Зависим

Тсукишима крутил в руках телефон. На улице вечерело, он давно уже сделал домашнее задание, поужинал в своей комнате (лучше так, чем в гробовой и тягостной тишине), по-быстрому принял душ. И вот сейчас он, валяясь на кровати, то подносил к лицу телефон, то убирал, то начинал набирать знакомый номер, то выключал дисплей. Если бы его спросили, переживает ли он о состоянии Ямагучи, то заметили бы бегающий взгляд из стороны в сторону и, как самому парню казалось, уверенное: «Нет, конечно». Жирными буквами можно было бы прочесть на лбу «Лгун». Понятно, что Кей переживал. Ямагучи ведь его лучший друг! Но вот друг-то он другом, но вот что-то неприятное холодило внутри, не позволяло позвонить, как раньше, поинтересоваться состоянием. Что-то удерживало, сковывало движения, не позволяло даже думать лишнего. Быстро, пока не передумал, Тсукишима набрал короткое сообщение, но именно в то мгновение, когда большой палец уже готов был нажать «Отправить», в дверь зашла мама. От неожиданности парень подскочил на месте и выпустил телефон из рук. — Тебе нужно что-то простирнуть? — спросила она, осматривая сына в поисках чего-то необычного — в быстро запрятанном порножурнале, например. — Нет, — буркнул Кей и принял сидячее положение. Женщина простояла в дверном проеме еще полминуты, и Тсукишима еле удержался, чтобы холодно не спросить: «Что-то еще?». Потом кивнув непонятно зачем, она тихо закрыла за собой дверь. Кей со вздохом повалился на спину и прикрыл глаза. Сообщение он так и не отправил. * Тсукишиме хотелось стукнуть себя по лбу — ведет себя, как маленький ребенок, честное слово. И все началось с того признания в его день рождения. А ведь твердил себе, что ничего не измениться, все будет нормально. Сейчас же наблюдалось обратное. И дело не только в Тсукишиме, но и в самом Ямагучи. Они общались, как и прежде, обсуждали новые игры, в которые успели поиграть, говорили о домашке, обедали и все так же ходили в школу и со школы вместе. Но как бы не вместе. Сложно описать то, что происходило между ними вот уже как две недели. Первым признаком было внезапное ухудшение состояния Ямагучи. На следующий день он пришел в школу с видом, в котором читалась бодрость и уверенность в каждом движении. Парень с легкостью обменивался быстрыми фразами с одноклассниками, смеялся с Хинатой над очередной идиотской шуткой, много разговаривал и слишком много улыбался. Ямагучи казался вполне себе здоровым. Никто не решался заговорить о том вечере, хоть вопрос сам летал в воздухе невидимым облаком. А Тсукишима уж слишком много думал об этом. Прям слишком. Он старался не делать этого, отвлекался на что-то посредственное, но в голове, как маленький червяк, с каждой мыслей въедалось чуть ли не каждое слово. Тсукишима был противен сам себе. И успокоится он только когда обсосет у себя в голове каждую косточку. И, в принципе, ничего же не поменялось. Он все так же по-дружески относился к Ямагучи. Все так же закатывал глаза и щурился, когда он нес чепуху. Все так же смотрел на него. Ничего не изменилось же. Так почему он морочит себе голову ерундой? И Тсукишима попытался выбросить эти мысли из головы и заняться более важным делом — фотографией. Несколько дней парень пилил взглядом камеру, которая уже некоторое время покоилась на самом верху полки. Как ожидалось, она даже припала пылью, когда через несколько дней руки сами потянулись к ней. Поначалу Кей смотрел на такую дорогую ему сердцу вещицу. Потом включил и прошелся быстрым взглядом по последним сделанным снимкам. На самой первой — последней — фотографии были тела. Много тел. Незнакомые люди, которые не по своей воле попали в объектив камеры блондина. Тсукишима сфотографировал эту толпу, запечатлел момент жизни возле входа в метро. Фотография была не четкая — Кей фотографировал впопыхах, — но именно этим завораживала — можно не минуту потратить, чтобы рассмотреть все детали. Как же давно он не брал в руки фотоаппарат. Не забыл ли хоть как пользоваться? — подстрекнул внутренний ехидный «Я». Может, разумом он и забыл (что вряд ли), но вот руки помнили, что да как. Фотографировать полутемную комнату парень точно не собирался, но для проверки нового широкоугольного объектива приблизил камеру до лица и посмотрел в видеоискатель. Разумеется, он мало что разобрал, поэтому отложил камеру до лучшего — светлого — времени. * Он притащил камеру на следующий день в школу. Несколько пробных снимков он сделал еще утром, когда только вышел с дома — небо да случайно попавшая под прицел птица. Ничего особенного, но для проверки качества подходило неплохо. Потом он сделал несколько пробных снимков в помещении и был удовлетворен: фото действительно стали намного четче, чем с его прежним объективом. Раздражающий Хината выпросил у Тсукишимы несколько фотографий — фотосет целый! — на память. Устало закатив глаза, Кей согласился и через несколько минут пожалел. Обрадованный Шоё уже бежал куда-то на улицу, тащил за собой Кагеяму и по пути объяснял, что от того требуют. Ямагучи, весело наблюдавший за мини-фотосессией, не заметил даже, как его сфотографировали. И после тоже. И еще чуть позже. Но эти несколько фотографий уж никак не шли в сравнение с количеством фотографий для Хинаты — в нем проснулся модель. И даже звонок на урок не остановил увлекшегося мальчишку. Наверное, он бы так и продолжил, если бы его за руку не уволоки в здание школы. На следующей перемене у Тсукишимы отобрали фотоаппарат, ведь он отказался фотографировать. — Я на прошлой даже поесть не успел, — отрезал он, тяжело плюхаясь на стул. На самом деле есть ему не очень-то и хотелось, но фотографировать Хинату еще больше. Так что из двух зол он выбирал наиболее приятное. — Тогда мы сами справимся, — быстро нашел выход Шоё. — Я возьму. Даже если бы Тсукишима отказал — что он, кстати, и намеревался сделать, — Хината не услышал. Первую минуту Кей скрипел зубами, на вторую успокоился и наконец взял палочки в руки, чтобы начать есть, а на третью подорвался и побежал отбирать камеру у друзей Ямагучи. Ведь там были фотографии Ямагучи. Много фотографий. И они все были личные, которые боишься лишний раз себе показать. А Хината обязательно захочет посмотреть, что же он нафотографировал. В прошлый раз, когда фотографии показывал ему сам владелец, то Кею удавалось избежать подобного. Сейчас же мало верилось в удачу. Но она была явно на его стороне: Тсукишима успел отобрать камеру прежде, чем Хината сделал новую позу для очередной фотографии — ей богу, ему вообще не надоедает? — Я передумал! — выпалил Тсукишима и забрал камеру у немного офигевшего Кагеямы. Пообедать так и не удалось, но зато его маленький секрет был спасен. Позже, вечером, Тсукишима поставил камеру заряжаться, а все сделанные фотографии (видеть число копирование файлов с трехзначной цифрой было ему диким) перемещаться в папку на компьютере. Когда личные фотографии — как Ямагучи, так и случайных прохожих или каких-то вещей — были перемещены в одну папку, а фотографии Хинаты — и Кагеямы, и Хинаты с Кагеямой, и Хинаты с Ямагучи, и Хинаты с Кеем, и Хинаты-с-другими-разными-людьми — были отправлены ему на почту, Кагеяма мог наконец-то посмотреть все, что он сегодня сделал. Ему нравились фотографии из-за того, что они могли запечатлеть какой-то определенный момент. Сами фотографы были художниками, а их фото — картинами. И нужно было постараться, чтобы все получилось. Тсукишима открыл папку с его личными фотографиями, сделанными сегодня. Фотографий Ямагучи было достаточно, чтобы они выделялись на фоне остальных. Почти на всех Тадаши веселился — еще бы, смотреть и не ржать со смешных рожиц Хинаты было невозможно, но не для Тсукишимы. Так казалось сначала. Но чем больше Кей всматривался, тем больше понимал, что ему не показалось: уж слишком была натянута улыбка на некоторых. А были и вовсе подтверждающие догадку фото: когда Ямагучи думал, что на него никто не смотрит, менялся. А еще Тсукишима заметил на одной из фото Хинаты на заднем плане Ямагучи, который спешно отворачивался с согнутыми плечами и поднесенными руками к лицу. Тогда Кей был слишком занят процессом, чтобы обратить внимание на эту, казалось бы, мелочь. Мелочь размером со слона. * Его уверенность в своих чувствах была прямо пропорциональная ухудшению состояния. Наверное, ему бы стоило пойти к медсестре и разузнать обо всем поподробней; или же послушать ее совет. Наверное, ему бы стояло что-то предпринять, ведь боль в груди становилась все сильнее, а с цветов можно было делать цветочник. Но Ямагучи ничего не делал: он просто постарался забыть все, что ему сказали. «Все пройдет», — уверенно заявил он себе и был таков. С каждым разом удерживать порывы удушающего кашля становилось все сложнее, что уж говорить, чтобы их еще как-то скрыть. Тадаши не хотел беспокоить ни родителей, ни друзей по пустякам. «Все нормально», — говорил он каждый раз себе и выкидывал в мусорное ведро новый грязный платок. На бледность и ухудшение аппетита он не обращал внимание. Вялость в теле скидывал на усталость в школе. Здравый ум затуманили мысли, что «все хорошо». С натянутым оскалом у него было «все хорошо». И это начинало быть заметным. Хинату можно было еще как-то обмануть, родителей запутать, Кагеяме навешать на уши лапшу — Тсукишиму же не проведешь так просто. Сперва Ямагучи начал чувствовать на себе его длинные изучающие взгляды. И если бы раньше от этого подкашивались ноги и спирало дыхание, то сейчас начинал выступать холодный пот. Ямагучи умел отшучиваться и затуманивать глаза. Умел показаться заинтересованным, когда на самом деле хотелось сбежать куда-то на край света. Найти общий язык с незнакомцами было так просто, как дышать. У него всегда было с кем поговорить и поделиться какой-то новой шуткой в интернете (Тсукишима называл их все «баянами», когда остальные слали десятками смеющиеся рожицы). С годами все это стало каким-то привычным, так что делалось уже по инерции, неосознанно. Так что было странно, что Тсукишима что-то заподозрил. — Что с тобой случилось? — спросил он в лоб. Ямагучи ответил после того, как сложил в шкаф кроссовки и спортивный костюм. — Не дался мне третий круг, — ответил он. На уроке они как раз сдавали нормативы по бегу на большую дистанцию, и Тадаши не осилил третий, последний, круг. — Я не об этом, — цыкнул Тсукишима и ускорил шаг, чтобы обогнать друга и перекрыть путь телом. — Я вообще спрашиваю. — А что не так? Если Ямагучи умел косить под дурачка, то очень хорошо, понял Кей и закатил глаза: ему не нравилась игра, которую затеял Тадаши. — Ты какой-то странный в последнее время, — начал издалека Тсукишима, давя в себе раздражение. Спокойствие — и успех в переговорах обеспечен, думал он. — Постоянно бегаешь в туалет и… Много улыбаешься и смеешься. Тсукишима еле сдержался, чтобы не ляпнуть это вслух. И как потом он будет объяснять это? Улыбаться и смеяться — нормально. Это Тсукишима у нас человек одной эмоции, но другие-то не только умеют закатывать глаза. И почему вообще он придал этому значения? Ну, может, фотографии обманывали и там просто Ямагучи о чем-то задумался, а Кей уже надумал себе всякого. Спать нужно больше! И относиться ко всему проще, а то что-то в последнее время стал еще замечать за собой не только это. Например, он начал тщательней присматриваться к Ямагучи. Тадаши ждал продолжения предложения, но растерянность Тсукишимы затянулась. — Все нормально, — как мантру с улыбкой на лице. «Все хорошо», — сказал Ямагучи, а через урок, на истории, потерял сознание. * В нос ударил неприятный запах медикаментов. Сомнений, что Ямагучи сейчас находиться в больнице, не приходилось. Откуда-то справа доносился равномерный звук приборов, а в руку была воткнута игла. За ширмой бегал персонал, возили больных, громко переговаривались, смеялись, спорили, плакали — какофония звуков смешалась в голове, от чего та стала болеть еще сильней. Ямагучи, как от тяжелого и долгого сна, открыл глаза и удостоверился в своей догадке: он был в больнице, а возле кровати сидела мама и читала что-то в телефоне. Не успел парень подать признака жизни, как женщина сама посмотрела на него и резко вскочила со своего места, крепко зажав сына в объятьях. — Господи, как же ты нас всех напугал, — говорила она куда-то в шею, давя и так не в очень хорошем состоянии парня. — Так напугал, ох, ты бы только знал! Шея была мокрая от слез — еще бы, мать у него была эмоциональной женщиной. Ямагучи попытался представить, сколько времени он уже в больнице, но тут шторка, отделяющая его от жизни вне, открылась и зашел врач в синем хирургическом костюме. — Вижу, ты пришел в себя, — сказал он сухим голосом и, клацнув ручкой, записал что-то в карточке. Здесь и врачом не нужно быть, чтобы констатировать и так очевидную вещь. Мужчина выглядел уставшим и делал все — посветил фонариком в глаза, проверив зрачки, спросил о самочувствии и задал еще несколько вопросов — на автомате. — Видимых нарушений нет, но отпустить вас я не могу. Я настоятельно бы рекомендовал пройти полный курс обследования и лечь на некоторое время в больницу. — Что вы имеете в виду, доктор? — переспросила Минори и крепко сжала телефон в своей руке. — У вашего сына есть все подозрения на болезнь Ханахаки.