Он проснется наутро больным, обессиленным, нищим. И, не видя ни неба, ни света карминной зари, превратится лишь в хворост, секундную искру в кострище, в обжигающе-жарком кострище ее любви.
Когда Макс просыпается, по всей комнате будто разбросаны частицы Хлои: мятая сигаретная пачка в кровати, красная затертая зажигалка на полу, черный галстук около стола; но самой Прайс, как и ее основной одежды, нигде нет. А потом Макс вдыхает запах от постельного белья — они спали на одной подушке под одним одеялом — и теряется, крошится, утопает в нем: ее постель пахнет Хлоей Прайс, хранит отпечаток ее тела скомканной в уголках простынью. Макс улыбается и тихо хихикает, как ребенок, увидевший подарок на Рождество чуть раньше, чем должен наступить заветный праздник. А затем, в одно мгновение, ей становится не так легко, как было: электронные часы показывают шесть утра воскресенья. Воскресенья. Дня, когда Хлоя Прайс спит дома или пытается отвлечься от всех больничных дел; дня, который, как почему-то думала Макс, они должны были провести вместе. Макс пытается позвонить Хлое, но получает лишь ненавистное «абонент недоступен». Наивная. Рациональность подсказывает ей, что узнать местонахождение Хлои можно, просто позвонив в больницу — в конце концов, медика могли вызвать на операцию (мысль о том, что это происходит уже несколько дней подряд, Макс очень быстро от себя отгоняет), — и студентка, с трудом вспомнив цифры дежурного телефона Эллы, вслушивается в гудки. — Больница Сиэтла. — Заспанный голос девушки раздается в телефоне быстрее, чем Макс того ожидает. — Элла, это Макс Колфилд. — Макс старается говорить как можно более извиняющимся голосом. — Не подскажете, Хлоя Прайс у себя в отделении? — Сейчас гляну журнал. — Раздается шелест перебираемых бумаг. — Да, мисс Прайс приехала час назад, но ключи от своего кабинета не забирала. — Возможно, ее вызвали на операцию? — Практикантка хмурится. — Нет, Макс, — твердо отвечает Элла. — На сегодня у нее нет операций. Только на вечер завтра две плановых, но неутвержденных. Попробуй позвонить ей сама, может, она просто что-то забыла и вернулась за этим? — А мистер Уильямс у себя? — Последняя ниточка. — Джастин сегодня в утро, будет после восьми, сейчас его заменяет Майкрофт, — сразу же отвечает Элла. — Может, я смогу чем-то помочь? — Ох, нет, спасибо, — вздыхает Макс. — Мне просто очень нужна Хлоя. — Я тут вспомнила... — Элла чуть мнется, но все же произносит: — Она направлялась в блок D, возможно, что-то случилось с ее пациентом? Выглядела взволнованной... Макс? Алло?.. Макс?.. Блок D. Рейчел.* * *
Хлоя думает, что очутилась в неправильной, страшной, сюрреалистичной сказке: сжимая руль Toyota до противного скрипа и побеления костяшек, в четыре часа утра по полностью пустой U2 она несется в больницу. Тридцать шесть сообщений, двадцать два звонка, бесконечная панель уведомлений — и только чутье, шестое чувство, интуиция, да пусть называют это, как хотят, — заставляет Прайс проснуться среди ночи и с громким выдохом схватиться за телефон. Рейчел Эмбер очнулась. И теперь ее руки-спички, пронзенные капельницами со всех сторон, пытаются шевелиться в тщетной попытке начать хоть что-то чувствовать. Вернуть контроль над телом. Хлоя не заходит — останавливается как вкопанная за несколько шагов до двери, и Норт-старший, дежуривший в эту ночь, берет ее под локоть, отводя подальше от входа в палату, и накидывает на плечи халат. — Где ты была? — говорит он. — Она уже пять часов в сознании, спать отказывается, просит ничего не колоть. Она теперь твоя, так что командуй, Прайс. Только сделай это до того, как ты туда войдешь. — Боишься, что натворю глупостей? — усмехается Хлоя. — Боюсь, что не вернешься, — бурчит хирург. Он выглядит, наверное, почти так же, как Эмбер — Прайс, даже полностью погруженная в свои мысли, замечает его ввалившиеся скулы и черные круги под глазами и думает: сколько же операций за ночь он сделал, сколько жизней спас, скольким врачам ассистировал? И почему он узнал о Рейчел первым?.. — Берите все анализы, которые только возможны, — требует Хлоя, пытаясь не смотреть на дверь в палату. — Назначайте плазмаферез, диализ, пункцию печени, биопсию легкого, будьте готовы сделать костномозговую, если везде все будет глухо. И кровь, кровь! И полностью переводите на инфузионную терапию... Мне нужны полные анализы крови через сутки. — Прайс сверкает глазами. — Что с ней сейчас? — Убрали электроэнцефалограф, циркуляция крови почти нормальная, вентрикулярный катетер тоже сняли: давление сильно снижено. Вообще, постарались освободить от приборов, — отчитывается Норт. — Начали проверять рефлексы, но у нее слишком сильная дискоординация. Ждем анализов. — Что с памятью? Норт качает головой: — Да она пришла в себя на пару минут, потом на час уснула, потом опять — на десять, и снова в сон; сейчас вот очнулась. Уже вызвали нейрореаниматолога, ждем. — Ничего не можете проверить, что ли? — Хлоя начинает злиться. — Пойду сама, значит. Речь и разум же можно сразу диагностировать, ну? — Прайс, подожди, ты себя видела? — Норт придерживает ее, но Хлоя ужом проскальзывает в палату. Рейчел кажется сломанной веточкой посреди огромной кровати, вся с ног до головы укутанная одеялом, под которое ведутся трубки капельниц и катетеров; и эти ее карие, почти совсем потухшие глаза кажутся невероятно огромными на остро вычерченном, сильно похудевшем лице с провалами скул. Но она живая. Она видит, чувствует, и Прайс может наблюдать за ее грудной клеткой, рвано поднимающейся и опускающейся вверх-вниз без помощи аппарата. Рейчел дышит сама, и каждый вдох-выдох для нее — тяжелое испытание, которое она преодолевает. Комната погружается в гробовую тишину — приглушенный писк приборов Хлоя давно перестала тут замечать, и она присаживается на стул возле кровати, не в силах отвести глаз от Эмбер. Они молчат — но то, что Рейчел узнала ее, пусть и не сразу, а спустя несколько секунд, то, что Рейчел поняла, кто перед ней, — стягивает Хлою в тугой узел, заматывает в рваную ленту и разрывает пополам; потому что потом Эмбер растягивает сухие, в трещинах, губы в улыбке и произносит первые за полгода слова: — Хорошо, что это ты. И хрипло, надсадно смеется. Прайс требуется вся выдержка, отточенная годами, чтобы не зарыдать, и ее губы даже не дрожат, когда она спрашивает: — Как тебя зовут? — Ты забыла мое имя. — Долгая пауза, а затем высокий хрип: — Хлоя Прайс? Ты выглядишь так, — снова пауза, — будто только что пришла с концерта FIREWALK. Хлоя улыбается: криво застегнутая мятая рубашка, заправленная в джинсы без ремня, небрежно наброшенный халат, совершенно не подходящий по размеру, и разношенные кеды — да, определенно, она студентка-медик с концерта какой-нибудь рок-группы. — Меня заставили выступать на университетском собрании, — все еще улыбаясь, отвечает Хлоя, проверяя составы капельниц, беря карту, на этот раз новую, в синей обложке, и занося туда данные. — Скоро сюда прибудет нейрореаниматолог. Он посмотрит тебя всю, и мы возьмем анализы, чтобы узнать о последствиях. Тебе нужно отдыхать. — Дрю сказал, что я пролежала так полгода. — Высокий шелест голоса Рейчел отдаленно напоминает Хлое ветер, гуляющий в кронах деревьев. — Я не хочу больше спать. — Каждое слово дается Рейчел с трудом; Хлоя видит, как она пытается казаться сильной. — Не надо меня... усыплять. Пожалуйста, — еще тише, еще отчаяннее. — Останься?.. — просит она. Так, как умеет просить только Рейчел. Хлоя кивает одновременно с тем, как в палату входит ДаКоста — низкий и тучный, он без тени улыбки, даже не здороваясь, сообщает: — Начнем со стандартной терапии, затем по мере анализов будем смотреть. Ты все еще временно на парентеральном питании — глюкозе, витамине С, плазмозаменителях типа реополиглюкина. Добавлю тебе солевой раствор и альбумины. Думаю, стоит назначить уколы слабых иммуномодуляторов. Стероиды оставляем: кортизон тебе необходим. Доктор Прайс хочет сделать все анализы как можно скорее, чтобы в случае чего начать лечение, поэтому сейчас ты отдохнешь, а потом мы начнем процедуры. У вас пятнадцать минут, доктор Прайс. После я заберу мисс Эмбер отсюда и верну ее к полудню. — Это безопасно? — Прайс хмурится. — Мы сведем все риски к минимуму, — отвечает Дэниэл. — Если что, сразу прекратим процедуру. — И добавляет едва слышно: — Хлоя, можно тебя? Прайс выходит в коридор вместе с ним, и анестезиолог-реаниматолог сразу же говорит: — Она пытается дышать сама, но я слышу, что ее легкие не в порядке; я переведу ее обратно на ИВЛ, как только замечу что-то странное. — Дождавшись, пока Прайс кивнет, он продолжает: — Кроме того, тут явно может начаться отек мозга. Если подтвердится — сажаю на диуретики и контрикал. Я бы советовал вообще в таком случае делать вентрикулостомию, но она не перенесет подобного. Держись, Прайс. — Он пытается подбодрить ее, но выходит из рук вон плохо. — После двух я дам тебе первые результаты. Хлоя только кивает и кивает, молча слушая, позволяя мозгу работать на полную, составляя крошечные микросхемы-цветные листочки, развешивая их в своей голове. Ей катастрофически нужно время. Время и кто-то, кто расставит все в нужном порядке, чтобы собрать целую картинку из кусочков мозаики. Но все это — через пятнадцать минут. Хлоя возвращается в палату, крепко закрывает за собой дверь и с ногами забирается на стул. Рейчел смотрит на нее ланьими глазами, и на ее белой-белой коже плетет лучи-паутинки первое утреннее солнце. — Так ты действительно доктор? — шепчет она, улыбаясь. — Я в надежных руках. — А кто ты, Рейчел? — спрашивает Хлоя и ловит недоуменный взгляд. — Думаю, — Эмбер пытается пошевелить рукой, но выходит слабо, — я что-то вроде материи. Энергии. Помнишь утро в Аркадии? Когда мы проснулись... Каждое слово — чертов труд, шаги босыми ногами по острому щебню, искусанные в кровь губы. — Когда мы проснулись, — эхом повторяет Прайс, — и все вокруг нас дышало, да? Рейчел кивает. — Вот я хотела стать тем дыханием. Но не вышло. — Улыбка кривит губы; и Хлоя думает, что она улыбается слишком много для той, кто находится в ее положении. — Я потерялась, Хлоя. Сбилась с пути. Кашель. Быстрый, отрывистый, сухой — а затем вдох, и снова: — Я так рада, что ты здесь, — говорит Рейчел. Хлоя подает ей стакан с водой, и Эмбер делает глоток через трубочку — такой трудный, но все же самостоятельный. Она похожа на высохшее дерево, думает Хлоя, спаленное, сожженное, серое и безымянное. От Рейчел ничего почти не осталось. Кроме солнца, в котором они обе до сих пор горят. — Рейчел, расскажи мне, попробуй, хотя бы попытайся, — просит Хлоя, беря ее руку в свою. Кажется, тонкое запястье может сломаться в любой момент, если на него надавить слишком сильно, — что ты помнишь последнее? Эмбер хмурится, а потом широко распахивает глаза, ловит луч света и часто-часто моргает, будто пытаясь его смахнуть. — Там были киты. Киты и люди. Сначала черно-белые, а потом цветные. И грохот. Бам! — Палец ее правой руки дрожит, будто она нажимает на курок пистолета. — Киты тоже были черно-белые? Мертвые или живые? — Хлоя напрягается. — Они были... вмерзшие. Словно выброшенные на берег. Но не мертвые, точно не мертвые. — Она пытается качать головой и снова заходится в кашле. — А люди? — Черно-белая тоже была выброшена, — говорит Эмбер. — Но еще дышала. Я уверена в этом. Я знаю, что это такое — быть выброшенной, но еще дышать. Я знаю! — вдруг вскрикивает она, и пульсоксиметр заходится писком, но тут же успокаивается. — Но она уже мертва. Такие долго не живут... — Какие? — Прайс наклоняется к ней. — Связанные, — выдыхает Рейчел ей в губы. Медик подается вперед, но дверь громко хлопает, и Хлоя, не дожидаясь, пока ее выставят, кивает ДаКосте и поворачивается к выходу. — Мне страшно, — честно говорит Эмбер, через силу поворачивая голову к Хлое. — Мне так страшно, что я умру здесь. — Не умрешь, — резко обрывает ее кардиохирург. — Ты же не бог, Хлоя Прайс, — грустно вздыхает Рейчел. — Я с ним договорюсь.* * *
Кипяток. Кипяток на макушке, кипяток в венах, кипяток повсюду. Хлоя не знает, сколько сидит в кипятке с валяющимися повсюду цветными листочками. Наверное, сейчас уже одиннадцать утра. Макс Колфилд наверняка проснулась. Макс Колфилд. Хлоя делает кипяток еще горячее. Не думать об этом. Не сейчас. Даже не сметь. Даже не пытаться. Колфилд. — Хлоя, открой! Колфилд, сидящая под ее входной дверью уже... сколько? Час? Два? Когда Рейчел увозили, больничные часы показывали шесть. Все произошло за два часа — она не могла в это поверить. Всего-то два часа. За сто двадцать минут все поменялось. Или нет? — Хлоя Прайс, открой эту чертову дверь, или, клянусь, я вышибу ее! Крики Колфилд слышны даже сквозь потоки воды — сильные, больно бьющие по плечам струи душа. Хлоя не хочет открывать — она хочет, чтобы ее оставили в покое, забыли о ее существовании, дали ей мешок времени и сказали: вот тебе награда за твои труды, делай с ней, что хочешь; и вот тебе еще пара часов сверху — на крепкий сон и отдых; и неплохо было бы найти в этом мешке бутылку виски. Хлоя не хочет открывать — но Колфилд стучит ногами так, что стены скоро заходят ходуном, выкрикивает проклятия и чуть не плачет — о, Прайс знает, что такое злые, отчаянные слезы, она сама недавно в порыве жалости к себе царапала ногтями свои колени, потому что даже в такой ситуации знала: повредить руки — сломать жизнь. Поэтому Хлоя встает и идет открывать, наплевав на то, что с ее одежды рекой течет вода, что она опять затопит соседей, и на то, что о ней подумают, если ее увидят. Она открывает только потому, что вчера сделала выбор — а за свои поступки нужно нести ответственность, да, например, за жизнь спасенной Рейчел ей тоже нужно нести ответственность, за сердце Макс, врученное ей в подарочной коробке, — тоже; да вот куда бы это все засунуть, кому бы это все спихнуть, чтоб самой не сдохнуть? — Заткнись, Колфилд, — устало говорит Хлоя, поворачивая ключ в замке. — Я тебя ненавижу. — Пф, — фыркает Макс, заходя в квартиру. Ей все равно — ее внутренний стержень потаскан и залит смолой, но крепок и готов выдержать, если надо, их обеих. Маленькая хрупкая девочка с полароидом и обгрызанными волосами может спасти кого угодно. Гребаный, черт бы его побрал, альтруизм. Хлоя возвращается под кипяток и впивается в кожу головы ногтями. Макс ее не трогает. Макс ее никогда не трогает, собственно, что все те восемь дней до праздника, что в самом начале практики, что теперь — Макс ее не трогает, потому что знает, что сейчас Прайс больше всего на свете хочет закончиться. Как сама Колфилд. Ебаный, мать его, альтруизм. Вместо вопроса «как там твоя экс-любовница?» Макс кидает Прайс полотенце и выключает воду, собирает листочки, аккуратно раскладывает их на одеяле; раздевает Прайс (глухая тоска синицей бьется под ребрами), накидывает сверху пару футболок и усаживает ту на кровать. — Голодная? Это, кажется, первое ее слово после «открой эту чертову дверь». Хлоя мотает головой, мол, нет, не голодная, но Макс все равно насильно кормит ее чем-то картонно-домашним, наскоро приготовленным, лишь бы в желудке у Прайс хоть что-то да было. — Что-нибудь болит? Да ничего у меня не болит, орет Хлоя, отвали от меня, отстань от меня, ты задолбала со своей заботой, отвали, отстань, нет, не уходи, даже не вздумай сейчас уходить. — Спасибо за таблетки. — Она выпивает их залпом. И Макс улыбается. Россыпь веснушек и морщинки под глазами поселяют внутри Хлои какое-то странное жгучее тепло. — Спать, — велит ей Колфилд, поджав губы и кивнув самой себе. И Хлоя отключается.* * *
Рейчел танцует, вешаясь на шею своего нового темнокожего друга — она называет его своим Небом, он зовет ее Солнцем; и губы Рейчел целуют каждый сантиметр его черно-медного тела. Он высок, статен, хорошо сложен, носит очки и работает, кажется, в каком-то государственном учреждении, Рейчел никогда не вслушивалась в это. Она только клала голову ему на плечо и шептала, что теперь она вся его. — Я бы бросилась ради тебя с маяка вниз, я бы разбилась о волны, стала бы потоком света... — говорит она исступленно. Новая любовь — новая маска, тысячи разбитых сердец — тысячи хрустальных осколков под каблуками. Она кружит голову — и кружится в бешеном танце сама, жмется всем телом — и не понимает, почему вдруг в голове все начинает плыть от всего лишь третьего бокала; а потом, широко распахнув подведенные золотом глаза, видит, что перед ней совершенно другой человек, не он. Рейчел падает на какой-то диван — и к ней тянутся руки, она визжит и брыкается, чувствует себя золотой рыбкой в этом страшном аквариуме с серной кислотой. Все двигается и вращается вокруг нее. Кроме китов, выброшенных на берег. Они не поплывут никогда.* * *
Хлоя просыпается с криком, но крик ее душится в объятиях Макс — она царапает ее тело под футболкой, бьется в какой-то агонии и затихает лишь тогда, когда Колфилд — ее Колфилд — целует в висок и шепчет: всехорошовсехорошовсехорошо. — Макс. Ледяной лоб Хлои утыкается Колфилд в плечо, и она гладит растрепанные синие волосы. — Т-ш-ш... Все хорошо. Я здесь. Мы у тебя дома. Сейчас три часа дня. Ты спала не так уж и долго. Хлоя снова подскакивает, но Макс надавливает ей на плечи и вздыхает. — Дэниэл отправит все результаты по электронке. Я позвонила Джастину — он подъедет туда, как только сможет. Рейчел перевели в другую палату, я нашла Истера и попросила, чтобы с ней постоянно кто-то был. Сейчас она будет спать, а вечером ты сможешь ее навестить. И вечером, Хлоя, — это после семи. А не сейчас, как ты, я так подозреваю, думаешь. Прайс смотрит на Макс и не понимает, почему тьма расступается перед ней, раздирая всю ее квартиру напополам, вместе с отвратительно-белой стеной, с яркими бумажками, с заклеенным окном. Тьма рассыпается перед Макс, оставляя только какие-то шорохи и шаги, и Прайс думает, что все, конец, точка — она сошла с ума, потому что Колфилд вся окутана светом. Макс делает шаг в сторону. — Хлоя? Свет исчезает, и Хлоя облегченно выдыхает — это просто Колфилд стояла в луче солнца. Наверное. Так она себе внушит. Потому что думать о том, что Хлоя Прайс резко сошла с ума, — это как-то неправильно. Потому что Хлоя Прайс, которая кардиохирург с кучей каких-то дипломов и грамот, Хлоя Прайс не может взять и свихнуться. Макс ведет себя как обычно: возится на кухне, пытается отвлечь Прайс, иногда подлетает и целует ту в щеку; и Хлоя чувствует себя масляной каплей, размазанной по горячей сковороде. Макс не задает вопросов, она просто общается с Джастином, иногда пишет ему смс-ки и в конце концов забирается к Прайс на кровать, захватив с собой домашнее задание по анатомии. И Хлоя смиряется — плечи опадают, она пьет кофе, даже позволяет себе почувствовать вкус горячего супа и помогает Макс вычертить мембранный потенциал мышечных тканей сердца. Хлоя просто лежит на кровати, не думая о том, что происходит — Колфилд умудряется заполнить собой все пространство вокруг, забрать все черные нитки-мысли, замотать в клубок и выбросить. — Мы сейчас соберемся, поедем и посмотрим анализы вместе, хорошо? — говорит студентка, и Хлоя не находит в себе смелости с ней спорить. У Макс внимательный, почти пронзительный взгляд, и она сильно отличается от той Колфилд, что пришла к ней на практику несколько недель назад. От той девочки, чье имя она даже не хотела запомнить. — Знаешь, я подала заявление на перевод в хирургию, — невзначай замечает Макс, щелкая кнопкой кофемашины. Игла пробивает капсулу с глухим звуком, и студентка с наслаждением вдыхает аромат прессованного кофе. — Ну, у себя в университете. Попросила, чтобы дали практику в интенсивке, и взяла пару спецпредметов с третьего курса — буду ходить вместе с ними. Решила, что будет неплохо начать все изучать заранее. Хлоя вздыхает. — Значит, лет через пять к нам в отделение придет кардиолог мисс Колфилд? — фыркает она. — Боюсь, я не переживу этого. — Для начала — ассистирующий хирург. Я точно бы не хотела быть кем-то, кто всех спасает, — задумчиво говорит Макс, прикусывая прядь волос. — Но помогать в этом — почему бы и нет? — Реанимировать сердца не так легко, как ты думаешь, — замечает Хлоя. — Я уже справилась с самым сложным, — твердо отвечает Колфилд. — Я реанимировала твое.