— Арс, дай булавку, — просит Шастун и оборачивается на Попова, продолжая держать гирлянду у потолка.
— Тебе надо, ты и бери, — огрызается понурый Арсений, который усердно пытается вызубрить весь курс литературы за семестр.
В отличие от Антона, у него завтра зачёт ещё утром, к которому надо хоть что-то знать, и если, как оказалось, гирлянд у него дома жопой жуй — чему был очень рад Шастун — то знаний в голове меньше значительно. Антон бесил своей радостью и лёгкостью, которая обычно так не раздражала, как теперь — ходит такой весь, счастливый, напевает «Дискотеку аварию», пока Арсений ломает глаза перед книжками. Учитывая, что он плевать хотел на Шекспиров и Толстых, а они, скорее всего, на него, то это — очень невыгодное сотрудничество. Слова в тетрадке упорно запоминаться не хотят, и Арсений зло кидает её в сторону, а потом вздыхает и потирает веки; смотрит на замершего Антона, который глядит на него в ожидании.
— Ладно, держи свою булавку, — выдыхает Арсений и протягивает ему пару иголок, воткнутых в игольницу в виде домика.
— Спасибо.
Арсений глаза снова трёт, которые от недосыпа и так красные, и стонет устало, а потом откидывается на подушки и смотрит снизу вверх на Шаста, который, упорно пытаясь воткнуть булавку в стену, царапает обои.
— Тебе отдохнуть надо, — гундосит Антон, держа в зубах булавку. — Перед смертью не надышишься всё равно.
— Всё-то ты знаешь, — продолжает раздражаться Арсений, но быстро гаснет. — Меня эта грымза ввертит в пол, если я не сдам. А что вот, если я не хочу, например, тратить всё своё время на изучение скрытых смыслов «Войны и мира»? У нас же тенденция гуманизации образования, в конце концов, индивидуальные потребности учащихся, — ноет он.
— Да тебе надо было в социологи, а не в актёры, гуманный ты мой, — отвечает Антон, и Арсений зыркает на него недовольным взглядом. — Не злись. Смотри, — говорит, и спускается, наконец, с кровати, — чик.
По щелчку выключателя гирлянды над их кроватью зажигаются разноцветными огнями, и Шастун довольно улыбается. Арсений только фыркает и выдаёт:
— Ты ещё в туалет гирлянду повесь.
Антон заходится в смехе; Арсений глядит на него исподлобья и улыбается украдкой.
— А я могу, — отвечает Шастун, — Ваше ханжество. Харе гундеть, Арс. Сдашь ты свою литературу.
В тот вечер Антон настоял на том, чтобы Арс разгрёб шкаф и достал пылившиеся на дальних полках украшения. На балконе они даже нашли заледеневшую и слегка выцветшую искусственную ёлку, которую Антон уже успел подкрасить, изгадив в краске скатерть, стену и даже кусок занавески, но всё-таки разрисовал ёлку заново. Сейчас она, наряженная во всякие пластиковые шары из ближайшего магазина, стоит в углу, прямо на столе, занимая всё место, и мерцает «ладно, не так уж и плохо» — по словам, конечно, Арсения — от гирлянд. И так же мерцает теперь дверь на кухню, под которой страдает зажатый провод, а ещё коридор, а мишура грозится полететь на пол при каждом открывании двери, но Антон результатом вполне доволен — стоит, смотрит на всё это, свет гасит, чтобы в приятный полумрак погрузить комнату; Арсений оглядывается теперь — действительно красиво, думает.
Все украшения эти не доставались годами — Арсений не помнит, когда украшал дом последний раз. То лень, то некогда, да и зачем ему, если он всё равно на работе стабильно был каждый год. Все эти украшения напоминают Арсению мамину квартирку в Омске, где он жил когда-то и проводил Новый Год каждый раз по-разному. То дома, с салатами и детским шампанским, то на улице, запуская фейерверки, то у дяди Толи на даче — тот катал его на снегоходе, вопреки запретам мамы, и маленький Арсюша обещал, что это будет абсолютным секретом.
Сейчас вообще по-другому выходит — у него парень есть, который, правда, не останется на праздник, а уедет в Воронеж, домой, ненадолго, и гирлянды стоят хотя бы того, чтобы посмотреть на Антона в их свете.
Темнота сглаживает острые углы и создаёт интимность атмосферы. Огни гаснут и зажигаются неспешно — синий, зелёный, красный. Маг в этом свечении красивый такой — свет падает на изгибы тела.
Антон нагибается к нему и, поставив ладони по обе стороны от Арса, припадает к его губам.
— Нравится? — шепчет Попову в губы, — Ну, признай же, что тебе нравится, — добавляет, и перехватывает его нижнюю губу своими.
Арсений запускает ладонь ему на загривок и прижимается ближе. Антон мягко ставит его на ноги, талию обхватив рукой, и бродит теперь по голому торсу прохладными ладонями — батареи всё-таки включили — теперь они шпарили так, что квартира стала похожа на парник — и Арсений вздрагивает невольно. Шаст улыбается ему в губы и мягко перехватывает руку.
— Потанцуем, может? — предлагает лукаво, и Арсений, глядя в его горящие — как те же гирлянды — глаза, улыбается и вот ну никак не может отказать.
Антон за его спиной телефон хватает с тумбочки, песню включает какую-то медленную, мягкую, как раз под атмосферу, и, устроив ладонь на Арсеньевском боку, начинает покачиваться в её ритм; глядит из-под ресниц на Арсения, который чуть щурится от зелёного свечения его радужек и почти не дышит, будто боится интимность момента разрушить. Антон ласково скользит пальцами по его коже и щекой к виску прислоняется, продолжая медленно двигаться. В квартире тихо так, и Арсению спокойно — почему-то зачёты уходят на второй план куда-то. Новый год скоро, метель за окном воет, вторит музыке из дурного динамика, и Антон рядом, дышит жарко в висок — переживать не хочется совсем.
Арсений прикрывает глаза и устраивает голову у него на плече. Рука из ладони ускользает куда-то на талию, и Арсений прижимается ближе — кожа к коже прямо горячей. Пара глубоких вздохов рассеивается по комнате.
Неожиданно Антона перестают держать ноги; Арсений весь его вес на себя принимает и чуть не падает, но удерживает их обоих, тут же распахнув глаза и забыв о покое. Сердце гулко стучит, ускоряет свой ритм сразу, и паника бьёт наотмашь. Кожа плеч болит от крепкой хватки чужих пальцев, и спина ноет от веса Шастуна, но он держит, потому что нельзя им падать вдвоём.
Через полминуты хватка ослабляется, и Антон уже стоит сам, для проформы держась за перепуганного Арсения.
— Антох, Антох, — тараторит взволнованно Арс. — Стоишь, нормально?
— Ага, — выдыхает Антон и промаргивается, — стою, Арс, стою, — добавляет потом.
— Что случилось вообще? — не унимается Арсений, хватая воздух чаще, чем произносит слова.
— Да голова поехала просто, бывает, — отвечает Антон, — спать надо больше просто, а то с учёбой некогда.
Арсений кивает и губы поджимает в сомнении, исподлобья на него взглянув недоверчиво. Антон это недоверие, конечно, ловит.
— Арс, да нормально всё, чё ты, — уверяет его Антон, вздохнув тяжко.
— Я просто переживаю за тебя, Тох, — объясняется Арсений, стоя руки в боки уперев. — Ты так резко…
Антон решает не дослушивать его до конца. В следующую секунду Арсений на своих губах чужие чувствует, и руки на загривке; маг целует напористо, но мягко так ласкает губы, языком проходится любовно, будто они не виделись год или десять. Язык свой в рот Арса проталкивает и поцелуй углубляет до невозможного — отстраниться теперь кажется невозможным и кощунственным. Арсений скользит ладонями по его выпирающим рёбрам и мягко оглаживает бока, отвечая на поцелуй охотно. До неожиданной попытки в обморок вдруг нет никакого дела — на какое-то время — и Арсений наслаждается процессом просто, пальцами под майкой проходясь по соскам, а вскоре майку скидывает вовсе; та только мешает. Ради этого приходится поцелуй разорвать на секунду — какая же жалость. Этой же секунды хватает, чтобы взглядом окинуть всё это потрясающее зрелище — тело с идеальными линиями всего, чего только можно — будто иллюстрация или картина — Арсений не найдёт таких ни в одном музее. По сравнению с этим телом, все Венеры и Афродиты — лишь жалкие попытки изобразить красоту. Он себя не держит долго — не держит совсем, и снова приникает к губам, а потом спускается ниже, начинает выцеловывать шею, линию челюсти и ключицы; слышит, как Антон ухмыляется ему в макушку и дышит рвано.
Ладонь, давящая на грудь, вынуждает Шастуна опуститься на кровать позади. Арсений нависает сверху, уперевшись ладонями в сбившееся покрывало, и улыбается чуть шкодливо.
Антон давится стоном, когда Арсений начинает покрывать его грудь поцелуями.
Арсений целует всё, до чего может достать — обводит языком соски, вылизывает ключицы, оставляя красные пятна от своих губ на коже и мокрые следы за ухом, на кадыке, а потом ниже и ниже, пока не доходит до резинки треников. Антон меж пальцев пропускает его тёмные пряди волос, давит слегка, якобы просит продолжения — возбуждение упирается в чужой живот. Он дрожит немного, и пальцы ломит от наслаждения; те сгибаются неохотно и ногтями царапают Арсу шею. Он приоткрытым ртом ловит воздух, дышит сбито и шумно — Арсений отрывается на секунду от своего занятия и из-под спавшей на глаза чёлки поплывшим взглядом смотрит на такой же поплывший взгляд. Дышать и правда нечем — возможно, из-за батарей, но факт остаётся фактом. Арсений целует дорожку от пупка до пояса штанов Шаста, а потом возвращается к редким родинкам на груди, которые он с особым наслаждением губами касается, иногда озираясь на Антона — у него все щёки в мягком румянце. Антон свой мутный взгляд на него переводит и ухмыляется слегка, а потом Арсений чувствует руку на своём стояке, которая сжимает член через одежду, пока второй Шастун пытается стянуть с Арсения штаны. Арсения кроет сразу же, и резкий выдох звучит в комнате, где на фоне так неуместно идёт какой-то хреновый рэп тихо из динамика, вполне естественно.
Попов магу помогает — шмотки в считанные секунды соскальзывают с худых ног, и он решает, что Антону, наверное, тоже жарко, и стягивает спортивки с него зубами, проходясь по члену ненароком.
— А-арс, — слышится стон с гулкой «а».
Антон прогибается в спине и на Арса смотрит потом едва ли недовольно.
Арсений едва-едва губами члена касается через ткань боксеров, а потом снова поцелуями усеивает шею, и шрамы, и тёмные нити краски — или что это вообще такое — под кожей. Попов неуёмный такой, что Антона его энергия поражает — в любой другой момент, но не сейчас.
Сейчас — в коридоре дверь захлопывается, подхваченная сквозняком в подъезде достаточно громко, чтобы быть услышанной сквозь гул в ушах, и заставляет Арсения отпрянуть тут же и выпалить резко:
— Стас!
Подскочив на локти, Антон смотрит на него с немым вопросом, на который можно, в принципе, не отвечать. Арсений просто забыл, что его друг, который всё ещё здесь жил, должен был приехать из Финки сегодня и сам сказал Попову об этом буквально пару часов назад. И вчера. И два дня назад, в принципе, тоже. «Арс, а чё ты вдруг украсил хату?», — раздаётся из коридора бодрый голос Шеминова, и Арсений, ругнувшись себе под нос, вскакивает на ноги и принимается натягивать на себя штаны, пока Антон шарит по полу в поисках своих. Попов хватает из шкафа первую попавшуюся толстовку Шастуна, чтобы прикрыть стояк, и выскакивает в коридор, раскрасневшийся и взъерошенный, всё ещё пытаясь привести дыхание в норму.
Думает, что, приди Стас на минуту позже, было бы интересное знакомство.
Стас скидывает ботинки в коридоре и, оглянувшись на него мельком, говорит:
— Привет, Арсюх, как жизнь? — спрашивает, и Арсений улыбается ему в ответ как-то натянуто.
Шеминов озирается на него ещё раз и больше не говорит ничего. Выражение его лица не показывает ничего кроме крайней степени удивления — охуевания скорее — и тени любопытства, с которой он оглядывает Арсения с головы до ног, задерживаясь на голове и виднеющейся из-под ворота толстовки татуировке. И, к счастью Арсения, не останавливаясь на сложенных на уровне паха руках, прикрывающих понемногу спадающее возбуждение.
— Ого, — роняет Стас, и: — чё это с тобой? — и ещё потом: — Где Арсений-ходячая-консерва Попов?
Арсений лишь пожимает плечами и усмехается, запоздало осознав сказанное.
— Почему консерва? — спрашивает.
— Потому что ты как законсервированный, нихера не меняешься, — поясняет Стас, всё ещё стоя в полусогнутом состоянии. — А ты чего, не ждал, что ли? Я же говорил, что буду. Или у тебя что-то тут намечалось с красивой дамой? — гундосит последнее слово Стас и усмехается чуть лукаво.
— Мог бы написать, что приедешь, за час.
— Так я писал.
— Ой. Не видел, извини. Антох, а где?.. — начинает Арсений, обернувшись к двери, из которой появляется растрёпанный маг.
Видимо, степень охуевания у Стаса была не крайняя, потому что лицо его теперь сделалось ещё овальнее. Шастун протягивает руку Шеминову, который механически пожимает её, и выдаёт:
— Здрасте, Антон.
«Забор покрасьте», — додумывает Арсений. Стас шелестит своё имя настолько тихо, что этого даже не слышно, но в его озвучивании нет необходимости. Антон поджимает губы и прислоняется к косяку, пристроившись за спиной Арсения. Попов чувствует тёплую ладонь меж лопаток, которая должна бы быть поддержкой, но лучше бы ему просто помогли это всё объяснить.
Потому что он вот искренне не знает, как.
— Ну, в общем, — собирается он с мыслями и может, наконец, сложить руки на груди, потому что возбуждение ушло как и их возможность потрахаться сегодня, — это Антон.
— Я понял уже, — отвечает Шеминов.
— И он здесь живёт.
— Вообще-то я здесь живу, — возникает Стас.
— Потрясающий диалог, — вставляет свои пять копеек Антон, и Шеминов усмехается как-то невесело.
— Что за херня, Арс? — тот хмурится.
— Ну, он со мной в одной комнате живёт, вот. Да, — мямлит Арсений.
Ему кажется, что он как дебил выглядит сейчас — или, может, даже не кажется.
— А ещё он мой парень.
То, что это самый тупой каминг-аут за всю историю планеты, ему уже не кажется; он в этом уверен.
— Ого, — снова выдаёт Стас. — То есть, у тебя теперь фиолетовые волосы, ладно.
— Ага.
— И татуировка ещё на шее, ладно.
— Ну, там на плече ещё, и на груди немного, а так да. Ага, — поясняет Арсений и чувствует, как ему по позвонкам стучат пальцами, мол, не усугубляй.
— И ты гей.
— Ага, — пожимает плечами Арс. — Ну, правда, не совсем гей. Я бисексуал, мне всё ещё девушки интересны. И вообще, мне только один парень нравится. А ещё да, ты помешал, — добавляет он и начинает нервно хихикать, потому что ситуация вдруг кажется невероятно смешной.
Расходится до хохота и утыкается Антону в плечо куда-то, продолжая ржать в голос. Шастун только обнимает его за плечи, перехватывая недоумевающий взгляд Стаса.
— Пиздец, — выдаёт тот.
Антон смеётся коротко и отвечает:
— Не то слово.
***
— Ну я нажрался и у его дверей уснул, короче, — говорит Антон и отхлёбывает из бутылки пиво. — Не знаю, зачем было подниматься на седьмой этаж, конечно, но, видимо, не зря потрудился.
— И давно вы… вместе? — спрашивает Стас неуверенно, всё ещё немного сбитый с толку.
— Месяца два, кажется, — отзывается Арс, улыбаясь уголками губ. — Как учёба, как Финка? — мастерски уходит от темы он.
Арс уже минут пятнадцать нервно вертит в руках стакан с виски, которое Шеминов привёз из Хельсинки, и пытается отключить свою голову, чтобы вся ситуация перестала его смущать. Антону, видимо, всё равно совсем, потому что тот ведёт со Стасом беседы без всякой неловкости.
— Да нормально, после Нового года уеду опять, наверное. То есть, нам теперь втроём жить? — продолжает Шеминов.
— Ну да. Мы не слишком шумные, так-то, — пожав плечами, говорит Шастун и, усмехнувшись, добавляет тихо: — Наверное.
Арсений издаёт нервный смешок и делает глоток обжигающей жижи. Не то чтобы он сильно любил вискарь, но в голодный день и селёдка — праздник. Стас вздыхает шумно и стучит пальцами по столу с крайне озадаченным видом. В кухне воцаряется неловкая тишина — алкоголь Арсению мозг не расслабляет ни капли и не развязывает язык.
— Так, ладно, я в магазин ушёл, — вдруг подрывается Антон, чувствуя, что стоит оставить друзей наедине. — Купить чего?
— Вина купи, и шампанского какого-нибудь подешевле, — отзывается Арс.
— Ладненько, — Арсений, наконец, слышит в его голосе напряжение и эгоистично радуется, что он не один такой весь из себя нервный.
Антон пропадает в коридоре и долго копошится с одеждой ещё. Оглянув кухню и заметив шкурки на столе, Арсений кричит ему вдогонку:
— И мандарины свои ещё! Ты все уже съел.
«Хорошо», — раздаётся из коридора, и через минуту слышится хлопок двери. Шеминов облегчённо выдыхает.
— Стрёмно, жесть.
— Да ладно тебе, отпусти мозг, — говорит Арсений всем присутствующим — то бишь и себе тоже. — Мы ж не собираемся трахаться на кухне, — добавляет он и отталкивается от столешницы.
— Я надеюсь.
Арсений с мерзким звоном металла ставит стакан в раковину и включает воду, которая не менее отвратительно грохочет о ее дно. Попов морщится. Арс принимается натирать стакан нервно, и чуть было не роняет его мыльными руками пару раз, потому что напряжение никуда так и не девается. Арсений ещё кроме Серёги никому об Антоне не говорил, но в Матвиенко он был уверен хотя бы, а в Стасе — нет. Он забыл как-то, что всё это не слишком нормально: впускать незнакомца в дом, предлагать ему жильё без единого сомнения, влюбляться в свой пол.
Попов выключает воду резким движением и разворачивается. Решает — чёрт с ним, лучше, как пластырь отодрать, чтобы больно, но без предвкушения; чтобы себя изводить перестать. Лучше так — пан или пропал.
— Стас, всё же нормально, да? — спрашивает он в лоб.
Тот поднимает на Попова глаза, оторвав взгляд от пола наконец, и допивает виски, а потом, подумав секунду, отвечает:
— Да, Арс. Всё нормально, — произносит он. — Просто предупреждай о том, что у тебя парень появился, а то, знаешь, удивляет.
Арсений усмехается и кивает, а потом отхлёбывает из Антоновой бутылки пива. В крайнем случае, на кухне они и вправду не собираются трахаться.
Стас заводит разговор о какой-то девчонке с его потока.
***
Арс стоит у входа в свою комнату и смотрит на спящего Антона, который после трёх стаканов виски чуть не уснул у него на плече и решил, что кровать ему важнее, чем рассказы про то, какие бары в Финляндии классные, хотя выбор был не из лёгких.
Парнишка по-детски держит большой палец у губ и спокойно дышит, не встревоженный ничем. Арсений цепляет взглядом на тёмные пятна на коже, которые в тёмной комнате увидеть, конечно, непросто, но Арс перестарался с засосами. Думает, что завтра отхватит от Антона тюбиком тональника.
Попов долго стоит у двери, оглядывает комнату, где гирлянда сменяет цвет один за другим — жёлтый, синий, зелёный, красный. В углу ёлка горит, а мишура на шкафу уже грозится упасть, а ещё Антон свои кожурки от мандаринов разбросал, а шелуха от искусственной ёлки липнет к ступням, но Арсению сейчас всё равно — впрочем, как и на всё остальное. Он хлопает глазами вяло, потому что и сам бы поспать не прочь, но на кухне ещё посуда организовалась и было бы неплохо в душ зарулить.
Арсений кидает толстовку Шастуна на край кровати и тихо открывает окно, хотя бы ненадолго, чтобы проветрить душную комнату — жара невыносимая стоит, а потом возвращается на облюбованное место у двери.
Антон выглядит беззащитно как-то, свернулся в позе креветки на кровати, спит с приоткрытым ртом — он был бодрее даже с неделю назад. Арсений думает всё, как помочь ему, потому что проклятье само от себя не избавится, что жаль, конечно, а силы у мага забирает понемногу — всякие, и физические, и магические, и моральные. На ум не приходит ничего, как и ту же неделю назад.
— Да-а, — тянет он шёпотом и выдыхает шумно. — Рано ещё умирать, Антох. Потому что, ну, зачем я тут без тебя?
Он слышит тихий шорох шагов за своей спиной и присутствие друга ощущает явно, но предпочитает не оглядываться на него и не сталкиваться с жалостью какое-то время, но с ней придётся всё равно столкнуться, потому что неправильно понять его слова невозможно.
Представь себе, какие страсти. Арсений продолжает скользить взглядом по угловатым линиям тела Антона, который в этой позе выглядит неестественно худым, и думает, думает, как всё это решить. Думает впервые, что, может, он зря ввязался, но мысль уходит быстро — бред полный потому что. Но проблема остаётся и зияет чем-то безразмерным и — пока что — Арсений надеется, что пока что — нерешимой, потому что он вам не Господь и никто другой, чтобы жизнями управлять.
Хотелось бы просто, чтобы у него не отнимали никого.
— Арс, — тихо зовёт Стас.
Арсений оборачивается и улыбается как-то горько.
— А, ты здесь. Я не заметил тебя, — врёт Арсений, — Пойдём, выпьем ещё?
Стас кивает коротко в ответ.
На кухне напряжение круче, чем было днём, и воздух едва ли не искрит. Шеминов разливает им виски и чокается с Арсением стаканами — тот делает сразу два глотка и кашляет тут же. Рассказывать Стасу правду не вариант изначально, потому что про магию знать никто лишний не должен — Арсению это не нужно даже объяснять. Поэтому он решает по простому пути пойти, который проще поддерживать.
— Он умирает, да? — тут же спрашивает Шеминов.
Ещё один любитель резкого отдирания пластырей. Арсений бы и рад был ответить: «Возможно», — но тут даже не «возможно». Тут пятьдесят на пятьдесят — да или нет. Пока что «да». Арсений кивает и больше ничего не говорит.
— Что это за болезнь? — с тенью переживания продолжает расспрашивать Стас.
Попову бы воздуха лишнюю каплю, потому что он чувствует всё: от злости до беспомощности — весь спектр самых мерзких чувств. Арсений сверлит стол взглядом, потому что опасается поднимать взгляд — вдруг его выдадут глаза; начинает жалеть о том, что предложил выпить. Арс за раз выглатывает остатки виски и, поморщившись от обжёгшего горло спирта, отвечает первое, что в голову приходит — мутно и расплывчато, никакой конкретики, ради простоты исполнения:
— Рак.
Арсений не слишком хороший лгун, но он актёр — прикинуться проще, чем просто врать в лицо — будто есть разница.
— Есть шансы?
— Есть.
— Любишь его?
— Я влюблён.
Язык не поворачивается сказать правду, что любит, и любит сильно — достаточно, чтобы постоянно чувствовать тревогу и поджимать губы от вида шрамов. Для него чувства всё ещё что-то новое; он никогда себя не умел вести так, как надо, получались бред и разочарования. А с Шастуном в априори было проще, он просто был там, где должен был быть всегда. Возможно, если бы он был, тогда бы у них сейчас не было никаких проблем.
— Влюблён?
— Да.
— Сильно?
— Безумно.
Арсений чеканит ответы на вопросы, будто выучил их заранее.
— Когда ты успел так измениться?
Риторический вопрос, не нуждающийся в ответе, но Арсений зачем-то всё равно отвечает, потому что это очевидно, как белый свет:
— Много воды утекло.
— Почему он?
— Я не знаю, — отвечает бездумно Арс, — Я не знаю почему он, почему смертельно больной парень, которого очень сложно спасти. Может, потому, что он — лучшее, что со мной случалось и мне с ним легко. Может, поэтому, может, нет, — говорит он и пожимает плечами, а потом делает ещё глоток.
— Не жалеешь?
Задумывается на пару секунд, а потом качает головой почти уверенно.
— Нет.
Вскоре он уходит к Шастуну, который, стоит Арсу приютиться на край кровати, притягивает его к себе и что-то сонно бубнит. Арсений улыбается и втягивает запах сигарет, идущий от его майки — они отчего-то стали курить реже — совсем талый и едва уловимый, но слишком едкий, чтобы вывести его за пару стирок. Под потолком лампочки гирлянд больше не горят, потому что у Арсения чуткий сон, мишура всё-таки сваливается со шкафа.
За окнами изредка проносятся мотоциклисты без глушителей, свистит неуёмный ветер, а снег заметает весь город, делая его одним сплошным белым пятном.
