твоё сердце стало сталью, потому что ты устал, как к тебе ни прикасаюсь, ощущается металл, греет и морозит кожу, прикасаюсь я назло, почему я всех дороже — я, которая стекло?
В освещенном ярко-красными бумажными фонариками зале по стенам бегают тени — их витиеватые силуэты, вырисованные китайскими иероглифами, рождает причудливая жестяная лампа, медленно крутящаяся на деревянном столике. «The Vanderlust» совмещает в себе спокойствие Китая и безумие Америки — алая скошенная крыша, темные деревянные панели, уединенные места и плотные черные шторы на модерновских круглых окнах с деревянными рамами. Хлоя — растрепанная, совершенно отвыкшая ходить пешком, с раскрасневшимися щеками и перекинутой через руку паркой — садится в самый угол заведения, и тени тотчас начинают свой безумный танец вокруг нее. У Макс широко распахнутые от удивления глаза: она впервые оказывается в таком колоритном месте; оттого замирает на несколько секунд, а затем роется в сумке и достает верный «Polaroid» — его ярко-желтая окантовка озаряется вспышкой, и Макс трясет в воздухе снимком. — Понятия не имею, как ты относишься к китайской кухне, — говорит Прайс, удобно устраиваясь напротив нее. Темно-синий «Kanken» Хлои притягивает внимание Макс — рюкзак расшит яркими нашивками и исколот значками: здесь и шестицветная радуга, и посох Асклепия, и знак Мира. Хлоя ловит ее взгляд и улыбается уголками губ, мол, знала, что заметишь. Им приносят меню; Макс смотрит на цены, подсчитывает деньги в кошельке и облегченно выдыхает: остатков стипендии как раз хватает на чашку лапши и чайник зеленого жасминового чая. Хлоя даже не открывает тонкую папку — называет официанту непонятные для Колфилд слова; тот улыбается и кивает. Макс открывает рот, чтобы сделать заказ, но Прайс опережает ее: — Я уже заказала для тебя. Да, и зеленый чай тоже. Рот Колфилд захлопывается. — Как Вы узнали? — Она возвращает папку официанту. Хлоя пожимает плечами: не говорить же практикантке, что наблюдала за пальцами Макс, пока та водила по строчке и хмурила брови. Три доллара за чайник и семь — за чашку лапши, думает Хлоя, неужели их стипендия настолько мала? Мысль о том, что Колфилд любит все вегетарианское, Прайс отбрасывает сразу — Макс явно не похожа на человека, не употребляющего мясо. — Значит, Макс Колфилд, ты любишь фотографировать? — Хлоя взглядом показывает на полароид, выглядывающий из сумки девушки. Щеки практикантки вспыхивают румянцем, и Прайс, заметив это, продолжает: — Кем же ты так стремишься стать, что не можешь быть собой? Колфилд с минуту молчит, обдумывая каждое слово, а затем медленно проговоривает: — Я люблю фотографировать, но на жизнь этим не заработаешь. Я же понимаю, что никогда не смогу покорить Нью-Йорк или Лос-Анджелес; не стану владелицей какого-нибудь арт-центра; не буду популярной и востребованной. Пепельный голос Макс сливается с серыми тенями на стенах; Хлоя откидывается назад и внимательно смотрит на нее, ловя каждое слово. — И как часто ты фотографируешь? Макс пожимает плечами. — Каждый день. — И добавляет: — Когда есть что. Сапфировые глаза Хлои пронзают ее остротой внимания, и Колфилд будто проваливается в синюю бездну — именно сейчас она понимает, что такое действительно глубокий взгляд. — А что любите Вы, доктор Прайс? Им приносят лапшу — большие черные тарелки и палочки; ставят на стол чайник и чашку для Макс, кофейник для Хлои; и Колфилд, благодаря официанта, впервые за весь вечер замечает, что в «The Vanderlust» кроме них почти никого нет — лишь несколько влюбленных парочек примостились у занавешенных окон. — Я сама не знаю, что люблю. — Хлоя ловко орудует палочками. — Вероятно, в моем возрасте уже не положено чем-то увлекаться. — Но Вы же проводите как-то выходные! — возражает Макс, пытаясь справиться с тонкими деревяшками. — Тьфу... — Ты неправильно держишь. — Кардиохирург откладывает в сторону свои палочки. — Давай покажу. Теплая ладонь Хлои обхватывает пальцы Макс, осторожно сгибает их, прижимая к своим; и Колфилд начинает плавиться — от макушки до пят, словно подожженный фитиль свечи. Она не знает, почему так реагирует на простые прикосновения; но готова поклясться, что не хочет останавливать это; и оттого разочарованно вздыхает, когда Хлоя убирает свою руку с ее. — Спасибо, — деревянными губами благодарит Макс. — К вопросу о выходных. — Хлоя наливает полную чашку кофе. — Я смотрю фильмы, заказываю пиццу и валяюсь в кровати. Все как у людей. И ломаю голову над картой Рейчел, мысленно добавляет она. — Мой друг Уоррен постоянно записывает мне на флэшку разные фильмы, — с набитым ртом говорит студентка. — Поэтому я, кажется, посмотрела все существующие в мире. Какой Ваш любимый? — Вряд ли ты смотрела «Бегущего по лезвию» восемьдесят второго года, — отвечает Прайс. — Вообще-то, восемьдесят первого, — фыркает Макс. — То, что мне девятнадцать, не значит, что я не люблю старые фильмы. Харрисон Форд великолепен в роли Рика! Следующие полчаса и два чайника чая они проводят, обсуждая открытость финала и взаимоотношения Роя и Декарда — Прайс сходу объявляет, что из них вышла бы отличная пара, Макс утверждает, что Декард создан исключительно для своей секретарши. Хлоя отчаянно спорит с Макс, Колфилд пытается отстоять свою точку зрения, но быстро сдается под напором прямой логики медика. И после — они говорят о тысяче просмотренных фильмов, десятках прочитанных книг; и Хлоя — Хлоя! — не скупится на слова, разбавляя литературные метафоры крепкими выражениями. — Он, — говорит, — такой мудак, нет, ты просто представь — мог спасти мир, а сам побежал за бабой! Блять, вот хер поймешь этих мужчин. — Глоток-затяжка-глоток-выдох. Здесь, в полумраке кафе, от прежней Хлои-хирурга не остается и следа: живая, подвижная и раскованная Прайс похожа на синюю вспышку молнии; она заполняет собой все пространство, но не сдавливает, а словно приглашает Макс присоединиться к своему миру. — Твоему молодому человеку очень повезло с тобой, — усмехается она. — О, нет, доктор Прайс, он не мой молодой человек. — Макс машет руками. — Он просто друг. — Медик? — Физик, — отвечает Колфилд. — Вы позволите вопрос? — Боже, Колфилд. — Хлоя щурится. — Только не глупый. — Он глупее меня. — Макс улыбается. — И очень... наглый. — Она набирает в грудь побольше воздуха и выдыхает: — Сейчас в «Ark Lodge Cinema» показывают расширенную версию «Бегущего». Не хотите ли составить мне компанию в воскресенье? Повисает пауза. — О боже, простите, доктор Прайс, я не... — Макс начинает понимать, что сморозила очередную глупость. — Простите. Нет. Конечно же, нет. У Вас наверняка полно других дел... Извините. — Я не против. — Хлоя улыбается. — Давай в воскресенье. Она хохочет, глядя на отвисшую до пола челюсть Колфилд. — Раз ты задала мне наглый вопрос, то и у меня есть на это право. — Хлоя щелкает пальцами. — Но я оставлю его за собой. Идет? — Идет! — Макс стучит пальцами по столу. — Поздно уже. Тебе пора домой. — Прайс достает кошелек. — Я угощаю. — Она подмигивает Макс. — Это же я заставила тебя торчать в моем кабинете весь день. — Кардиохирург достает карту. Колфилд думает о том, что в общежитие может вернуться, когда захочет; но, бросив взгляд на порядком измотанную Хлою, прикусывает язык. Прайс просит счет, прикладывает карту к терминалу — Макс успевает увидеть золотую окантовку VISA, — накидывает верхнюю одежду и, уже выходя в заснеженную улицу, спрашивает: — Ты хотела поговорить со мной в кабинете. О чем? Макс замирает. «Я видела Вас с той женщиной тогда.» «Мне очень жаль, простите». «Я Вас искала, чтобы взять ключ от кабинета, мне сказали, что Вы в хосписе...» «Я видела, как Вы плакали.» «Я думаю о Вас перед сном.» — Да так. — Макс идет вперед. — Мелочи, на самом деле. Я уже и забыла. Они пересекают Меридиан-авеню, кутаются в шарфы — темно-синий и ярко-красный; Хлоя направляется к машине на парковку, и Макс тепло прощается с ней, спеша на автобусную остановку — если поторопится, успеет на ближайший; но останавливается, вдруг услышав позади себя быстрые шаги. — Макс, — слегка запыхавшаяся Хлоя хватает ее за рукав куртки, — подожди. Их взгляды пересекаются — полуночно-синяя Хлоя смотрит на нее с тревогой, цирконовые глаза Макс заполнены невысказанностью слов; и они стоят так с минуту, прежде чем Прайс продолжает: — Звонок в час ночи... Хлоя стоит к ней так близко, что Макс улавливает кофейные нотки ее дыхания, клубами пара вырывающегося изо рта; этот запах окутывает ее каким-то сумасшедшим, безумным чувством — и все слова вдруг застревают в горле, не в силах сорваться с обветренных губ. — Пожалуйста, — едва слышно отвечает Макс, — пожалуйста, не спрашивайте меня об этом. Хорошо? Колфилд разворачивается и бежит, проклиная весь чертов мир — и свою слабость, и свою ложь, и вот эти «мелочи-на-самом-деле», свой возраст, свой статус и даже свое имя. Она — стеклянная балерина на забытой пыльной полке; девочка, пытающаяся строить свою жизнь из полароидов и иллюзий друзей; никем не установленное правило — жить так, как нужно, как написано в книгах — и никак иначе. Стальная Прайс играет перед ней всеми оттенками маренго — от горького перламутра до сладкого ковентри; Макс думает, что, возможно, и на ее внутреннем стекле когда-нибудь появится сероватый блик? И поздно вечером, открыв цветной дневник на самой последней странице, выводит: «Сталь и стекло».* * *
Хлоя лежит на кровати, уставившись в потолок, и курит, глубоко затягиваясь. Не в ее правилах — водить студенток в кафе после работы. Не в ее правилах — бежать за кем-то, чтобы узнать ответ на вопрос, а не услышав его, стоять и смотреть вслед. Не в ее правилах — обсуждать с кем-то фильм, соглашаться сходить в кино и думать о ком-то перед сном. Да кому они нужны, эти правила, думает Прайс, засыпая.* * *
Первое солнце вторника застает Хлою и Джастина распивающими кофе в кабинете кардиохирурга; Уильямс пытается смыть с рук запах сигарет — крепкие «Mild Seven» и желание выкурить одну перед работой играют с ним злую шутку. Хлоин антисептик в таре быстро кончается. — Может, тебе лимоном на руки побрызгать? — не выдерживает она. — Это поможет? — с надеждой спрашивает Джастин. Хлоя закатывает глаза. — Вероятно, нет. Но ты отстанешь от меня с этим хотя бы на пару минут. У тебя, кстати, есть Саманта, так почему бы тебе не отправить ее в магазин за точно таким же дезинфектором?! Уильямс смотрит на нее, как на сумасшедшую. — Ты не в курсе? Саманта перевелась в другую клинику. Ну, как перевелась — ее Чейз экстренно отправила туда приказом от вчерашнего дня. Так что я теперь без интерна. Как и ты. — Джастин хмурится. — Что-то у тебя совсем с ними неладно. Марш пропала, Майерс перевелась, Прескотт... — Он осекается. — А что Прескотт? — Прайс, тебе нужно учиться взаимодействовать с окружающим миром, — качает головой Уильямс. Хлоя вспоминает ярко-зеленый стикер «КОФЕ» на обратной стороне двери и улыбается про себя. — Со вторника Нейтана переводят обратно к Норту. Кардиохирург вскакивает с места и ударяет ладонями о стеклянную столешницу; открытый на главной странице больницы ноутбук жалобно подпрыгивает; Прайс вспыхивает и начинает разгораться. — Чейз тут? — Хлоя, не заводись... — Джастин встает вместе с ней. — Он папочкин сынок. Другого нельзя было ожидать, ты же понимаешь. — Мне насрать! Прайс вылетает из комнаты, даже не надев халат, и через секунду оказывается у Виктории. Громко хлопает черная дубовая дверь, отрезая их от больничного мира, и в тишине кабинета заведующей слышится только прерывистое дыхание Хлои. — ПРЕСКОТТ НЕ БУДЕТ АССИСТИРОВАТЬ! Какого хрена, Чейз? Он чуть не убил мою практикантку, а ты стелешься под его папочку и разрешаешь ему снова подойти к столу?! Хочешь, чтобы он убил еще кого-то?! Тебе мало Колфилд?! Мало Норта?! Чейз, тебе настолько насрать на чужие жизни?! Хлоя заводится за секунду — здесь ей позавидует даже Прескотт — и в гневе становится настолько отчаянно-острой, что внутренние лезвия рассекают окружающее пространство подобно мельнице; она кричит так, что стопка бумаг на столе у Виктории трясется от высоких нот ее голоса, но Чейз даже не поднимает на нее взгляда, лишь продолжает писать какие-то документы; и длинная челка закрывает ее лицо от Прайс. — Ты можешь уволиться в любой момент, — ровным голосом говорит она. — Я тебя здесь не держу. Хлоя осекается. — Что? Золотистые волосы Виктории наэлектризованы повисшим в воздухе электричеством, того и гляди ударит рикошетом. — Я тебя не держу, — устало повторяет Чейз. — Если тебе что-то не нравится, ты можешь уходить. Только избавь меня от своих истерик. «Ты же не Прескотт». Хлоя даже не садится — стоит у двери, пропуская сквозь себя каждое слово Чейз; и только когда заведующая кардиологическим отделением поднимает на нее взгляд, Прайс делает шаг вперед. У Виктории воспаленные от слез глаза, потекшая тушь и размазанная губная помада; Хлоя, приблизившись, замечает несколько синяков под высоким воротом ее водолазки, не сумевшей должным образом их скрыть, и, наконец, то, что ставит Чейз наперекор всем канонам: вместо привычных лаковых черных лодочек на ногах у Виктории нет никакой обуви — босые ноги скрещены под столом. Хлоя несколько раз моргает, чтобы удостовериться, что ее глаза не врут. — Чейз... — Хлоя поворачивает ключ в замке — спасибо тебе, боже, за то, что двери здесь непрозрачные. — Кто это сделал? Виктория откладывает бумаги и прячет лицо в ладонях; темные от туши слезы скатываются по ее рукам, оставляя на белоснежной ткани черные дорожки; Прайс пересекает комнату в два счета и садится на корточки рядом с ней, опираясь руками на широкий подлокотник кожаного кресла. — Просто скажи мне. Кто? Два с половиной года, думает Прайс, она знает ее два с половиной года — безупречную, идеальную, стальную стерву с мерзейшим характером и завышенной самооценкой; два с половиной года — превосходного врача, великолепного хирурга, но такого отвратительного человека. И за два с половиной года Чейз никогда — никогда! — не позволяет себе проявить малейшую слабость. Значит, все это действительно происходит. Виктория всхлипывает; и Хлоя, видя, как ее начинает бить крупная дрожь, с силой отрывает ладони от лица. — Говори. В янтарных глазах Чейз плещется глухая боль. — Нейтан сказал, что только так я спасу отделение, — сдавленно отвечает она. — В смысле «спасу отделение»?.. Блядь, погоди, что значит «Нейтан сказал»? Какой Нейтан? — Хлоя дергается. — Прескотт? Она кивает. — Почему ты вообще называешь его... — Хлоя широко распахивает глаза. — О боже... Чейз... Не говори мне, что... Мы много слышали о его ценности как интерна. Мисс Чейз заверила, что его характер никак не касается работы. Вы знали, что мисс Майерс в среду вечером была явно не у Кейт Марш? — Так это ты попросила Саманту, — начинает раскручивать спираль Хлоя, — чтобы та прикрыла Нейтана... Джастин раскрыл ее в два счета! Ты же понимаешь, что с тобой сделают, когда об этом узнают? И тебе не поможет даже волшебный джинн из бутылки. — Не узнают, — тихо говорит Виктория. — Майерс перевелась в другую клинику. Кардиохирург мысленно закатывает глаза. — Ты же не настолько идиотка? Они вызовут ее к себе, расколют, она укажет на тебя! — Не укажет, — повторяет Чейз. Прайс хочется встряхнуть ее за плечи; как, ну как, как можно быть настолько глупой? — Чейз, — шипит Хлоя, — Марш пропала. Они ее ищут! Скажи мне, черт бы тебя побрал, Нейтан имеет к этому отношение? — Я не знаю! Виктория вновь закрывает лицо руками. — Окей, ладно, хорошо... Что от тебя хотел Нейтан сейчас? — Прайс меняет тему. — Он хочет перевода в реанимацию. — Виктория выпрямляется и тянется к пачке салфеток, лежащей у нее в сумке. — Говорит, что либо я его перевожу, либо сегодняшняя проверка выявит у нас нарушения. — Вот ублюдок. Хлоя поднимается и начинает медленными, широкими шагами мерить комнату; ее мозг кипит, и, чтобы успокоиться, она пытается глубоко дышать; ей чертовски не хватает любимых цветных стикеров. Требуется минут десять, во время которых Виктория берет себя в руки и успокаивается, а Прайс, наконец, становится в состоянии сформулировать убегающие мысли в одно целое: — Прескотт-старший хочет присутствовать при пересадке, — медленно произносит она. — Так давай устроим шоу. Норт возьмет Стэф и Нейтана в ассистенты, даст им подержать наших «москитиков», папочка увидит сыночка за работой, а после отправим Нейтана в патологию к Мэдиссону, пусть смотрит на вывихнутые наизнанку мозги и тренируется швы накладывать. — Хлоя резко поворачивается к Чейз и хлопает в ладоши. — Во время проверки будет идти пересадка... — Не получится. — Виктория качает головой. — Слишком заметно. — Чейз, включай мозги. Попросим всех интернов поприсутствовать при операции. Пусть стоят за красной линией, пишут свои бумажки; у нас из практикантов-то остались только Уотсон и Колфилд. Расхвалишь Прескотта — мол, образец идеального хирурга, вот тут салфеточку держит, а тут сушить может, — Прайс умиляется, — ути, какое солнышко! — У нас точно будет пять часов, — продолжает Хлоя, — только с момента, как сердца изымут и пересадят, а еще подготовка, шитье, швы, возможность осложнений; мы начнем в два, закончим к десяти, если все будет отлично. — Прескотт приезжает к трем. — Виктория делает пометки в блокноте. — К четырем я поведу его к вам в блок. Ты сможешь занять Нейтана? Хлоя кивает — уж что-что, а найти работу для другого она всегда сможет. — Ты поговоришь с Нортом? Чейз кивает. — После удачной операции Нейтана отправляем домой. — Прайс взлохмачивает свои волосы. — А завтра отдаем его к Мэдиссону — уверена, он с него три шкуры спустит; патология — это не укольчики в неврологии ставить. — Мне нужна бригада, — Хлоя садится на черный пуф, — таких людей, чтобы в случае чего даже глазом не дернули; ДаКоста, оба Норта — сразу же «да»; дерни Мерта из парамедиков — пусть будет медбратом; и попроси его захватить еще двоих таких же молчунов — уверена, он справится с этой задачей. Если Прескотт налажает, — она серьезно смотрит на Чейз, — этого не должно быть заметно. Со своими студентами я поговорю. — Прайс встает. — У нас четыре часа на подготовку. Все, что делает Виктория — только кивает и помечает в записной книжке; и Хлоя, уже направляясь к двери, слышит тихое: — Спасибо, Хлоя. — Прорвемся. — Она подмигивает заведующей и скрывается за дверью.* * *
— Колфилд. — Хлоя по привычке придерживает практикантку за локоть. — Ты сегодня допоздна; будешь присутствовать при операции. Макс — взъерошенный воробей в джинсовом сарафане на черную футболку и разношенных кедах — моргает. — Трансплантация? — Да, — кивает Прайс. — Слушай внимательно все, что я тебе сейчас скажу... Короткий инструктаж — стоишь, пишешь, ничего больше не делаешь, глазом не моргаешь, даже если кто-то помрет прямо там — ты и это тоже пишешь, если нечего писать — описывай операционную, тренируй писательский навык, а как ты хотела, врачом без этого стать нельзя! — удается Хлое особенно хорошо; и довольная Прайс присасывается к кофе, словно пиявка. Колфилд кивает на каждое ее слово, сжимает и разжимает холодные ладони и думает, что все это происходит не просто так; но задать этот вопрос вслух не решается — Прайс выглядит слишком озабоченной делами. — Мне нужно, чтобы ты нашла Алана — это старший из санитаров, — дает задание кардиохирург. — Пусть не занимает третью операционную; будет возражать — скажи, что это я прошу. И пусть попросит прибрать там все — она должна сверкать, как твои знания по шунтированию. — Но я не... — пытается возразить Макс. — Значит, к концу недели должна будешь выучить! — рявкает Прайс. — После Алана подойдешь к Элле на ресепшн, — командует она, и Колфилд достает свой извечный маленький блокнот с ручкой. — Попроси ее отдать все внеплановые Джонсу; пусть поменяет бригады — у меня будет ДаКоста, а у него — Грант; и пусть снимет с трансплантации всех, кто есть, их тоже можно передать Хейдену; скажи, что у нас... хм... кадровые перестановки. — Кто тогда будет на операции? — пытается уточнить Макс, но быстро замолкает под тяжелым взглядом Прайс. — Колфилд, в полдень ты идешь обедать, — продолжает Хлоя, проигнорировав вопрос. — Затем идешь в сестринскую, находишь там кушетку и лежишь. В половину второго я жду тебя в тройке; нам придется стоять больше шести часов, готовься к этому морально; и Уотсон все это тоже скажи — не дай бог она что-то ляпнет — я ее вскрою прямо там. Все понятно? — У меня нет хиркостюма... — запинается Колфилд. — Купи себе его уже наконец. — Хлоя захлопывает ноутбук. — Забеги к Уильямсу в приемку, попроси выдать — у них всегда есть запасные. Все, иди. — Прайс машет рукой. — Прием окончен. Когда Макс пулей вылетает из ее кабинета — никаких дежурных фраз, никакого намека на вчерашний ужин, — Хлоя откидывается на спинку кресла. В мыслях сейчас вовсе не предстоящая операция.* * *
Хлоя забирается с ногами на крышу подержанной «Тойоты», и тяжелые армейские ботинки оставляют пыльные следы на черной глянцевой поверхности. В ее руке — забинтованной стерильными салфетками от запястья до плеча — бутылка «BUD», в зубах зажата сигарета — дешевый «CAMEL» без фильтра, Прайс громко подпевает FIREWALK и стучит ногами в такт льющимся из хриплых динамиков басам. Она безумно пьяна; и от переизбытка алкоголя в крови ее синие-синие глаза кажутся совсем матовыми, лишенными блеска. Бунтарка возводит руки к небу, высоко задирает голову и широко распахивает глаза. — Хочешь дотянуться до солнца? — спрашивает знакомый голос. — Да! — громко кричит она, подпрыгивая. — Давай, помоги мне, прямо сейчас! Бутылка с грохотом падает, рекой льется пенящееся пиво, в воздух поднимается запах дрожжей; Макс тянет к танцующей Прайс руки и пытается сдернуть ту к себе; недовольная Хлоя поджимает губы, называет Колфилд занудой и делает шаг вниз. Макс смеется и ловит ее в свои объятия. От Колфилд пахнет сахарной пудрой и клубникой; от громкой Прайс — пивом и сигаретами. Из них двоих действительно дотягивается до солнца только Макс — привстает на носочки, пытаясь сохранить баланс, притягивает к себе Хлою; и ветер треплет их волосы — темно-каштановые и лазурные, — когда они целуют друг друга. — Доктор Прайс? — Макс отстраняется. — Вас ищет мистер Уильямс. Доктор Прайс! Вы в порядке? Хлоя поднимает голову; на ее щеке отпечатанный след от клавиш ноутбука, волосы растрепаны и торчат во все стороны, сонный взгляд пытается сфокусироваться на синем костюме стоящей перед столом студентки. — Простите, я разбудила Вас... — Макс виновато поджимает губы и вздыхает. — Вы в порядке? Вы тяжело дышали. — Ничего, — бурчит Хлоя. — Снится всякая херня... Пойдем, нас ждет обед.