***
Арсений бежал средь прохожих, ловко огибая каждый локоть и сумку, которые норовили ударить его. Он спотыкался о собственные ноги не то от спешки, не то от боязни опоздать, и случайно задевал людей вокруг, которых в метро даже в девять вечера было просто немерено. Те ворчали ему вслед, мол, молодёжь пошла не та, и вообще, под ноги смотри, но Арсу было совсем всё равно. Он стремился поскорее выйти из подземки, вдохнуть в лёгкие морозный воздух, по которому за полчаса поездки в метро успел соскучиться. Он едва ли не навернулся на лестнице, поцарапав-таки ладони, но понёсся дальше. Арсений расслабился сразу же, стоило ему вылететь на улицу, такую же забитую людьми, которые с чемоданами и рюкзаками спешили на свои поезда. Повсюду было шумно — объявляли отправки и прибытия, слышались смех, разговоры и грохот сумок, но ни единый звук сейчас не мог быть громче для Арсения, чем чёткий и частый стук его собственного сердца. Парень выдохнул и провёл рукой по мокрым волосам — на улице мело так, что за мгновение множество снежинок осело на его цветастой голове и таяло так же быстро. Он огляделся, скользнув взглядом по самым разным людям: весёлым, грустным, одиноким, несущимся стремглав навстречу любимым, детям и взрослым — которых вокруг было так много, что Попов ощущал скребущее волнение скорой встречи только сильнее. Его так измучила вынужденная разлука, что он почти бежал между перронами, ища нужный, лишь бы успеть, лишь бы не упустить своего огненного принца. Ему порой казалось, что это новый, цветастый и такой реальный сон, который обернётся кошмаром, настолько всё туманно и расплывчато было. Тело пробивало ставшим привычным ознобом, и дело вовсе не в холоде. На улице было снежно, кожу обвивал кусачий мороз, стоит вытащить руки из карманов, но если одеться потеплее, даже и не заметишь. Арсения же пробирал неприятный, колющий озноб. Он не проходил ни днём, ни ночью, и Арс мог часами не спать, вздрагивая от холода. А в голове вот уже четвёртые сутки крутились сказанные насмешливым, победным тоном слова. Мёртвых касаться запрещено. Попов думал о них с некой боязнью неизвестного, ведь смысла было не понять до сих пор. Прошло уже так много дней с того случая, и видений больше не было, но он проигрывал их в голове, как старую, чуть тормозящую пластинку с музыкой Фрэнка Синатры, которая не могла надоесть. Сейчас слова гремели в голове, как и сердце, пока Арс искал и нашёл всё же нужный ему перрон, который ещё пустовал. Успел. Арсений остановился посередине дороги, возвращаясь головой в тот день, когда видение, которое казалось безвредным, стало ощутимым. Боязно было от мысли, что он больше не в безопасности. А что, если Антон тоже? Арсений не сможет спасти их обоих. Образ незнакомца перед глазами всегда давил на плечи и голову, стискивал в холодных лапах страха и какой-то неприятной губительной пустоты. Будто парень был только оболочкой, и больше в мертвеце не было н и ч е г о. Это-то и пугало больше всего, так же, как пугают порой статуи в музеях или манекены — безглазые и порой безрукие, потрескавшиеся от времени и людской привычки трогать всё вокруг. Они такие же пустые. Попов был отравлен этим страхом, жгучим и горьким, словно пеплом, что въелся в организм. Тело пыталось бороться с воздействием видения как с вирусом гриппа — повышал температуру, выжигая этот мрак, что смешался с кровью, ударяло болью по голове. Но Арсений всё равно приехал в эту жуткую метель на вокзал добравшись метро и трамваями с ознобом и пульсацией в черепной коробке. Он не мог не приехать. Вдалеке уже был виден ожидаемый поезд, в одном из вагонов которого сидело его солнце. Арсений засунул холодные руки поглубже в карманы чёрного драпового пальто и стал всматриваться в окна, выискивая знакомую розовую макушку за грязными стёклами поезда Воронеж — Санкт-Петербург. Поезд проезжал небыстро мимо его глаз, пока не остановился, и люди не стали выходить. Среди множества пассажиров, которые заполонили перрон, он пытался разглядеть одного-единственного, поднимался на носочки, вглядываясь в лица и фигуры, чтобы увидеть свою, изученную детально, до каждой родинки и изгиба, которая обязательно будет выше остальных, шарахался между людьми, едва не сбивая некоторых с ног. И тут, из ближнего вагона, на который по собственной невнимательности Арсений не смотрел, вышел он — чуть схуднувший, немного обросший щетиной и с видными русыми корнями волос, держа за руку маленькую девочку с такими же ржаными колосьями волос, но с какими глазами… Словно два моря столкнулись в вечной битве, отчего радужки сверкали голубым и зелёным сразу. Арс замер, глядя на них. Что-то во взгляде девчушки было знакомое, родное ему, словно эти глаза он видел так много раз. А суть в том, что в них слились в удивительном сочетании двое — проникновенно-нежный взор Антона и его собственный. Арсений лишь на мгновение потерялся, разглядывая девочку. Он стоял чуть поодаль и наблюдал, как спускался Антон, следом подхватывая на руки сестру, которая погладила его ладошкой по щетинистой щеке и сказала что-то, отчего Шастунишка рассмеялся так громко, что весь перрон слышал, кажется, его искренний хохот. И Арс улыбнулся тоже. Он так по этому скучал. Антон побрёл по дороге к выходу с вокзала, увлечённо рассказывая что-то Соне, и Арсений почему-то даже не шёл к нему навстречу, а просто застыл, глядя на любимого человека искрящими синими глазами. Они сверкают у Арсения теперь всегда, когда он смотрит на то, что ему нравится, прямо как у одного-единственного человека, при взгляде на которого они блестят. Больше никто не увидел бы этого взгляда и никогда не увидит. Они ведь сияют не только чудной магией, но и чем-то более тёплым и неповторимым — чувством, которому нет магических аналогов. Парень просто стоял на месте и с упоением наблюдал за светящимся счастьем лицом Антона при одном только взгляде на улыбающуюся сестрёнку. Стоял и наблюдал, пока родные глаза вдруг не столкнулись с голубыми. Будто ненароком, вскользь пробежались по довольному, нежному взору Арсения. Вдруг в них промелькнуло осознание чего-то очень важного, и они вернулись. Вернулись, сияя изумрудно-зелёным, и замерли. Антон застыл тоже. На мгновение, в которое Арсений уже успел отчаяться, яркая улыбка померкла. И Арсова угасла тоже. «Глупая была затея», — мелькнуло у него в голове. Но через эту долгую секунду морщинки снова заиграли у зелёных глаз, а губы тронула нежная ухмылка, и Антон зашагал вперёд, только чуть сменив траекторию — к Арсу. — Приве-е-е-т, я совсем не ждал тебя. Димка прокололся? — произнёс Шастун, подходя к Арсению, который всё это время смотрел на него, как на чёртово восьмое чудо света. Смотрел как на необходимость, как на свою надежду — с нежностью и неверием. Он кротко кивнул и ответил с полу-улыбкой: — Привет. Антон поставил сестру на ноги и сбросил рядом тяжеленный рюкзак, который весил, кажется, больше, чем он сам. А потом парнишка Арса обнял. Мимолётно, всего на несколько секунд оплёл его плечи руками, но так крепко, что Арсений забыл вообще обо всём, прижимая пропахшего поездом Шастуна к себе, но был быстро оторван от любимого тела. Антон похлопал его по спине в фальшиво-дружеском жесте и отпрянул, подхватывая рюкзак и присаживаясь на колени перед сестрой, которая всё это время с интересом оглядывала брюнета. — Прости, не представил. Это Арсений, мой очень близкий друг и сосед по квартире. Мы будем у него жить какое-то время, — проинформировал девочку Антон. Та молча отвела взгляд, прижав палец к тонким губкам, деланно раздумывая, стоит ли друг брата её внимания. Но потом она расплылась в улыбке и протянула ладошку Арсению, который усмехнулся и, наклонившись, поцеловал её ручку. — Привет, Се-е-еня, — хихикнула Соня. — Здравствуйте, принцесса, — как самый настоящий джентельмен, ответил Арс. Антон стоял позади сестры и с беззвучным смехом наблюдал за развернувшейся картиной. Лишь на мгновение этот смех утих, сменившись грустной улыбкой. В голове у Антона пробежала по-своему тоскливая и притом такая нежная мысль — Арсений был бы хорошим отцом. Он представил улыбку, с которой бы Арс смотрел на своих дочку или сына, и ту заботу, которой была бы пропитана эта улыбка. Искрящиеся, голубые глаза, бережливые руки, которые бы хватали ребятишек и кружили бы их, а те бы смеялись звонко, словно всё счастье мира в папиной карусели. Антон стоял, глядя на Арсения, но уже не видя его, и смотрел в своей голове кино — как Попов утирал с носика дочки мороженое, как он щекотал детишек, целовал их в пухлые щёчки и улыбался белозубо, излучая счастье одним своим видом. Как он бы рассказывал им сказки, всегда только добрые и с хорошим концом, как он умел. У него был чудесный дар — через эти истории передавать волшебство до последней крохи. Антон прослушал все, не спал до последнего, дожидаясь сообщения. Поэтому ему сейчас было страшно — он знал мотивы, но совсем не знал предыстории. Антон стоял и не шевелился минут пять, пока перед ним разворачивался весёлый диалог между принцессой и приспешником. Парень думал о том, как он хочет, чтобы можно было увидеть все придуманные им только что сцены, чтобы Арсений стал когда-нибудь отцом. Но, увы, не с Антоном. — Антон, ты чего? — спросил Арс, выдёргивая Шастуна из мыслей. — Пойдём уже, холодает, да и вы устали, наверное. Ребёнок спать хочет, и ты тоже. — Я в порядке, — бросил Антон, потирая глаза, чтобы окончательно прийти в себя. — Да я уж вижу, — ответил Арс. — Я заказал такси, а то до дома мы час добираться будем. Да и Соньке незачем дышать всякими вирусняками в метро. — Спасибо, — сказал Шаст и ухмыльнулся. И в сердце снова что-то кольнуло — то же чувство, что и минуту назад. Арсений девочку не знал, но уже о ней заботился, по-отцовски, словно по принципу «твоё родное — моё родное». Антон, бредя рука в руке с Соней, изредка оглядывался на Арсения и быстро отводил глаза, лишь бы не засияли, но внутри он светился весь. Они вышли на шумный Невский проспект, где носились машины, мерцали огни торговых центров и кофеен, и Шастун едва ощутимо коснулся ладони Арса, безмолвно благодаря его снова. Каждая из сказок стала ему колыбельной.***
Арсений смотрел на сонного Антона с лёгкой улыбкой. Он морщился от света, вяло переставлял ноги и постоянно тёр и так красные глаза. Сложно было не заметить усталость в его виде и какую-то необъяснимую тревожность, заставляющую его отводить взгляд и избегать любых тем, кроме мультиков и фей. Но они Арсу были интересны мало — намного более волнующим стал предстоящий им разговор. Долгий и тяжёлый разговор обо всём, что было. Проблемы не исчезли сами собой, проклятье не спало, видения всё так же посещали Попова, и всё по парням было видно — что они измучены и вывернуты наизнанку. Арс ещё последний экзамен не сдал, Антон сессию вовсе не закрыл, и всё это валилось на их спины, проминая позвоночники, словно толстые тяжёлые книги, летящие вниз с верхних полок библиотеки. Арсений мягко потрепал Антона, уснувшего на его плече в такси, по голове, добавив тихое, слышимое только им одним: «Солнце, приехали, пора вставать». Шастун отрубился почти сразу, хоть и пытался бороться со сном, но всё равно устроил макушку в изгибе шеи брюнета. Соня молчала всю дорогу, сидя в детском кресле, но Арс, чуть наклонив голову, мог видеть её восторженный взгляд на ночной Петербург. Они проезжали много разных мест, и даже простые дворы окраин казались ей красивыми. Девчушка вздыхала и охала, замечая что-то особенно ей привлекательное. Она иногда, оглядываясь на Арсения, ловила его мягкую улыбку и улыбалась в ответ, потому что парень ей нравился. Он виделся честным и искренним в её глазах, а детей никак не обманешь. Арс смотрел на её брата как-то по-особенному, не как на простого знакомого, а как на что-то близкое, родное. Это она видела тоже, но ещё не могла себе представить, что такое любовь. После минуты тщетных попыток разбудить юношу, Попов всё-таки докричался до него. Антон подскочил на месте, ударившись головой о крышу слишком низкого для него автомобиля и захныкал как маленький мальчик. Едва продрав глаза, он стал отстёгивать ремни безопасности детского кресла, но пальцы его совсем не слушались. — Тош, горячо, — проговорила Соня, чуть отодвигаясь от рук Шастуна. — Эй, эй, давай я. Приходи в себя, — выпалил Арс и вылез из машины, направляясь к другой двери. Антон оглянул свои ладони, которые словно жгло кипяточной кровью изнутри впервые в жизни. Он глядел на них с неподдельным страхом — всё идёт по плохому сценарию. Он вспоминал дни в Воронеже, за которые он трижды упал в обморок, раз за разом доводя маленькую Соню до слёз. Парень знал, что потихоньку всё в его организме начнёт выходить из строя, но не думал, что так скоро. — Шаст, пошли, таксисту ехать надо, — ворвался в его мысли Арсений, стоявший уже с рюкзаком и ребёнком рядом на тротуаре. — Да, да, — протараторил Антон и выполз из автомобиля. Стоило ему пересечь порог дома, он привалился спиной к любимой стене — косточки ныли от неудобного сна. Он вздохнул с облегчением, уловив привычный домашний запах, который был всегда особенным. Улыбнулся забвенно, глядя в потолок, и вспомнил вдруг, что гирлянды они не сняли, и вся новогодняя мишура до сих пор сияет над головой. Посему Шастун подошел к выключателю и погрузил квартиру в полутьму. С губ сестры сорвался восторженный вдох, а Арсений улыбнулся от воспоминаний о том дне, когда они их вешали. — Я скучал по этому дому, — прошептал Антон, но Арс его услышал всё равно. — А разве домов может быть больше чем один? — спросила Соня с удивлением. — Ещё как, солнышко, ещё как, — ответил ей с ухмылкой Шастун. Так и стояли трое в коридоре, пока над их головами мерцали ветви гирлянд, которые надо бы снять в середине января. Но к чему это, если каждый здесь чуточку счастлив сейчас из-за их свечения? — Так, давай-ка в душ, зубы чистить, и спать, а то уже посмотри — одиннадцать! — включил Антон строгого брата, когда увидел время на часах под потолком. — Ну Анто-о-он, — захныкала девочка. — Давай-давай, я тебе сказку зато прочитаю. У меня есть ещё. — А можно мне Арсений сказку прочитает? Ты говорил, что он как никто другой сказки рассказывает. Арс, до этого момента оглядывающий счастливого Антона, который весь светился ярче этих самых гирлянд, изменился в лице, сделавшись удивлённым. Он нахмурил брови, мол, «серьезно?», на что получил лёгкий кивок головой. Тогда он ухмыльнулся уголочком губ и понял, что Антон прослушал, кажется, каждую из тех, что он ему записывал по ночам. От этого стало на душе так тепло, будто на ноги одели тёплые носки, только с батареи снятые. — Хорошо, сказка так сказка, — ответил он, и Соня захлопала в ладоши. Через секунду в коридоре ни её, ни Антона уже не было. Видимо, любовь к сказкам у них генетическая.***
На Арсения, сидящего на краю кровати, смотрела пара больших удивительного цвета глаз. Соня изучала его осоловелым взглядом и ждала, когда парень начнёт рассказывать ей историю, пускай она могла бы уснуть и без неё, уж слишком ребёнка измотала долгая дорога. Она затихла в ожидании, пока Арсений глядел на неё с какой-то заведомой любовью и нежностью, как будто он уже ощутил в этой девочке что-то близкое. Твоё родное — моё родное. Он протянул свою ладонь к её лицу и мягко провёл костяшками по щеке, успокаивая девчушку, а потом завёл одну прядку русых волос за ухо. Он смотрел на неё и искал что-то в ней, как будто в этом необычном цвете глаз скрывалось что-то большее. Они молчали долго. Тишина не была гнетущей или отчаянной, она была, как треск камина, как шум волн — мягкая, спокойная и ничуть не страшная. Арсений расплылся в полу-улыбке, продолжая гладить Соню по волосам своей большой ладонью, а она ничуть не была против. Она лишь ответила на эту улыбку своей — детской, искренней, настоящей — и снова напомнила Попову о чём-то, что он никак не мог поймать. Вдруг эта ухмылка на её лице сменилась удивлением и долькой интереса, и Арс чуть нахмурился. — Сеня, у тебя глаза почему-то светятся, — рассеянно прошептала девочка. Арсений замер с приоткрытым ртом, потому что не знал, что ответить ей. Нельзя назвать причин — о силах Антона она, определённо, не знает. И солгать нельзя тоже. Они будто дали друг другу безмолвную клятву искренности в тот момент, когда она впервые оглянулась на него в такси. Говорить только правду и ничего кроме правды. Но что, если эту правду чуточку исковеркать? — Давай я расскажу тебе о… сказочнике, — сымпровизировал Арс, — об обычном сказочнике, живущем в одной старой-престарой библиотеке. Он начал тихим лепетом говорить, и увидел, как резко у Сони загорелись глаза, сначала от восторга, а потом засверкали двумя цветами. И тогда Арсений прижал ладонь к губам и замолчал. Он глядел в него, в это столкновение морей, и поймал, наконец, ту самую неуловимую вещь, которая ускользала от него весь сегодняшний вечер. Эта девочка — его продолжение. Она Антону хоть и не дочка, а сестра, но она так похожа на него, что Арсений с ума сходил. В ней всё было также: улыбка всегда только искренняя и чистая, глаза, которые были больше зелёными, нежели голубыми, и смотрели в самую душу, сразу выискивая двойное дно человека, а ещё магия, живущая где-то под кожей. Просто о ней ещё не знает ни одна душа. Даже её собственная. — Эта библиотека находилась на самой окраине большого города, в котором он жил. Посетителей здесь практически не бывало, лишь редкие гости вроде паренька со смешной причёской да весёлого ботаника. Сказочник скучал в одиночестве в этом месте. Он ходил днями между стеллажами и разглядывал своих единственных друзей — книги и потрёпанную временем гитару — и смахивал с них пыль. Никто не стремился навестить бедного сказочника, пока в один из ясных дней с розовым рассветом сразу после открытия в библиотеку не влетел паренёк. Вполне себе заурядный на вид, но что-то в нём было, то ли в глазах, то ли в походке или манере говорить. Он был человек-катастрофа, но зато настолько весёлый, что сказочник каждый раз, когда парнишка сметал очередной стеллаж или сбивал новую вазу, совсем не злился, а лишь смеялся. Он с самого первого дня стал смотреть на этого посетителя по-особенному. Тот «обворовывал» все полки с книгами, и прочитал, кажется, всё в этой библиотеке. Да и воздух здесь был пыльным, помещения — тёмными, но он всё равно не переставал приходить. Паренёк будто чувствовал, что нужен сказочнику, всё ещё одинокому и молодому сказочнику, который писал свои истории только для таких, как он. Только для него. Он читал их забвенно, словно актёр на сцене, потому что в этом человеке он бы никогда не встретил осуждения. Мальчишка всё слушал и всему аплодировал, он скрашивал будни, а потом и выходные библиотекаря, появляясь у него на пороге с самого раннего утра. Сказочник менялся на глазах, становился веселее, взбалмошнее, ярче, прямо как тот парень, который его сделал таким. Другим. Особенным. Это удивительно, как сказочник-затворник, раньше ощущающий себя комфортно в пустоте, стал настолько нуждающимся в заботе и присутствии того посетителя, что предложил ему работать здесь, с ним, стать частью этих тёмных коридоров также, как посетитель сделал сказочника частью себя и подарил ему вечное напоминание о себе — о ярком, о не перестающем светить. И подарком этим были сияющие синим цветом глаза, чтобы посетитель всегда мог найти сказочника, — на одном дыхании выдал Арс историю, активно жестикулируя и отведя взгляд куда-то в сторону, будто потерявшись в этой сказке. Он не указал ни единого имени, не сболтнул о цвете глаз посетителя, о цвете его волос. Это неважные детали. Главное — суть. Девочка смотрела на него сонными глазами, в которых всё равно читался восторг то ли от истории, то ли от всё ещё сверкающих радужек Попова. Но усталость пересилила девочку, и она прикрыла веки, убаюкиваемая мягкими касаниями Арсения. — Спи, спи, малышка, — тихо пролепетал Арсений. Почему-то рядом с ней он ощущал себя спокойно и не боялся ничего, совсем ничего. Он просто чувствовал себя перед девчушкой обязанным — защитить, укрыть, как собственного ребёнка. — Сеня, а ты и есть тот самый сказочник? — тихо-тихо спросила Соня прежде, чем погрузиться в сон. — Возможно, — загадочно ответил Арс. Он посидел рядом с ней ещё немного, вслушиваясь в тихое сопение, и, убедившись, что девочка уснула, аккуратно выскользнул за дверь спальни.***
Любой звук в ночной тишине всегда кажется громче. Щёлк дверной ручки чуть ли не громом пронёсся по холодной кухне. Никто даже не дёрнулся. Арсений застыл у входа, разглядывая худощавую спину Антона, который думал о чём-то, глядя в окно и прижав палец к губам. Если бы Попов сейчас подошёл ближе, он бы увидел в отражении его глаз город, сияющий за стёклами сквозь метель, которая не хотела никак заканчиваться. Арсения обуревало неясное чувство — странное, тоскливое и ледяное. Он стоял, глядел на фигуру любимого человека так близко, но что-то останавливало парня от того, чтобы её коснуться. Подойти, обнять, утянуть в поцелуй — всего хотелось, но будто стеклянная стена разделила их двоих. Арс боялся напороться на штыки, защищающие эту стену, опасался быть порезанным, когда она обрушится осколками на их головы. Но ран не избежать, как ни старайся, он это знал. Будет больно и холодно, но парень уже на всё готов, лишь бы сдвинуть хоть что-то с мёртвой точки. Он сглотнул, будто готовясь к чему-то важному и необратимому, что так волнительно и страшно сразу. Попов сделал пару шагов, заставляя железные палки в костях, что делали из него струну, исчезнуть и произнёс чуть сипло: — Она знает? Антон вздрогнул, будто его вырвали из лёгкой дрёмы, и, обернувшись, ухмыльнулся чуть насмешливо и натянуто. — Нет, куда ей. Соне же пять всего, рано в этот мир погружаться. Она спрашивала? — У меня глаза засияли, — сухо ответил Арс и ощутил, как между ними слишком натянулось что-то неосязаемое, причиняя едкую боль сердцу. — Не переживай, я не сказал ей ничего. Только невинную сказку. Шастун кивнул, поджав губы, и опустил взгляд. На вокзале, среди людей, он казался совсем другим, по-настоящему счастливым от встречи, а теперь на брюнета смотрел тот Антон, которого хотелось ударить. Вернуть в чувства, показать, что Арсений жалеет о тех сказанных словах, что Попов его отчаянно любит, лишь бы Шастун перестал быть таким: чёрствым, безразличным, деланно охладелым. Хотелось закричать: «Да сними ты с себя эту маску идиотскую, не мучь меня! Я же знаю, что это не ты». Но с губ сорвалась лишь последняя мысль, которая была совсем невпопад, но сказанная так, что сердце пропустило удар, пробитое невидимой пулей: — Это не можешь быть ты, — прошептал Арс, глядя прямо в зелень родных глаз. Лицо Антона резко переменилось с чуть надменного равнодушного на измученное и настоящее. Он приоткрыл рот, потом снова закрыл его и, подумав немного, достал из кармана домашних штанов сигареты. Понял весь масштаб трагедии и какими последствиями грозит этот разговор. — А что тогда — я? — спросил он с иронией и повертел в пальцах никотиновую палочку. Арсений даже сразу не нашёлся, что ответить. Он смотрел на то, как Антон поджёг сигарету и затянулся. Тот выдыхал серо-сизый дым медленно, дав ему подольше задержаться в лёгких, чтобы дурман немного расслабил напряжённую голову. Он непрерывно глядел на Арса, выжидая, когда жертва сдастся. Так и боролись два взгляда, нашедшие поле боя там, где его быть не должно, играя, словно актёры на сцене в отстранённых и незаинтересованных. И, казалось бы, после их долгожданной встречи, там, на перроне, где Антон всё бы отдал, лишь бы увидеть эту арсову улыбку, поцеловать его так страстно и желанно, будто их разделило несколько столетий, всё должно быть по-другому. Но они оттого и делали ошибки — не забывали неоконченных разговоров и несказанных слов. И на сей раз не забыли. Лучше все струны разорвать сразу. — Я знаю, что ты — это мягкая улыбка, это ребячество, лёгкая грусть и усталость, но точно не то, что я сейчас перед собой вижу, — огрызнулся Арсений, чуть повысив тон. — Мы не виделись больше недели, я встречаю тебя на вокзале, встречаю тебя, тебя, вижу твой любящий взгляд, когда ты смотришь на меня, обнимаешь меня, в надежде остаться в моих объятиях, но мир не позволяет тебе этого. Это — ты, понимаешь? Это — ты. Не стылый взгляд и не насмешливые ухмылки, а то, что показывает тебя настоящего. Ты простил меня, ты сказал мне сам. Так в чём сейчас проблема? — процедил Арсений, сжав руки в кулаки, и глядел на резко переменившегося в лице Антона. Больше не было наигранного безразличия. Парень вцепился в подоконник и устремил взгляд в пол, поражённый словами Арса. Волшебник прочувствовал горечью на языке каждое. Он молчал в замешательстве, пока Арсений стоял в самом центре кухни и ждал ответа. Не дождался. — Нечего ответить, да? — с усмешкой произнёс Попов. — Давай поговорим. Давай, прошу тебя, сядем и поговорим обо всём, что тебя тревожит и мучает, о тех обидах, что ты держишь на меня. Я не хочу видеть тебя таким грубым и равнодушным. Я же знаю, что ты ещё любишь меня. Антон, уронив лицо в ладони, шумно выдохнул и вновь поднял усталые глаза на Арсения, гнев которого сменился безмолвной просьбой. Он закивал, как болванчик, но не стал садиться, а отвернулся к стеклу снова, вглядываясь в прояснившийся вид и чужие окна напротив. Он бы ничего не увидел, но всё равно бегал глазами по ним, чтобы отвлечься. Арс заметил, что Антон не может успокоить себя, настолько сильно парнишка был напряжён. И Попов даже не стал просить его обернуться. — За что ты так со мной, скажи? Я не понимаю, в чём ещё провинился, что ты так говоришь со мной? Что ты так смотришь на меня холодно? — спросил Арсений с надрывом, разжав, наконец, кулаки. — Не холодно. Не обиженно, Арс, я не обижаюсь. Это же было глупостями. Я же вижу всё в твоих глазах, так к чему те ссоры помнить? Я просто не хочу выйти раненным из этого разговора. Я боюсь, что всё сегодня кончится, как всегда, а я не хочу будить сестру, — выдал как на духу Антон. «Я не хочу снова ругаться с тобой». Вот в чём была настоящая причина, но Шастун о ней не сказал. — Проще сделать из себя сейчас урода, чтобы не дать себя довести, — добавил он. Арс кивнул и прислонился к столу. Он Антона понимал, потому что срывать связки — последнее, чего он хотел сам. И его вдруг накрыло чувством собственной глупости, каким-то безбрежным океаном беспомощности, что он сложил руки у рта в молящем жесте и вздохнул, тяжело и искалеченно, словно лёгкие били плетьми десятки раз. — Я этого тоже н е х о ч у. Мне просто необходимо знать, что всё по-старому, что я не теряю тебя, — изрёк Арсений и стукнул легонько по столу кулаком. Антон дёрнулся от неожиданности, но не повернулся. Он зажёг другую сигарету, докурив первую до фильтра. — Арс, ты и без того теряешь меня. Ты меня теряешь по-разному, понимаешь? Ты слышал, что сказала Сонька в машине. Я перестаю себя контролировать, — выплюнул он так, словно это совсем пустяк, который просто мешал ему. — И не смотри на меня этим своим взглядом, пропитанном болью насквозь. Не приравнивай к мертвецам. Шастун стоял к нему спиной, но он слышал это рваное дыхание и мог чувствовать перемену состояния Арсения, который упал обессиленно на стул, когда волшебник замолчал. — Тогда объясни мне, почему оно так со мной. Почему не с другими, почему ты полюбил меня? — выдавил Арс, продолжая бурить глазами бледную спину. — Потому что магия не выбирает тех, кто бы этого не выдержал! — воскликнул Антон на эмоциях и судорожно выдохнул. — То есть меня выбрал не ты, — прозвучало из уст Арса скорее утверждением, нежели вопросом. — Тебя выбрала часть меня, которая более чуткая, чем остальные. И я в этом не виноват. — А я тебя и не виню. — Нет, винишь! — крикнул Антон и повернулся к нему. — Ты меня винишь в своей боли, ты хочешь сделать хоть кого-то виноватым, хотя этой вины нет ни у кого. — Да нет мне дела, кто там кого винит! — пресёк он тему. — Меня ты волнуешь. Антон застыл с открытым ртом, а затем затянулся ещё раз сигаретой, которые, как назло, не туманили и не успокаивали голову. Арсений прожигал его своим чуть злым взглядом и ждал. Терпеливо ждал, пока Антон найдёт, что ответить. — Мне нечего сказать тебе, Арс, — выдохнул Шастун по истечению двух минут. — Бред! — вскрикнул Попов и вскочил со стула. — Скажи что угодно, только не надо молчать. Не позволяй мне верить в то, что между нами уже ничего не будет как раньше, — снова вспылил Арс. — Не произошло ничего фатального. — Оно происходит, Арс, сейчас! Это лишь иллюзия всё в наших головах, что у сказок счастливый конец — наша не такая! — воскликнул Шастун, и вдруг в его пальцах сигарета воспламенилась. Она в секунду сгорела. Антон держал её остатки в руках и смотрел на пепел на ладони. — Прошу, не кричи, умоляю тебя, — прошептал поражённый Арс и добавил: — Я не хочу стать этой сигаретой. — Что… Ты… Нет, Арс, нет, — сорвалось что-то абсолютно бессвязное с пухлых антоновских губ. — Ты что, я же никогда не… — Может, случайно, невольно, совсем не желая того, но ты можешь, Антон. Ты так уже делал, — ответил Арсений совсем беззлобно, скорее даже обречённо. — Прости, — только и прозвучало в ответ. Шастун оставил горстку пепла на подоконнике и сложил руки на груди, стараясь уменьшиться в размерах, стать совсем маленьким, чтобы никто не мог его найти, чтобы Арсений на него не смотрел разочарованно и грустно, стоя теперь совсем рядом. Между ними и полметра не было, но Антон отчаянно пытался спрятаться в этом расстоянии, лишь бы ничего сейчас не слышать. Пальцы жгло болью и огнём изнутри, ноги кололо тысячами иголок, но он стоял на месте, даже не шевелясь, и пытался убежать от единственного в мире человека, который мог бы дать ему вторую жизнь. Он ждал криков и разборок, или чего хуже, что Арсений просто уйдёт сейчас, оставив его, выжженного изнутри собственным пламенем, совсем одного. Но он не ушёл и не оставил, а лишь заглянул в глаза и тихо спросил: — Антон… Объясни мне, что с тобой происходит? Антон рвано вдохнул и резко поднял глаза, которые светились удивлением лишь мгновение и снова угасли. Парнишка зажёг третью сигарету и выдавил: — Я не знаю. Сухое и безэмоциональное, как будто зазубренная формула по физике. Такая фальшивая, ненастоящая фраза, словно и не было тех десяти минут, когда они снова ругались именно из-за того, что Антон нацепил на себя сразу множество масок. — Я тебе не верю, — отчеканил Арсений в ответ и поджал губы. И Антон повторил этот жест. Он стал кусать несчастную кожу розовых губ, смотря на Арса так, словно он был главным его врагом и мучителем. Ничего во мне не ищи, я тебе не отвечу. На него глядели два синих фонарика, которые были полны волнения и мольбы. Шастун ломался под взором этих глаз. Он бы предал всё ради них, ради того, чтобы видеть там любовь вечность, он бы всё бросил, всё бы разрушил и отстроил, если бы Арс только попросил. Но настолько великих вещей тот не требовал. Арсений нуждался только в маленькой правде, чтобы помочь упрямому волшебнику, и это — то малое, что Антон мог ему дать. — Я просто теряю контроль, и всё. Не справляюсь со всем. Я же не вечный, Сень, понимаешь, не вечный и полуживой, чтобы быть за всех. Я приехал в Воронеж, а там бабушка едва в сознании, Соня заплаканная в истерике, деньги нужны, вещи, а у меня сессия, и ты здесь один совсем, наедине с этими ебучими призраками, побочными эффектами моих сил. И я просто стал играть клоуна сестре, лишь бы она не грустила, я почти не спал, я… — он часто задышал и вновь отвернулся, стараясь спрятать все эмоции от брюнета. Но дрожащие руки и сбивчивая речь выдавали панику, истерику, которая окутала Шастуна своими терновыми ветвями. Арсений глядел на него с желанием помочь, но отчего-то все мысли растерялись. Он не знал, как его успокоить, потому что сам никогда не сталкивался с таким. Или… Он подорвался с места и обвил спину мальчишки крепкими руками, сжимая в своих объятиях. Он не знал, зачем решил резко разбить стену между ними, самостоятельно подставляя голову под осколки, но это показалось Арсению как никогда необходимым. Антон излучал своей сутулой фигурой отчаяние, и Арс готов был поступиться не только гордостью, но и собственной жизнью, если бы это ему помогло. Он прижался губами к его костлявому плечу и оставил сухой поцелуй на молочной коже, а потом устроил на нём колючую щёку. Антон запрокинул голову и обессилено опустил руки. И плевать, что пепел теперь чуть обжигал и падал на ноги. Он безумно скучал по этим касаниям, и они будто забирали на себя всё плохое, что парнишка пережил и впитал в себя. Шастун скользнул ладонями по грубой бледной коже, оторвал Арса от себя с таким нежеланием. Он хотел сказать: «Отпусти меня, тебе это не нужно, я тебе не нужен». Он хотел поступить так, как правильно, так, как было бы лучше для Арсения, на чей потерянный взгляд он наткнулся, когда развернулся к нему. Но Антон впервые в своей жизни позволил себе побыть эгоистом и не сказать вообще ничего. Потому что Арс нужен ему. Попов хотел отойти на шаг, понимая, что Антон не хочет ничего продолжать, и вся эта любовь не нужна ему ни капли, но стоило ему одной ногой отступить назад, ныне горячие тонкие пальцы вцепились в его руку. «Нет, нет, нет», — бормотал волшебник, притягивая его назад к себе. Шастун долго смотрел в его глаза, которые бегали, будто боялись чего-то, и ждали, ждали… Антон чуть наклонил голову и, запустив руки на шею Арсения, прильнул к его полураскрытым губам. Они были с привкусом мятной жвачки, такие знакомые, умелые, изученные, но отчего-то робкие и неуверенные. Арсений опасался того, что его счастье снова уйдёт с кошмаром. На дворе ночь. «Что, если этого нет?», — спрашивал он себя, и не находил ответа. Арсений давно уже перестал жить только здесь, едва ли разграничивая сознание с реальностью. Они целовались долго, выхватывая рваные вдохи между поцелуями, Антон зарывался пальцами в бархатистые тёмные волосы и сходил с ума от этих губ. Так должно быть, и никак не по-другому. Стоять на освещаемой тусклой лампой кухне, ругаться, срываясь на крик, но говорить. Забыть к чертям о том, что существует в мире что-то помимо их ссор и их любви. И ненавидеть, ненавидеть всё и вся с лютой злостью и безумием, чтобы потом стало легче.***
Антон лежал на кровати рядом с маленькой сестрой, которая уже успела закинуть на него ноги. В тишине ночи он мог слышать, как копошится на полу в тонком одеяле Арс, который мучился от сквозняка и затекающих костей, но молчал. Он наотрез отказался ложиться на кровать сам, ведь места на ней было и так мало, а девчушка вообще звёздочкой разлеглась. Прежде, чем устроиться на ламинате, по которому, несмотря на плотно закрытую дверь балкона, скользил мерзкий ветер, он не смог удержать себя и едва ощутимо поцеловал Соню в лобик. Антон замер от этой картины, и мысли снова вернулись туда, где были пару часов назад — на вокзал. Он сидел и глядел на то, с какой заботой Попов относится к даже не своему ребёнку, и ему становилось больно. Ведь подобного ему больше никогда будет не увидеть. Арс присел рядом с кроватью на полу и взглянул в потерянные глаза любимого человека. Те излучали грусть, но Арс не решился спросить, в чём причина. Он просто оставил такой же поцелуй на его лбу и обнял руками плечи, мол, «я рядом, что бы не происходило у тебя в голове». И лёг на покрывало, небрежно кинутое на пол. Уж это он точно как-нибудь переживёт. Сквозь наступавшую дрёму, Шастун думал о чём-то отрешённо и поджимал губы. Парень так и не спросил о том, что мучило его больше всего. Он хотел знать предысторию. Он хотел знать своего губителя. Антон аккуратно перевернулся на другой бок, чтобы не разбудить сестру, и стал оглядывать вытянувшуюся на полу стройную фигуру. Волшебник смотрел на подрагивающие веки и слабую полу-улыбку, и задавался миллионом вопросов, одним из которых был: «Как ты всё это выдержал в одиночку?». Антон Арсением очень гордился и восхищался, потому что он один никогда не выдерживал. А Попов, который, вроде, человек, и не самый сильный духом, вынес. Удивительно, не так ли? Арсений даже во сне выглядел напряжённым, готовым вскочить и броситься в бой в любую секунду. Словно ему было никак не успокоиться теперь из-за всего, что происходит, и Антон его понимал. Первые месяцы после обретения сил и появления проклятья он не спал вовсе. Не в силах больше видеть это волнение и редкие его подергивания, будто от страшного сна, Антон аккуратно слез с кровати, оставляя её на «растерзание» мелкой, и приземлился рядом с Арсением. Он провёл холодной ладонью по тёмным мягким волосам, и с губ брюнета сорвался шумный выдох. Парнишке так хотелось защитить Арса от лап кошмаров, уберечь вообще от всего, что могло бы ему навредить, но сил не осталось. А потому всё, чем он мог помочь — лечь рядом и обнять крепко-крепко, чтобы спрятать от всего мира в своих руках.