И мы никогда не знаем, что потеряли. Впереди водоворот — Я ранимый, не снимай с меня хитиновый покров, Но кто же твоего лица теперь коснется руками? Впереди водоворот, не щади меня — снимай с меня хитиновый покров.
За сутки до операции
Восемнадцатая операционная оказалась не между девятнадцатой и семнадцатой, а в другом конце крыла — в тренировочном центре; Макс понадобилось еще лишних пятнадцать минут, чтобы отыскать Марту, худую полупрозрачную девушку в форме старшей медсестры, со смоляными, собранными в хвост волосами. Каждое ее движение было мягким и неторопливым, но Макс это вовсе не раздражало: рядом с ней она чувствовала умиротворение. — Я от Истера, — говорит Макс, поздоровавшись. — Отлично. — Марта перехватывает какой-то слишком огромный штатив и кладет его себе на плечо. — Я сегодня буду учить тебя тайнам мастерства санитара оперблока. — Но... — Их бригада утром потеряла девочку, которая должна была дежурить завтра на операции. Пойдешь вместо нее, — говорит медсестра, ловко обертывая штатив пленкой. — У Истера всегда были свои заморочки насчет того, кто и когда должен с кем дежурить, чтобы отрабатывать часы не только в бригадах, но тут он, конечно, загнул, — качает головой она. — За один день такому не научишься особо, но ты попробуй. Макс быстро прокручивает в голове события: вот Истер в объятиях кардиохирурга, вот необходимость в санитаре на операции... Колфилд улыбается — парамедику с такими идеями нужно писать детективы: поставить ее на чужое место, чтобы в случае чего была рядом с Прайс. — Сейчас потренируемся... — Марта толкает ее в операционную — самую обычную, без каких-либо отличий от десятков других. — Смотри, за красную черту стерильности не заходить, ну, это должно быть ясно, да, студент? Медсестра разложит уже продезинфицированные инструменты, ты и твой напарник в это время стоите у дверей, никому, по сути, не нужные. Самое главное, запомни: если что-то падает на пол — тампоны, перчатки, что угодно — берешь пинцеты, вот эти, и переносишь в корзину для отходов. Затем пересчитываешь тампоны. И вообще всё всё время нужно считать. — Зачем? — Вдруг что-то в ране забудут? — флегматично отвечает Марта. — Всякое бывало... Пока ты пересчитываешь, другой санитар протирает пол дезинфектором вокруг. Вуаля, ваше дело сделано. Еще раз: считаешь все, что видишь, если будут папки какие — записываешь, затем опять все пересчитываешь после операции; если попросят помочь — помогай, не стой, не боись, обычно просят протереть пол или сменить кюветку. На операцию приходи за полчаса, переодевайся в форму, маску на все лицо не забудь, шапку тоже. Когда хирурги только будут заходить в комнату, ты должна будешь уже стоять в полной боевой готовности — радуйся, анестезиолог приходит за полтора часа до начала, тебе еще повезло. Еще на тебе кнопка тревоги — сейчас я тебе дам список с кодами и научу пользоваться громкоговорителем... Пока запоминай: все пинцеты, если что, бери с общего стола, с нижней полки — там таких уйма; пинцетом перенесла — кинула в кюветку; после операции ее заберет медбрат или второй санитар, или сама отставляй на специальный стол, стоящий... Макс только кивает, стараясь уложить в своей голове бесконечный поток информации. — А кто второй санитар, Вы не знаете? Марта качает головой: — Мне сказано только научить тебя основам. Ну что, приступим к практике?..Настоящее время
Яркий свет не позволяет Хлое сразу открыть глаза — она щурится, кашляет, слышит чей-то тихий голос, а потом пытается вдохнуть и, чувствуя носовой кислородный катетер, сразу же пытается содрать его. — Тише, тише. Сейчас это не нужно снимать. Хлоя делает глубокий вдох полной грудью и через режущую боль все-таки распахивает глаза. Светло-бежевый цвет больничных стен душит ее в своих объятиях, и ей снова становится страшно: что, если план Норта удался и она отсюда сразу отправится прямиком за решетку? Поэтому Хлоя собирает все силы в кулак и кричит так, словно этим можно все исправить: — Я не убивала Прескотта! Сильные руки укладывают ее обратно в кровать; укол в плечо — и Хлоя снова проваливается в забытье.* * *
Когда она приходит в себя в следующий раз, то за окном светит солнце — именно его яркие солнечные лучи пробуждают ее. Хлоя проводит ладонью по лицу, словно смахивая паутину или убеждаясь, что на запястьях нет наручников, и делает вдох — не такой болезненный, как раньше, другой: чистый, наполненный воздухом вокруг. Пахнет розами и горькими травами, в правую руку тянется одна-единственная капельница, вторая прочно перемотана в сгибе локтя. Из коридора до нее доносятся голоса, смех и звон кружек: сквозь полупрозрачные двери видны белоснежные халаты и черные формы парамедиков. Хлое нужна минута на то, чтобы понять, где она находится — приемный покой, угловые индивидуальные палаты, которые Джастин называет комнатами релакса; здесь стены не давят на тебя обилием рисунков или дурацкой белой краски, а окна простираются от пола до потолка, зашторенные длинными бумажными жалюзи — именно они пропускали сквозь отверстия между ними солнечные лучи, разбудившие Прайс. Если все верно, думает она, потянувшись к стакану с водой, стоящем на столике около кровати, то через минуту к ней зайдет Джастин. Но первым, кого она видит, оказывается вовсе не глава приемного отделения, а Истер, в идеально выглаженной черной форме, с чуть сдвинутыми бровями, но улыбающийся ей; и от этой улыбки лампочки внутри Прайс загораются вновь. Следом за ним маячит Уильямс и его верный заместитель Майкрофт. — Я в порядке, — отмахивается Прайс. — У меня болит спина и затылок, и ощущение, что я качала рейв всю ночь в ночном клубе, а так в целом я в порядке. Уильямс смеется, пока Майкрофт меняет капельницу, бормоча что-то про восстановление сил. Хлоя просит обезболивающее, получает две таблетки, вздыхает и проглатывает их. — Ты бы себя сейчас видела, — говорит Истер, усаживаясь рядом с кроватью. — Бледная, как смерть. Думали, понадобится тебя с того света вытаскивать, а ты сама себя вытащила, даже разряды не нужны были. Киты, думает Хлоя, сотни китов, мирно плавающих в бездонных водах. И Рейчел — Рейчел на золотом песке. — Вы объясните мне, что произошло? — Хлоя вертит головой во все стороны. — Я думала, меня убили, или расчленили, или мое сердце отдали Прескотту, или просто в окно выбросили... А оно вот как, оказывается: последнее, что помню, — кнопка тревоги и... — И мисс Колфилд, — заканчивает за нее Истер. — Она тебя вытащила, когда началась всеобщая паника. Возвращайся. Вернись ко мне. Возвращайся же. Ну же, давай, пожалуйста, вернись! Хлоя кивает — да, голос Макс она помнит, но откуда практикантка взялась в операционной, все еще большой вопрос. Ей бы вообще сейчас пачку стикеров да ручку, она бы все, что в голове, написала на бумагу — так стало бы проще. В несколько тысяч раз. — Рассказывайте, — устало, но требовательно говорит Хлоя. — Сколько я тут провалялась? — Почти четыре дня. — Джастин снимает показатели, вздыхая. — Как тогда в операционной вырубилась, так все, сначала в палату обычную, потом сюда — отсыпаться. Истер хотел тебя домой отправить, но мы боялись, что это был бы слишком большой стресс для организма после... — Он запинается. — После? — хмурится Прайс. — Тебе сделали укол сильно разбавленного ацетилированного опия. Он подействовал не сразу, — снова вздыхает Истер. — Наверное, полчаса прошло, чтобы ты начала чувствовать тошноту и головокружение. Возможно, он должен был действовать иначе, возможно, его вкололи неправильно, но эффект получился совсем не тот, который они хотели, мягко говоря. — Прайс, ты в порядке? Ты вся побелела. — Норт становится рядом с ней и мягко касается ее руки; и что-то неприятно царапает по не защищенной ничем, кроме халата, коже выше локтя. Вот урод, думает Прайс, усаживаясь в кровати и подтягивая одеяло повыше: ее все еще знобит. — Надеюсь, меня почистили? — нервно спрашивает она. — За несколько суток он уже сам вышел из организма, но мы на всякий случай поставили с десяток дополнительных капельниц, — самодовольно сообщает Джастин. — Ты должна была потерять сознание на зашивании и, возможно, даже умереть, но, увы, что-то пошло не по плану... — И они решили сами все это сделать, — парамедик улыбается, — но у них ничего не вышло. Многие факторы — отпечатки на шприце, неточности в записях, не готовые к такому подкупленные санитары — заранее сыграли против них; а уничтожить они их не успели бы: им же тоже нужно было сделать вид, что они пытаются всех спасти. — Все, кто были в операционной... — Хлоя распахивает глаза от ужаса. — Они все знали? Они все были куплены? Они... — Прайс прикрывает глаза. — О черт... — Кроме Макс, — обрывает ее Истер. — Макс? — Макс заняла место Елены, той девочки, что... погибла у меня в бригаде, — тихо говорит Истер. — Я попросил Марту, старшую медсестру, обучить ее основам санитарии. Справилась она очень даже неплохо, я тебе скажу: нажала на кнопку тревоги даже раньше, чем кто-либо это заметил, ввела код, умудрилась даже прокричать что-то в громкоговоритель, в общем, посеять панику. Только подхватить тебя, когда ты падала после удара по затылку, не успела. Мы поставили тебе тяжелое сотрясение, но твой мозг быстро залечивал сам себя. И вот ты здесь. Прайс поджимает под себя ноги — во все еще кружащейся голове не укладываются события этих нескольких дней; она наматывает волосы на палец и сильно дергает, будто хочет поскорее вырваться из этого кошмара. А потом начинает плакать. У нее трясутся губы, кривится лицо, краснеют щеки; и она нелепо, совершенно не по-прайсовски размазывает их по щекам, прячет лицо в ладонях и всхлипывает. И Джастин, и Истер прижимают ее к себе с обеих сторон, и она дышит ими: больничными запахами вперемешку с фруктами, машинным маслом и полынью; Хлоя плачет, ревет навзрыд — и где-то там, глубоко внутри нее, ей становится ощутимо легче. Что-то срывается внутри, расстегивая ремень безопасности, отпуская поручень; и Прайс проваливается в бездну — события последних нескольких недель вывернули ее наизнанку, переломали кости, а при попытках срастись она падала и ходила по их же осколкам вновь. Ее трясет при каждом вдохе-всхлипе, но никто не предлагает ей сделать укол; ее просто прижимают к себе, как хрупкую, тонкую куклу, молчат и дают выплакаться. Потом они уходят, потому что солнце было закатным и смены скоро кончаются; обещают прийти завтра, рассказать остальное, просят дежурную медсестру присматривать за ней и оставляют Хлою одну в комнате с ненавистным ей желтым светом. Ночью Хлоя грызет подушку от отчаянного, воющего внутри нее страха, и между ребер у нее сквозит холодок смерти, порой задевая сердце. Макс приходит после полуночи, и Хлоя до сих пор не знает, как ей удалось проникнуть к ней в комнату; Прайс просто тянет свои забинтованные, в иголках руки и притягивает к себе Колфилд, теплую, пахнущую улицей и кофе. Макс подносит палец к губам, показывая на дверь, быстро скидывает с себя джинсы и джемпер, оставаясь в цветной футболке, белье и полосатых носках; забирается к Прайс под одеяло и прижимает ту к себе так сильно, как только может. Перебирая синие пряди волос и целуя на ночь ледяной лоб, Макс мечтает залезть в сны к Хлое и остаться там навсегда.* * *
Ночью Макс гладит голову Хлои с безжизненными, красными, воспаленными глазами и говорит: — Завтра будет легче. Хлоя пытается ответить: — Здесь не бывает легче. И тогда Макс обнимает ее так сильно, как только может, не боясь сломать кости, врезая в себя каждый ее позвонок: — Будет.* * *
Через два дня она забирает Прайс домой; Джастин провожает их до машины, Истер таинственно молчит; Макс клятвенно заверяет их, что обо всем позаботится. — Просто дайте нам время, — говорит Колфилд, пока Хлоя прогревает машину, — немного времени, ладно? И я попробую ей все рассказать, все объяснить, и, может, все наладится. — Столько, сколько потребуется, — улыбается Истер. — Звони, если что, Макс. Джастин пожимает ей руку; Хлоя вяло машет им и вымученно улыбается; ей бы не машину вести, а на пассажирском сидении ехать, но Макс молчит, понимая, как важен для Прайс этот кусок самостоятельности. Дома у Хлои пыльно и душно, Макс распахивает окна, провожает Хлою в душ и даже боится оборачиваться, смотреть: Прайс — сплошные кости и натянутая до предела кожа с белыми шрамами-растяжками на спине; стоящая под горячими струями воды, опущенная и какая-то бесконечно утянутая на дно, она кажется ей слишком беспомощной; предложи Макс сейчас свою помощь — Хлоя выпрямится и пошлет ее к черту, показав средний палец, поэтому Колфилд молча заполняет водой кофемашину, вставляет капсулы и щелкает кнопкой. Хлоя стоит в душе, не шевелясь, больше получаса — вода смывает с нее больницу, запах дезинфектора, ледяной пот и кровь; вода уносит все в крошечный слив и дальше, дальше, дальше... Хлоя растворяется в потоках почти кипятка — распадается и тает, утекая вместе с водой. Становится легче. Слезы, крики, вода, плюшевая Макс, улыбающийся Истер и солнечный Джастин — от всего этого становится легче; и когда Хлоя накидывает на себя синее полотенце и делает первый шаг в комнату, то уверенно может сказать, что ей лучше. Уже переодевшаяся в свою пижаму Макс укладывает ее в кровать, несмотря на утро, дает ей чашку кофе и горячий тост; они завтракают почти в тишине, а потом Колфилд, улыбаясь материнской улыбкой, говорит: — Мне дали целый список того, о чем тебе нельзя знать, но ты же меня знаешь, я вот такая — все или ничего, поэтому... — Выкладывай. — Хлоя облизывает пальцы. — Думаю, я готова ко всей правде. — Хм. — Макс сжимает кружку в ладонях. — Скажи, если захочешь, чтобы я замолчала... — Вздох. — Все началось с Рейчел. Она встречалась с Нейтаном, была его музой, а потом бросила его и ушла к... Норту-старшему. Они были вместе какое-то время, а потом Прескотт позвонил ей, и та сказала, что вернется к нему только тогда, когда он впечатлит ее своими фотографиями — он, кажется, тогда увлекался фото. — Макс делает глоток. — Тогда Прескотту пришла эта идея в голову — накачивать девушек наркотиками и снимать их, но таскать деньги у отца он постоянно не мог, поэтому нашел врача, того самого Норта-старшего, и заключил с ним договор: ты мне наркоту, морфий, а я и моя девушка Виктория — лучшее место в клинике для твоего младшего брата. Норт долго не думал — согласился. Полугодом позже Виктория даже помогла Нейтану устроиться в больницу к тебе интерном — для отвода глаз. — Когда Рейчел еще не была в коме, Нейтан познакомился с Самантой, влюбил ее в себя, накачивал и фотографировал, считая ее высшим произведением искусства, — продолжает Макс. — За день до комы он пригласил к себе Эмбер под предлогом, что сделал ту самую фотографию, ради которой она вернется. Саманта, кстати, была не первая и не единственная, но именно она почему-то приглянулась ему... — А Кейт... — Хлоя замирает. — И Кейт тоже была у него, но здесь что-то пошло не так, я не знаю, что именно — она просто... закончила для себя все сама. — Голос Макс подрагивает. — Потому что, когда я разговаривала с Самантой, она сказала мне, что после этой съемки она сама просто очнулась у него на кровати, как ни в чем не бывало. По сути, он не причинял им... вреда, если можно так сказать. Не бил их, не насиловал, просто делал уколы — и фотографировал. И все. — Дальше, — кивает Хлоя. — Все его жертвы запоминали китов — татуировку на руке, — продолжает Макс. — Ох, мне нужен еще один кофе... Через пару минут она возвращается с заново наполненной чашкой, усаживается ближе к Прайс и продолжает: — Нейтан думал, что как только Рейчел увидит эту фотографию, так сразу станет его, ну, вернется; а она, наверное, запаниковала и получила укол; скорее всего, он отвез ее куда-то и бросил. Бригада Истера нашла ее, привезла в больницу, и ей занялся Норт. — Но зачем было... — Она бы все рассказала, — тихо отвечает Макс. — Она бы все-все-все рассказала, если бы они не держали ее в коме до последнего, убивая день за днем клетки мозга. У Нейтана начались проблемы с сердцем, Рейчел пошла на поправку — и все покатилось к чертям. Мы мешали ему, как могли, но у нас плохо получалось. Норт все равно качал ее барбитуратами, не знаю, может, подкупал кого-то, но я уверена, что он что-то ей подсовывал, что держало ее в таком состоянии — полубеспамятства. Она вроде говорила с тобой, но я уверена, что речь была... неосмысленна. — Да, если бы Рейчел полностью пришла в себя, она бы все рассказала про Нейтана, и тогда Майки потерял бы надежду на высшее место, а Норт — работу, — повторяет Хлоя. — Но почему они захотели избавиться от него? — Норту надоел его шантаж, наверное; Саманта говорила, что когда работала у Джастина, то отчетность на наркотические препараты сильно хромала; а Виктория... Я не знаю ее мотивы, — пожимает плечами Макс. — Думаю, ей надоел не он... — А я, — прикусывает губу Хлоя. — Она же так мечтала от меня избавиться, сущая стерва. — В итоге, — улыбается Макс, — справедливость восторжествовала, — и сразу же отвечает на безмолвный вопрос Хлои: — Нейтан пришел в себя через сутки после операции, все подтвердил, Норта и Викторию поймали с поличным, все эти допросы, б-р-р. — Она ежится. — Меня вызывали в участок раз пять, наверное, за эти два дня, что ты спала. С тобой они тоже хотят поговорить, чуть ли не больше всех, но Джастин как твой лечащий врач запретил им трогать тебя до конца месяца. — Макс облегченно вздыхает. — Прескотта отмажут. — Прайс впервые с момента пробуждения тянется к сигаретам и с наслаждением делает первую за пять дней затяжку. — Вот увидишь. Ставлю что угодно. У Норта и Чейз отберут лицензии и, может, даже дадут срок, оставят Норта-младшего в должности какого-нибудь санитара, остальных тупо уволят. Мне выпишут приз за лучшую исполненную роль, потерзают и отпустят. Она только сейчас делает выдох, позволяя каждой клеточке тела насытиться никотином. Они разговаривают еще с час: в основном говорит Макс, Хлоя ее просто слушает и курит, иногда просит принести еще кофе и сэндвич. Иногда Макс касается ее обнаженной кожи своей — случайно, — и Хлоя вздрагивает от тепла ее тела. Колфилд мягкая, искрящаяся, летящая: сбегать на кухню, сверкая босыми пятками, приоткрыть шторы, закрыть окна, потому что холодно, упросить выдержать еще одну (последнюю!) капельницу, сетовать на то, что у Хлои такой холодный свет повсюду и это совершенно не делает ее квартиру уютной. Макс забирается с ногами на кровать и закрывает одну из круглых встроенных ламп фотографией лапшичной, в которой они сидели в первый раз. В комнате становится на одну десятую теплее. Хлоя смотрит на все это и внутренне дрожит, чувствует, что нужно поговорить, нужно что-то сказать, поймать за руку, извиниться, поблагодарить, но часы утекают сквозь пальцы — и когда на город опускается вечер, а Макс вынимает иголку из ее руки, притаскивает ужин в кровать и включает Гая Фокса, Хлоя не может собраться в кучу, а просто позволяет происходящему — происходить. Когда кино заканчивается и пустые кружки-тарелки уже выстраиваются у кровати рядами, Макс говорит, что ей нужно в душ и после она заночует у Прайс, пока не будет уверена, что та сможет спать без кошмаров. Возражений на этот счет Макс не принимает: «Я остаюсь — и точка», «Либо я, либо больница», «Замолчи, Хлоя, и лежи тихо, не вставай». Кружки-чашки переносятся на кухню, Хлоя вслушивается в мирное журчание воды, слышит звон сушилки, а потом Макс снова появляется в комнате, расстегивает свою сумку, достает полотенце, ванные принадлежности и еще одну, куда более просторную и короткую, пижаму. — У меня нет в общежитии сушильной машины, — говорит она Хлое, — поэтому я буду стирать вещи у тебя! — А затем, не дожидаясь, когда Прайс закатит глаза, скрывается в ванной. Макс поднимает руки, складывая их, словно балерина, позволяя прохладной воде стекать по ним, чуть щекоча подмышки. Она закрывает глаза, отматывает все происходящее: слова Виктории и Норта, ломкая походка Прайс, свои трясущиеся руки и бесконечный страх, мешающий здраво мыслить. Вспоминает таблицу с обозначениями-кодами, и как нажала тревожную кнопку, и как со всей силы закричала в громкоговоритель. У нее тоже дрожали колени, но паника, возникшая вслед за ее криком, была поистине сумасшедшей: мат, крики, битые стекла, разбившиеся капельницы, выпавший шприц, упавшая после удара Хлоя — все смешалось, и она тащила, тащила кардиохирурга в угол, заслоняя собой от бегавших вокруг них ног — для маленькой девочки и, как они думали, мертвой женщины не было никакой опасности. Потом все закончилось — быстро и просто, всех скрутили, Макс цеплялась за Хлою, кричала, визжала, вырывалась, снова бросалась на нее. Студентка помнит оплеуху от Истера, вбежавшего в самом конце, и крик Джастина, что Прайс жива и бьется в их сильных руках. Затем — тишина в жизни, похороны Саманты, сухие глаза, постоянные дежурства у Хлои; плюшевое сердце, подложенное ей под голову и теплые руки. Хлоя спит, ничего не слыша, Макс молча сидит рядом с ней и думает о том, что не может не простить — что нельзя не прощать, что она не такой человек, нет, и дело вовсе не во всепрощении, просто Хлоя для нее — чуть больше, чем просто... Хлоя. Макс решает, пишет на цветной бумажке в черном ежедневнике: полностью вылечить Прайс, а затем уйти. Исчезнуть. Попрощаться — и раствориться. Потому, что Хлое она не нужна. Хлоя ее не любит. Хлоя ее просто использовала. Хлоя — не ее. Только бы услышать, что воспоминания не были ложью; иначе плюшевое сердце сгорит быстрее, чем спичка. Пожалуйста, тихо шепчет Макс, и вода заливает ей рот, пусть это будет не больно. — Что — это? — Прощаться. — Макс резко поворачивается и обдает струей воды Хлою. — Боже, я не думала, что ты... Соленые губы накрывают ее — Хлоя шагает в душ, на ходу снимая одежду, и вжимается в Макс своими косточками, целуя ее, впиваясь пальцами в спину, будто Макс может вот-вот исчезнуть. Но Макс не исчезает — только тает в ее руках, ищет ее губы своими, пытается отойти от струй воды, но Хлоя будто специально стоит под прохладой — наверное, остужает свой разум. — Макс, я... — Использовала меня, чтобы помочь Рейчел, — подсказывает ей Колфилд, подставляя плечо для поцелуя. — Я... Ах... — Послушай, — Прайс упирается ей лбом в ключицу, и ее голос срывается — то ли от шума воды, то ли от волнения, — я ничего не могу тебе дать. Я уже — худшее существо на планете. Потому что я... так поступила. Потому что просто не смогла бы иначе... Но... Макс дрожит — и она убеждает себя, что это от холода, ведь она стоит вне водного потока, но с самообманом у нее всегда было плохо, поэтому она просто вслушивается в шепот Прайс: — Я ничего не могу обещать. Но мы можем попробовать начать все сначала? Алые гибискусы, словно сойдя с татуировки Хлои, обвивают тело Макс и поднимают в воздух — к тысячам хаотично рассыпанных звезд. Хлоя смотрит ей в глаза: море встречается со штормом, и Макс не может не спросить: — С какого момента начала? Губы Хлои на ее собственных становятся ей ответом. Час спустя Макс загоняет Прайс в постель под ее вопли, что злее создания, чем замерзшая Колфилд, она не встречала. — Ты назовешь меня злой, — тихо смеется Макс, накидывая одеяло на них обеих и поворачиваясь к Прайс спиной, поуютнее устраиваясь в ее объятиях, — даже если я тебя спасу от простуды! — Ты уже меня спасла, — улыбается Прайс. — Да, но что, если меня не будет рядом в следующий раз? — Тогда оставайся со мной, — шепчет Хлоя в мягкие волосы Макс, — даже если тебе пора идти.Год спустя
Хлоя уже ложится спать — на часах почти полночь, — когда домашний телефон трелью врывается в тишину квартиры, заставляя синеволосую Прайс встать с кровати и побежать обратно на кухню, ежась от ночной прохлады. — Я отключу его завтра же, — вместо приветствия говорит Хлоя. — У тебя завтра интерны, ты помнишь? Запах крепких сигарет Джастина — он курит исключительно ядреные «Mild Seven» — доносится до нее даже сквозь пластиковую трубку, и Прайс сама тянется к своим вечным «Marlboro». — Скажи, что ты звонишь посочувствовать. — Хлоя зевает, и затяжка срывается. — Это не для наших профессий, — хохочет он. — Я звоню сказать, что ты спишь на час больше. Уэллс присылает их сначала ко мне. — У тебя в приемной так много свободного времени? — хмурится Хлоя. — У меня завтра выходной!!! — отчаянно кричит Джастин и вешает трубку. Хлоя осторожно ставит телефон на базу, слышит щелчок зарядки и тянется к кружке недопитого черного кофе, делая глоток. — Хлоя? Все в порядке? — доносится сонный голос из спальни. — Макс, у меня завтра днем интерны, — сообщает Прайс, падая сверху на одеяло. — Точнее, сначала они у Джаса, а потом у меня. — Значит, ты спишь чуть больше, чем обычно. — Макс тонкими пальцами прохаживается по обнаженной груди Прайс, задевая выпирающие косточки. — А еще это значит, что сегодня ты моя побольше, — довольно мурлычет она, притягивая Хлою к себе и целуя в ключицу. — Ты хоть знаешь, что я сделала ради тебя? — спрашивает Прайс, не возражая. — Поделись? — уточняет Колфилд, глядя в бездонные синие глаза кардиохирурга. — Сбросила свой хитиновый покров, — прижимается к ее губам Прайс. — Навсегда.The end.