мне, вот такому, злому, кажется ныне странным, как я не верил в беды, в колкие горя льды. вот и выходит, братик — детство полно обмана; сказки калечат жизни, люди калечат мир.
Хлоя стоит на крыше, держа в руке зажженную сигарету; ветер подхватывает ее волосы, превращая их в ураган чернильной синевы; все ее слова повисают в воздухе морозным туманом. Макс оборачивается — резко, нарочито-остро, и ее щеки краснеют. Была бы здесь мать, она бы назвала ее поступок «вершиной человеческой глупости», а после развернулась и театрально вышла из комнаты. Хлоя делает шаг вперед, второй, третий; в темноте не видны ее глаза, но Макс уверена, что сейчас они цвета талого льда, и от этого ей становится страшно. И стыдно. Глупая, глупая, ругает она себя, на что ты надеешься? На что же ты надеешься, маленькая Макс? На то, что Хлоя бросится к тебе в объятия, пригласит в свою жизнь, распахнет двери своего дома и угостит чашкой китайской лапши? Неужели в твоей головушке — растрепанной, неровно остриженной, наполненной бесполезными знаниями головушке — не промелькнула мысль, что ты ей просто неинтересна? Как неинтересна льву мелкая рыбешка, тихо плещущаяся в пруду. Макс не сводит с нее глаз — и горячие, жалкие слезы текут по ее лицу; глупость наказуема, Колфилд, да когда же ты уже это поймешь? — Макс? — Хлоя подходит к ней и становится совсем рядом, почти прижимаясь плечом к плечу. — Мне стоит спрашивать, почему ты об этом думаешь? Макс быстро-быстро мотает головой; нет, Хлоя Прайс, тебе же плевать на мой мир, тебе не нужно все это знать. Хлое холодно — ее кожа все еще покрыта мурашками, с которыми она никак не может справиться; Макс сдергивает палантин, обнажая руки, и накидывает его на Прайс; для этого ей приходится привставать на носочки, но, кажется, Хлоя находит это забавным. — Доктор Прайс... — Макс пытается незаметно утереть слезы, но вместо этого только сильнее размазывает тушь. — Хлоя, — внезапно говорит Прайс. — Можно просто «Хлоя». Тебе ведь хочется этого, Макс. Хочется почувствовать, каково это — быть взрослой, равной, соответствующей; так почему бы не позволить тебе называть меня просто Хлоей? Ведь что такого в моем имени для тебя? Четыре буквы, два слога и капля фамильярности — только и всего. — Хлоя, — повторяет Макс. Ей бы покатать эти буквы на языке, ощутить, как язык касается неба; но это имя причиняет ей боль; этот шаг причиняет ей боль; эта Хлоя причиняет ей боль. Больбольбольболь. Все сливается в четыре буквы. Хлоя подает ей бумажный платок — и откуда он только здесь взялся? — и Макс вытирает остатки туши с глаз, теряя в возрасте несколько лет. Теперь она снова просто студентка-второкурсница с неопределенным будущим и ворохом звезд в сердце; звезд, которые в любой момент могут взорваться. И когда это произойдет, от шторма погибнет не только она сама; ураган высвобожденной на волю энергии зацепит и других. Макс мотает головой — эти мысли несвойственны ей, они чужие, бесполезные, бессмысленные. Какая разница, кого зацепит буря, если она уже будет мертва? — Простите меня, — говорит Макс, комкая в руках салфетку. — Я, видимо, просто слишком слабая. Хлоя опирается на перила локтями. — Ты так и не ответила на мой вопрос, — укоризненно замечает она. — Почему другие считают тебя странной? Ты что, ешь детей на завтрак? — Нет же. — Колфилд пытается улыбнуться, но улыбка ее быстро пропадает, вновь сменяясь печалью. — Врач не должен фотографировать. Фотограф не должен лечить. Так они говорят. — Кто — они? — Друзья Прескотта, — на выдохе отвечает Макс. — Это он им все рассказал. У Хлои начинает идти голова кругом: если Нейтан знает Колфилд, то почему тогда, в палате, он назвал ее «той девчонкой»? Выходит, они все-таки знакомы? «Она не на своем месте». Эту фразу Хлоя повторяет вслух, и Макс кивает. — Они постоянно мне это говорят. Что это не мое место, что меня здесь быть не должно, что я перепутала свою жизнь с чьей-то чужой. Знаете, эти взрослые фразочки, сказанные детьми, такие колкие и липкие. — Она обхватывает себя руками, словно пытаясь защититься. — Кто его друзья? — резко спрашивает Хлоя. — Ты их хорошо знаешь? — Это не друзья даже, это, скорее, свита, — пытается объяснить Макс. — Компания дружков, которые вечно за ним таскаются. Они растерзают любого, кого он захочет. Например, Кейт. — Кейт? — Они сильно над ней издевались. — Практикантка вздыхает. — Вечно писали на ее двери гадости, присылали всякие sms, несколько раз взламывали ее электронку... Кейт очень переживала из-за этого; в последнее время она постоянно плакала. До того, как... исчезла. — Марш действительно посещала церковный клуб? — Хлоя вспоминает последний разговор с Прескоттом в ее кабинете. Макс кивает. — Да, они читали там разные книги и много разговаривали. Ей всегда было легче после этих собраний. По крайней мере, она почти не плакала. Хлоя пытается сложить два плюс два, но головоломка упорно не хочет собираться. Мозг старательно фиксирует всю информацию, чтобы завтра утром обклеить стикерами кухонное окно: Прескотт лжет, Майерс тоже, Марш мертва, Колфилд знает что-то, о чем не хочет рассказывать — или боится, Чейз спит с Нейтаном, а она сама пытается спасти коматозницу полугодовалой давности, интуитивно чувствуя, что папенькин сыночек замешан в чем-то и там. Браво, Прайс, ты в своем репертуаре — много вопросов и ни одного ответа. — Макс, послушай. — Хлоя поворачивается к студентке и берет ее за запястья. — Ты должна рассказать мне, что происходит. Нейтан опасен. Возможно, ты сможешь помочь это доказать. Колфилд послушно кивает — она готова сказать что угодно, лишь бы кардиохирург не отпускала ее руки; и Хлоя, уловив это желание, лишь сильнее сжимает пальцы вокруг кистей. — На самом деле, я мало что знаю, — медленно проговаривает Макс. — Говорят, что Нейтан — наркоман, что он любит закидываться диазепамом и танцевать всю ночь на крыше общежития; говорят, он купил все свои награды и дипломы. — Что связывает его и тебя? — Иссиня-черные глаза Прайс пронизывают ее до костей. — Он разбил мой фотоаппарат, когда я делала фото моста ранним утром. — Голос теряется в ночи. — Просто подошел и швырнул об землю. И второй. И третий. Он бил мои камеры, пока я не... — она опускает взгляд, — не попросила его прекратить. Тогда он сказал, что я должна стать его пешкой. Марионеткой. Носить кофе, делать домашку по анатомии. Я отказалась, и он начал распускать про меня сплетни; говорил, я сумасшедшая, без своего объектива ничего не вижу. — У Макс дрожат губы. — Он рассказывал всем, что я сижу на таблетках, на антидепрессантах, что я не могу без них жить. Меня дважды вызывали к ректору и заставляли сдавать какие-то тесты. Это было так унизительно! Я даже не могла отказаться — они бы сразу меня выгнали. Хлоя нежно поглаживает большими пальцами тонкую кожу запястий, выводя спирали, и дрожь, начинающая бить все тело Макс, потихоньку успокаивается. — Нейтан пытался превратить мою жизнь в ад, но у него ничего не вышло. — Она шмыгает носом. — Тогда он, наверное, переключился на Кейт... Я-то держусь и буду держаться. Медик отпускает ее руки, и Макс стоит, не в силах пошевелиться — хрупкая, беззащитная и тонкая, подобно стеклянной пластинке; только тронь — и по нежной поверхности сразу же побегут паучьи лапки-трещинки. Оправданный скачок веры, думает Хлоя, откровение за откровение. Она решит все это завтра, сразу после того, как хорошо выспится, а сейчас ей нужно закурить — и, наверное, вернуться к другим гостям. Прайс кутается в палантин цвета горького шоколада, так ярко оттеняющего холодный цвет ее глаз, и тушит сигарету о высокую жестяную пепельницу, сразу же зажигая новую. — Кто та женщина? — Колфилд решает, что терять уже нечего, что хуже не будет, но она ошибается. — Какая? — Хлоя теряется в неожиданности вопроса. — К которой Вы ходили в хоспис. Рейчел. Ее Рейчел. Колфилд знает о ее Рейчел. Эта мысль панически проносится в голове Прайс, заставляя ту на секунду перестать дышать. Что еще ей известно о ней и Эмбер? Выдох. Затяжка. Вдох. На секунду Макс кажется, что Хлоя ее ударит; воображение рисует ладонь Прайс, занесенную для пощечины, но наваждение быстро отступает; и медик только напрягается — до одурения сильно, словно стальной отшлифованный лист, прямой и ровный. — Это не твое дело, — грубо обрывает она. — Не лезь. Повернуться, чтобы уйти. Пресечь тему на корню. Истребить все слова. Стереть фразы. Сделать вид, что ничего не случилось. — Подождите! — Голос студентки срывается. — Подождите, не заводитесь, пожалуйста, пожалуйста, по-жа-луй-ста. И Хлоя, на удивление, успокаивается. Наверное, это не то место, где нужно биться в своих чувствах, думает она. — Однажды я видела Вас у нее, — объясняет Макс. — Когда возвращалась за халатом, я искала Вас, и мне сказали, что Вы в палате... Ее же можно спасти? Можно ли спасти заспиртованную бабочку? Прайс ничего не говорит, но внимательно слушает, и Макс старательно подбирает слова: — Дайте мне ее карту. — Она умоляюще складывает ладони на груди. — Пожалуйста. Просто дайте мне ее карту хотя бы на день. — Нет, — резко отвечает Хлоя. Наглая, самоуверенная, бестактная девчонка, что еще ты потребуешь от меня? — Тогда дайте мне результаты анализов. — Макс упорно стоит на своем. — Вы когда-то не смогли спасти отца, но Вы можете спасти ее, я уверена. Просто дайте мне хоть что-то! Вы же ничего не теряете! Ошибаешься, Колфилд, я теряю веру в саму себя, думает Хлоя, с интересом наблюдая за распаляющейся Макс — облако пушистых волос, горящие глаза, напряженные плечи под плотной тканью платья. Про таких говорят: далеко пойдет. Но, в конце концов, Колфилд не знает, кем ей приходится Рейчел; Хлое же действительно необходим свежий взгляд со стороны, ведь разум и чувства — плохие советчики в ее случае. — Колфилд, ты, вероятно, просто все еще пьяна, — вворачивает Прайс, но студентка ее не слышит. — У меня мало опыта, да, я признаю, я просто второкурсница, но я хочу хотя бы попробовать! — настойчиво продолжает Макс. — Даже не смейте отказываться от моей помощи просто из-за гордости! Пожалуйста, — и добавляет: — Хлоя. Она уже и не знает, что сложнее: признаться самой себе в том, что Прайс ей небезразлична, или попытаться воскресить человека из почти мертвых? Почти. — Боже, настырная Макс, ладно, ладно! Хорошо. — Хлоя сдается под таким натиском, достает телефон и на минуту уходит туда с головой. — Скинула тебе на почту. Макс мысленно победно вскидывает руку, сжатую в кулак — этот раунд она выигрывает с блеском. — Но если кто-то... — Никто и никогда, — кивает Колфилд. — Я клянусь. Хлоя не верит клятвам — но верит Макс.* * *
Они все еще сидят на крыше, когда внизу начинается фуршет и все рассаживаются за столики, поэтому, сильно опоздав, занимают единственные свободные места; но Хлое везет и тут: справа от нее располагаются врач-кардиолог профессор Рид с коллегой мистером Вудом, слева — Макс, Истер и пожилой нарколог мисс Росс. — Прескотт уже толкнул речь, — шепчет Истер. — Так что просто наслаждайся едой. Притихшая Колфилд молча тянется к приборам; официанты, чинно передвигающиеся между столиками, очень быстро разносят аперитивы: легкие салаты в керамических тарелках и напитки. Истер, не выпивший за день и глотка алкоголя, отдает предпочтение гранатовому соку; Прайс просит красное вино, Макс повторяет за ней; остальным подают херес. Превосходные расписные бокалы из богемского стекла быстро наполняются выпивкой, и столы оживают разговорами. Колфилд ожидает, что будут говорить о достижениях в науке, о семьях, о литературе или театре, но темы разговоров заставляют ее отвлечься от разглядывания креветок в салате и прислушаться. — Один мой постоянник подарил мне «Bentley», — низким басом произносит Рид. — Мы с женой не знали, куда его деть, и решили выставить на аукцион. Вот, продали вчера за почти миллиард. — Хотите вложиться в акции? — Хлоя подносит вино к губам, но глотка не делает. — Да, я был бы не против купить часть «Breitling», — кивает профессор. — Но, увы, мы хотели расширять сеть клиник — Нью-Йорк дал очень хорошие рейтинги, поэтому акции придется отложить. Макс давится креветкой — кто говорил, что врачи получают мало? Мысль развивается в ее голове, и Колфилд думает о том, сколько зарабатывает Прайс. Наверное, все же меньше, чем все за этим столом; или же она просто не показывает своего достатка? Сколько вообще в среднем получает специалист ее области? Макс решает обязательно выяснить это — хотя бы обходными путями. Холодные закуски сменяются супами, супы — вторыми блюдами, и Макс полностью повторяет выбор за Хлоей. Когда им подают горячее, разговор заходит о мечтах, и Колфилд напрягает слух, чтобы расслышать очень тихий голос Вуда: — ...самолет, — доносится до нее. — Зимой — на острова, летом — в горы. Макс думает, что старики с логикой не дружат: зачем зимой летать в жаркие страны, если можно покататься на лыжах — и наоборот? Хлоя, до этого обсуждавшая с Ридом необходимость алмазных насечек на кардиоимплантах, вдруг оживляется. — Я бы хотела полетать на вертолете, — говорит она. — Ночной город, тысячи огней... Драйв. — Брось, Прайс, это вредно для сердца, — хохочет профессор. — Кому как не тебе это знать? А самолет для Вуда, значит, не вредно, хочет сказать Макс, но вместо этого делает еще один глоток вина. Прайс молча впивается зубами в кусок мяса на вилке, ест маленькими кусочками, но с удовольствием; Макс почти не прикасается к горячему, борясь с опьянением. Почему организм разносит с такого малого количества алкоголя, она не понимает; но позже до нее доходит мысль, что едва бокал пустеет, как подбежавший официант сразу же наполняет его вновь. Сколько именно выпила, Макс не знает, но мир вокруг действительно вращается вокруг стола, и она чертовски боится встать, зная, что упадет. Хлоя с ней не разговаривает, как и Истер, как и все присутствующие за столом. Сейчас Макс — просто стильный аксессуар Прайс, бурно обсуждающей навыки работы на новейшем оборудовании, закупленном Прескоттом. — Доктор Прайс, знаю, что сейчас не самое лучшее время, но Вы не могли бы меня проконсультировать? — Сидящая рядом с Макс мисс Росс откладывает в сторону приборы, показывая, что закончила трапезу. Хлоя отставляет почти не тронутый бокал с вином. — Да, конечно. — Я читала Ваши работы в области замены клапанов, — говорит Росс. — У меня сейчас сложный пациент — девушка двадцати лет с врожденным пороком. Ей предстоит операция по Фалло; мы хотим разделить круги кровообращения. — То есть предсердия будут соединяться со своими желудочками через правильно расположенные клапаны, а от желудочков будут отходить соответствующие магистральные сосуды? — уточняет Прайс. Росс кивает: — Да. Но у нее героиновая зависимость, достаточно тяжелая и стремительно развивающаяся. Предположим, месяц назад она приняла первую дозу утром и в этот же день вторую — вечером, затем через двое суток, затем через сутки, и так далее. Макс поднимает голову — Росс сидит справа от нее, слева — Хлоя, и Колфилд волей-неволей оказывается втянутой в этот разговор. — Сейчас мы чистим ее блокаторами опиатов, но эффект минимален. При этом риск смерти очень велик. — Ну, она дала согласие на операцию? — Хлоя качает головой. — Если дала, то можно попробовать, хотя сердце там на износ уже, наверное. — Что Вы предлагаете? — Росс чуть понижает голос. — Чтобы свести риск потери к минимуму. Макс не сразу понимает, о какой потере идет речь, а когда наконец улавливает мысль, то задыхается от негодования. Прайс двумя пальцами потирает переносицу. — Трудный вопрос, — признается она. — Надо подумать. — Может, проще будет организовать пересадку? — Макс неожиданно для себя произносит это так громко, что на нее все оборачиваются. — Юная леди, — Росс поправляет очки в золотой оправе, — к Вашему сведению, пересадка сердца — дело непростое... — Не сложнее, чем операция при тетраде Фалло, — громко перебивает ее Колфилд. — А пока ищется донор, можно пересадить не все сердце, а только часть, поставив максимальное количество биопротезов и шунтов! Да, страховка это не покроет, зато Вы сможете спасти чью-то жизнь! У Истера из рук выпадает вилка. В зале повисает тишина. Каждый из присутствующих — без исключения — поворачивается, чтобы разглядеть обладательницу пронзительного голоса. Прескотт-старший, сидящий за центральным столиком, жестом командует официантам налить гостям еще выпивки. Но Макс — изрядно выпившую, уставшую от роли ненужного, незаметного аксессуара, подскочившую с места, — Макс уже не остановить. — Вам что, только деньги важны? Тетрада покрывается страховкой, а остальное — нет, поэтому Вы не можете пересадку сделать?! — Колфилд, прекрати орать, как иерихонская труба, — едва слышно говорит Хлоя, стараясь не смотреть на Макс. — Не затыкайте меня! — возмущенно вскрикивает Колфилд. — Мисс Колфилд, — раскатистый бас Рида волной разносится по залу, — проявите уважение, если не к моей коллеге, так хотя бы к Вашему куратору... Макс смотрит прямо в серо-зеленые глаза профессора и смеется ему в лицо: — Мой куратор не смогла спасти мою подругу. Напомните, мистер Рид, за что мне ее уважать? Отравленные слова черной копотью плывут по залу, оставляя за собой удушающий запах гнили. Хлоя заметно дергается, словно через ее тело пропустили ток, но не говорит ни слова, не пытается возразить; только поднимает голову и смотрит на Колфилд; и в этом холодном, почти ненавидящем взгляде Хлои Макс может увидеть покрытое толстой коркой голубого льда неверие. Стеклянным звоном рассыпается сброшенный со стола бокал, и Колфилд вылетает из зала быстрее, чем официанты начинают собирать мелкие осколки. Хлоя жалеет, что она — не одна из них.