопывается дверь, Хлоя сносит все со стола — резкое движение руки, ворохи исписанных листов, цветные полотна папок; а потом в бессильной ярости ударяет кулаком о столешницу, и пальцы, пронзенные болью, начинают дрожать. Вспышка гнева — чернильная, почти эбеновая, — бьется кляйновой веной под бледной кожей; у Хлои трясутся губы, и она прикусывает их так сильно, что на идеально-белоснежную поверхность стола медленно падают стекающие по подбородку карминовые капли крови. Прайс подсчитывает ненавистную статистику — один-два потерянных пациента раз в полгода; это минимальное число погибших во время операций в их отделении, но Хлое все равно отвратительно-грязно. Не каждую жизнь можно спасти. Хейден прав: она не может спасти всех; но может попытаться это сделать. Вопрос лишь — какой ценой. Голубой стикер клеится на квартирное окно: «ЦЕНА?». У Хлои щемит в груди при мысли, что ей просто не хватило времени. «ВРЕМЯ.» Одна крошечная и предательски-горячая слезинка скатывается по ледяной щеке; Хлоя ее не убирает — только часто-часто моргает, не в силах поверить, что ее слабость выглядит именно так. Все еще стоящая за шкафом Макс зажимает себе рот рукой и давит порыв выбежать и просто обнять. Кардиохирург тянется к салфеткам у себя в ящике, прикладывает их к глазам, стирает влагу; промакивает губы, вытирает кровь со столешницы и отбрасывает волосы с лица. Влажная салфетка с алыми каплями летит в ведро, рикошетит — и возвращается к Прайс прежним спокойствием. — Колфилд, — устало говорит она. — Я знаю, где ты прячешься. Макс — искусанные губы, сцепленные руки, распахнутые глаза с дрожащими ресницами и нелепая розовая футболка — выходит к ней из своего укрытия. — Простите, я... — Это неважно. — Хлоя водит перед собой рукой, словно вычерчивая различные фигуры, а после безвольно опускает на стол. — Садись. Макс послушно садится перед ней, одной рукой впивается себе в колено, а вторую кладет на столешницу ладонью вверх; и ее эмпатическая часть мечется, словно птица в клетке, пытаясь понять кардиохирурга, но в итоге опадает на дно заледеневшими останками — Хлоя, даже не стараясь, сжигает все попытки понять ее. Все еще сведенные судорогой от сильного удара хрупкие пальцы Прайс находятся в нескольких сантиметрах от руки Макс. — Нам нужно разгрести все эти карты. — Хлоя глазами показывает на груду бумаг на полу. — Составить отчетность, отнести ее к Чейз... Нужно забрать у Уильямса новых пациентов и оформить плановые... У Эллы наверняка уже есть внеплановники, нужно собрать их анамнез... — Пожалуйста, замолчите. Макс не выдерживает — преодолевает роковые сантиметры, разделяющие их, за считанные секунды, берет Хлою за руку и бережно сжимает подрагивающие, ледяные пальцы в своей горячей ладони. Мир замирает. Сутулая, но полная уверенности в своих действиях Макс сидит напротив изможденной, надломленной Хлои и держит ту за руку. Колфилд проигрывает этот раунд — с треском, под свист и вопли внутренней толпы, под гниющие ягоды, брошенные ими в нее; проигрывает самой себе — рефлексирующе-эмпатичной, но такой живой и юной; и радуется каждой проигрышной минуте. Потому что Хлоя Прайс не убирает руку. Не выдергивает пальцы. Не просит ее уйти. Хлоя Прайс просто сидит и смотрит на нее своими наполненными синей печалью глазами. И маленькая девочка, живущая внутри Макс Колфилд, поднимает руку вверх, признавая поражение и тем самым забирая гран-при. В воздухе ощутимо пахнет солью и нагретым песком.* * *
— Почему мы не можем взять эти папки и пойти куда-нибудь отсюда? — Макс с трудом умещает еще одну стопку на полу. — Моя комната в общежитии и то больше, чем свободная площадь в этом месте! Хлоя оглядывает бесконечные папки — красные, синие, зеленые, желтые, белые... От буйства красок у нее начинает рябить в глазах. — Да, давай просто снесем их... — В кабинет к Чейз? — задорно заканчивает Макс. — Да, я согласна! — Я имела в виду, в лекторный зал, но да, эта идея мне тоже нравится. — Хлоя улыбается уголком губ и показывает ключик на связке. — У меня есть ключ. — Подождите, Вы хотите, чтобы мы их куда-то снова несли? — Колфилд стонет. — Я же только что притащила их с первого этажа!!! Хлоя злорадно ухмыляется. Через двадцать минут пытающаяся не завизжать от восторга Макс восседает на кровати-каталке, нагло позаимствованной Хлоей у Уильямса, держа связанные между собой стопки. Хлоя с силой толкает перед собой тяжелую кровать, заталкивает ее в служебный лифт и, утерев пот со лба, заявляет, что с места больше не сдвинется. Макс, надувшись, слезает. Их путь — короткий, но долгий; они тратят еще добрых полчаса, чтобы забраться в лекторную — узкие двери не позволяют широкой кровати пролезть, и Хлоя с Макс бегают туда-обратно, перенося связки. Когда Колфилд, наконец, выдыхает, то находит в себе силы осмотреться. Лекторная — огромное полукруглое помещение без окон на минус первом этаже; высокие стены отделаны деревянными панелями, пол выстелен дубовым паркетом; здесь нет мебели — пространство совершенно пусто, за исключением одного-единственного заваленного бумагами стола и кондиционера, висящего над витражными дверьми. Хлоя щелкает выключателем, и зал ярко освещается встроенными в потолок круглыми лампами; холодный свет придает этому месту оттенок таинственности, и Макс раскрывает рот от удивления: — Это невероятно! Почему мы здесь не собираемся? Прайс пожимает плечами. — Здесь раньше были семинары, — поясняет она. — Еще до момента, как я сюда пришла; но потом финансирование прекратилось — и помещение так и осталось незанятым. Чейз хотела сделать здесь библиотеку, но шкафы слишком дорого стоят. — А Вы как узнали про это место? — Мы с... — Хлоя запинается, — с коллегой готовились здесь к подтверждению дипломов. Я помогала ей в этом... А, неважно. — Прайс пинает ногой папку. — Мне надо переодеться, — замечает она. — Не горю желанием ползать в хиркостюме по полу. — То есть мне в белом халате можно? — уточняет Макс. — А зачем он тебе сейчас? Могу отнести его наверх, — предлагает Хлоя. — Все равно возвращаться в кабинет. — О, это будет чудесно! Макс стягивает хлопковую ткань, аккуратно складывает, оставляя только бейджик, и передает его Прайс. — Начну пока разбирать, — сообщает она. Хлоя скрывается за дверью, оставив после себя легкий эфирный привкус — сладковато-горчащий и щекочущий нёбо; и Макс развязывает первую связку. Приступ кашля застает ее врасплох — Макс, вдохнув пыль, сгибается пополам, ругая себя за отложенные на потом заботы о здоровье. В тщетных попытках найти пульт от кондиционера она добирается до заваленного бумагами стола — тетради смешались со старыми картами, листы пожелтели от старости и неприятно хрустят под пальцами, и Макс осторожно перебирает ворохи бумаг, пока не находит заветный квадратик с кнопками. Чистый, охлажденный воздух врывается в пространство потоками жизни, и Колфилд распахивает двери, позволяя помещению проветриться. Темно-синяя тетрадь падает со стола листами вниз, и студентка, ойкнув, тянется ее поднять, как вдруг узнает в правонаклонных буквах почерк Хлои. Свой дальнейший поступок Макс никогда не сможет объяснить — она кладет тетрадь на самый верх и твердо решает прихватить ее с собой, когда будет уходить. Хлоя возвращается через несколько минут — все та же рубашка, все те же серые джинсы. Без своего белоснежного халата она кажется Макс непривычно обнаженной — наверное, так выглядят те, кто долгое время носит военную форму, а после переодевается в гражданскую, и люди не могут их узнать. Хлоя закрывает за собой дверь, выключает кондиционер и садится прямо на ледяной пол. На все замечания Макс о простуде Прайс машет рукой, мол, сама разберусь. Простая, но монотонная работа — разложить папки по цветам, занести нужную информацию, рассортировать по отделам, сверить номера — разбавляется обыденными разговорами; и Макс, пользуясь моментом и подшивая очередного пациента в карту, интересуется: — Доктор Прайс, позвольте личный вопрос? — Валяй. — Почему кардиохирургия? Хлоя закатывает глаза. — Колфилд, это самый банальный вопрос из всех, что ты могла задать. — Она закрепляет зажимы. — Люблю сложности. — А нейрология? — Не люблю копаться в чужих мозгах. — Кардиохирург откладывает папку в сторону. — Значит, Вы больше любите работать с сердцем, чем с головой? Хлоя поднимает взгляд: на губах Макс играет задорная полуулыбка. — Ну, что еще? — Неожиданно от Вас такое услышать, — признается Колфилд. — Я ожидала грустную историю, что-то связанное с семьей или разбитым сердцем. Ну, как у всех. Хлоя дергается. Макс нужна секунда, чтобы осознать, какой идиоткой она себя сейчас выставила, и студентка жалеет о том, что не может перематывать время вспять; драгоценные минуты крошечной искренности потеряны, и Хлоя Прайс вновь становится той, кем была изначально — ее старшим куратором, не обращающим внимания на не поспевающую за ней практикантку. — Доктор Прайс, простите... — Все в порядке, Колфилд. Но голубые кристаллы льда уже стеной прорастают между ними. — Нет, я... — Все в порядке, — повторяет Хлоя. — Давай быстрее закончим здесь, у меня есть еще дела наверху. Следующие два часа проходят в неловкой, напряженной работе; Макс, все еще ругая себя за глупость, путается в именах; Прайс думает о разноцветных бумажках на стекле, усеянных вопросами, на автомате подшивает файлы и ставит подписи. В конце концов десятки цветных папок превращаются в четыре аккуратные горки, сложенные на каталке, и Хлоя встает, разминая затекшие ноги. — Это надо отвезти по отделам, — говорит она, запирая за ними дверь. — Справишься? После можешь идти домой, хватит с тебя на сегодня. — Хлоя поднимает руки к небу. — Больше никаких бумаг ближайший месяц! Макс пытается что-то сказать — кажется, просит прощения за необдуманность, но медик уже исчезает, оставив за собой горький вкус недосказанных слов.* * *
Хлоя ежится от холода, пытаясь согреться — система обогревания, возможно, и справлялась бы с ее кабинетом, если бы не постоянно поддувающие в спину окна. Перед ней, разбросанные, словно большие белые бусины, стоят практиканты — все, кроме Прескотта и Макс; неустанно звонят телефоны — стационарный внутренний и сотовый, на мониторе висит сайт больницы с открытым общим чатом и системой экстренного оповещения — Прайс надеется увидеть хоть что-то. — Итак. — Хлоя стучит карандашом по столу. — Кто видел Марш последний раз? — Я. — Саманта поднимает руку. — Вчера вечером мы пили чай у нее в комнате, но в восемь я ушла от нее. — И больше никто ничего о ней не слышал? — Прайс вздергивает бровь. — Что, совсем? — Кейт странная. — Джульет поправляет волосы. — Она ни с кем не разговаривает почти. Только... молится. — Молится? — переспрашивает Хлоя. — Я не ослышалась? — Она типа с Христом, — заговорщицким шепотом сообщает ей девушка. — Иконы, библии, все дела... — Никакого уважения к чужой религии, да, Уотсон? — хмыкает Прайс. — Если до завтрашнего утра не объявится, то будем думать, что делать. Отчеты сдали — и свободны. Коричневые картонные папки кладутся на угол стола, задевают крышку ноутбука, создают иллюзию кропотливой работы. Когда последний студент скрывается в дверях, Хлоя набирает внутренний номер неврологии и просит доставить ей Прескотта-младшего в самом лучшем виде, который у них есть. Нейтан грохает ее дверью так, что в соседнем кабинете у Джонса дрожат подставки для бумаг, но Хлоя и бровью не ведет. Прескотт садится перед ней, вытягивает длинные ноги в начищенных до блеска кожаных туфлях и складывает худые руки на груди. — Чего тебе? — Вам, — наконец-то поправляет его Хлоя. — Чего... Вам? — ухмыляется Нейтан. — Засунули меня хер знает куда... — Предпочел бы помогать санитарам? — уточняет Прайс. — Могу организовать. Надо? Прескотт не отвечает — только сверлит ее своим злобно-обиженным взглядом да сильнее сжимает обхватывающие плечи ладони. Какое-то время они молча смотрят друг на друга; а затем Хлоя успокаивающе поднимает ладони вверх: — Нейтан, ты не знаешь, где сейчас Кейт Марш? Прескотт замирает. — Понятия не имею, — бросает он. — Почему Вы меня об этом спрашиваете? Больше не на кого повесить? Хлоя мысленно вешает на окно плакат «Научиться говорить с психами». — Я говорю с каждым, — мягко поясняет она. — Возможно, она пропала. Возможно, она спит у себя в комнате. Возможно, с ней что-то случилось. Когда ты видел ее последний раз? — Я не видел ее с вчерашнего собрания. — Прескотт успокаивается так же быстро, как заводится. — Мы не общаемся. — Потому что она?.. — Ебнутая, — коротко отвечает Нейтан. Хлоя выжидательно смотрит на него. — Таскает с собой библию повсюду, — неохотно продолжает Прескотт. — Носится с крестом на шее. Говорит о боге. Да отъебитесь от меня с ней! — взрывается он. — Надеюсь, она сдохла в какой-нибудь канаве или ушла в свою секту! Хлоя пропускает все это мимо ушей, вылавливая информацию. — Секту? — Ну, да, она по воскресеньям ходит на какие-то собрания в церковный клуб, — вдруг абсолютно спокойно говорит он. Перепады настроения Прескотта-младшего начинают действовать Прайс на нервы. — Нейтан, ты можешь идти. — Хлоя показывает на дверь. — Пожалуйста, не забудь подготовить для меня папку с твоей работой. — Не указывай мне! Нейтан вылетает из кабинета, хлопая дверью, а через секунду заглянувший к ней Хейден интересуется, аккуратно придерживая стекло: — Что это было, Прайс? — Это был сыночек Прескотта. — Ебанутый? — Ебанутый, — устало соглашается Хлоя.* * *
Часы показывают половину девятого, когда Хлоя забирается с ногами на кровать Рейчел и берет ее за руку. — Привет, это снова я... Горечь сказанного тысячу раз безответного приветствия окончательно иссушает кардиохирурга — она как-то совсем по-детски всхлипывает и ломается. Зарывшись лицом в пахнущую лекарствами ладонь Эмбер, Хлоя пытается подавить рыдания, смешно кривя губы. Но не может. — Мне не хватает тебя. Мне не хватает папы. Мне ничего больше уже не хватает... Грустная история, связанная с семьей или разбитым сердцем; ну, как у всех. — Пожалуйста, скажи папе, что я его люблю. Тяжелые соленые слезы текут по ее щекам, щекочут подбородок; Хлоя сворачивается калачиком и плачет — совсем не так, как это делают взрослые. За приоткрытой дверью двадцать первой палаты вернувшаяся за своим халатом Макс Колфилд вгрызается в руку зубами и плачет вместе с ней.