Османская Империя. Стамбул, 1570 год
Фатьма распахнула глаза, когда услышала крик Гюлер Хатун. Сначала девушка ничего не поняла. Из-за того, что она жмурилась слишком сильно, перед глазами пошли фиолетовые точки. Но как только зрение хоть немного сфокусировалось, Султанша заметила птицу с иссиня чёрными крыльями. Это был ворон. Он нападал на Гюлер Хатун, пытаясь когтями зацепить её волосы. Женщина при этом продолжала кричать и размахивать одним из своих острых инструментов, намереваясь, видимо, ранить животное. Ничего не понимая, Фатьма села на постели и поджала под себя ноги. В этот самый момент на лапе ворона девушка заметила небольшой браслет с красными камнями. Гранаты. Внезапная догадка пронзила голову Фатьмы. И она подтвердилась, как только на пороге чёрная, как ночь, появилась Лейла. Её серые глаза горели таким нетипичным для неё страхом и даже в какой-то мере отчаяньем. Взгляд начал быстро метаться по комнате, пока наконец не остановился на кровати. — Фатьма. — одними губами произнесла Лейла и мигом бросилась к ней. Ничего не объясняя, женщина присела на край кровати и крепко обняла названную дочь, прижимая её к себе. Султанша вмиг почувствовала какое-то облегчение, когда в нос ударил горьковатый запах трав, всегда исходивший от тёмных волос ведьмы. Но в следующее же мгновение волна отчаяния вновь накрыла растерянную девушку. Лейла остановила то, на что она так долго настраивала себя, что так сильно её пугало. Да, женщина появилась из неоткуда, но проблема Фатьмы не исчезла. — Она не успела ничего тебе сделать? — слова Лейлы звучали как-то приглушенно для Фатьмы. — Ничего. — выдавила из себя девушка. Лейла отстранилась на мгновение от Султанши и бережно пригладила её тёмные волосы, заглядывая прямо в глаза. Видимо, ведьма была не совсем уверенна в том, всё ли в порядке с Султаншей. Но не заметив никаких видимых признаков нанесенного вреда, женщина резко обернулась к Гюлер Хатун, которая всё ещё отчаянно кричала, отбиваясь от птицы, и строго произнесла: — Гермес. Ворон тут же недовольно каркнул и, взмахнув крыльями, покинул свою жертву и подлетел к окну, после чего уселся прямо на подоконник. Его чёрные глаза сверкали, пока он следил за тем, как напуганная до полусмерти Гюлер Хатун упала обессиленно на стул и схватилась свободной рукой за горло, тяжело переводя дыхание. — Что... что... что Вы здесь устроили?! — почти истерически закричала хозяйка дома, наконец переведя тяжелый взгляд от ворона к Лейле, сидящей на краю кровати и прожигающей её взглядом. — Какое... Да какое Вы право имеете врываться? Я... Я... Гюлер Хатун заикалась и то и дело вздрагивала, когда Гермес на окне начинал хлопать крыльями, очевидно, недовольный её повышенным тоном. Хоть хозяйка и пыталась выглядеть строго, но её глаза выдавали буквально животный страх. Лейла выслушивала её негодование молча, а затем лёгким движением достала с кармана мешочек с золотом и бросила его в хозяйку. Гюлер Хатун тут же подскочила и попятилась, боясь даже прикасаться к вещи, на что Лейла лишь кривовато улыбнулась. — Он не отравлен и не проклят. — произнесла ведьма с нотками стали. — Бери и убирайся. Гюлер Хатун удивлённо округлила глаза. На её лице явно читалось сомнение. Но после того, как Гермес снова захлопал крыльями и издал устрашающее карканье, женщина схватила мешочек и со страхом вылетела с комнаты, резко захлопнув за собой двери. В помещении повисло молчание. Даже Гермес успокоился и с горделивым видом начал чистить свои перья. — Фатьма, дорогая... — Лейла обратилась к растерянной и напуганной девушке. Но ответить Султанша так и не смогла. На глаза сами по себе навернулись горькие слёзы, а руки затряслись. Фатьма снова почувствовала себя потерянной, слабой и беспомощной. Кроме того, жуткое чувство вины из-за того, что только что чуть не было сделано по отношению к ребёнку, захлестнуло её, не давая никаких шансов сохранить привычную холодность. Заметив это, Лейла крепко обняла Фатьму и начала успокаивающе гладить её по спине. Девушка зарылась лицом в копну её темных волос, и какое-то время они так и сидели, обе пытаясь собраться с мыслями. — Как ты узнала? — наконец совладав с собой, спросила Султанша, отстраняясь от Лейлы. Ведьма поджала на мгновение губы, но лгать не стала: — Мне рассказала Бингюль. Забежала в домик несколько минут назад и со слезами на глазах кратко рассказала обо всем. Фатьма недовольно нахмурила брови. Значит вот почему Бингюль осталась на улице, а Мёге сама повела свою Госпожу в дом. Они сразу об этом сговорились и соврали ей. — Не злись на них. — произнесла Лейла успокаивающе, заметив смену эмоций на лице девушки. — И Бингюль, и Мёге искренне за тебя переживают. Ты хоть понимаешь, какую ужасную ошибку чуть не совершила? — А у меня есть выбор? — Фатьма вспылила, хотя не забрала от Лейлы руку, которую та до сих пор крепко сжимала, будто боясь, что её названная дочь куда-то сбежит или растворится. — Ты не понимаешь, Лейла. Этот ребёнок не может родиться. Я не замужем. Это будет пятно и на мне, и на имени Династии. Нас с ним разлучат, а меня отправят куда-то подальше в ссылку. — Если бы ты это сделала, то, возможно, никогда бы больше не смогла иметь детей. — Лейла отвечала сдержанно, но в её серых глазах читалось отчаянье. Она всегда оберегала Фатьму. В этот раз отступать она тоже не собиралась. Решение с избавлением от ребёнка имело смысл, если учитывать обстоятельства, но это был слишком большой риск. Лейла не могла позволить Фатьме так разрушить свою жизнь. — Может, — Фатьма запнулась и вздернула подбородок, — я это и заслужила. Лейла почувствовала боль, сжимающую её грудную клетку. Её серые глаза округлились от остроты слов, произнесённых девушкой, пока сама Фатьма отчаянно боролась с комком слёз, вставших у неё посреди горла. Ей всё больше казалось, что она не может дышать. — А отец малыша, заслужил это? — Лейла наклонилась немного вперёд и, вцепившись руками в плечи девушки, легко её встряхнула, будто пытаясь привести в чувства. — Заслужил жить и даже не знать, что его первенец был убит руками его любимой женщины? Фатьма почувствовала, что задыхается. Страх отчаянно начал пульсировать в висках, а слёзы опять предательски подступать к глазам. Этой реакции было более, чем достаточно для Лейлы, чтобы всё понять. Женщина улыбнулась с какой-то иронией и наконец отпустила плечи девушки. — Ведь отец ребенка — светловолосый Али Джихангир, верно? — в голосе Лейлы послышалась мягкость. Она прекрасно помнила этого парня и, признаться честно, считала его лучшим вариантом для Фатьмы. И то, что это был его ребёнок, в какой-то мере даже радовало Лейлу. Когда она была совсем маленькой и ещё жила с родителями в Греции, то часто слышала о том, что боги посылают ребёнка только тем парам, которые испытывают искреннюю любовь. А обмануть богов, как известно, невозможно. Фатьма тем временем отвела взгляд в сторону, вытирая предательские слёзы рукавом ночной рубашки. Перед глазами сам собою встал образ улыбающегося Али. Всегда такого светлого и солнечного, к которому хотелось тянуться. Но Фатьма знала, что не могла. В ней было слишком много тьмы. Она боялась поглотить свет Али, как чёрные дыры поглощают звёзды. — Я не могу ему рассказать. — сухо произнесла Фатьма, чувствуя спазмы в грудной клетке. — У него есть жена — моя сестра. Лейла нахмурила брови и покачала головой. Фатьме ещё с детства был знаком этот её жест. Он означал, что женщина недовольна и явно не одобряет происходящее. — Он имеет право знать. — голос Лейлы был полон строгости. — Он отец этому ребёнку. И ты уже никогда этого не сможешь изменить. — Нет. — Фатьма отрицательно замотала головой. — Нет, Лейла. Я не скажу. Никто не скажет. Взгляд карих глаз Фатьмы вновь был направлен к Лейле. Женщина явно не одобряла такой подход, но знала, что спорить сейчас бесполезно. Вместо этого она вопросительно вздёрнула брови и спросила: — Тогда, полагаю, ты знаешь, что делать дальше? Лейла попала в точку. Фатьма была уверенна, что сделала она это специально, ведь хорошо знала свою воспитанницу. И, к счастью или нет, но девушка не могла этому противостоять. Она была в растерянности. Всё происходящее казалось каким-то кошмаром. Фатьма в детстве как-то случайно услышала разговор своей матери с Ёзге Хатун. Эке Гюленай тогда злорадствовала насчёт одной из сестёр покойного Султана Ахмеда, с которой у неё постоянно возникали конфликты. Кажется, её звали... Фатьма уже не помнила имени, ведь эта Султанша так же забеременела вне брака — и об этом узнали. Султан Ахмед тогда сильно разозлился. И хоть у девушки случился выкидыш, но её всё равно выгнали со дворца. Султан всем настрого приказал не произносить её имя вслух и навсегда забыть о том, что она когда-либо существовала. "Моя сестра умерла", — сказал он тогда. Фатьма не могла всё никак понять, как та Султанша могла быть такой легкомысленной. Что заставило её совершить такую глупость? Теперь она поняла. — Я не знаю. — со вздохом признала Фатьма свое поражение. — Я честно не представляю, что мне делать, Лейла. Всё так запуталось... Султанша закрыла лицо руками. Ей хотелось бы поплакать, пока она имеет такую возможность, но слёзы будто вмиг высохли, оставляя по себе зияющую пустоту внутри. И единственное, что до сих пор удерживало Фатьму, чтобы не провалиться прямиком в эту пропасть, — это объятия Лейлы. Женщина снова прижала к себе воспитанницу, целуя её в макушку. — Глупая моя, — произнесла ведьма тихо, — мы что-то обязательно придумаем. Вместе. **Османская Империя. Стамбул, Топ Капы, 1570 год
Заседание Совета Дивана вот-вот должно было начаться. Боран Паша стоял немного отдаленно от Пашей, каждый из которых что-то обсуждал с другими. Метин, Атмаджа Батур и Торкан расположились у окна. По напряженному выражению лица первого было ясно, что речь идёт снова о походе. Метин Паша был достаточно сильным и опытным воином. Ни для кого не было секретом, что тактика Султана ему не нравилась от слова "совсем". Он считал его хода глупыми, а растраты слишком большими. Кроме того, Метин был убеждён, что выходить в поход осенью — это крайне рискованный шаг. Погода может испортиться всего за пару часов. А из-за сильных дождей они могут надолго застрять на одном месте или, того хуже, попасть в западню, ведь враги, наверняка, используют их временную слабость. Атмаджа Батур и Торкан его поддерживали в этом. Для последнего это так же было проблемой, ведь он был главой флота. А непогода и бури означали бы не совсем удачное время для военных манёвров кораблей. Впрочем, Боран понимал, что они абсолютно правы. При возможности он всеми силами пытался поддерживать эту точку зрения, но проблема была в том, что сам Султан слушать ничего не хотел. Взгляд Борана переместился к Онуру Савасу Паше, чья хитрая ухмылка говорила о многом. В стае волков он был лисой, способной обвести всех вокруг пальца. Это делало Онура опасным, но не непобедимым. Для Борана не было секретом, что вся сила Саваса была сосредоточена в руках Эке Гюленай Султан, которая поддерживала его и, по последним донесениям, даже пыталась продвинуть на роль Второго Визиря. Мужчина ничуть не сомневался, что её аппетиты вскоре возрастут и она возжелает для Онура ещё и его место Великого Визиря. Хотя, впрочем, Боран был голов к схватке. Рядом с Онуром тем временем крутился Карталь. Он был назначен новым Хранителем Покоев. Это, а так же его многолетний опыт управления Бурсой, позволило ему находиться сейчас здесь. Правда, выглядел Карталь немного озадаченным и даже взволнованным, хотя его друг — Онур, кажется ничуть этого не замечал. Боран ухмыльнулся. И Карталь, и Онур были верными псами Эке Гюленай Султан, но, кажется, между ними пошел какой-то разлад. Утратив интерес к этим двум, Великий Визирь медленно перевёл взгляд на Кара Куюджу Агу и Ихсана Бея, которые стояли в стороне. Глава янычарского корпуса явно был не в восторге от такого соседства, но по привычке, выработанной годами, просто хмуро молчал и отвечал слишком кратко. Кара обычно не присутствовал на заседаниях Совета Дивана, но сам Мехмет пожелал его видеть, намереваясь, чтобы он сделал отчёт о количестве янычар, готовых к бою, а так же чтобы мужчина лично услышал распоряжения своего Падишаха. Боран вопросительно приподнял бровь, когда заметил то, как упрямо на него смотрел Ихсан. Паша, как обычно раздражал Великого Визиря одной только своей ухмылкой. Он выглядел довольным происходящим, кажется, всё ещё не успев наиграться новой игрушкой в виде титула Паши. Боран насмешливо хмыкнул и предпочел обратить внимание на что-то другое. Иногда мужчине казалось, что он не выдержит и просто задушит Ихсана. Последними, на кого взглянул Боран, были Али Джихангир и Аббас Бахадир. Когда Али был ещё Хранителем Покоев, он всегда присутствовал на Совете Дивана, но с ним особо никто не говорил. Джихангир лишь одиноко стоял в углу, погруженный в свои мысли, или вовсе предпочитал идти сразу с Султаном, дабы не проводить лишние пару минут там, где ему явно не рады. Нельзя сказать, что теперь, когда он получил титул Паши, ситуация стала значительно проще. Его всё так же считали рабом и недостойным носить титул государственного мужа, но теперь в их глазах Али стал ещё и дерзким, хитрым, а так же идущим по головам. Единственным, кто принимал его и всегда оказывался рядом, был Аббас Бахадир, с которым они тесно дружили раньше. Боран замечал это, как и остальные. Но никто из них не смел сказать и слова против, ведь Аббаса уважали за его заслуги и даже в какой-то мере боялись. Борану же просто было всё равно, с кем общается или не общается Али. Паша всё списывал на их давнюю дружбу. Тем более, что сам Джихангир его мало интересовал после того, как утратил былое влияние на Султана. — Великий Визирь. — возникший рядом Ага вывел Борана из раздумий. — Послы с Венеции уже прибыли. Ждут встречи с Султаном. Боран поджал губы и тяжело вздохнул. Послы прибыли вовремя, а вот Султан, кажется, опаздывал. Паша хмуро кивнул. Он понимал, что просить послов подождать было глупо, ведь Мехмет сам назначил встречу, но другого выхода не было: — Скажи, что скоро Повелитель их примет. После того, как Ага поспешил покинуть Зал Заседаний, Боран почувствовал на себе взгляды нескольких Пашей. Очевидно, они тоже заметили опоздание Падишаха. Великий Визирь недовольно сцепил губы и твёрдым шагом направился прямиком к Карталю и Онуру. — О, Великий Визирь, Вам надоело одиноко стоять в стороне? — привычно насмешливо произнес Савас. Но Борану было не до перепалок с ним. Бросив на Пашу уничтожающий взгляд, мужчина перевёл всё свое внимание на Карталя. — Где Султан? — спросил Боран без промедления. Карталь в ответ пожал плечами: — Утром я предложил Повелителю сопроводить его до Зала Заседаний, но он отказался и отправил меня вперёд. — На тот момент с ним всё было хорошо? — внутри Борана поднялось странное предчувствие, в то время как Онур лишь продолжал кривить губы, наблюдая за ними. — Да. — Карталь нахмурился, пытаясь припомнить детали. — Вполне. Боран вздохнул и обратил взгляд к небу, будто с немой мольбой. Мехмет определенно действовал ему на нервы в последнее время. — Карталь, прошу тебя: найди Султана и как можно скорее приведи сюда. — Боран пытался сохранять остатки самообладания, при этом в его голосе присутствовали нотки строгости. — Скажи, что послы уже прибыли. Он и так достаточно задержался. Бей понимающе кивнул и выскользнул с Зала Заседаний. Боран провел его тяжелым взглядом. — Наверное, несмышленого мальчишку на престоле и то было бы проще контролировать. — бросил Онур с явной насмешкой, в которой Боран почувствовал непривычную для Саваса горечь. Но ответить Великий Визирь не успел, так как Паша уже направился в сторону Метина, Атмаджи Батура и Торкана. Минуты тянулись слишком долго. Боран чувствовал, как его терпение лопается, но продолжал терпеливо ждать. Мехмет часто творил глупости, но до такой степени ещё никогда. Конечно, оставалась вероятность, что просто могло произойти что-то, помешавшее ему прийти, но эта версия была такой призрачной, что Борану даже стало смешно. Если бы случилось ужасное, им бы давно сообщили. Спустя какое-то время в Зале снова появился Карталь. Но как бы Боран не пытался разглядеть у него за спиной Султана, это было невозможно. Бей шел один. Поравнявшись с Великим Визирем, он неуверенно откашлялся. И хоть Боран всё уже и так понял с его тяжелого взгляда, но Карталь начал рассказ почти шёпотом, дабы никто не услышал: — Я не знаю, что точно произошло, но Султан у себя в покоях. Видимо, когда я ушел, он попросил вина и... — Не продолжай. — Боран поднял вверх раскрытую ладонь, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева. Ну, конечно. Послам тоже сказать, что Султан перебрал вина, поэтому они должны прийти позже? Глупый. Безрассудный. Легкомысленный. "Он погубит эту Империю", — подумал Боран, а затем глубоко вдохнул и выпрямился. Он был намерен хотя бы попытаться её спасти. — Карталь Бей. — голос Великого Визиря звучал достаточно громко. Паша определенно хотел, чтобы другие присутствующие обратили на него внимание. — Зови послов. Мы начинаем заседание. От неожиданности Карталь замер на месте, широко распахнув глаза и будучи не в силах пошевелиться. Между Пашами тем временем прошелся странный шёпот. И под всеобщие удивленные переглядывания, Боран прошел к месту, отведенному Султану, и встал прямо на него. Ему определенно не нравилось происходящее, но выхода другого не было. Договор с Венецией был важен. И если Мехмет может это так просто проигнорировать, то Боран всё не оставит. Карталь, всё ещё растерянный и не понимающий, что происходит, всё же выполнил приказ. Вскоре в Зал вошло двое послов, одетых в немного странные для османов европейские наряды и шляпы с длинными перьями. Один из них выглядел постарше и был явно выше другого, примечательной чертой которого были большие голубые глаза. Остановившись перед Бораном, послы удивлённо переглянулись, но всё же вежливо поклонились, снимая свои головные уборы. Паши, стоявшие по обе стороны от своего Великого Визиря, лишь напряженно наблюдали. Им явно было не по себе. Они толком не понимали, почему Султан отсутствует, а Боран встал на его место, но подавать виду в присутствии иностранцев не желали. — Великий Визирь Боран Паша, — на немного ломанном турецком начал высокий посол, — мы, кажется, упоминали в своем письме, что хотим говорить с Султаном Мехметом. У нас важное дело. Хотя голос посла, как и он сам, был спокойным, но в нём слышался упрёк. Эти двое явно были недовольны тем, что их требование не было выполнено. — У Повелителя появились другие важные дела. Он просил передать вам свои извинения. — Борану было и самому противно от этой лжи, но необходимо было как-то выкрутиться. — Но вы не волнуйтесь: любое решение, принятое сейчас, будет непременно подтверждено Падишахом. Краем глаза мужчина заметил, как Ихсан и Онур ухмыльнулись. Конечно, Боран не был самой доверенной особой Султана, но послам знать об этом совсем не обязательно. Тем боле, решение будет принято в присутствии всех Пашей, а значит будет считаться одобренным всеми. "Да и если бы Султан захотел внести свои поправки, он бы пришел на Заведение", — иронично подметил Боран, пытаясь унять внутренние сомнения. — Что же, — голубоглазый посол вышел вперед, не имея другого выхода, — значит наш торговый договор мы обсудим с Вами, Великий Визирь. После этих слов венецианец вытащил лист бумаги, скрепленный печаткой Дожа и, раскрыв его, начал: — Наш Дож желает, чтобы Османская Империя снизила налоги нашим торговцам. Они терпят большие убытки, заходя в османские порты. Мужчина умолк на мгновение, внимательно взглянув на Борана. Ни один мускул на лице Великого Визиря не дрогнул. Венецианец воспринял это за разрешение продолжить. — Кроме того, мы намерены попросить Султана Мехмета о дополнительной безвозвратной финансовой помощи тем венецианским кораблям, которые по дороге в Османскую Империю попали в беды, как природного происхождения, так и людского, то есть разбойники, пираты и так далее. После этого посол умолк, свернув лист. — Мы вынуждены отклонить все требования. — ответил Боран после краткой паузы. В глазах некоторых Пашей определенно появилось замешательство. — Что? — заговорил вновь высокий посол. — Как это? — Договор между Османской Империей и Венецией был составлен ещё во времена правления покойного нынче Султана Ахмеда. Он учитывает все выгоды и тонкости отношений наших стран. Я не вижу смысла что-либо менять. — отчеканил Боран, сложив руки за спину. Пока высокий посол задыхался от злости, в разговор вновь вступил голубоглазый: — Великий Визирь Боран Паша, смею предупредить Вас о том, что мир между нашими странами слишком хрупок для столь смелых заявлений. — Хрупким его делают как раз венецианцы. — карие глаза Борана потемнели. И хоть он и не заметил, но Метин Паша, как и Аббас Бахадир, одобрительно кивнули на эти его слова. — Что Вы себе позволяете? — процедил сквозь зубы высокий посол, сжимая до побеления костяшек свою шляпу. — Это что вы себе позволяете? — Боран сделал ударение на слове "вы" и нахмурился ещё больше. — Неделю назад на османские торговые корабли было совершено зверское нападение. Выжила только небольшая группка людей, но весь товар затонул вместе с суднами. Есть свидетели того, что нападение было совершено как раз таки венецианцами. — Этого быть не может! — заявил голубоглазый. — Венеция не стала бы нападать вот так просто. — А как вы объясните то, что на кораблях нападавших были венецианские флаги? — на этот раз заговорил Торкан Паша. Его глаза лихорадочно блестели, а руки были сжаты в кулаки. — Быть не может! — вскрикнул высокий. — Почему вы тогда сразу не обратились к нашему Дожу? — перебил его голубоглазый. — Обратились, но ответ так и не пришел. — Боран ухмыльнулся. — Но зато появились вы и высказываете нам какие-то требования. Венецианцы побледнели, поставленные в тупик, но быстро попытались совладать с собой. Вперёд выступил высокий: — Нам очень жаль, что так произошло с вашими суднами. — Неужели? — Боран вопросительно приподнял брови, но быстро осекся. Нельзя было сейчас терять контроль. — Даже если так, наши корабли и товар уже не вернуть. А рас уж ваш Дож не может защитить наших людей, то почему мы должны давать ему гарантии насчёт защиты его? Послы неуверенно переглянулись между собой. Видно было, что оба растерялись. Первым опомнился голубоглазый. Похоже, он был не таким вспыльчивым, как его напарник, потому умудрялся быстрее найти нужные слова. — Что если мы пока что уберем второе требование и оставим только первое? — голубоглазый попытался примирительно улыбнуться, но по глазам Борана понял, что это бессмысленно. Паша, кажется, вошел во вкус и почему-то напомнил венецианцу хищника. Его высокий напарник тем временем обратил к нему возмущенный взгляд, явно не будучи намеренным уступать османам, но сказанного уже не воротишь. — Я согласен. — Боран кивнул, чем удивил всех и вызвал у послов вздох облегчения. — Но будет условие. Венецианцы не смогли сдержать свое негодования и скривились, хоть этого и не позволял их этикет. — Великий Визирь. — предупреждающе обратился к Борану Атмаджа Батур, но мужчина лишь одарил его быстрым взглядом, никак не среагировав. Батур нерешительно поджал губы. — Если мы понижаем налоги вашим купцам, то вы делаете то же самое для наших. — Боран пожал плечами. — Думаю, это будет честно. — Что? — возмутился высокий. — Какая тогда нам выгода? — А какая Османской Империи выгода понижать вам налоги? — Боран поддался немного вперёд, что заставило голубоглазого посла отпрянуть. — У нас и так с Венецией мир, из-за которого ваши купцы платят в нашу казну меньше, чем остальные страны. Но вам ведь мало. Или соглашайтесь на то, что дают, или возвращайтесь к Дожу ни с чем. Думаю, он обрадуется. После этой триады в зале заседаний повисла тишина. Послы выглядели ошарашенными, в то время как Паши даже не знали толком, как реагировать. Одним казалось, что Великий Визирь поступил абсолютно правильно и они намерены были его поддержать, а в голове других наоборот возникла мысль о том, что такие заявления погубят их мир с Венецией. И лишь один Метин Паша выглядел непроницаемым. Голубоглазый посол тем временем бросил своему высокому другу какую-то фразу на родном языке. — Только турецкий язык. — напомнил Боран, тем самым не давая другому ответить. — Таков был уговор. Венецианцы заметно занервничали. С одной стороны, они чувствовали, что вернуться ни с чем действительно не могут, но, с другой стороны, предугадать реакцию Дожа тоже было сложно. И голубоглазый, и высокий почувствовали себя между перекрестных огней. В любом случае им снесут головы. Проглотив тяжелый комок, голубоглазый всё же подавлено ответил: — Хорошо, пусть будет по вашему. Мы понизим налоги для ваших купцов тоже. Боран ухмыльнулся каким-то своим мыслям. Он настолько наслаждался сейчас властью, данной ему, что чувствовал буквально эйфорию от происходящего. Эти послы преклоняли колени перед ним. Этот договор был подписан потому, что он этого захотел. Но какая-то странная сила всё же удерживала его от того, чтобы выпустить всю внутреннюю гордыню. Нет. Он никогда не утратит голову из-за собственной глупости. — Тогда оформим официальный документ немного позже, после согласия Султана. — Боран утвердительно кивнул. А когда венецианцы поклонились, намереваясь уйти, добавил: — Только не забудьте передать своему Дожу , что мы всё же ждём ответ на письмо насчёт наших разбитых торговых кораблей. *** Эке Гюленай поморщилась, когда солнечные лучи наконец нашли пространство между шторами, чтобы проникнуть в покои. Они упали прямо на глаза женщины, прогоняя остатки сладкого сна. Ещё какое-то время Султанша лежала в постели, не шевелясь и наслаждаясь нежным прикосновением шелковых простыней и тишиной, которая её окружала. Иногда Гюленай действительно скучала за временами, когда была маленькой Офелией и жила в далекой Греции.Тогда каждое утро начиналось именно так, а день не влек за собой никаких невзгод и переживаний. Там она была свободной. Но прошлого не вернуть, а жить им так же глупо, как и заглядывать в неизвестное никому будущее. У Гюленай было лишь настоящее. Она должна была укрепить власть сына на престоле, избавиться от назойливой Мерьем Джанан и наконец отомстить дочерям за попытку уничтожить её. Эке открыла свои прекрасные голубые глаза и сладко потянулась. — Ёзге! — разнесся бархатный голос Госпожи по покоям, после чего двери распахнулись — и на пороге показалась Главная Калфа. — Доброе утро, Госпожа. — произнесла Ёзге с широкой улыбкой на лице и прошла вглубь покоев, шурша юбками своего кофейного платья. — Завтрак уже почти готов. Платья девушки сейчас занесут. В гареме ничего за ночь не произошло. Наложницы уже ушли на занятия. Ёзге достаточно легко привыкла к такому детальному докладу с самого утра. Эке любила контролировать всё, потому того же требовала и от верной служанки. Впрочем для Ёзге не очень-то и сложно было справиться с этой задачей, будучи Главной Калфой. Как оказалось, нашлось множество людей, готовых тайно помогать ей за определенное вознаграждение для себя. — Сегодня я хочу надеть то голубое платье, которое недавно принесла швея. — Гюленай сморщила нос, пытаясь вспомнить имя женщины. — Ширин Хатун, кажется. Ёзге понимающе кивнула и махнула рукой темноволосой Хатун, которая как раз держала нужный наряд. Пока они вместе с ней расправляли платье, Гюленай умылась, когда ей принесли воду, и вытерла лицо мягким полотенцем. Почему-то Госпоже казалось, что день будет просто чудесным. Спустя какое-то время Эке уже была одета в изысканное голубое платье, так хорошо подходившее под её глаза. Создано оно было из мягчайшего атласа, густо обшито кружевами и украшено по неглубоком декольте сапфирами. Рукава были достаточно длинными и широкими, из-за чего казались буквально воздушными. Кроме того, платье имело не очень длинный шлейф и воротник, скрепляющийся впереди на шее брошью. Довольная увиденным в отражении, Гюленай улыбнулась самой себе. Далее золотые волосы Госпожи завили и уложили в элегантную прическу. Когда Хатун как раз заканчивали, послышался шум со стороны софы. Гюленай бросила быстрый взгляд на Ёзге, которая вмиг оказалась возле рыжеволосой девушки, у ног которой лежали разбитые тарелки с едой. Рабыня выглядела виноватой и даже отчасти испуганной. Ёзге грубо дернула её за предплечье и что-то прошипела прямо на ухо. Бедная девушка съежилась, всхлипнула и упала на колени, голыми руками собирая осколки. Эке ничуть не тронула вся эта картина, а вот Ёзге, заметив её нахмуренный взгляд, поспешила оправдаться: — Мы взяли Афифе Хатун в услужение Вам недавно, Госпожа. Но она такая неумелая, что я подумываю её вовсе выгнать в Старый Дворец. Рыжеволосая испуганно подняла взгляд к Калфе. Но Ёзге вновь что-то прошипела на неё — и девушка молча продолжила собирать разбитую посуду. — Я обещаю Вам, что разберусь с этой Хатун. Она... Эке сейчас мало интересовали подобные мелочи, потому она даже не захотела дослушивать. Лишь одного жеста Госпожи хватило, чтобы Калфа замолчала. До возвращения Ёзге, Гюленай уделяла очень много внимания своим служанкам, не доверяя абсолютно никому. Но теперь в этом не было необходимости. Калфа полностью занялась не только гаремом, но и подбором лучших кандидатур в услужение Валиде Султан. Она тщательно проверяла каждую из них, следила, за ними, пока не убеждалась в абсолютной верности, даже создавала подставные ситуации, чтобы проверить, не предадут ли они свою Госпожу при удобном случае. Все это значительно экономило время Гюленай. И в итоге Султанша могла заняться более важными делами. Когда девушки закончили прическу Эке, Госпожа поднялась с тахты и гордо направилась к своим шкатулкам, ведь последним штрихом её образа всегда были украшения. И пока Ёзге разбиралась с рыжеволосой Афифе, Гюленай решила сама выбрать для себя серьги, ожерелье и корону, без которых не обходился ни один её день. Присев на тахту, Эке вновь взглянула на себя и улыбнулась. Хоть она уже и не была той молодой девушкой, какой прибыла в гарем, но Всевышний наделил её красотой, которая с годами, казалось, лишь больше расцветала. Улыбнувшись своему отражению, женщина подвинула ближе к себе достаточно большую шкатулку с изысканной росписью на крышке. В ней она хранила корону, подаренную ей некогда Султаном Ахмедом в честь рождения их сына — Мехмета. Гюленай не часто надевала её, ведь с Султаном у неё были не лучшие отношения, но это украшение всегда хранило в себе некий символ власти, дарованной ей когда-то. Замок на шкатулке щелкнул — и Эке подняла крышку. Изнутри послышалось шипение. Не веря своим глазам, Госпожа резко вскочила с места и отпрянула назад, зацепившись при этом за собственный шлейф и чуть не потеряв равновесие. Тахта, на которой она сидела, с грохотом завалилась на пол, привлекая внимания Ёзге и других служанок. — Госпожа, — обеспокоенно обронила Калфа и, забыв об Афифе Хатун, всё ещё собирающей голыми руками осколки, подбежала к Султанше. Гюленай стояла оцепеневшая. Её всю трясло, а затуманенный взгляд голубых глаз был направлен прямо на шкатулку. Сердце при этом бешено колотилось в груди, будто отбивая ритм где-то в висках. Страх объял Эке, но одновременно с этим возникла и злость. В шкатулке действительно сидела змея. Её зеленоватая чешуя поблескивала в лучах солнца, а голова с чёрными угольными глазами была поднята и направлена прямо на Госпожу. Её хвост обвивал тонкий каркас короны, а тело притрагивалось к драгоценным камням. При всем этом животное шипело, высовывая свой раздвоенный язык. К счастью, змея не казалась разозленной. Просто потревоженной и готовой обороняться. Ёзге сглотнула тяжелый ком в горле. Придя в себя, Калфа подозвала одну из девушек и приказала той отвести Султаншу к софе и подать ей успокаивающий мятный чай. Сама же Ёзге попыталась подойти ближе к змее, но та лишь сильнее зашипела и открыла рот в знак предупреждения. Женщина невольно замерла. — Афифе Хатун. — обратилась Ёзге к рыжеволосой. — Брось ты уже те тарелки. Зови аг. Живо! Пока Эке пила свой мятный чай, двое евнухов кое-как умудрились закрыть шкатулку. Змея протестовала шипением, сидя внутри, но мужчин это не пугало, ведь замки уже были защелкнуты. Ёзге скривилась в гримасе отвращения и приказала выбросить змею и шкатулку, но принести ей корону. Калфа обернулась, дабы увидеть реакцию Гюленай, но та смотрела прямо перед собой невидящим взглядом. Ёзге поджала губы. Один из евнухов тем временем взял шкатулку и направился к двери. Привлеченная движением Калфа обернулась и случайно заметила маленький кусочек бумаги, свернутый вчетверо, упавший на пол. Очевидно, он был прикреплен ко дну шкатулки. — Госпожа. — произнесла Ёзге, присев и аккуратно подняв лист. — Неси его сюда. — наконец отозвалась Гюленай как-то строго и одновременно с тем отстранено. Калфа молча подчинилась. Когда лист оказался в руках Эке, она быстрым движением его развернула, перед этим вручив чашку с недопитым мятным чаем одной из Хатун. "Это предупреждение, Эке Гюленай Хатун", — надпись на листе была выведена аккуратным тонким почерком. — Что там? — нетерпеливо поинтересовалась Ёзге. Прекрасное лицо Эке исказила гримаса ярости. — Пожелание доброго утра от Мерьем Джанан Султан. — процедила Гюленай сквозь зубы. *** Тихие шаги Августины отдавались в коридоре лёгким эхом. Девушка до сих пор не могла привыкнуть к размерам этого дворца и мысли о том, что теперь она не дома. А был ли у нее вообще когда-либо дом? Августина скорее склонялась к ответу "нет". По национальности она была француженкой. По крайней мере, её мать имела французские корни. А вот отец всегда был искателем приключений без родственников и сильной привязанности к чему-либо. Он осел на родине своей жены только из-за неё самой и ребёнка, которого та носила под сердцем. Но, как известно, человека с вольной душой невозможно привязать к одному месту. Когда Августине было двенадцать, её мать умерла во время жуткой эпидемии. Самой девочке ужасно повезло, ведь она тоже заразилась, но каким-то чудом не умерла и даже выкарабкалась. Врачи говорили, что, скорее всего, всему причиной её крепкое молодое здоровье и то, что она заразилась не такой усложненной формой. Но сердце Августины было всё равно разбито в связи с потерей матери. Это событие и стало переломным моментов в её жизни. Отец, который имел личное дело, быстро стал банкротом. После смерти жены он не видел более причин оставаться во Франции и, забрав дочь и все накопленные деньги, отправился на восток в поисках лучшей жизни. Каждый день для Августины с того момента носил в себе всё больше неожиданностей. Часто они ночевали под открытым небом, ели в мелких придорожных забегаловках, передвигались в основном на своих конях и находили приключения даже там, где, казалось бы, это было невозможно. Девушке в какой-то мере даже нравился такой ритм, хотя она и скучала искренне за их небольшим домиком во Франции, где всё было таким родным. Всё снова перевернулось с ног на голову, когда отец сильно заболел. Кашель с кровью, слабость и головокружения заставили их осесть на побережье моря. Врачи сказали, что солёный воздух будет ему очень полезен. Остановились они у женщины, которая жила одна и была местной целительницей. Она согласилась помочь мужчине. Всё это длилось около года. Вскоре Августина начала замечать, что между отцом и этой женщиной возникли более глубокие чувства. Это уже не ограничивалось простой благодарностью или желанием помочь. Девушка почувствовала себя лишней. Её отец был довольно молод и имел полное право после смерти супруги вновь жениться. И как бы Августине не было больно осознавать факт того, что благодаря этой целительнице отец забыл её мать, но она смирилась. Августина сбежала ночью. Отправилась буквально туда, куда глаза глядят, не имея ни маршрута, ни особых сбережений. Но на этом судьба не прекратила череду её испытаний. Августина захотела пересечь море. Добраться к другим странам. Там, где не был даже её отец. Девушка верила, что где-то за голубым горизонтом есть места, где она сможет начать всё сначала. Купцы, которые согласились перевезти её на другую сторону, в виде платы потребовали её коня. И Августина даже на засомневалась. Не знала ведь девушка тогда, что это вовсе не купцы, а пираты, и что от них нужно бежать без оглядки. А далее Августина очутилась в Кафе, после чего была продана в Топ Капы. Идя по коридору, она снова и снова прокручивала у себя в голове всё это и вздыхала. Впрочем, у неё хотя бы была крыша над головой. В очередной раз завернув за угол, Августина остановилась. В конце коридора стояла какая-то Хатун с подносом в руках. Шла она, очевидно с кухни, но что делает здесь? Августина заправила за ухо прядь русых волос, как можно тише прислонилась к стене и стала наблюдать. Сначала ничего не происходило. Рабыня какое-то время просто стояла, смотря на свою ношу и будто сомневалась в чем-то. В какой-то момент Августине даже показалось, что она зря в чем-то подозревает Хатун. Девушка почувствовала стыд. Но это ощущение быстро пропало, когда вдруг рабыня в конце коридора пробормотала себе что-то под нос, а затем вытащила из-под пояса странный прозрачный пузырёк. Открыв его, она с трясущимися пальцами вылила всё содержимое в одну из чаш. Затем Хатун немного встряхнула щербет, чтобы размешать, и поспешила спрятать пузырёк в рукав своего платья. Ещё какое-то время постояв, рабыня уверенно направилась дальше по коридору. Августина не стала ждать и бросилась следом, пытаясь не издавать слишком громких звуков. Девушка чувствовала, как сердце отчаянно бьется о рёбра, а здравый рассудок кричит о том, что она должна остановиться, что это не её дело. Но какая-то внутренняя сила не позволяла ей этого сделать. В пузырьке ведь явно была не вода. Если вдруг это яд, то кто-то непременно умрёт. И как она будет себя чувствовать, зная, что могла предотвратить чьи-то страдания, но струсила? Хатун с подносом долго не блуждала. Она явно шла целенаправленно и даже знала, где свернуть, чтобы срезать путь. Августина ещё слабо ориентировалась во дворце, потому изо всех сил пыталась не потерять рабыню из виду. Вскоре, к удивлению девушки, они вышли к гарему. С ташлыка слышался радостных смех и разговоры. Как раз туда и нырнула девушка с подносом. Августина удивлённо заморгала. Гарем? Зачем ей травить кого-то из наложниц? Это показалось девушке смешным. Неужели у нее действительно паранойя и она зря подозревала эту бедную рабыню? Мотнув русоволосой головой, Августина всё таки вошла в ташлык, но остановилась сразу же у двери, чтобы проверить. Какое-то мгновение девушка не могла сосредоточиться. В помещении было много рабынь, потому нужная ей легко затерялась среди них. Прищурив свои светло-карие глаза, Августина нетерпеливо поджала губы и приподнялась на носочках. Она всматривалась в толпу так долго и так пристально, пока наконец не заметила поднос, мелькнувший где-то в углу, и ту самую Хатун. Она подошла к группке наложниц, во главе которой стояла Мехрангиз Асия. Августина плохо знала пока, кто есть кто из фавориток Падишаха. Но Асию ей представили в первый же день. Августина тогда сильно удивилась, увидев русоволосую Хатун с ослепительной улыбкой на лице, в дорогом наряде и с ожерельем из жемчугом на шее. Одна из Калф сказала: "Смотри внимательно, дитя. Если забеременеешь, как и Мехрангиз Асия, будешь так же порхать, как бабочка". Беременная фаворитка. Эта мысль прозвучала в голове Августины, как раскат грома. Девушка почувствовала леденящих страх, когда та самая Хатун с подносом улыбнулась Мехрангиз и подала ей отравленную чашу. Даже сама не понимая, что она делает, Августина бросилась вперёд. — Нет! — закричала она, расталкивая девушек, которые с возмущением бросали ей колкие фразы вслед. Августине повезло. Когда она оказалась возле Асии, девушка как раз только-только поднесла чашу к губам. Быстрым движением оттолкнув близстоящую светловолосую рабыню, Августина в отчаянии выбила чашу из рук Асии. Мехрангиз от неожиданности испуганно отскочила, а часть жидкости пролилась на её платье нежнейшего розового цвета. Сама же чаша глухо ударилась о пол, заливая своим содержимым мягкий ковёр под ногами. В гареме повисла тишина, а каждая пара глаз уставилась на происходящее. Тяжело переводя дыхание, Августина смотрела на беременную фаворитку и мысленно благодарила Бога за то, что она успела. Сама же Мехрангиз шокировано уставилась на свое платье, пока двое других наложниц, стоявших недавно рядом, брали её за предплечья и интересовались обеспокоенно, всё ли в порядке. — Как ты посмела, Хатун? — прошипела одна из девушек, появившись из ниоткуда прямо по левую руку от Августины. — Мехрангиз Асия беременна. Августина недовольно фыркнула и нахмурила брови. — Я прекрасно осведомлена о том, что она носит под сердцем дитя Падишаха. — бросила Августина. — Я пыталась спасти ей жизнь. Вокруг девушки тут же послышался смех. Августина почувствовала, как на её щеках появляется румянец. Девушка не могла понять, почему они смеются, если дело действительно серьезное. Мехрангиз могла ведь выпить содержимое и умереть. — Правда? И от чего же спасти? — та самая Хатун вышла вперёд, мотнула темноволосой головой и скрестила руки на груди. — Неужели от чашки свежего щербета? Девушки засмеялись пуще прежнего. Августина сцепила руки в кулаки и намеревалась что-то ответить, но в себя наконец пришла сама Мехрангиз. Выпрямившись, она немного недовольно окинула взглядом русоволосую рабыню и произнесла с ноткой обиды в голосе: — Это глупо. Не знаю, чего ты добивалась, но на спасение жизни это не похоже. Августина удивленно округлила глаза. Не похоже? Она ведь совершенно точно видела, как только что Асие принесли чашу с ядом. Да если бы не Августина, неизвестно что сейчас бы произошло! Девушка почувствовала приступающее к горлу негодование. — Я видела, как в твою чашу подливали яд! — слова Августины прозвучали достаточно громко, чтобы наложницы внезапно умолкли, а в глазах Мехрангиз проскользнул испуг. — В коридоре. Только что. Я проследила за Хатун. Она поднесла тот щербет с ядом тебе! Наложницы начали шептаться между собой. — И кто же это сделал? — растерянно спросила Асия. Её рука невольно легла на живот. — Это... — Августина запнулась. Там, где раньше стояла темноволосая рабыня, принесшая щербет, было пусто. По телу девушки пробежались мурашки. Августина начала в панике оглядываться по сторонам, подниматься на носочки, бегать взглядом от одной рабыни к другой, но всё было тщетно. Той девушки и след простыл. Августина побледнела. — Она только что... — девушка снова запнулась, — только что была здесь. Голос Августины дрогнул, а в ташлыке снова поднялся хохот. И даже Мехрангиз поджала губы, покачала неодобрительно головой и направилась прочь с гарема, видимо, чтобы сменить испачканное платье. Несколько рабынь последовали за ней. — Что здесь происходит?! — твёрдый тон Ёзге Хатун заставил всех замолчать и поклониться. Женщина шла по гарему явно раздраженная и недовольная поведением девушек. — Ещё раз доказано, что Эке Гюленай Султан совсем не справляется с гаремом. — Аслы Гюмюшь недовольно фыркнула, обращаясь к брату. Они с Дамиром шли к своей матери и, проходя мимо гарема, случайно услышали шум. Остановившись, и Султанша, и Султанзаде начали наблюдать за происходящим. Им удалось остаться незамеченными, так как все слуги и наложницы были увлечены скандалом. — Что не день, то новые неприятности. — продолжала Аслы, презрительно кривясь. — Что только думал Султан, когда назначал Эке Гюленай на роль Валиде Султан? Её место было в Старом Дворце. А даже пусть если и забрал он её оттуда, то пусть бы сидела тихо. А так пытается угнаться за двумя зайцами: и гарем не потерять, и интриги плести. Но не успела Гюленай оглянуться, как Султанзаде уже направился дальше. За всё время, что они наблюдали, он не проронил и слова. Впрочем, Аслы привыкла к такой его холодности, иногда сильно её раздражающей, потому бросила в последний раз взгляд на гарем, где аги уже уводили всё ещё оправдывающуюся Августину в темницу по приказу Ёзге, а затем поспешила догнать брата. *** Комната в Мраморной Павильоне была заполнена ярким солнечным светом. Мерьем стояла у окна, прижмуривая свои зелёные глаза. Солнечные лучи путались в её рыжих волосах, делая их ещё более яркими. Сама женщина была облачена в платье тёмно-зеленого цвета из парчи и длинную чёрную накидку, скрепленную на груди брошью в виде павлина. Массивная диадема, ожерелье, кольцо и крупные серьги были щедро украшены изумрудами. Образ Мерьем как всегда был продуманным, но немного с излишествами. Она любила пышность и великолепие, видимо, таким образом подчеркивая свой статус. — Ты пронесла змею в покои матери, Амина? — Джанан ухмыльнулась и наконец обратила взор к племяннице, хоть ответ уже и знала наперёд. Светловолосая Махфирузе стояла немного в стороне, у стены. Её золотистые глаза выглядели необычно холодно, а руки были сцеплены в замок. Девушка явно размышляла о чём-то, но ответила довольно быстро: — Это было достаточно легко. Амина не совсем была уверенна в своем выборе. Недавно она пришла к Мерьем с предложением союза, тайного от всех. Госпожа устала от вечных обещаний своей матери помочь, ведь, по сути, Гюленай до сих пор не исполнила ни одно условие, поставленное Аминой, когда она выходила замуж. Эке даже не предприняла попытку. Да и брак с Али всё больше тяготил Махфирузе. Джихангир постоянно её избегал, продолжал относиться к ней, только как к Госпоже, не видя в ней свою жену. В серых глазах Али отчетливо читалось безразличие. Джанан не стала упускать такой шанс. Она пыталась заключить союзы с Бирсен и Фатьмой, но никогда особо не рассматривала Амину, ведь знала, что та верна матери. А теперь Махфирузе сама к ней пришла. Конечно, было достаточно опасно брать её в свою "команду". Это вполне могла быть очередная игра Эке. Что если Амина засланный шпион? Дабы предотвратить такой поворот событий, Мерьем придумала ей небольшое испытание, конечно же, не сообщив об этом самой девушке. Махфирузе должна была пронести змею в покои Эке и оставить её там вместе с небольшим письменным предупреждением. Дабы убедиться в верности племянницы, Гюленай сразу же после встречи приставила к ней агу, который постоянно следил за светловолосой. Таким образом Мерьем убедилась, что Амина не предупредила мать о таком "сюрпризе". А слушая рассказ одной из служанок, которая видела реакцию Гюленай утром на змею, Джанан пожалела, что не созерцала всё собственными глазами. — Вы же поможете мне избавиться от Али Джихангира? — Амина вздернула гордо подбородок, но в глаза Мерьем так и не посмотрела. Джанан довольно скривила губы. Ради себя Махфирузе была готова предать мать. Это многого стоило. — Он молод и глуп, Амина. — лукавый голос Джанан почему-то звучал устрашающе. — Не волнуйся: ждать долго не придется. Далее женщина медленно двинулась вперёд. Оказавшись прямо напротив племянницы, она взяла её за подбородок и заставила таким образом взглянуть на себя. В золотых глазах Амины читалась ненависть. И Джанан даже не могла понять, направлена была она на неё или на Али Джихангира, или же вовсе на Эке Гюленай. А может, на всех и сразу. В любом случае, Мерьем была уверенна, что племянница теперь в её власти. И этот огонь в её глазах просто нужно направить в нужное русло. — Но ты же помнишь о своей части сделки? — чуть понизив голос, спросила Мерьем. Махфирузе недовольно убрала руку Джанан от подбородка, немного болезненно сжав запястье Госпожи. — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы моя мать покинула этот дворец. — подтвердила светловолосая Госпожа, чувствуя горечь на кончике языка. Не знала её самолюбивая тётя и эгоистичная мать, что Махфирузе наконец решилась затеять собственную игру. Её судьба принадлежала только ей. Очень жаль, что она поняла это так поздно.