* * *
Хлоя полулежит на кровати, закинув ногу на ногу, держа между большим и указательным пальцем сигарету. Вокруг нее разбросаны десятки цветных клейких листочков — на светлом паркете цветные квадратики кажутся осколками разбитого витража. Прайс утопает в ледяном свете встроенных в потолок ламп — кристально-чистое сияние превращает ее белоснежную кожу в тонкий фарфор, оттеняет синеву волос и создает ощущение морозного солнца; Хлоя уже и не помнит, как давно она заменила домашнюю теплоту ярко-желтых светильников на враждебную холодность привычных операционных лампочек. Перед ней светло-бежевая выцветшая папка — неподписанное, анонимное медицинское дело Рейчел Эмбер полугодовой давности; и Хлоя делает затяжку каждый раз, когда находит нестыковки. Очень скоро пепельница наполняется до краев. Диагнозы не сходятся, не собирается анамнез; никаких зацепок или опознавательных знаков — ни-че-го; Хлоя сердится, курит одну за другой, исписывает новые и новые стикеры, расклеивает их по всей кровати — но ничего не находит. Никакой ярости — только бессильная, тяжелая печаль; Прайс тянется к чашке с крепким кофе, делает глоток и пишет на зеленом стикере: «СОРЕВНОВАНИЕ?». Электронные часы у кровати показывают час ночи, когда экран ее телефона на секунду загорается — и сразу же гаснет. Погруженная в свои мысли, Хлоя лениво тянется к мобильнику, и сигарета выпадает из ее рук, когда она видит имя звонившего. Макс поднимает трубку с первого гудка, и хриплое «Алло» эхом отзывается в голове кардиохирурга. — Колфилд, час ночи. — Вместо приветствия — изнуренный голос. — Либо ты ошиблась номером, либо… В трубке повисает тишина — напряженная, звенящая; Прайс терпеливо ждет, пока ей ответят, щелкает зажигалкой и затягивается. На другом конце города Макс прижимает к своей щеке телефон и вслушивается в мерное дыхание Хлои, улавливает мельчайшие действия, затаивает дыхание, услышав выдох. — Я просто хотела Вас услышать… Простите. Связь прерывается. И Колфилд бы прибежала к Прайс, ломая на этом пути саму себя, если бы та захотела; стерпела бы всю боль, прошлась бы по раскаленному песку, лишь бы иметь хоть какой-то повод побыть рядом лишнюю минуту, чтобы просто сказать: «Простите меня». Она впервые в жизни мечтает стать услышанной. Но Макс может только корить себя, разбирать по кусочкам, складывать снова — неправильно, неверно, недопустимо; писать в дневнике неровным почерком и хранить зеленый стикер «КОФЕ» — как напоминание о том, что доктор Прайс умеет улыбаться. Хлоя — разрывающее ее серое небо иссиня-черное торнадо. Но Колфилд пока не может найти смелость себе признаться.* * *
Прайс проклинает все на свете: погоду, пробки, внезапный снегопад, погасшие рождественские огни, высокое давление — и опаздывает на работу на три с половиной часа. Ее «Toyota Rush» заезжает на парковку с почти запрещенной скоростью, и кардиохирург, громко хлопнув дверью, влетает в приемное отделение со служебного входа. Гневный вопль дежурного санитара о стерильности заставляет ее скинуть парку и перекинуть через руку; остальные его слова Хлоя уже не слышит — кабинет Джастина располагается в самом конце коридора, и Прайс, запыхавшись, врывается к Уильямсу. Глава приемного отделения полулежит на кушетке для пациентов и пьет чай сразу из трех пакетиков, плавающих внутри его большой прозрачной кружки. — Прайс! — Уильямс машет ногой в знак приветствия. — Тебя ищет Чейз. И дети. И Истер. И все твое отделение тебя тоже ищет. Тебя даже я ищу. — Подождут, — отвечает Хлоя, кидая рюкзак и парку ему на стол. — Что с Майерс? — Раскололась, как орешек. — Джастин щелкает пальцами. — Две новости. Хорошая и плохая. Хорошая — она соврала, плохая — полиции. Прикрывает Нейтана; но не говорит, кто ее попросил об этом. Уильямс делает большой глоток чая. — Нет никого глупее влюбленной женщины, — резюмирует он. — Прескотта, значит, — задумчиво протягивает Хлоя. — Есть еще новости? — Пока тебя не было, приезжал офицер, — говорит Джастин. — Марш официально признали пропавшей без вести. Твоя Колфилд тоже тебя обыскалась, говорит, что-то с пациентом; Истер взял твоих интернов; Чейз истерит все утро. Все как обычно, Прайс. Здесь никогда ничего не меняется. Хлоя на ходу бросает «спасибо», пропуская мимо ушей «твоя Колфилд»; поднимается по лестнице и проскальзывает в переполненный посетителями лифт — еще быстрее добраться до своего блока сейчас нет возможности. В коридоре кардиоотделения мертвая тишина, и Хлоя зря добрых пять минут пинает носком ботинка дверь Чейз. Хейдена она тоже не находит на месте: очевидно, у хирурга операция, да и вся троица ведущих кардиологов тоже отсутствует, и Хлоя, обрадовавшись, что взбучка отсрочена, поскорее натягивает халат, параллельно замечая, что его все же неплохо бы еще раз отгладить. Ярко-желтый стикер «КОФЕ» вешается с другой стороны двери; Хлоя закидывает ноги на стол, включает ноутбук — без своих пространственных пауз она не существует. Колфилд ставит перед ней неизменную чашку с переклеенным на нее стикером через десять минут после того, как Прайс все-таки погружается в работу; садится на стул и не сводит с нее взгляда. — Чего тебе? — Хлоя отрывается от монитора с графиком операций на неделю. — О, кофе! — Вы слышали о Кейт? — Пепельные глаза Макс на секунду гаснут. — О ней уже все слышали. — Кардиохирург делает глоток. — Вы наш куратор… — Это не значит, что я знаю больше других, — отрезает Хлоя. — Уильямс сказал, что ты меня разыскивала. Зачем? — Я хотела поговорить… — Макс тушуется. — Но сейчас не самое подходящее время. Когда Вы достаточно свободны, чтобы выделить мне полчаса? Хлоя поднимает бровь. — Прости? — Когда Вы будете свободны? — терпеливо повторяет Колфилд. Только сейчас Прайс замечает, насколько Макс напряжена: неподвижная, идеально прямая спина, губы, сжатые в тонкую полоску, подрагивающие ресницы; и не нужно быть психологом, чтобы определить: ее практикантка явно борется со своими эмоциями, которые готовы выплеснуться в любой момент. — Колфилд, что случилось? Что-то во взгляде Макс заставляет Хлою занервничать: глаза Колфилд из светло-серых становятся почти угольными, словно подернутыми поволокой; вокруг них почти физически ощутимо начинает сгущаться воздух. Я просто хотела Вас услышать, вспоминает Прайс. — Ты что-то приняла вчера? — Боже, нет, я… — Макс делает вдох. — Прайс, живо в приемку! — Стальной вспышкой Чейз проносится мимо ее стеклянной двери. — Переоденься! — Врачебный костюм Виктории вновь мелькает в обратном направлении. — Мы поговорим позже, ладно? Хлоя распахивает дверцы шкафа — на стальной перекладине в чехле висит ее свежая хирургическая форма. Несмотря на спешку, Прайс аккуратно вешает снятый халат обратно на вешалку — это железное правило медицины она усвоила сразу — и по-мужски быстро сдергивает с себя рубашку, сменяя ее на свободную синюю футболку. Обнажая простое черное белье, на пол летят джинсы — вместо них Хлоя надевает прямые штаны на уродливой резинке, одергивает ткань и взъерошивает и без того растрепанные волосы. — Подожди меня здесь. — Кардиохирург скрывается за дверью. У приемного отделения стоят четыре машины скорой и столько же — реанимационных; Хлоя видит парамедиков, замечает Истера — его светлые волосы, обычно собранные в хвост и заправленные под черную форму, растрепаны; Хлоя видит на них бордовые пятна. В ушах стоят крики с улицы — они слышны даже сквозь толстое прочное стекло. Мимо нее по служебному коридору бегут санитары, толкая перед собой кровати-каталки; Хлоя замечает среди них и Майки — Норт-младший в единственном на все отделение синем, а не белом, халате сильно выделяется среди других. — Майки! — Прайс буквально выпихивает того из толпы. — Что происходит? — У нас сразу две аварии! — кричит он ей на ухо. — На Салмон Бэй Бридж и Мерсер-стрит. — Норт тянет ее за собой. — Нам нужно в оперблок! Скорее! Хлоя разворачивается на сто восемьдесят градусов, пытается пробраться сквозь бегущих. В коридоре, ведущем в операционный блок, царит идеальное спокойствие. В уже ставшей родной третьей комнате их встречает Виктория в непривычном для нее хирургическом амплуа — белоснежный костюм, волосы под шапочкой, полное отсутствие косметики. Хлоя думает, что без алой помады и черных строгих стрелок Чейз кажется слишком голой. — Прайс, ты со мной тут; Норт — тебя ждут в пятой. Виктория резкая, острая, хладнокровная; ее терракотовые глаза горят пламенем, пока она вводит готовящуюся оперировать Хлою в курс дела. — Твой отдых кончился. У нас ДМПП* с осложнениями; уже стоят искусственный клапан и шунты. Будем оперировать. — Чья бригада? — кратко спрашивает Прайс. Они синхронно поворачиваются к медсестрам, держа обработанные антисептиком руки перед собой. — ДаКосты. — Виктория ныряет руками в перчатки. — А Грант? — Хлое помогают завязать хирургический халат. — У Хейдена два разрыва одновременно. — На Чейз надевают новую маску. — Бедняга, — искренне сочувствует Прайс, надевая оптику. В операционной перфузиолог машет Хлое рукой в знак приветствия. Уверенной рукой рассекая фасцию и надкостницу, Виктория Чейз проводит стернотомию; электростернотом в ее руках едва слышно жужжит, пока заведующая кардиоблоком озвучивает каждое свое действие; тонкие пальцы обрабатывают края раны стерильным хирургическим воском; затем сосредоточенность операционной пронзает ее гортанное «Ретрактор!». Хлоя ставит пластиковый катетер в правое предсердие и командует: — Подключайте мою крошку. Включается артериальный насос, снимаются зажимы с венозной линии; с каждой секундой Дэниэл увеличивает производительность качалки и величину венозного притока, внимательно следя за мониторами — на них вот-вот отразится объемная скорость. — Два и три, — наконец говорит он. — Устанавливаем… Устанавливаем… Все. Стабилен. Пока Виктория придерживает сердце, Хлоя разрезает стенки правого предсердия. — Семнадцать, — докладывает она спустя минуту; окровавленная линейка летит в железную кюветку. — И впадение вены в правое предсердие вместо левого, — добавляет Виктория. — Нужен тоннель в полость. — Готовьте заплатку. — Несмотря на напряженность обстановки, Хлоя чувствует себя уверенной. — Сколько у нас на сегодня внепланок? — Еще семь… — отвечает Чейз. — Сушим… Зажим… Через секунду им протягивают тонкий кусочек белоснежного вещества, внешне похожий на колечко, и Хлоя ставит заплатку, направляющую окисленную в легких кровь в левые отделы сердца. — Тут бы клапан поправить, — говорит Чейз. — Прайс? — А у него точно есть страховка?.. Дайте крючок… Пинцет… Есть, схватила!.. Ловкими пальцами, удерживающими тяжелую конструкцию, Хлоя выпрямляет имплант; еще раз перепроверяет заплатку и наконец улыбается под маской: — Крошка больше не нужна. Снимаем. Качающий кровь насос постепенно затихает, и на экранах выводится величина центрального венозного давления. — Сто шестьдесят, — озвучивает Дэниэл. — Стабилен. Убираю АИК. — Не расслабляемся, — велит Чейз. — Десять минут отдыха — и в седьмой нас ждет абляция. Хлоя молча садится на освободившийся стул — в ее дне вновь наступает пауза.* * *
Когда Прайс возвращается в свой кабинет, больничные часы показывают почти шесть; и Хлоя мечтает только об одном — упасть и умереть. Каждая клеточка тела молит о пощаде; мелко подрагивают пальцы; болит натруженная спина; от постоянного стояния ноют ноги — работа хирурга требует определенной сноровки, которая у нее, безусловно, имеется, но Хлоя, прежде всего, человек, а уже потом — врач; и не важно, что она постоянно забывает об этом. Прайс вваливается в темный кабинет, на пару секунд повисает на ручке двери и на негнущихся ногах изломанной походкой направляется к шкафу. — Доктор Прайс? — раздается из темноты сонный голос. — Боже! — Хлоя роняет с трудом поднятую с пола одежду. — Господи, Колфилд, какого черта ты еще тут? — Вы сами сказали Вас ждать, — бурчит Макс, разлепляя глаза. Кардиохирург молча прикусывает губы и качает головой — на выяснение таких мелких аспектов у нее нет сил, оттого она сдергивает с себя хиркостюм, влезает в обычную одежду и падает в свое огромное алое кресло, не забыв закинуть ноги на стол. — Мне нужна еще одна пауза! — объявляет Прайс и закрывает глаза. Макс Колфилд с раскрытым ртом наблюдает за мирно сопящей Хлоей. В сумеречной темноте кабинета ее синие волосы кажутся почти черными; не застегнутая на три верхние пуговицы красная хлопковая рубашка обнажает края белья — Колфилд может разглядеть витиеватый узор кружев, едва касающихся оголенной кожи. Она думает, как в такой хрупкой и тонкой Прайс умещается столько сил и воли; и ей безумно хочется иметь хотя бы малую схожесть с Хлоей; но кардиохирург всегда будет железным арсеналом, тяжелой армией неприступной островной крепости, и Колфилд может только любоваться ею издалека да читать легенды в старых книгах. А затем понимает, с чем ассоцируется у нее Прайс; и от этого понимания у Макс начинают зудеть кончики пальцев. Хлоя для нее — невероятная зима Нью-Йорка: белоснежный покров снега на холодных бетонных небоскребах, морозная рождественская ночь, россыпь цветных огней и кристально-чистое синее небо без звезд. — Ты что, ждала меня здесь весь день? — Хлоя приоткрывает один глаз. Макс кивает. — Ладно, Колфилд, как насчет примирительного ужина?