Не тебе нас ломать, Господи

      — У меня ничего не выходит, — я не могу молиться! — кричит Марло, нервно разбрасывая молитвенники по полу своей комнаты-кельи у Саутвелла. — «Иисус Христос, Дева Мария, оминус-доминус…» — какой во всем этом смысл, если я не могу понять, как Фауст обретет свое спасение, если я не могу дописать своей творение! Какой смысл в простом преклонении колен перед крестом, если я ничего не вижу, если ваш Спаситель не спускается ко мне?       — Ты должен сам поверить, сам обрести веру, — за этим ты ко мне и пришел, — говорит Саутвелл, стоя у окна. — Постарайся найти то, за чем пришел.       — Где мне ее искать?! — худощавый блондин вскакивает с кровати. — Где, святой отец?!       Роберт подходит к нему, приставляет указательный палец — словно дуло пистолета — к худой груди Марло:       — Здесь. В себе.       Они стоят слишком близко, — волосы Кристофера почти задевают скулы Роберта, — и Марло еще ближе наклоняется к лицу священника:       — Как мне искать то, чего во мне нет, отче? — уже шепчет он. — Я надеялся обрести это у вас, но…       — Ты обретаешь только то, что уже есть в тебе, — таким же шепотом отвечает ему Роберт. — Мы не вкладываем, а пробуждаем, мы не дарим, а растим в человеческих душах то, что в них уже заложено от рождения. Мы учителя, а не колдуны, которые обещают подарить то, чего ты никогда не имеешь, — но как ты будешь жить с тем, чего в тебе никогда не было? Как ты сможешь развить чуждое тебе знание, если у тебя нет для этого навыков?       — А вы ловко путаете нас, грешников, священник, — шепчет Кристофер, впиваясь своими темными глазами в лицо Роберта. — Я пришел зря, вы это хотите сказать? Тогда я уйду.       — Уйти, значит сдаться, — бесстрастно отвечает Саутвелл. — Ты хочешь довести дело до конца — так доведи. Ты хочешь дописать свой труд? Так допиши, и хватит увиливать. Останься, Кит, никто тебя не гонит.       Кристофер садится на кровать и опускает лицо. На его кожаные брюки капают слезы:       — Когда умер тот, кого я бескорыстно любил, и кто так же любил меня в ответ, — я был разбит на части. Он был верующим человеком. Хоть и драматургом, поэтом, развратником, — но он верил и даже молился! И что в итоге? Он умер в собственной крови, его глодают черви, а я сижу и плачусь священнику, потому что я не смог спасти того, кого любил…       Роберт подходит к нему, приподнимает лицо Кристофера за подбородок:       — Кит, — говорит он, — останься. В тебе есть зачатки веры, просто не дай им погибнуть. Пожалуйста.        Марло встает во весь свой рост, — теперь он немного выше Роберта:       — Ну и кто из нас теперь заключает договор с дьяволом, священник? — шепчет он, и его лицо преображается: вместо плачущего ангела он становится шутом. — Кто теперь идет на поводу своих грехов, отец?       — Мы оба, — отвечает Роберт.       Марло наклоняется к нему и почти целует его в губы, — легким, невесомым поцелуем, как он целовал Бакстера, когда сдал того Топклиффу в театре. Роберт отстраняет его, но делает это мягче, чем Кристофер ждал:       — Сын мой, — говорит Роберт, — я на тебя не сержусь. Ты пытаешься искусить меня, но у тебя ничего не выйдет: я предан Богу, и только Его я люблю всей своей душой… Сядь, бедное дитя, тебе нужно отдохнуть.       — И Уиллу, — резко говорит Марло.       — Что? — приподнимает брови Саутвелл.       — Ты слышал, что, священник, — у нас с тобой общая беда: Уилл. Мы оба безответно преданы ему и им, не так ли?       Лицо Роберта подергивается, но он успевает совладать с собой.       — Поговорим позже, — когда тебе станет лучше: ты бредишь, — говори он сухо и уходит.       Марло язвительно усмехается ему вслед.       — Ну-ну, — говори он. — Кто-то из нас еще вернется, святой отец.       А в подвале Роберт в очередной раз орошает собственной кровью стены и глухо стонет.       ***       — Нет! Уходи! Будь ты проклят! Ты не потащишь меня за собой в ад, Бакстер! — Марло кричит, вскакивает, подбегает к окну и едва не спрыгивает, но его ловит за руку вбежавший Роберт.       — Что с тобой? Кошмары? — встревожено спрашивает он.       — Да: меня тянут в ад все мои грехи, — шепчет Марло. Он действительно измучен и не играет, — ну почти, не играет, поэт-сатана. — Святой отец, выслушайте мою исповедь, пожалуйста!       — Сейчас? — изумляется Роберт. — Но уже ночь…       — Да, сейчас! — кричит Марло. — Или у вас по часам спасение душ? Что за вахты смерти?       Роберт усаживается в кресло, сплетает руки на груди:       — Когда ты исповедовался, сын мой?       — Жизнь назад, — горько и с вызовом отвечает он.       — Это долго, но для Господа неважно, — твоя душа бессмертна, — начинает Роберт, но Марло резко прерывает его:       — Итак, когда мне было тринадцать, я попытался соблазнить конюшенного отца и лишил того работы…       Через два часа Марло замолкает. Роберт сидит в кресле, положив подбородок на руки, — он расстегнул рубашку, а в комнате поднимается жар.       — Итак, святой отец, каков ваш вердикт? — шепчет Марло, бледный и уставший, с мокрым от пота лбом.       — Мне нужно подумать, как ты сможешь замолить свои грехи, — я не могу отпустить тебе их сейчас, сын мой, — и Роберт поднимается, чтобы уйти, но Марло хватает его за рубашку:       — Нет! Не уходи, — иначе Бакстер опять потащит меня за собой, в ад, а там — никого! Ты понимаешь? НИ-КО-ГО! Все дьяволы здесь, там пусто, и я умру там от одиночества! Не уходи, — когда ты здесь, мне не так одиноко…       Роберт поднимает Марло с колен, они становятся лицом к лицу:       — Я останусь с тобой, — шепчет Роберт. — Я останусь с тобой, потому что кое в чем ты прав: я так же грешен, как и ты, и у меня тоже есть свои ночные кошмары, от которых мне не избавиться…       — И я помогу тебе забыть хоть ненадолго, святой отец, — Марло втягивает Роберта в поцелуй, а потом они оба сваливаются на кровать…       Остаток ночи проходит в стонах — и Роберт понимает, что сегодня он почти счастлив: его не будет мучить сон, где вечно исчезающая насмешливая улыбка и кудрявая голова между его ног, — теперь между его бедер светлые локоны, которые на какие-то минуты отвлекают священника от мыслей об Уилле.       Марло же мысленно ставит галочку: соблазнить священника — о да, теперь он знает, как подойти к финалу пьесы, пусть не закончить ее, но найти мостик между чистилищем, грехопадением — и спасением доктора Фауста.       Если священники грешны то спастись ты можешь только в себе, в любви к себе. Полюби свои грехи, раз они общие у и твоих друзей, и у твоих врагов, и даже у священников.       — Уилл… О Боже, Уилл, — стонет Роберт, выгибаясь под языком Кристофера.       Кристофер на минуту прекращает свое занятие, чтобы прошептать, язвительно, по-дьявольски улыбаясь:       — Люблю тебя, отче.