Ты так любишь сказки, которые я рассказываю, но ты не понимаешь, что каждая из них о нас.
Если бы Арсения спросили, что случится, обрушься сейчас Земля, он бы ответил: «Солнце бы умерло тоже». И был бы неизменно прав. Если бы умерла Земля, Солнцу некому было бы светить, а если наоборот — Земля погибла бы следом за светилом. Так же и у них. Антон вернулся скоро после Нового года, день на третий. Вскользнул в квартиру так тихо, что Арсений бы не проснулся даже, если бы Шастун не прильнул к нему и не стал копошиться в его руках, как маленькая мышка. А от вида этих усталых глаз, смотрящих на него с любовью и чувством бесконечной тоски, Арс и вовсе пропал. Не смог отказать в просьбе рассказать сказку на ночь, несмотря на жуткую усталость, и стал читать одну из тех, что сам сочинил буквально за день до этого. Сочинил, пока такая же тоска грызла сердце. История про лису и луну, которым суждено быть вместе, но разделённых тремястами тысячами километров. Антон уснул, и Арс стал оглядывать его прекрасное лицо и губы, по которым так скучал. Он поцеловал их едва ощутимо и, прижав Антона к себе крепче, задремал. Утро выдалось на редкость тёплым для января, но Антон всё равно мёрз, стоя на бетоне балкона босыми ступнями, в майке и трениках, которые совсем не грели. Без сигарет ломало, ведь он больше двенадцати часов уже не курил. Он вглядывался в окна домов напротив, где зажигался свет, где просыпались люди. Изо рта рвался пар вместе с дымом. Шастун переминался с ноги на ногу, чтобы не отморозить ступни, но было всё равно холодно, и даже пущенный по венам огонь не помогал. Собственная сила его почти никогда не согревала, разве что, когда огонь совсем выходил из-под контроля и мог обжечь всё и вся, исключая только хозяина. Солнце даже не думало ещё появляться из-за горизонта, а другое уже встало. Антон всё стоял и трясся от неприятного, колючего мороза, обхватив одной рукой своё плечо, и почему-то даже не думал ни о чём — просто глядел в окна чужих квартир и в свои, смотря на спящего Арсения, который будто за те пять дней схуднул. Тёмные корни волос уже виднелись среди буйства фиолетового на его голове, а на предплечье появилась странная маленькая татуировка с лошадкой, гвоздиком и точкой, которая сейчас была замотана в плёнку. Антон не понимал и не искал значений, но знал, что в ней явно больше смысла, чем может показаться на первый взгляд. Оглядываясь на Арса, на такого спокойного и невозможно прекрасного Арса, он грустно улыбался и косо глядел на рисунок на своей коже и на мелкую звёздочку у самой шеи, во впадинке ключицы, которая представляла сейчас лишь очертание из пяти точек. Антон смотрел и понимал — скоро. Он последнее время только и думал о них всех, и ему не давали покоя лишь два наказа.Отпустить и пересилить себя.
С остальными справиться можно, пускай и есть проблемы с этим чёртовым исцелением, а с этими двумя… Он даже не знал как. Он даже боялся представить, кого ему нужно отпустить от себя, оторвать, и через что придётся пройти, если он выберет жизнь. На то оно и проклятье, чтобы приносить одни лишь беды и больную голову. Он не помнил кем и как был проклят, кто же виновник всех его бед, и не уверен даже, что хотел бы знать. Опасался, наверное, встречи лицом к лицу с тем ужасом, что обрек его на верную смерть, если Шастун не добьётся обратного. А без Арсения он не справится, парень знает. Ему бы главное не одному, а с остальным разберётся. Потому что Арсений был необходим как Солнце Луне, как дождю серые тучи и как жизнь самому Антону. Сигареты кончились быстро. Хотя было-то их штуки четыре в пачке, чего уж там курить? Сизый дым щипал лёгкие и возвращал в чувства, бросал в реальность как падающий с высоты проламывает лёд своей спиной. Быстро, холодно и беспомощно, потому что выходов утопающий не ищет. Он уже под водой и позвоночник уже сломан, а значит, шансов нет. Антон закашлялся, вдохнув разъедающий глотку дым слишком быстро. Оглянувшись наскоро назад, дабы проверить, что Арсений всё ещё спит, даже не изменив положения, парень вернулся к своим грузным мыслям. Курить больше не хотелось, и он потушил последнюю оставшуюся сигарету о железные перила балкона. Прикрыв глаза и начав слушать шум утренних улиц, он морщился от неприятного щипания у ключицы. Точки въедались в кожу, и парень стиснул зубы, чтобы не издать ни единого звука. Словно иголки пронзали раз за разом его бледную кожу, и он сжался, чтобы было легче, но легче не становилось. С его губ сорвался болезненный хриплый стон. Это было нестерпимо болезненное ощущение, словно кровь исчезает из тела, оставляя лишь оболочку, бесцветную и холодную, а потом возвращается, оставаясь сгустком у ступней, заставляя сводимое судорогами тело ныть ещё сильнее. На самом деле этого нет, но Антон поэтому кричит, его магия бьёт тревогу, просит вернуть всё на свои места, но парень бессилен. Вот и сейчас, стиснув окольцованными пальцами свои плечи, волшебник старался дышать, чтобы прогнать это чувство, но оно лишь сильнее сковывало тело, забирало лёгкие, отравляло кровь так, что хотелось рыдать. Но слёз не было ни в один из разов, потому что, когда перед глазами цветные пятна перекрывают остальной мир, а голова кружится, совсем не до них. Антон заламывал руки и запрокидывал голову в поисках спасительного воздуха, который был, вроде, повсюду, но парень не мог вдохнуть его. Он переступал с ноги на ногу, пошатывался в желании согнуться, но скручивало так, что если согнёшься — сломаешься. Если согнёшься — услышишь хруст собственных костей и то, как лопнули сосуды, хоть это и будет лишь иллюзией истощённого проклятьем организма. Все те долгие минуты хотелось распрощаться с желудком и с биением сердца тоже, но ему не дали сделать этого в который уже раз. Родные руки мягко опустились на напряжённые плечи, а колючая щетинистая щека прижалась к спине. Антон стоял, стиснув зубы до треска, и ловил капли воздуха. С его касаниями боль больше не отпускала бедное тело, но давала ему шанс жить дальше. Не в силах больше держаться, Антон издал гортанный крик, который эхом отдался где-то далеко. Он был таким оглушающим, громким, что Арсений лишь крепче вцепился в его плечи и поморщился сам. Антон даже не мог поверить в то, что этот вопль боли принадлежит ему, а не какому-нибудь раненому и умирающему в агонии. По его телу прошла судорога, и Арс обхватил худую грудь руками, нашёптывая что-то успокаивающее на ухо, лишь бы уберечь, лишь бы хоть как-нибудь помочь. «Ты моё солнышко, моё счастье, всё будет нормально, мы тебя исцелим, я тебя исцелю», — бормотал ему Арсений, чтобы отвлечь. Жаль только, что Шаст не слышал, оглушённый собственной болью, которая всё не хотела отпускать его. Арс шептал и шептал, говорил всё, что придёт в голову. Антон вдыхал ставший резко обжигающим и ледяным сразу воздух и думал, как бы ему вытерпеть. Боль отступала медленно и мучительно долго, не принося облегчения сразу, поэтому у в конец изнеможённого Антона подкосились ноги, и его удержал лишь Арсений, который смотрел на него так, словно на секунду и его сердце перестало биться. Взволнованные глаза бегали по ослабшему телу и держали бережно, чтобы не дай бог не сделать больно. Шастун вцепился в похолодевшие плечи и пытался отдышаться минуту, может, больше, прикрыв глаза и вслушиваясь в сердцебиение человека, который в который уже раз ему помог. — С каждым разом всё хуже, — просипел Антон, когда смог наконец сказать хоть слово. — Я знаю, — ответил Арс спокойно, хотя внутри адский огонь сжигал всё живое. У него не было сил глядеть на Шастуна так, словно всё в порядке, потому что в порядке не было. Только что парень стал свидетелем того, как Шастуна скрутила боль, и услышал самое ужасное, что может услышать человек — крики возлюбленного. Арсений приобнял мальчишку за талию, уводя с холода в тёплую комнату. Тот едва волок ноги и не мог сосредоточить взгляд на чём-то, просто смотрел куда-то в пространство, как человек, у которого забрали все силы и душу. Арс опустил его на кровать и стал носиться с ним, заворачивая в плед и пихая в руки чашку с медовым чаем, пока Антон всё не мог прийти в себя. После приступа все мысли стали давить на голову с двойной силой. Он вцепился в чашку и инстинктивно глотал чай. Когда запыхавшийся Арс приземлился рядом, Шастун тяжело вздохнул и робко взглянул на Попова. В глазах волшебника снова искрилась вина. Арсений мягко улыбнулся и, скользнув рукой на шею, притянул к себе Антона, и тому ничего больше не оставалось, кроме как устроиться на его плече и натянуть на себя колючий плед. — Прости, — прошептал Антон и отхлебнул из кружки. — Не за что, — проговорил негромко Арс. Он и сам уже продрог от холодного ветра, пробирающегося в комнату через открытый балкон, но продолжал сидеть в одних только спортивных штанах, не желая тревожить и без того встревоженного парня. Арсений глубоко вздохнул и стал поглаживать Шастуна по предплечью, так как до сих пор чувствовал его учащённый пульс. Комната замерла в шипящей тишине, среди которого слышалось лишь тихое «тук-тук-тук». Арсений зажмурился, надеясь, что когда он откроет глаза, то не увидит слабого и поверженного Антона рядом, а радостного и живого, потому что по такому он очень скучал. С каждой неделей улыбок на лице Шастуна виделось всё меньше, а смех терял свою краску. Чёрт бы побрал всю эту чушь с проклятиями и болью, потому что парень такого ни разу не заслужил. Он сидел и у него под боком и вздрагивал от любого шороха, сломленный своими страхами и мыслями, но упорно молчал об этом. Арсений не слепой, он перемену заметил. В Воронеж уезжал словно совсем другой человек, который долго обнимал его на прощанье на перроне, улыбался и шутил так много, что Арсений не мог уже даже говорить, посадил голос, а всю дорогу до вокзала, невзирая на окружающих, перебирал арсеньевы фиолетовые прядки длинными пальцами. Возможно, вечером Антон снова ему улыбнётся и засмеётся так же задорно, но Попов будет видеть настоящие его чувства. Он уже всего его наизусть выучил, и поймёт, что в этом смехе больше нет ничего весёлого. Антон до ужаса боится смерти, которая стоит в трёх звёздах от него и злорадно улыбается своими ало-красными губами. Через неделю будет лучше, через неделю шрам перестанет болеть и Шастун снова перестанет вспоминать, что мелких — три, а больших всё ещё пять. Но сейчас ничего больше не остаётся, кроме как отчаянно прижаться к любимому человеку, чтобы тот его успокоил своим нежным шёпотом и обещаниями, которые навряд ли возможно исполнить. Молчание рассеяла основная тема «Пиратов Карибского моря» — рингтон Арсения. Кому-то очень не терпелось поболтать, в восемь-то утра в среду. Арсений раздражённо фыркнул и потянулся за мобильником. — Да, — ответил он резко. — Нет, Кать, прости, не могу подменить сегодня, — уже мягче сказал Арс. — Антон приехал ночью, хочу с ним побыть. Знаешь же, сессия скоро, там не до этого. Да ну Кать, я не про… — замялся Попов. — Да что ты поняла? Да что вы все думаете, что мы с ним как кролики-то? Катя! — возмущённо тараторил он, а потом, видимо, собеседница сбросила звонок. Парень потёр переносицу и издал сдавленный смешок. Антон же рядом улыбнулся и прильнул к тёплому плечу снова, потому как всё ещё дрожал от холода, который ощущался в разы сильнее после очередного исчезновения звезды. Будто его руки и ноги сковывал лёд, и согреться ему было совсем непросто. Арсений снова оплёл его спину рукой и чмокнул в яркую макушку. У самых корней проглядывались светло-русые волосы, которые Попов никогда не видел без краски. Он зарылся ладонью в прядки Шастуна и на пару минут забылся. Антон что-то тихонько рассказывал: то ли про то, как сестра всё-таки добралась под Новый год до несчастного оливье, то ли про то, что их кот застрял на люстре, Арсений не слушал. Он перехватил запястье Шаста и стал считать его потихоньку приходящий в норму пульс и греть руки. Антон в определённый момент заметил, что Арс совсем не с ним, и ударил его легонько по кончику носа. Тот резко встрепенулся и выдал: — А! Да. — Я ничего не спрашивал, — тихонько сказал Антон. — Я просто… Прости, — выдохнул Попов. — Арс, всё хорошо? — спросил Шастун, надеясь услышать такое обнадёживающее «да». — Нет, — прозвучало грохотом из уст Арсения, — Нет, не хорошо. Совсем не хорошо, — закачал он головой и потёр глаза ладонями, — Я волнуюсь за тебя, не могу. Ты же умираешь на моих глазах, Антон. — Сень, это не так. Я не умираю, — проговорил парень. Арсений окинул его быстрым взглядом: мешки под глазами, так сильно заметные на белой коже, тускло-зелёный цвет глаз, который едва граничил с серым, синие-синие вены, сетью делящие руки и изнеможенное, слабое тело, которое молило, чтобы его спасли. Арс поджал губы и резко посерьёзнел. — Встань. — Что? — Встань, пожалуйста, — процедил он. Антон, кряхтя, поднялся на ноги, которые сводило холодом до сих пор, но он уверенно твердил себе, что это пройдёт с минуты на минуту. И те подвели его. Не успел он выпрямиться до конца, ноги подкосились, и он упал в руки Арсения, который снова оказался рядом. Антон взглянул на чуточку злое и не на шутку встревоженное лицо Попова, который искал в его глазах правду, но туманом беспристрастности были застланы его зрачки. — Не лги мне, пожалуйста, — просипел он. — Я не лгу тебе. — Тогда почему ты сейчас едва ли держишься на ногах? Почему? Антон взглянул на Арсения, который напрягся и сжал губы в тонкую полоску. — Ты хочешь услышать, что я умираю, да? Легче станет? — бросил Антон и, выкрутившись из чужих рук, оперся на комод позади. — Нет, не станет. Я просто не понимаю, почему ты сам это не признаёшь. Три чёртовых звезды, Антон, три. Самое начало апреля. У тебя времени до самого начала апреля, — холодным, ранящим хуже ножей и выстрелов голосом сказал Арсений. — Я знаю. — И почему ты ничего не пытаешься делать? — Пытаюсь, — запоздало добавил Антон, уткнувшись взглядом в пол. — Антон! — рявкнул Арс, сжав руки в кулаки. — Да что «Антон»? Что «Антон»? Я с этим живу и борюсь дольше, чем ты, ясно? Я уже у-с-т-а-л, — по буквам проговорил Шастун. — Что случилось, пока ты был в Воронеже? — перевёл резко тему Арс. — Это не имеет значения. — Имеет, ещё как, — Попов сделал шаг к Антону, а тот лишь опасливо вжался в мебель позади, — Что. Случилось. В Воронеже? — процедил гневно он. — Я встретил знакомого знахаря, Илью, он лечил меня ещё когда я жил там, и Соню тоже. Я спросил про проклятье. — Что он сказал? — Что меня вообще никак нельзя спасти. Только если я всё исполню, а я не смогу. Я не вынесу, Арс, у меня нет сил на исцеления и прочую херню, которую от меня требуют! — крикнул Антон в наплыве эмоций и ударил кулаком по комоду. С его губ сорвалось шипение, и Шастун исподлобья взглянул на Арса, который злым взглядом бурил его в ответ, глядя прямо в самую душу, выжигая её хуже, чем сам Антон может что-либо сжечь, проедая её гневом, плещущимся в голубых радужках. Он едва держал себя от непоправимых ошибок и невозвратимых фраз. — Что молчишь? Понравилась правда? — ядовито бросил Шастун, мерзко ухмыляясь. Арс тихонько зарычал себе под нос, а потом вдохнул шумно воздух. Кровь бурлила внутри, обходя сердце, которое медленно умирало. Слова, сказанные Антоном, его внутреннего зверя губили и разрывали на куски, как стая волков предателя. — Ты совсем решил опустить руки, да? Ничего не осталось в тебе, чтобы бороться? Так с чего во мне должно остаться? — выплюнул он. — Вот как. Ну и простимся тогда. — Ты думал, что я один на своём горбу понесу твоё спасение? Я не всевышний и не мать Тереза. Если оно тебе не надо, так мне зачем? — огрызнулся Арс. — Влюбился тут не я первый, а ты. Ты начал наш роман, ты пошёл на это, зная о моей смерти. — Но ты не хочешь за свою-то жизнь бороться, не то что за наши отношения! — воскликнул Арс отчаянным голосом. — Ты меня нихуя, значит, не ценишь, раз уж так спокойно разбрасываешься словами! От злости у Арсения на лбу вздулась вена, и он схватил Антона за предплечья, встряхнув. — Если бы не ценил, я бы нахер уехал и не вернулся к тебе, понял? Я бы, как и обещал, свалил перед приездом Стаса, и забыл бы. Если бы я тебя не любил, я бы здесь сейчас не стоял, понятно? Если бы я тебя не любил, я бы не позволил себя целовать, я бы не забирал твои кошмары, я бы так тебя не берёг! — ответил Антон тем же криком, вырываясь из цепкой хватки брюнета и ретируясь в другой угол комнаты на ватных ногах. — Любишь, значит? Любишь! Вот как заговорил! — крикнул Арс с издевательской усмешкой. — Люби тогда так, чтобы я не страдал из-за твоей смерти. Ты мне не доверяешь, ты чувствуешь себя виноватым, за каждый промах с проклятьем и звёздами, ты не хочешь тянуть меня в этот ебаный омут, но я уже там, Шастун, я уже там! Я провалился в эти ебени, когда решил ответить на твой поцелуй, идиот, когда решил, что нам стоит пробовать. — Я хочу бороться, но у меня сил нет на эту борьбу, никаких, потому что да! Да! Я умираю, стремительно и безвозвратно умираю, теряю контроль над силой, боюсь навредить тебе во сне или когда-нибудь ещё. Глаза видишь мои? — он указал пальцем на радужки. — Едва зелёные. Я тебе соврал, ясно? Я знаю, что случится, когда они погаснут. Сил моих больше не будет, а если их не будет, то и меня не станет! Прикольный поворот сюжета, правда? Как раз для тебя! Арс замер с открытым ртом. Его поразило током от этих фраз, потому что он думал, что у них есть ещё три месяца, а оказалось, что едва ли один. Тонов между серым и зелёным осталось слишком мало. — Ты знал, — не вопросом, а утверждением прозвучали слова. — Абсолютно. — Может и про того, кто тебя проклял, тоже знал? Про мои видения и светящиеся глаза? Знал? Так объясни, потому что я уже заебался думать над этим, — проговорил сквозь зубы Арсений и подался вперёд. — Да не знаю я, что с тобой! Я боюсь только, что это скажется на тебе, что это навредит тебе. Это может тебе навредить, потому что это — часть моих сил, и чувства эти тоже мои! Паника, оцепенение, оно всё моё! Потому что ты этого человека никогда не встречал. Я хочу, чтобы ты остался жив по окончанию, потому что мёртвые не всегда остаются мёртвыми или не оставляют тех, кто их уничтожил! Оно всё останется со мной. И нет такого варианта, в котором кто-нибудь из нас не пострадал! — кричал Шастун, потому что сил не было сдерживать свой тон и всю злость, которая кипела адским котлом. — Отпусти, блять, не держи меня! Я сдохну и ничего от меня не останется! А ты будешь тут гнить от своей беспомощности, потому что ты ничего не можешь сделать, ничего! — Да заткнись ты! Я, сука, сам не знаю, как мне жить без тебя, как мне прийти в себя! Но ты говоришь, что шансы есть, а потом сам от своих слов отказываешься. Я до конца с тобой, дурень, до конца! А что будет после — моя проблема, ясно тебе? Я сам разберусь, буду я гнить или нет! — Да этот факт сомнению даже я не поддаю! Я, человек, который не считает, что его можно вообще любить. Ты, блять, останешься совсем один, никого рядом не будет. Никого. Рассыплюсь пеплом на твоих руках, сгорю сверхновой, и до свидания! — кричал Антон, тыча себе в грудь пальцем, — Ты смотри на меня, смотри! Я же создание солнца, я же должен жить долго, но я не могу, всё решили за меня! И я ненавижу это, ненавижу, а ещё ненавижу тебя за то, что заставил полюбить тебя! Ты делаешь мне больно, по-настоящему больно, как ни одна побочка проклятия не может! Улети, уберись из моей жизни! — Нихуя. Не улечу и не уберусь, придурок. Никуда не денусь, потому что не могу тебя отпустить. Не сейчас, когда я влюблён по уши, не сейчас, когда ты стал целым миром, а не только одной дурацкой звездой с неба! И знал бы ты, как я тебя ненавижу, знал бы. Вывернул меня наизнанку, сделал из меня другого человека для того, чтобы растоптать, — процедил Арс. — Хочешь услышать это, так услышишь. Я ненавижу тебя! Ненавижу, грёбанный Шастун, за всё сердечно ненавижу! — рявкнул Попов. — Так зачем ты всё ещё тут стоишь? Зачем? На секунду в комнате, полной злости и даже ярости, воцарилась гробовая тишина. Арсений стыдливо отвёл взгляд, задавая себе этот вопрос. Он мог бы повернуться и уйти, но что-то держало его здесь, в этой комнате сейчас. Гнев кипел в жилах, сжигая внутренности, а он с кулаками был готов наброситься на Антона, но стоял, выдавливая ногтями полумесяцы на коже ладоней. — Да потому что, блять, не могу без тебя, ясно?! — сорвалось криком с губ Арсения, — Влюблён и всё, не могу я тебя так просто оставить. Ты дохнешь, и я дохну тоже, оттого, что ты бросишь меня, как не бросали другие, с драмой, с трагедией, сукин ты сын! — Значит, уйду я, — заключил Антон, — Уйду и никого не оставлю в живых. Грехи все пойдут за мной. Антон в одночасье распахнул дверь, но Арсений захлопнул её одним резким движением и держал ладонью, дыша в затылок парню. — Готов бросить всё, да? Иди нахуй тогда, блять, но я не готов бросать тебя, ясно? Я не хочу бросать тебя! — так же злостно рявкнул Попов прямо в ухо Антону. — Я тебя, сука, ненавижу, я тебя терпеть не могу, но я пиздец в тебе пропал, придурок! — Арс резким движением развернул к себе тяжело дышащего Антона, прижав его руки к двери. — Как ты не понимаешь, что просто хочу о тебе заботиться, я просто хочу быть рядом? Плевать, что у нас не будет детей и мы никогда не поженимся, плевать, что я даже поцеловать тебя на людях только во дворах могу, я, блять, хочу быть с тобой! Ты мне нужен так, что у меня щемит сердце, ты мне нужен до ломки в костях. Неужели ты не чувствуешь того же, если говоришь о любви? Неужели ты настолько пропащий? — Да! Я настолько пропащий! У меня нет проблем с сердцем и костями, а ещё я не готов жертвовать всем! — крикнул Антон. — Лжёшь. — Ни секунды. Я не болен ничем, и тобой в том числе, — выплюнул Шастун прямо ему в лицо. — Враньё! — воскликнул Арсений и ударил кулаком по двери, которая и без того уже потрепалась. Арсений издал гортанный рык, пронизанный злостью и обидой, а потом вдруг грубо прижал его плечи к двери и стал целовать, терзая и без того накусанные губы, кусая их, оттягивая, углубляя поцелуи, позволяя своему языку делать всё, что заблагорассудится. Доказывая свою правоту. А Антон отвечал, не мог воспротивиться тому желанию и огню, который разгорался в них обоих теперь. Антон через секунду оказался на кровати. Арсений его целовал везде, где только мог, проходился языком по соскам, оттягивая ворот майки, исцеловывал выпирающие рёбра и ключицы, кусал их, пробегал пальцами по талии и плечам. Шастун прижимал его ближе к себе, чтобы чувствовать жар их тел, ток, проходящий по оголённой коже. Арсений сводил его с ума прикосновениями и поцелуями. Он оставлял столько засосов, что потом по телу мальчишки можно будет карту звёздного неба составить, и касался, касался, много касался его. Злость перешла в пылкую, горячую любовь, которая заполняла вены и разум. Арсений между поцелуями припухших губ шептал: «Вот так ты мной не болен, да? Совсем не болен». Попов спускался с поцелуями всё ниже, задевал пальцами резинку штанов, сбросил парой движений с худого тела майку, чтобы наблюдать удивительные изгибы любимого тела. Когда с губ Шастуна сорвался первый стон, Арсу крышу снесло вовсе. Он стянул с Антона спортивки вместе с боксерами, кидая их куда-то в угол и на секунду замер, оглядывая парня всего, с ног до головы. Тот прикрыл глаза, запрокинул голову, подставляя шею для поцелуев, и часто дышал, сжимая от нетерпения простынь. Арс прошёлся рукой по стоящему члену Антона разок, а потом уже стащил остатки одежды и с себя. И стал снова целовать любимого человека, стараясь доставить ему максимальное удовольствие. Когда первый палец проник внутрь, Антон выгнулся и шумно втянул воздух ртом. — А, значит, мы уже определились кто сверху. — Всегда можно поменяться, — со смешком ответил Арсений. Потом к нему добавился второй, и Шастун вцепился длинными руками в плечи Арсения, который старался как можно аккуратнее и безболезненно растянуть его. С губ Антона срывались редкие стоны не то боли, не то наслаждения. Он цеплялся за спину Арса, закусывал губы, изгибался так, что гимнасты бы позавидовали. Внутри взрывался такой ураган из чувств, что это было не передать никакими словами, даже стонами, да и не описать вовсе. Когда третий палец проник внутрь, Антон ахнул и сжал простынь в своих руках до белых костяшек. — Тихо, тихо, ещё чуточек, — ласково проговорил Арс. — Бо… Больно, пиздец, — проснулся в Шастуне воронежский быдлан. — Трудно в учении, легко в бою, — бодро сказал Арс, хихикнув. И Антон рассмеялся так громко, несмотря на то, что было больно. Но этот смех вмиг сменился тихим вскриком. — Арс, — выдохнул волшебник неосознанно, заворожённый красотой парня. Попов замер на мгновение, взглянув на Антона снова, запечатлевая каждую его черту в памяти: раскрасневшиеся губы, алые пятна на груди и шее, напряжённые мышцы и отстранённый, рассеянный от чувств взгляд. Открытый, восхитительно красивый и необыкновенный Антон Шастун был таким только для него. Никто бы и никогда не увидел его подобным, и он надеется, что не увидит. Потому что Арсений не представляет себя с кем-то другим. И его тоже. Арс, наконец, вытащил пальцы и, открыв презерватив, раскатал его по стволу. Антона пробрало до косточек приятное предвкушение наслаждения, когда он почувствовал член у входа. Он облизнул пересохшие от частого дыхания губы. «Давай», — прошептал ломающимся от нетерпения голосом волшебник. Арсений, которого уже ломало от возбуждения, вошёл сразу наполовину с громким стоном. Шастуна сначала пробила боль во всём теле сразу. Ощущения были новыми и совсем непривычными, но стоило Арсению задеть простату, и парня пробрало наслаждение так, что он тихо вскрикнул, вскинувшись грудью вверх. Арсений делал всё нарочито медленно — боялся повредить чего — и Антон сходил с ума, хныкал и постанывал. Арс вцепился в его бёдра пальцами и двигался в нём всё быстрее, видя, что Антону нравится, слыша это. Он никогда бы не услышал в жизни ничего лучше, чем стоны своего имени этим человеком, не увидел бы ничего прекраснее, чем возбуждённый Шастун — страстный, стонущий и неповторимо прекрасный с этими перекатами мышц и углами рёбер, видными ключицами и туманным взглядом, в котором читалась любовь и желание, плещущееся совсем на поверхности. Воздух так наэлектризовался в комнате, что дышать было нечем, да и все вздохи тонули в стонах и именах. Через пару минут Антон кончил с тихим «Арс» на устах, а следом дошёл до крайней точки и Арсений, который двигался уже с бешенной скоростью. Он упал рядом с тяжело дышащим, но теперь таким горячим Антоном, и не мог налюбоваться его красотой. Попов улыбался как дурак, глядя на блаженство в его потерянном взгляде. — Арс, ты такой, блять, охуенный, — выпалил Антон. — И ты тоже не бревно, спасибо, — ответил Арс и заржал. А Антон засмеялся с ним, захохотал во всю глотку. Попробуй он теперь доказать, что он никогда Арсения не любил и не ценил, тот лишь засмеялся бы. Потому что по звёздочкам в глазах всё становилось ясно сразу, по этому по-щенячьи влюблённому, преданному взгляду и улыбке, искреннему смеху и дурачествам. Потому что он не просто влюблён, он до безумия любит, и знает это точно и неоспоримо, ведь магия ему никогда бы не солгала. Он лежал рядом с расслабленным Арсом, который нежно улыбался ему, разглядывая глаза и родинки на щеках, и водил пальцем по выпирающим костям. — Я не хотел ругаться с тобой по приезде, — прошептал он. — Я хотел тебя поцеловать по-человечески. А затем он тихонько спросил, почти неслышно из-за пересохшего горла: — Ты про глаза правду сказал? Спросил с надеждой, что Антон ответит «нет». — Не знаю, — звучит сначала в ответ, и Арсению легче. — Скорее всего — гремит в комнате. — То есть… — Нет, я не умру, надеюсь. Мне бы капельку солнышка только. А я как назло в Петербурге живу, в самом сером углу планеты, — хмыкнул Антон. — Я же губочка, впитываю солнце. Это не отменяет проклятья, но продлевает мне жизнь до тех пор, пока оно не наступит или не будет снято. Арсений отчего-то улыбался всё это время, бегая глазами по лежащему рядом Антону, а потом встал, натянув боксеры и штаны, и подошёл к шкафу. В его руках появились две бумажки и ещё какая-то безделица, и он приземлился на кровать рядом с Шастом, который уже успел одеться и стереть с себя следы жаркого утра. Попов протянул ему бумаги и хихикнул. Антон сначала глядел на них непонимающим взглядом и спросил: — Что это? — Путёвки в Испанию, — ответил Арс так, словно это само собой разумеющееся. Антон оглянулся на него и ещё раз на билеты, прежде чем промолвить дежурное: — Чего? — Я подумал, что нам бы отдохнуть на каникулах, вот и купил. Подарок нам на Новый год, — произнёс Попов так, словно он заранее репетировал все эти ответы. — Арс… Господи, спасибо, — проговорил Шаст и обнял Арса так крепко, что у Арсения выбило из лёгких не только воздух, но и сосуды. — Это ещё не всё, — сказал тот, и защёлкнул на шее Антона крошечный золотой замочек. Антон сразу дёрнулся, чтобы посмотреть на вещицу, которая оказалась маленьким кулоном в золотой окаёмочке. На фиолетовом фоне космоса под прозрачным камушком виднелись три малюсеньких-премалюсеньких фигурки. Лошадка, гвоздик и точка.