но ты люби и в порыве страсти зови любимым своим поэтом. сложи меня полностью, будто пазл (с ума не сойди на участках с небом), чтоб не спалили, что я в разрезе такой уродливый. селяви, искать ответы на сложный ребус никто не любит. но ты люби.
Макс просыпается в чужой мятой, мягкой, иссиня-черной футболке и долго не может вспомнить, где находится. Хрустящие простыни, мягкая подушка, пуховое одеяло и разбросанные по полу цветные стикеры. Крошечные лучики солнца, пробивающиеся сквозь плотные бумажные жалюзи. Две кружки с недопитым кофе на прикроватном столике, разбросанные листки ежедневника, ворох одежды. Макс поворачивает голову и видит россыпь синих прядей. В груди загорается огонь.* * *
Как все это случается, ни одна из них не знает. Макс просто сидит на кухне, переодевшись в безразмерную Хлоину футболку, поджав под себя голые ноги, и пьет третий по счету кофе; Прайс рассказывает про Чейз, активно жестикулирует, не может усидеть на месте: осознание отстранения от работы (пусть и повернутое так, словно она сама ушла) медленно приходит к ней. А потом Хлоя целует ее так жадно, так жарко, так отчаянно-исступленно прижимая к себе, что Макс, задохнувшись, превращает ее в воздух. Кажется, кухонный разговор переходит в переплетение пальцев, ладонь в ладонь, плечо к плечу; становится жарко, и Хлоя первая скидывает толстовку, оставаясь в майке, обнажающей хрупкие плечи с выпирающими косточками, превращается в тонкую и ломкую девочку-подростка с ворохом синих волос; притягивает к себе Макс, и они как-то неловко — совсем неловко — падают на пол. У Хлои сильные руки и тонкие пальцы, забирающиеся в волосы Макс; и то, что происходит между ними сейчас, выходит за все рамки приличия, представления об этике; но им обеим наплевать, потому что Хлоя просто прижимает к себе Колфилд так сильно, что та теряет способность мыслить. Прайс это нужно, Прайс это чертовски необходимо: овладеть, сделать своей, оставить след, сказать «спасибо» без слов, Прайс просто хочет несколько минут не думать, забыться, раствориться. И она теряется в Макс — такой нежной, живой и теплой, податливо-шелковой и такой ее. Они целуются несколько минут, Макс до сих пор чувствует на губах Хлои вкус вишневых вафель и вдыхает запах спиртового раствора от царапины на щеке; футболка на Хлое почти совсем задралась, и теперь они соприкасаются кожа к коже. Макс дрожит с головы до пят, не в силах контролировать себя, а Хлоя все прижимает и прижимает ее к себе, тянет ближе, целует, отталкивается, делает вдох — и снова. Губы. Руки. Пальцы. Макс думает, что утром Прайс попросит прощения, скажет что-то обидное или острое, но это будет утром, ведь сейчас, именно сейчас Хлоя по-настоящему ее. Они не раздеваются, не скидывают одежду, нет, они не позволяют себе ничего лишнего — и одновременно пробуют друг друга так, как никогда раньше: Хлоя — хирургически-внимательно, сосредотачивая ощущения на кончиках пальцев, касается шеи, позвонков, острых ключиц; Макс — совсем неопытная, необузданно-нежная — оставляет мокрые дорожки поцелуев на точеных плечах Прайс. Макс помнит, что обещает разбить свои ребра, чтобы показать свое сердце Хлое, обещает ждать ее, всю черно-белую жизнь, монохромную и скучную, ждать синего всполоха на горизонте, шторма на море, агоничного океанного тайфуна. Прайс смеется и целует крепче; у Макс ноют губы; но ни одна из них не может оторваться от другой. — Ты поместила меня внутрь ада, — шепчет Хлоя ей в макушку, пуская по телу россыпь мурашек. — Я не знаю, где выход. — Я покажу. — Колфилд дрожит и падает на кровать, увлекая за собой Прайс. Хлоя тяжелая, но не настолько, чтобы Макс потеряла дыхание; и они целуются, разговаривают, сплетают пальцы, прижимаются друг к другу, и после Макс отчетливо помнит миг, когда Хлоя закрывает глаза и засыпает в ее руках. Беззащитная, теплая и такая ее. Макс гладит ее щеку тыльной стороной ладони, убирает волосы с лица, прикрывает одеялом и шепчет одними губами: — Пожалуйста, пусть это не заканчивается.* * *
Первое, что чувствует Хлоя, проснувшись, — тепло. Невероятное тепло человеческого тела рядом с собой — такое давно забытое и похороненное глубоко внутри ощущение. И кофе — жгучий и терпкий кофейный аромат, повисший в воздухе. Хлоя открывает глаза и усмехается. Макс Колфилд сидит на ее кровати, в ее рубашке, с ее чашкой кофе, улыбаясь так, будто Прайс — лучший человек на свете. И серьезно так, нахмурив брови, говорит: — Только не прогоняйте меня. У меня кофе есть. Хлоя смеется, принимает чашку из рук студентки и качает головой. Она не собирается ее прогонять. Нет, кто вообще прогонит человека, принесшего кофе в постель? Никто. Поэтому Прайс молча делает несколько глотков и тянет Макс к себе. Колфилд удобно устраивается на сгибе локтя, и Прайс, поглаживая ее по голове, думает, что Макс вот-вот замурчит. Наваждение — самое слабое слово, которым Прайс оценила бы все происходившее вчера. Помутнение рассудка. Необходимость. Чертова слабость. «Что ты делаешь, Прайс?» — голос Истера в голове. Ты же себя потом оттуда не вытащишь. А если она не хочет этого делать, если ей комфортно здесь и сейчас, с этой странной амальгамно-надломленной девочкой-студенткой, которая приносит по утрам кофе напополам с морозным утром? Что же это, думает Хлоя, лениво перебирая каштановые пряди, зависимость? Отчаяние? Потребность в доверии? Человеку нужен человек? Она разберется в себе, она обещает это вот уже как несколько недель, обязательно разберется, распишет все на своих друзьях-стикерах, оставит только самый важный, самый сложный вопрос; но все это — потом. А сейчас... — Какие планы на сегодня? Макс открывает глаза, будто очнувшись от транса, и мотает головой. — Никаких. — Пожимать плечами, лежа на руках у Хлои, не очень удобно, но у нее получается. — Учить анатомию, разве что. Мне нужны хорошие баллы, чтобы попасть туда, куда я хочу, сохранив стипендию. — А куда ты хочешь? — Хлоя поворачивается к ней и заглядывает в глаза. Макс отводит взгляд — этот разговор она планировала не здесь и не сейчас, и почему-то чувствует, что он приведет к ссоре. — На сердечно-сосудистую, — тихо отвечает она, не глядя на Прайс. Хлоя на секунду замирает, а потом двумя пальцами берет ее подбородок и поворачивает лицом к себе. — Куда? — переспрашивает она. — Я хочу быть как Вы, — уже увереннее отвечает Макс. — Я не слышала ничего более... шаблонного, — фыркает Прайс, абсолютно не поверив ей. — Хотя нет, ты могла сказать мне это после первой ночи вместе. О, погодите-ка! Это и есть наша первая ночь! Тогда да, все шаблоны просто рассыпались вокруг меня. Макс обиженно поджимает губы. — Вообще-то, — ровным голосом говорит студентка, — если Вы посмотрите мою карту, то мой будущий профиль выбран как «хирургия». Без направленности. Так что я хотела быть хирургом еще до встречи с Вами. Хлоя откидывается на подушки и заводит руки за голову, рассматривая белоснежный потолок. — Ну так и шла бы на пластику, там, кстати, и фотографировать тоже можно, — усмехается кардиохирург. — Некоторым это даже нравится. Макс вспыхивает: — Думаете, я не справлюсь? Вопрос звучит резко — пожалуй, даже слишком: Хлоя тянется к сигаретам, лежащим на прикроватном столике, и закуривает; и Макс понимает, что все — вот он, этот переломный момент: ее Хлоя становится доктором Прайс. — Думаю, ты слишком мало всего повидала, чтобы стать как я. Макс вскакивает с кровати и судорожно влезает в джинсы, натягивает носки, свитер — прямо поверх футболки Хлои, чертыхается, понимая, что забыла белье в ванной, но не возвращается за ним. Обида, несвойственная ей обида царапает изнутри отравленными когтями. Надменная, заносчивая, самоуверенная доктор Хлоя Прайс лежит на кровати, закинув ногу на ногу, и курит, наблюдая за действиями студентки. Наваждение закончилось. Потребность прошла. Теперь Макс снова практикантка Хлои, теперь Хлоя снова куратор Макс. И как обе эти противоположности оказались утром в одной кровати, знает только сам господь. — Вы... Вы... — Макс не в силах сдержать эмоции. — Ну? — поднимает бровь Хлоя, лениво вставая с кровати. Макс теряет дар речи: кроме полупрозрачной майки на бретельках и тонких лент стрингов, на Хлое ничего больше нет; и Колфилд делает то, что ей несвойственно. Она пялится. Почти совсем мальчишеская, угловатая и резкая фигура Хлои притягивает ее взгляд, заставляя проглотить все невысказанные слова; и Макс глупо вздыхает, пропуская этот образ сквозь себя — Хлоя настолько худая, что сквозь ткань в ложбинке между грудью у нее отчетливо проступают тонкие косточки. Ее бедра — две острые прямые линии, на которых держится белье, с натянутой кожей; кажется — только Хлоя выгнется, как она порвется, разорвется напополам, обнажая кости. Макс почему-то думает, что месяц назад Хлоя такой не была — по крайней мере, в вырезе ее футболок нельзя было разглядеть череду просвечивающих сквозь кожу костей, да и плечи не были такими резкими; и невольно сердце студентки сжимается от жалости. Хлоя улавливает это — наклоняется за футболкой (Макс считает позвонки и ищет крылья среди лопаток) и быстро накидывает ее поверх. — Ну так, Колфилд, заканчивай предложение. — В хитрых синих глазах скользит интерес. — Вы невыносимы. — Макс сглатывает, стараясь не смотреть на черную натянутую ткань белья — футболка оказывается на порядок короче, чем нужно. — И в чем же я невыносима? — Хлоя делает шаг к ней. — В своем эго. — Макс берет себя в руки. — Я обязательно стану такой же, как Вы. С одной только поправкой — я не буду тыкать своей важностью всем в лицо! И еще... — Стоп! — Прайс вытягивает вперед руку. — Заткнись, Колфилд. Ты хочешь сказать не то, о чем думаешь. Макс осекается; ее плечи опадают, и она как-то поникает, словно осознает, сколько глупостей могла наговорить. Хлоя кладет руки ей на плечи и мягко целует в щеку; и Колфилд понимает, что Прайс, наверное, совсем не умеет долго сохранять одну эмоцию: еще минуту назад она злилась, а сейчас — снова вся такая ее. — Так что у нас с планами на сегодня, хиппи? — Сигаретное дыхание Хлои обжигает нежную кожу щеки. — Кроме анатомии. — Почему хиппи? — притворно возмущается Макс, улыбаясь. Прайс молча показывает на футболку со знаком мира, и студентка смеется. — Мне правда нужно учить анатомию, — вздыхает она. — В понедельник зачет по оперативной хирургии, а я толком даже не выучила тактики перевязки открытого артериального протока, — с трудом выговаривает Макс. — Да-да, я знаю, что Вы скажете: «А еще кардиохирургом хочешь быть!» — передразнивает она Хлою. — Да, хочу, — твердо говорит студентка. — И вообще, все, что касается митральной комиссуротомии, я просто ненавижу! Это так скучно! Хлоя Прайс, не ожидавшая такого потока слов от обычно немногословной в плане своей учебы Макс, вздергивает бровь. — И чем же Вам не нравится митральная комиссуротомия, мисс Колфилд? — вкрадчиво спрашивает она. — Ее я тоже не выучила! Помню, что там нужно удалить кальций, и все. — Макс возвращается на кровать и садится, отодвинув простыню. — Верно, — кивает Прайс. — Если МК открытого типа, то ставим мою крошку, разрезаем участок по направлению к фиброзному кольцу, разделяем хорды, опять режем до папиллярных мышц (я зову их трутиками), затем удаляем отложения кальция, как ты и сказала, после ушиваем левое предсердие и снимаем с крошки. Все просто. Если МК закрытая, то тут вообще легко: включаешь битбокс, крошку закидываешь в дальний угол и все делаешь руками — сначала разрез, потом пальцевая ревизия, чтобы выявить узость клапана и подвижность створок (считай, проверяем дверь после покупки), ну и с помощью дилататора делим спайки. Ну, или пальцами, но так делали в начале века. Самое главное — запомни, что диаметр митралки должен быть не больше четырех, три с половиной — норма. Макс слушает ее, открыв рот от изумления — Хлоя говорит об этом так, словно рассказывает о погоде на сегодня; и Прайс, завидев это, громко хохочет, обнажая полоску кожи на животе, покрытую светлыми волосками. — Как... Как Вы это все запомнили? — ошарашенно произносит Колфилд. — Ну, у меня подобных операций раз семь в месяц точно, сложно выполнять их по справочнику, — все еще смеясь, говорит Прайс. — Так что у нас с планами на сегодня, маленькая мисс хочу-быть-как-Вы? Макс прикусывает губы и смотрит на Хлою, наклонив голову. — Насколько Вы мне доверяете, доктор Прайс?..* * *
— О боже, это великолепно! — Хлоя вертится в кабинке, пытаясь усесться поудобнее, и Макс закатывает глаза, в очередной раз смазав кадр. — Боже мой, это просто потрясающе!!! «Seattle Great Wheel» — огромное колесо обозрения, расположенное на набережной, —открывает потрясающий вид на сизо-серый город, небо которого почти полностью повторяет цвет глаз Макс, и Хлоя, впервые оказавшись внутри пластиковой прозрачной кабинки, не может сдержать воплей восторга. Ее зеленая парка, небрежно накинутая на ярко-голубую футболку с длинными рукавами, держится только благодаря замотанному вокруг шеи шарфу — Хлоя не утруждается застегиванием верхней одежды, отчего Макс старается не наступить на длинные полы теплой ткани своими высокими ботинками. Прайс мечется по кабинке, достает телефон, делает с десяток фотографий, целует Макс в губы, щеки и лоб, снова фоткает, верещит от восторга, и от быстрого перемещения синих волос вокруг у Макс рябит в глазах. Испортив уже четвертый по счету кадр и дождавшись, пока кабинка пойдет на снижение, Макс вздыхает. — Не хотите попробовать? — Она протягивает полароид Хлое. Прайс подходит к делу со всей ответственностью: растрепывает волосы еще сильнее, заграбастывает Макс в объятия, корчит рожицу и, наставив на них черный прямоугольник полароида, нажимает кнопку. Вспышка! Макс улыбается, еще до печати понимая, что кадр действительно удался. Ужинают они в «Ivars» — морепродукты, горячая копченая рыба, печеный картофель и много вишневого пива, от которого у Макс кружится голова. Она чувствует себя такой счастливой, такой правильно-счастливой, будто впервые в жизни оказывается на своем месте, и от этого осознания хочется жить. Хлоя — ее Хлоя — сидит напротив нее в нелепых старых джинсах с нашивками, в разношенных зимних ботинках, совершенно расслабленная и живая, рассказывая ей о том, что в детстве мечтала стать капитаном корабля и бороздить моря в поисках сокровищ; Хлоя — ее Хлоя — машет руками, совершенно не по-взрослому ест, роняя на тарелку кусочки еды, заказывает добавку, щелкая пальцами в воздухе; вальяжно тянется к сигаретам и пытается выпустить колечки. А Макс просто смотрит на все это и понимает, что вот оно, то самое, о чем пишут в книгах и поют в песнях, вот она, хваленая, раскрашенная в синий, яркая и громкая. Любовь. — Знаете, Хлоя... — Да хватит мне «выкать»! — Прайс закатывает глаза. — Давай я тебя научу нормально разговаривать!.. Смотри, попробуй начать любое предложение с «Хлоя, ты...» — Хлоя, ты будешь со мной всегда? — вырывается у Макс. Мир сейчас должен замереть, застыть, что-то должно сломаться или закончиться, в полной тишине должна упасть вилка, или Прайс должна убежать, но ничего из этого не происходит, потому что Хлоя — это Хлоя; и медик, не раздумывая, отправляет в рот кусок картошки и отвечает: — Конечно, хиппи. И Макс улыбается. А потом достаточно выпившая Прайс встает из-за стола, бросает в папку со счетом триста долларов, громко говорит официанту, что сдачи не надо, и капризно заявляет: — Макс, я хочу на выставку! И Колфилд, вздохнув, отправляется к ближайшей карте искать музей. Удача улыбается ей достаточно быстро — взяв Хлою под руку, она ведет ее по Первой авеню вверх, в Музей искусств Сиэтла, до закрытия которого остается чуть меньше часа. И Хлоя, на удивление ровной походкой, даже проходит внутрь, пока Макс покупает билеты и извиняется перед кассиром за громкость кардиохирурга. — Моя подруга приехала из джунглей в Амазонии, там все такие, — говорит Макс. С географией она никогда не дружила. Следующие полчаса Колфилд наблюдает, как Прайс расхаживает из угла в угол, периодически пытаясь повесить свой прекрасный алый шарф на какое-либо произведение искусства или принимая позы великих мыслителей (Макс не говорит ей, что это чучела обезьян) и заставляя студентку фотографировать ее. Залы Сиэтловского музея искусств пусты — в такое время тут уже никого нет, и Хлоя, воспользовавшись этим, забирается за ограждение и долго рассматривает черно-белую фотографию: связанная веревками по рукам и ногам белокурая девушка со злостью смотрит на фотографа. — Видать, ей не очень комфортно, — глупо хихикает Макс, снимая Хлою на фоне. — Серия фотографий «Невинность», — читает вывеску Прайс. — Неизвестный фотограф. А где остальные фотки, интересно?.. Знакомая рожа, я тебе скажу... — Она почти падает на Колфилд, но вовремя удерживается. — Где же я могла ее видеть... Ай, ладно, пойдем дальше. Смотри, какой слоненок! Макс закатывает глаза. — Хлоя, зачем мы сюда пришли? — интересуется она. — В моем полароиде скоро кончатся карточки, — жалуется студентка. — Выбирай экспонаты с умом! — Ну так удали лишние! — резонно заявляет Прайс. — Ладно-ладно, возьми мой телефон. Там где-то есть камера. Я в этом уверена. Я же на что-то фоткала нас... Матовый черный прямоугольник iPhone идеально ложится в руки Макс, и та, внимательно рассмотрев чехол, улыбается: ярко-синие буквы «Baby, did you forget to take your meds?» на задней стороне окружены наклейками-таблетками. Хлоя выбрала чехол под стать себе, думает Макс. — Хлоя, как с ним... Экран включается под ее пальцами — на заставке у Прайс она и Джастин улыбаются в объектив камеры, и Макс не может не рассмеяться: Хлоя наставляет Джастину «рожки». — Какой пароль? — отчаянно спрашивает Макс, понимая, что с техникой никогда толком не сможет подружиться. — Двадцать два ноль семь девяносто четыре, — кричит Хлоя с другого конца зала. Макс думает, что у них обеих от пива началось дежа вю: ей тоже кажется, что она слышала раньше где-то эти цифры, но новый окрик Прайс отвлекает ее внимание, и Макс, нажав на кнопку камеры, погружается в амплуа персонального фотографа. Спустя час они бредут по набережной — Хлоя обнимает Макс за плечи, почти повиснув на ней, Макс прижимает медика к себе за талию. В зубах у Прайс зажженная сигарета, она без шарфа — подумав, они с Макс решили утеплить скелет динозавра в одном из залов музея. Они прижимаются к парапету и молча, не выпуская друг друга из объятий, наблюдают, как залив Эллиот погружается во тьму. Хлоя тушит сигарету о железную ограду и бросает в воду, а после, обернувшись к Макс, спрашивает: — Сколько у тебя осталось кадров? Колфилд достает из сумки полароид, включает его и, нахмурившись, отвечает: — Последний. — Хочешь сделать его со мной? — Прайс наклоняется к ней. — Я хочу сделать с тобой все свои кадры, — шепотом отвечает Макс и целует ее, одновременно нажимая на кнопку затвора. Горящая сапфировым пламенем Прайс забирается руками под куртку Макс, грея ладони, и Колфилд, вздрогнув, прижимается к ней еще сильнее. — Я без тебя не могу, — шепчет она в губы Хлое. — Пожалуйста, не прогоняй меня. — Никогда. В иссиня-черном небе ярко вспыхивают первые звезды.