как они бегут меня побеждать, в порошок меня растереть; как же я устала всех убеждать, что и так могу умереть — и едва ли я тот паяц, на которого все так жаждали посмотреть; научи меня просто снова чего-то ждать. чем-нибудь согреваться впредь.
Когда Виктория говорит свое любимое «они могли умереть», Прайс не выдерживает и молча выходит из комнаты, даже не хлопнув дверью. С нее хватит. Она сыта по горло нравоучениями. Колфилд сидит у нее в кабинете, вцепившись в чашку с чаем, словно в спасательный круг, и, все еще пытаясь отдышаться, пересказывает Джастину услышанный диалог в тысячный раз. Уильямс кивает, подливает кипяток в кружку, бросает туда еще сахара и заверяет ее, что с Хлоей все будет в порядке. — Слава богу, что успели вовремя реанимировать, — говорит он. — Они же профессионалы, крошка. Не переживай. От пары выговоров никто еще не умирал. Прайс с разбега садится в кресло, закидывает ноги на стол и ровным голосом сообщает: — Они меня заебали. Джастин вопросительно смотрит на нее, но Хлоя не намеревается продолжать; видимо, «они» — это вся администрация оперблока, догадывается Макс. — Надо разузнать, что это за мужик, — решительно говорит Уильямс. — Как они объяснили карту? — Сказали, перепутали. — Прайс громко фыркает. — Как же! Три года не путали, а тут — оп! — Смита от Марка не смогли отличить. Ну, бред же. — Его что, месяц лечили от другой болезни? — Макс давится чаем. — Нет, только сутки, но в этом-то вся и проблема. Хлоя задумчиво грызет карандаш, и кабинет быстро наполняется хрустом дерева. — Мы можем обсудить это все не здесь? — наконец говорит Прайс, выразительно смотря на Уильямса. — Возможно, у стен есть уши; и этот орган — точно не ты, — она наставляет остро заточенный кончик карандаша на друга, — и не Колфилд. — Почему точно не я? — притворно возмущается Джастин, поднимаясь. — Ты слишком идиот, чтобы до такого додуматься. — Хлоя закатывает глаза. — Макс, есть планы на вечер? Колфилд качает головой, соображая, как осторожно сообщить Уоррену, что она опоздает к нему на несколько часов — ну, или не придет совсем. Не то чтобы он обидится — нет, вовсе нет, Уоррен все всегда прекрасно понимает, просто она чувствует, что соскучилась по нему: последний раз они виделись больше трех недель назад, грустно считает Макс. Спасает ее случай. Уоррен пишет ей первый: «Сломалась машина, прости! Но завтра точно. Ты не против?» — и студентка, внутренне ликуя, отвечает: «Конечно, нет!». Пока Уильямс уходит передавать управление приемным отделением своему заместителю, а Макс возится с телефоном в кабинете Хлои, сама Прайс беззастенчиво снимает с себя хиркостюм (Колфилд честно пытается не смотреть на темно-зеленое белье) и переодевается в синие джинсы и черную водолазку под горло, превращаясь из умелого практикующего кардиохирурга в обычную женщину. Привычная парка с огромным меховым капюшоном, красный шарф, бордовый Kanken в тон высоких, до колена, сапог — и вот Хлоя уже вовсю торопит Макс. Джастин встречает их у выхода, откровенно флиртуя с Эллой и посылая той воздушные поцелуи, на что Прайс, в очередной раз закатив глаза, отвешивает ему подзатыльник. Уильямс обиженно потирает ушибленное место. — Ты изверг, Прайс... Макс, поужинаешь с нами? — Будто у меня есть выбор, — улыбается студентка. Странно, но Джастин приносит в любое место, где появляется, эдакую легкость, и Макс с ним становится комфортно и легко; Уильямс, весь такой деловой, немного заспанный и всегда готовый к работе, действительно похож на сгусток солнечной энергии, ненавязчивой и теплой. Если бы Макс спросили, как должен выглядеть врач, то она бы показала именно его фото: соломенные волосы, очки-половинки, мешки под глазами и идеально выглаженный белый халат на красную футболку с эмблемой Rolling Stones. Правда, сейчас на Джастине байкерская кожаная куртка, перчатки без пальцев и борцовские ботинки на низкие джинсы, и выглядит он явно не на свои тридцать с хвостиком, а на, дай бог, двадцать; и вовсе не удивительно, что Элла с ресепшена тает от взгляда его потрясающе чистых голубых глаз. Макс настолько погружена в мысли, что забывает спросить, куда они направляются, но Прайс уверенно движется сквозь заснеженную парковку по скользкому льду, и Уильямс чертыхается, пытаясь не упасть, а после хватает Прайс под руку и заявляет, что ему, как никогда раньше, нужна опора и поддержка: — Ты же не против подставить мне свое сильное уверенное плечо? Хрупкая Хлоя громко фыркает, берет его большим и указательным пальцем за шею, словно нашкодившего ребенка, и ведет впереди себя. Макс думает, что так, наверное, ведут себя лучшие друзья, и чувствует легкую зависть: попробуй она провернуть такой трюк с Хлоей и уцепиться за нее во время гололеда, получила бы нагоняй. Ресторан мексиканской кухни «La Antigua» приводит Макс в восторг своей простотой и, одновременно с этим, цветом: здесь повсюду раскрашенное в красный и оранжевый дерево, белоснежные скатерти, огромные мягкие кресла и несколько пианино, хаотично размещенных по большому квадратному залу — некоторые из них специально сломаны, и вместо клавиш в них стоят резные горшки с цветами, другие закрыты до вечерних концертов живой музыки; стены увешаны плакатами из знаменитых сериалов, гитарами и сомбреро с радужными перьями. Макс делает несколько снимков (Уильямс удивленно смотрит на ее старенький полароид и интересуется, какого века он выпуска, на что Колфилд возмущенно фыркает) и садится напротив Хлои, сунув фотоаппарат поглубже в сумку. Прайс, как обычно, занимает два стула из четырех — на первый усаживается она сама, а на втором устраивает свой рюкзак и парку; Макс и Джастин синхронно вешают верхнюю одежду на спинки кресел. — Ты плохо на меня влияешь, — говорит Уильямс Хлое. — Из-за тебя я свалил все свои обязанности на бедного Майкрофта. Макс, услышав такое диковинное имя, прыскает, но тут же стыдливо прикрывает рот рукой: — Извините. — Да ничего, — отмахивается Хлоя. — Я первый раз, как услышала, тоже смеялась. — Ты имела в виду, ржала, как ненормальная, — с укором поправляет ее Джастин. — И ладно бы где-то далеко, так нет, прямо рядом с мальчиком! Он чуть было не сгорел со стыда из-за тебя. Макс смеется — такие поступки, определенно, в стиле Прайс; но, едва она открывает карту меню, смех прекращается: мягко говоря, высокие цены в заведении ее совсем не радуют. Решив, что поесть может и дома, Макс заказывает себе кофе — достаточно большой, чтобы растянуть на час пребывания здесь, а на оставшиеся деньги, если что, взять себе что-то еще, если вдруг разговор затянется. Прайс не отстает от нее, заказывая себе большой холодный кофе, а Уильямс, желая согреться, — чайник чая, и кардиохирург вновь возвращается к нужной теме, не желая терять время: — Итак, — она чуть хлопает ладонью по столу, — что мы имеем? Подсунутого пациента, который чуть не отбросил копыта прямо у нас с Нортом на столе; подслушанные Макс разговоры; обколотого Прескотта — уверена, он тут замешан; погибшую Марш; наскоро переведенную Майерс; Чейз, периодически спящую с Нейтаном... О боже, Колфилд, не делай вид, что ты удивлена, это же очевидно, — добавляет она, заметив ошалевшие глаза Макс. — Ставлю свою лицензию, что это все связано между собой. Следовательно, два вопроса: как именно и что с этим делать? Макс складывает журавлика из салфетки и так внимательно смотрит на Прайс, что та не выдерживает. — Что?! — Есть еще одно звено. — Макс взглядом показывает на Джастина, но Хлоя кивает, и поэтому она продолжает: — Та девушка. — Журавлик опускается рядом с кардиохирургом. — Думаю, она тоже со всем этим связана. — Рейчел? — Это уже Уильямс. — Возможно. Хлоя, что думаешь? Имя змеей жалит сердце Хлои, но та лишь молча поджимает губы — у нее слишком много открытых карт, чтобы еще что-то скрывать. — Кто-то хочет тебя убрать, Прайс, — говорит глава приемного отделения. — Подумай, кому ты могла настолько насолить, что от тебя захотели избавиться. Им приносят заказ, и Макс подмечает, что кофе в этом заведении отвратный: кисловатый и ненасыщенный, он похож на скисшее молоко; но Хлоя слишком сильно погружена в свои мысли, чтобы отвлекать ее замечаниями про качество напитка, и какое-то время за столом просто висит тишина, пока набравшаяся смелости студентка не проговаривает тихо, завершая мысль Уильямса: — Или что даст избавление от Вас. Ответ сам приходит в голову — и пусть она не знает всех тайн кардиохирурга, одной — самой страшной — вполне достаточно. — Кто-то хочет убить Рейчел. У Хлои падает и разбивается чашка. Время для Прайс превращается в желе, сквозь которое слышны голоса официантов, собственный отказ повторить блюдо, бесполезные извинения и просьба включить посуду в счет. Истина — такая пугающая и заставляющая ее спину покрыться мурашками — оказывается на поверхности. — Я... Не... Слова не связываются — хаос мыслей мешает сосредоточиться. Рейчел. Янтарная Рейчел с золотым водопадом волос, когда-то подвижная и живая, теперь — почти совсем безжизненная, худая и измученная капельницами; ее Рейчел может умереть окончательно и бесповоротно. И этот липкий страх холодит стальной позвоночник Прайс. — Хлоя... — Я переведу ее в другую палату, — одними губами говорит она. — Усилю надзор. Поставлю пропускной вход. — Хлоя. — Мы почистим ее бемегридом, назначу декстрозу... — Хлоя! Прайс поднимает взгляд: обеспокоенное лицо Джастина и наполненное сочувствием — Макс. — Что мы можем сделать для тебя? — Уильямс подливает себе чаю. — Только скажи. — Нужны анализы, — вместо Хлои отвечает Макс. — Как можно скорее. Я... я нашла одну вещь... Колфилд вкратце пересказывает Уильямсу всю историю — от искусственной стимуляции комы до связи Нейтана с Рейчел; и мужчина лишь кивает, иногда прикладывая чашку с чаем к губам, но не делая глотков. — Боишься его, да, Колфилд? — Эта холодная усмешка на губах Хлои для нее словно удар огромного гонга — такая высмеивающая, мол, покажи мне свою слабость, и я всажу в нее нож. — Брось, он же только шипит. Куда ему жалить? Макс только качает головой: ей, несколько раз видевшей Прескотта во время приступов, с трудом верится, что Нейтан действительно не сможет причинить кому-то вред. «Это же Прескотт, черт возьми», — хочется крикнуть ей, но она только вздыхает. — Прайс, знаю, о чем ты думаешь, но даже не смей отказываться от операций, — советует Уильямс, показывая на Хлою вилкой. — Если в этом замешан кто-то из верхушки, то тебя сразу спалят. — Ага, в следующий раз я вырежу сердце человеку, у которого будет какой-нибудь рак четвертой стадии, — огрызается Хлоя. — И меня посадят. Аллилуйя! — Не посадят, если брать только тех, кто лежит в палатах интенсивной терапии; их я смогу проверить, — говорит Макс. — Придется заморочиться, но, если Вы сами меня туда поставите, вопросов ни у кого не возникнет. Ведь плановые появляются за сутки, да? Я успею просмотреть карты за это время. И даже смогу их просто забрать — скажу, что Вы поручили мне провести анализы для практики. Прайс кивает. — Мне понадобится быть с Вами на связи двадцать четыре на семь, но, думаю, это того стоит, — улыбается Колфилд. — И еще — я могу попросить Стэф присмотреть за Нейтаном. Я с ней в хороших отношениях. — Пациентов из реанимации попросим отдавать Хейдену, в конце концов, ему вообще без разницы, — добавляет Уильямс. — Я сейчас попрошу поторопиться лаборантов с анализами. Постараюсь все сделать до завтра. — Он просит счет, и Хлоя тоже потихоньку собирается. Макс с удивлением обнаруживает, что Прайс тоже почти не притронулась к кофе, и спешит поскорее закутаться в пуховик — почему-то от всех мыслей в собственной голове ее начинает знобить. Джастин, несмотря на все ее протесты, расплачивается, оставив щедрые чаевые, и выходит первым. — Я вообще удивляюсь, как студенты выживают на такую крошечную стипендию. — Пф, — фыркает Макс, пропуская Хлою вперед себя. — Между прочим, я еще и на поездку к родителям откладываю! — Колфилд, ты что, воздухом питаешься? — в притворном ужасе спрашивает Хлоя. — Ах! Ее нога скользит по заледеневшей ступеньке, и Прайс неловко заваливается на Макс, стоящую позади нее; не ожидав такого, студентка не выдерживает и плюхается на пол; раздается треск и — сразу же за этим — вопль Хлои: — Макс, я что-то себе сломала! Колфилд на секунду теряется, на фоне пытаясь оценить, есть ли физические повреждения у нее самой, а потом неуклюже поднимается, хватаясь за руку подскочившего к ней Джастина. — Доктор Прайс, Вы в порядке? — интересуется она, пока, запустив руку в сумку, лихорадочно ищет камеру. — Вполне, — довольно сообщает Хлоя, встряхнув синими волосами. — Сама как? «О, нет, нет, нет, пожалуйста, нет...» Пластиковые куски полароида лежат на ее ладонях: разбитый объектив, переломанный корпус, треснувшая лампа вспышки. Макс чувствует, как к горлу подкатывает комок, и едва сдерживается, чтобы не разрыдаться: эта камера, некогда подаренная отцом, — самая ценная для нее вещь. Была, поправляет она себя, была самой ценной вещью. — Оу, — говорит Уильямс. — Мне жаль твоего старика. Можно реанимировать? Макс качает головой: — Боюсь, его уже не спасти. Хлоя резко поворачивается, но Макс уже прячет обломки обратно; и Прайс только скользит по ней своим внимательным взглядом да поджимает губы. — Я в порядке, — сообщает Колфилд ее спине, решив, что сломанный полароид — только вина ее самой, нечего было таскать без чехла. Это все равно что оперировать человека руками без перчаток! Джастин прощается с ними на парковке — ему еще нужно вернуться в клинику, и Хлоя остается с Макс наедине. — Подбросить? — Прайс достает сигарету, но не зажигает ее. — Нет, мне еще нужно заскочить в пару мест, — извиняется Макс. — До завтра, доктор Прайс. — Эй, мы же не в больнице. — В глазах кардиохирурга отражается вечернее небо. — Просто Хлоя. — Она кривится. — Иначе я буду звать тебя «Максин» и наслаждаться тем, как тебя дергает каждый раз. Студентка улыбается. — До завтра, просто Хлоя. — Колфилд отворачивается, чтобы уйти, но Прайс внезапно хватает ее за руку, разворачивая обратно к себе. На секунду их взгляды пересекаются, рождая сумеречное море: томно-сапфировый оттенок глаз Хлои и призрачно-пепельный — Макс; а уже в следующее мгновение Прайс наклоняется к ней и касается своими обжигающе-горячими губами рта студентки, нарочно задерживаясь на несколько секунд, словно позволяя миру вокруг них замереть. И Колфилд, все это время вцепившаяся до боли в ладонях в какой-то внутренний поручень, наконец отпускает его; и падает, падает, падает в бездну. — И спасибо, — шепчет Хлоя и, больше не говоря ни слова, садится в машину. Макс так и остается стоять с этим горьковато-кофейным привкусом на губах, думая, что ради этого стоило переживать сегодняшний день.* * *
Хрустящая накрахмаленная рубашка Хлои мгновенно мнется, когда она забирается к Рейчел под покрывало и ложится, положив локоть под голову. Все еще хранящие солнечные лучи волосы Эмбер лезут ей в лицо; Хлоя ловит прядь, накручивает ее на палец и легонечко тянет на себя: именно так она любила делать в свои шестнадцать, чем вызывала улыбку на лице подруги. Возлюбленной. Любимой. Ее. — Представляешь, — шепчет она, — меня пригласили читать речь в университете, в том самом, в котором я когда-то училась. Никогда бы не подумала, что они доверят это мне. — Прайс смеется. — Ведь я была самой бунтующей студенткой из всех, кого они знали. Помнишь, я тебе рассказывала, как разбросала части скелета по всему общежитию и их искали всем кампусом? Наверное, они не забыли этого до сих пор. Старуха Гингич тогда поседела еще больше. Интересно, она до сих пор брюзжит, как старый чайник? Хлоя укладывается поудобнее и прижимается к Рейчел всем телом. Эмбер теплая, даже горячая, и под ладонями Хлои распускаются пламенные цветы. — Я так скучаю по тебе, — тихо продолжает она. — Помнишь, как когда-то, на маяке, когда рано утром все было наполнено воздухом, ты целовала меня, и твоя сережка щекотала мое лицо? Ты говорила, что это осколок твоей внутренней сойки, единственная цепочка, что приковывает тебя к земле, и во всем мире не было никого, похожего на тебя. Я до сих пор помню тот рассвет — интересно, ты вспоминала его когда-нибудь?.. Такая легкая невесомость, будто если разомкнешь руки, то улетишь? — А потом ты исчезла, — с болью в голосе говорит Прайс, — превратила мое «завтра» в бесконечный кошмар. И, появившись в моей жизни, все перевернула. Знаешь, я чувствую твое присутствие даже тогда, когда тебя нет. Это... тяжело, Рейчел. Хлоя приподнимается, смотрит на закрытые глаза с длинными светлыми ресницами и выбирается из-под одеяла. — Вчера я поцеловала свою студентку. Представляешь? — Хлоя садится по-турецки, и ее рубашка превращается в сплошную складку. — Почти представляю, как ты крутишь пальцем у виска. — Она улыбается. — Она бы тебе понравилась; мне кажется, вы бы даже подружились. Она несет в себе свет, и меня тянет к ней, как мотылька, только знаешь что, Рейчел? Я не сгорю. Хлоя выходит из палаты с мыслью, что если Эмбер — жаркое, палящее солнце, то Колфилд для нее — спасительная прохлада утра, которое — она верит в это — обязательно наступит.* * *
Едва в четверг в холле Вашингтонского университета появляется огромное объявление о торжестве по случаю юбилея медицинского корпуса, кампус начинает гудеть как улей; и Макс с трудом пробирается сквозь толпу, чтобы прочитать текст. Увидев имя Хлои, значившейся как «приглашенный выпускник-специалист в области кардиохирургии», студентка радостно улыбается. Когда после встречи с Уорреном Макс возвращается в комнату, то первым делом ругает себя за то, что опять забыла запереть дверь. И не то чтобы у нее было что красть, просто мысль о том, что кто-то чужой мог оказаться в комнате без разрешения, не слишком сильно ее обнадеживает. Стоит ей щелкнуть выключателем, как в глаза сразу же бросается небольшая коробка в серебристой подарочной обертке, стоящая на столе; и Макс, ничего не понимая, осторожно подходит к ней, срывает упаковку и открывает крышку. И, обнаружив ее содержимое, опускается на стул, не в силах устоять на ногах. — Ох! Черный матовый Polaroid z2300 идеально ложится в ее руки, и Макс, не выдерживая, делает первый снимок — россыпь огоньков гирлянд на стене. Вспышка! Зудящая дрожь на кончиках пальцев и детский восторг — перед тем, как отправить фотографию на печать, Макс может настроить контрастность и цветовую гамму с помощью специальных кнопок, рассматривая получившееся фото на достаточно большом дисплее; в ее голове сразу же пролетают все варианты снимков, которые можно сделать с помощью этой техники. В коробке обнаруживаются два набора кассет и ярко-зеленый липкий стикер с таким знакомым угловатым почерком: Мне жаль твою камеру. Надеюсь, эта не хуже. Х. Макс с ликованием прижимает новенький Polaroid к груди, подходит к настенному календарю и красным маркером обводит шестое марта. Потому что, думает Макс, уже засыпая, нет ничего лучше, чем читающая речь Хлоя Прайс.