Зависим

ПРИМЕЧАНИЕ к главе: читать под песни Адель.

Первая слеза обожгла щеку, стоило только входной двери захлопнуться. Возникло желание опуститься прямо там на колени, взяться за голову и заплакать. Но парень не мог себе этого позволить. Не здесь, по крайней мере. Поэтому он быстрым шагом пошел в неизвестном даже ему направлении — куда ноги заведут. Фонари тускло освещали улицу, и это был единственный раз, когда Ямагучи порадовался этому — одинокие прохожие мало обращали на него внимание. А, в общем, улицы уже были пустыми: все сейчас наверняка греются дома, ужинают перед телевизором, отдыхают после тяжелого рабочего дня. С невероятной скоростью он дошел до озера. Место настолько родное и теплое, что ну никак не подходило, чтобы сейчас наглым образом испоганить его своим состоянием. А еще: все вокруг отдавалось в душе мини-флешбеками, от которых становилось только хуже. И вот тут Ямагучи не выдержал — его прорвало. Если перед этим еще тяжело дышал носом, удерживал себя и свои эмоции, стоял ровно, словно натянутая струна, то сейчас ноги подкосились, и парень упал на землю. Он хорошо приложился коленями, но боль была настолько мизерной по сравнению с той, которую он испытывал внутри. Из горла вырвался сдавленный крик, а слезы уже не просто катились — они душили. Ямагучи сейчас задыхался не от нехватки воздуха, а от его переизбытка. Почему, почему он не сумел сдержаться? Почему признался? Зачем признался?! Сейчас бы сидел в комнате Тсукишимы, возможно, даже остался ночевать. Исподтишка посматривал бы на него, на волосы, которые тот любил растрепывать своей пятерней. Старался бы не палиться, смотреть как можно реже, но в итоге бы не выдерживал и пяти минут. Но сейчас… Сейчас он — идиот, который испортил все. Идиот идиотом. Болезнь. Все, приехали. Выходите, ваша станция. Билетов в другой конец нет. Возле озера, к счастью, не было никого, а поэтому тут его не побеспокоят. Ямагучи ревел, как никогда до этого. Будто он столетиями вынашивал боль, а сейчас она лавиной вырывалась на свободу. Если бы немного ближе к озеру подступить, то уровень воды бы возрос. И никто бы даже сейчас не узнал в этом разбитом парне всегда улыбающегося и светлого Ямагучи. Никто бы не поверил в то, что он сам стал причиной такого состояния. Но, как правило, сложнее всего приходится именно таким вот светлячкам. Именно им нужно приложить колоссальную силу, чтобы зажечься вновь. Лампадка Ямагучи же была залита водой слезами. Ямагучи закусил губу — крики вырывались из груди. Сердце же надламывалось с каждым всхлипом. Мелкие кусочки, о которые Тадаши будет колоться, когда начнет собирать. Боль в груди усилилась, начало казаться, будто там действительно разрывается сердце. Бессилие сменилось злостью. Ямагучи впился ногтями в холодную землю и начал вырывать клочья травы, отбрасывая на приличное расстояние, бить кулаками по почве, издавать непонятные звуки. От этого и правда легчало. Наружу вместе с яростью выходило и то отчаянье, копившееся годами. Оно отбрасывалось так же, как и клочья травы. Холодно. Ямагучи почувствовал, как по телу пробежались ледяные мурашки, а вместе с ними немного прояснился разум. Парень затуманенным взглядом осмотрелся вокруг: на улице давно уже потемнело, возле озера не было ни уток, ни людей. Он был совершенно один в этом месте. Совершенно один в своем горе. В груди жгло от выплаканных слез, а тело ломило от навалившейся усталости. Потом он закашлялся — слишком долго был на холодной земле — осень же, не лето. Нужно было подыматься и идти домой, мама наверняка будет волноваться, но Ямагучи не мог даже пошевелиться: тело не слушалось. Голова поникла, а глаза закрылись. Слезы не лились ручьем — не было чему уже литься. Но на душе кошки скребли. И дело было вовсе не в том, что он натворил, а в том, что делать дальше. Ямагучи не мог ответить на этот вопрос — это бесило. Бесило, что он не сумел сдержать языка; что полюбил, несмотря на отказ еще в подростковом возрасте; что не мог полюбить кого-то другого; что постоянно нуждался в близости Тсукишимы; что, в конце концов, нуждался в Тсукишиме, как в воздухе. Ямагучи бесил сам себя. Не то, чтобы он совершенно вышел из себя, он просто не подумал о последствиях, когда признавался. Наверное, в нем проснулся ребенок, веривший в чудо. А чудом было как раз изменение Тсукишимы по отношению к Тадаши. Эх, наивная простота, поверил же, что такое возможно, а сейчас вон страдает. Так, стоп! Нужно взять себя в руки, все же не все так плохо. Или плохо? Захочет ли Тсукишима общаться, как прежде? Пожалуйста, пусть хотя бы не отвергает! Ямагучи не выдержит этого. Последний раз стукнув по земле, Ямагучи на шатающихся ногах побрел домой. Было холодно и больно. Но потихоньку туман рассеивался, парень мог нормально посмотреть на ситуацию и придумать, что же делать. * Утром он проснулся без настроения и без желания покидать теплую постель. Очень долго возился с утренней гигиеной, а за завтраком не смог ничего проглотить. Благо, отец был слишком занят чтением утренней газеты, а мама — сериалом, серии которого выходили каждое утро. Ямагучи вообще не понимал, как кто-то мог додуматься выпускать сериал для домохозяек утром, в самом начале рабочего дня. Из дому пришлось выбегать — парень опаздывал. На месте встречи, на повороте, Тсукишима ждал. Ямагучи чуть не врезался в него, когда выбегал из-за угла, но равновесие все равно не удержал и упал бы, если бы Тсукишима не ухватил за локоть. — С-спасибо, — пробормотал он, отряхиваясь и отходя от шока. А шок был, однозначно, ведь Тсукишима тот тип людей, которые не ждут других, когда те опаздывают. Но сейчас вот он, живой, из плоти и крови, все еще держит за локоть Ямагучи и другой рукой снимает наушники. — Нам нужно поторопиться, чтобы не опоздать, — Тсукишима развернулся, спрятав руки в карманы пиджака, и быстрым шагом направился в школу. Ямагучи же не оставалось другого выхода, как бежать за ним. Они шли молча некоторое время, думая о своем. У каждого еще были свежи воспоминания вчерашнего вечера, и каждый, само собой, много чего надумал после, оставшись наедине. И каждый был уверен, что их общение на том и прекратится. — Пожалуйста, не прекращай со мной дружить! — выпалил Ямагучи. Щеки его покраснели, но в глазах пылала решимость. — А кто сказал, что я собираюсь прекращать с тобой дружить? — ровным голосом спросил Тсукишима. — Просто… после вчерашнего… — Ямагучи приходилось поспевать за широким шагом блондина. Слова на язык не шли. Щеки начинали краснеть. — Я же вчера сказал, что я не отказываюсь от тебя, как от друга, — Тсукишима резко остановился, что Тадаши, не успев притормозить, врезался ему в спину. Ну что за день? Метки после слов у обоих зажгли, а Ямагучи закашлялся — наверное, от холодного воздуха. — А сможешь ли ты принять меня как друга — твоя проблема, — пожал он плечами и, бросив долгий взгляд на Тадаши, развернулся. Ямагучи ответил не сразу — Тсукишима уже второй раз за день приводил его в шок, забирая дар речи. — Тсукки, конечно! Ямагучи был счастлив этому. О большем он не мог просить сейчас. Большего он и не хотел. * Их отношение друг к другу не поменялось. По крайней мере, стороннему взгляду было бы сложно разглядеть какие-либо изменения. Единственное, что поменялось в них — они оба начали бояться прикосновений. По телу пробегал заряд, как всегда при прикосновении соулмейтов, но в этот раз с большей силой, доставляя отнюдь не самые приятные ощущения. Ямагучи старался себя держать в руках и не показывать все еще горевшую в нем влюбленность. И даже немного перестарался в этом деле: слишком усердно смотрел на все, но не самого Тсукишиму, старался вести себя, как настоящий друг, но переигрывал. Он пытался, но получалось, как у новичка какого-то дела. Тсукишима же закрывал на все это глаза. Он и сам не собирался разрывать дружеских отношений, а о признании, полученном в день рождения, старался не думать. Получалось это плохо: каждый раз мысли сами перескакивали на взволнованного Ямагучи с покрасневшими щеками, его запинающийся голос, на прерывистую речь. И каждый раз отгонять от себя этот образ давалось все сложнее и сложнее. Что произошло с ним после ухода Тадаши? Ну, в принципе, ничего такого сверхъестественного. Инопланетяне не забрали его с собой в космос, не свалился метеорит, грабители не забрались, сердечный приступ не схватил — не случилось ничего, что могло бы избавить от дальнейших разбирательств в своей жизни. В один момент Тсукишима захотел, чтобы подобное произошло, и потом ему не пришлось думать, что же будет дальше. Он просто струсил или забоялся — один хрен. После ухода Ямагучи на душе было, мягко сказать, не очень. Не очень было и после, на утро. И даже когда он встретил Тадаши на их месте. Да, он наплевал на свои принципы, да, он дождался, да, они потом опоздали, но он сделал тот шаг, о котором думал весь вечер. Этим самым показал, что все остается как прежде. И они старались соответствовать себе прежним. Они встречались, как обычно, на повороте, шли в школу когда молча, а когда разговаривая — в основном, всегда говорил Ямагучи, если перед этим прочел о чем-то интересном, — потом сидели на уроках, а во время обеда вновь встречались. Когда погода позволяла — а сейчас, в середине октября, на улице можно еще немного понежиться, но при этом захватив с собой шарф или кофту, — парни выбирались на лужайку за спортзалом и обедали. Зачастую, там они встречали некоторых одноклассников и друзей, в основном, Ямагучи. Конечно, они были и друзьями Тсукишимы, но тот, по своей натуре, не любил этого громкого слова и считал своим единственным другом только Тадаши. На самом же деле, он дорожил ими, но как-то по-своему. После они отправлялись на уроки, где отсиживали часы в ожидании последнего урока. И как только звенел звонок, все, как по команде, выплывали со школы и шли домой. Ямагучи и Тсукишима были в их числе. По дороге обсуждали полученную информацию или что-то левое, а потом расходились на повороте. И так повторялось изо дня в день, почти без изменений. Скучно, но правильно. * — Мы были возле того озера, — вместо приветствия громко сообщил Хината. Ямагучи и Тсукишима обедали, пока позволяла погода, на улице, когда к ним присоединились Хината и Кагеяма. Первый плюхнулся как раз посерединке, а второй, недовольно окинув взглядом своего друга, сел напротив. — Там, наверное, все уже были, — фыркнул Тсукишима. — Да, но ни у кого еще не было такой веселой истории, — никак не отреагировав на реакцию блондина, с энтузиазмом продолжил Хината. — Даже не думай, — громом раздался голос Кагеямы, но Шое только показал ему языка и повернулся к друзьям, чтобы рассказать, запинаясь иногда смехом, историю их совместной прогулки к озеру. Все было донельзя просто и смешно: на Кагеяму напали утки. Серьезно, на него напали утки, которые решили, что он давал им слишком мало хлеба, и решили сами взять. Раз гора не идет к Магомеду, то Магомед пойдет к горе. И в край обнаглевшие утки решили отобрать хлеб у Тобио. Тот просто низко наклонился, а те, недолго думая, решили забрать всю еду целиком — а то чего они только маленькими кусочками дают? Когда Тобио решил отбиться от «новых поклонниц», как назвал уток Шое, то не удержал равновесие и оступился в воду, намочил одежду. — Утки недолго радовались своей добыче, — сквозь смех говорил Хината. Кагеяма бросал злые взгляды на него. — Хлеб ушел на дно. Ямагучи и Хината покатились по земле, держась за животы; Кагеяма сидел красный, как рак, а Тсукишима хоть и веселился в душе, но не особо показывал этого. Через несколько минут Тадаши сделал несколько глотков воды, чтобы хоть как-то успокоиться, но что-то пошло не так: может, вода вошла не в то горло, а может, что-то другое — парень закашлялся. И не просто, как обычно при легкой простуде, а как уже при осложнениях. Атмосфера в компании резко сменилась: все беспокойно наблюдали за Ямагучи, не зная, чем помочь. Но тот сам отмахнулся от протянутой к спине руке, взял салфетку и вытер рот. Он был бледен. — Со мной все нормально, — поспешно сказал он и спрятал салфетку в карман. Даже попытался улыбнуться. — У тебя кровь на губах, — произнес Тсукишима и показал на лицо, а потом сам же и стер кровь. — Тебе нужно к врачу! Хината решительно поднялся и взялся за руку парня, чтобы довести того к кабинету. — В этом нет необходимости, — отмахнулся Ямагучи. Он повернулся к Кагеяме и Тсукишиме, думал, что те на его стороне, но увидел на их лицах такое же выражение, как и у него: обеспокоенное. — Тебе нужно пойти, — кивнул Кей. — А если это туберкулез? — ужаснулся Хината и с большей силой потянул упирающегося друга. Кагеяма цыкнул на него со своего места за такое предположение. — Я уверен, что со мной все нормально, парни. — Вот и услышим это от медсестры. Шое все же удалось поднять Ямагучи с места. Урок уже начался, но парни пообещали, что дождутся его возле кабинета. Вздохнув, Тадаши постучал в дверь и зашел. * Когда Ямагучи закашлялся, то не только кровь попала на салфетку, а еще кое-что. Медсестра смотрела на маленький фиолетовый цветочек, что запятнан в крови. — Это же фиалка, — пораженно произнесла медсестра, поправив очки на носе. Она с осторожностью взяла пинцетом цветочек и начала рассматривать на свете. Ямагучи знал об этом цветке от Тсукишимы — фиалки были его любимыми. Они не росли в их городе и в Японии в частности, так что то, что он оказался у него на салфетке, было крайне странно. Само появление цветка вместе с кровью было абсурдным. Но не для их мира. А потом она с беспокойством на него посмотрела, вновь поправила очки, отдала фиалку. — У тебя что-то произошло? — спросила женщина тихо, как будто о какой-то тайне интересовалась. Тадаши удивленно на нее уставился и отрицательно помотал головой. — Н-нет. Она ничего не ответила: отодивнула стул, поднялась и подошла к книжной полке, что для ее маленького кабинета была слишком большой. Несколько минут провозилась там, а потом положила на стол несколько довольно больших книг в твердом переплете, износившихся за время. Чи Хара — значилось на ее бейджике, который лежал на столе, а не висел, как положено, на нагрудном кармане — открыла первую книгу и начала что-то там искать. Ткнув пальцем в нужную строчку, она прочла: — «Когда отвергают соулмейта, а тот не принимает этого, то начинается обратное действие. А именно: отвергнутый соулмейт начинает чувствовать нарастающую с каждым днем боль в груди, а потом начинает кашлять кровью вперемешку с любимыми цветами отвергавшего соулмейта». Ямагучи задержал дыхание и, как губка, впитывал услышанную информацию. Тем временем Чи Хара прервала чтение и посмотрела на парня. — А теперь ты ничего не хочешь сказать? Она внушала доверие — голосом, плавными движениями, спокойным взглядом, в котором читалась заинтересованность. Но… Ямагучи не знал, что сказать. Ему, как и любому другому человеку, тяжело было нести такой тяжелый груз, хотелось с кем-то поделиться ношей. И вот, пожалуйста, как раз такой человек попался — перекладывай, чего ждешь. Ямагучи знал, чувствовал, что не выдержит и сорвется когда-нибудь, разболтает тому, кто попадется под руку. А сейчас просто потерялся в полученной информации, так внезапно обвалившейся на него. — Я не знаю, с чего начать. Разговор обещал быть длинным. — Где начинаются твои мысли, — посоветовала медсестра. А где они, собственно, начинаются? В далеком детстве. Но не будет же он пересказывать ей почти всю свою жизнь — зачем? Да и потом это не главное. Как оказалось, рассказ занял немного времени. Ямагучи сумел собрать мысли и довести до нужной точки, а именно до дня рождения Тсукишимы. Произносить в голос случившееся оказалось намного сложнее, но и Тадаши недоговаривал многого — не считал нужным. У тебя может быть хороший слушатель, и ты можешь быть уверен, что он никому не расскажет, но ты никогда не можешь быть уверен, о чем именно подумает он. А Ямагучи просто не хотел рассказывать о том, насколько он слаб. Люди могут оценить физическую слабость, но никогда не оценят внутреннюю. Чи Хара оказалась хорошим слушателем, не перебивала и не задавала вопросов. Лишь по окончании молча поднялась со стула и обняла Ямагучи. Наверное, она понимала, что ему сейчас не нужны утешающие слова. Они никогда не залечат рану — ни душевную, ни физическую. Он первым разжал кольцо рук и отстранился. Сделал глубокий вдох и помотал головой, отгоняя непрошенные мысли. Медсестра села на свое место. — Тебе сложно, — начала она, — я понимаю. Хотела бы сказать, что все будет хорошо, но не могу. Я врач, но, к сожалению, я не в силе залечить все раны. Ты не первый сталкиваешься с такой ситуацией, и ты не последний, кому придется преодолеть все трудности этой проблемы. Чи Хара взяла парня за руки и посмотрела прямо в глаза: — Мой дорогой мальчик, ты должен сам стать врачом. Вылечить эту болезнь только под силу тебе — никому другому. К чему она клонит? — Забудь своего соулмейта. Нет! — она помотала головой, прикусив язык от неправильно высказанной мысли. Ямагучи с ужасом на нее уставился и хотел было вырвать руки, но хватка женщины усилилась. — Отпусти его. Только таким образом твоя рана излечится. Что?! — Что вы хотите этим сказать? — переспросил Ямагучи. Слова врача ему определенно не понравились. — А то, что твой эгоизм будет убивать тебя изнутри, когда и вовсе хуже не станет, — она тыкнула ему в грудь, а потом на испачканную в кровь салфетку. — Ты будешь продолжать кашлять, но этим все не кончится. Все будет только хуже, мой дорогой. Голос ее, пропитанный только благими намерениями, совершенно не соответствовал словам. Ямагучи подумал, что она сошла с ума. А что, все возможно: она работает в школе, полной детей, — тут сложно остаться в здравом разуме. Наверное, на его лице отразилось непонимание, поэтому Чи Хара мягко улыбнулась — она вообще была вся такая мягкая, аж чересчур — и наконец отпустила руки парня и села прямо. — Ты не должен прекращать с ним общаться или чего-то еще, нет. Ты просто должен отпустить его отсюда. Теплая рука коснулась груди. До Тадаши начинал доходить смысл ее слов, но принятие что-то запаздывало. Резкий звонок с урока разрушил тишину между врачом и пациентом. Ямагучи от неожиданности подскочил с места. Ему захотелось поскорее покинуть это место и оказаться где-то далеко отсюда, желательно в одиночку. Опять же, Чи Хара будто читала его мысли и понимала, что после такого захочется обдумать все одному, переварить, в конце концов, и принять решение. Он и так молодец, поделился, доверился — ей не хотелось причинять ему еще большей боли. — Подумай и прими правильное решение, — напоследок сказала она. Ямагучи кивнул и вышел из кабинета. Кажется, он прошептал «спасибо». Чи Хара проводила его, а потом глубоко выдохнула. Маска «я-всегда-вас-поддержу» спала и теперь женщине самой требовалась поддержка. Наступать на больные мозоли больно. Собрав себя в руки, она повернулась к столу и остановила свой взгляд на открытой книге. Всего несколько слов в конце статьи горели красным огнем в ее подсознании. Она быстро закрыла книгу и поставила ее на полку. «Одумается, — уверяла она сама себя. — Не наступил он на те же грабли, ничего страшного не произойдет».