Встретимся на рассвете

Тяжёлый вздох вырвался из груди Арсения. В грузной голове набатом грохотало, что станет легче, должно стать, вот уже которые сутки. Но, увы, не становилось. Он чувствовал свинец усталости на своих ссутуленных плечах, что уже болели от своей ноши. Выскользнув за дверь собственной спальни, парень прислонился к стенке коридора и сложил руки на груди, отчаянно желая, чтобы это жутко колющее и тянущее чувство ушло из спины и шеи, но всё было без толку. Он на ватных ногах добрёл до кухни, что встретила его привычной прохладой и скрипом двери, трещинками на потолке и чуть покоцанным кафелем, а ещё мягким, таким же усталым и словно о чём-то просящим взглядом прекрасных глаз. Но этот взгляд… Арсений бы за него всё отдал. Антон улыбнулся ему тепло, стоя у подоконника, как в последние дни привык, и Арс просто не смог не ответить на эту улыбку, родную, нежную и такую нужную. Все напряжение и недомолвки ушли с тем скандалом в прошлое — сил воевать в этой квартире ни у кого не было. Парни лишь отчаянно цеплялись за малейшую возможность побыть в тишине, одним, на полутёмной кухне, только бы вместе, сплетая пальцы, приникая к губам и скулам, обнимая крепкими руками. Они почти не спали из-за этих часов, когда они разговаривали о всяких мелочах полушёпотом, чтобы шумом не тревожить спящих, когда Антон отрывался от своих тетрадок и тех непутёвых книжек, что были ему отправлены на вёрстку. Арсений ради этого жил. — Спасибо тебе. Антон благодарил, как и всегда, на что Арс ответил лёгким кивком, мол, пустяки. Да оно и было пустяком — ему так нравилось рассказывать сказки на ночь маленькой Соне, которая смотрела на него восторженными глазами, словно Арсений — кудесник, и никто больше не сотворит такого волшебства. Он укладывал её спать уже шестой вечер, наблюдал, как медленно проваливаются в сон совиные глазки, гладил по голове своей тёплой заботливой рукой, убаюкивая девочку. Его сердце раз за разом пропускало пару ударов и сжималось от щемящей боли — он заботился о ней, как о собственной дочери, о своём маленьком солнышке, отчего-то таком родном. Их совсем ничего не связывало, но в ней было что-то особенное, напоминающее Арсу его самого — то ли частичка пёстрого голубого в её глазах, то ли улыбка — понимающая и рассудительная. Арс, завидев убитое выражение лица Шастуна, без лишних вопросов открыл маленький неприметный шкафчик в самом углу, в который заглядывал в редких случаях плохого самочувствия. В его руках появилась бутылка хорошего испанского вина трёхлетней выдержки, и Антон чуть заметно улыбнулся. Немного дурманящий, некрепкий алкоголь был сейчас спасением чуть ли не от всех бед (от тяжёлой головы уж точно). С негромким хлопком Арсений откупорил спиртное и вручил один бокал Шастуну. — Всё будет хорошо, — прошептал брюнет, в пару шагов преодолев расстояние между ними и теперь задумчиво глядя прямо Антону в глаза. В них было сразу всё: грусть, отчаяние, желание сбежать от мира, остаться в одиночестве. Парень выглядел таким измученным, что хотелось у него все эти мучения забрать, перенять всю боль и раны на себя. Но оставалось только смотреть в его чудесные глаза, которые казались неуловимо другими сегодня, и целовать, робко, аккуратно, словно на первом свидании вечером у подъезда. Прильнуть на мгновение к пухлым губам с лёгким касанием, чтобы они потом перехватили твои, углубляя поцелуй, чтобы воздух предательски кончился и от них пришлось оторваться, а потом стоять с глупой улыбкой школьника на лице. И смотреть, смотреть искрящимся взглядом на свою влюблённость. — Я тебя люблю, — сказал едва слышимо Антон. Арсений на секунду замер, и блаженная улыбка сменилась растерянностью. — В первый раз ты сказал мне это без крика, — неуверенным полушёпотом ответил Арс, не отводя взгляда и даже, кажется, не дыша. И тогда полу-улыбка померкла у Шастуна. Сердце больно ударило по рёбрам, руки скользнули на свои же плечи, сжимая кожу до красных отметин. У нас всё должно было быть не так. Антон потерялся в этих словах на секунду, а потом усмехнулся, горько, болезненно, словно громоотводом разгоняя тучи в День Победы. Не то он хотел услышать в ответ, конечно не то, но раз так… не нужно портить праздник грозой. Арсений видел прищур и поджатые губы, он читал эту усмешку, как книгу, которую уже наизусть зазубрил, и хотел ответить, он правда хотел ответить. Но каждый раз, когда был шанс сказать хоть слово о любви, мысли ускользали, превращаясь в пыль. Поэтому он молчал. Арсений прислонился к столу в излюбленной позе и отхлебнул вина, и жгучее чувство, разлившись по языку, обожгло горло. Он смотрел на вмиг погрустневшего Антона, который замер, отсутствующим взглядом глядя в пол. Словно всё то, что так его сковывало, вонзалось в кожу шипами, все проблемы вернулись в миг, когда Арс отстранился, своими же руками отстроив заново стеклянную стену. Волшебник чувствовал камни на своих плечах. Они пригвоздили его к полу, не давая сделать и шага. Помоги мне, пожалуйста, помоги. — Антон… — выдохнул Арсений встревоженно, но был перебит наигранно-бодрым голосом парня. — Когда работаешь на этой неделе? Отвлечённый, простой вопрос, на который не нужно искать сложных ответов. — В среду, в пятницу и в субботу, — бросил Арсений. — Угу. Арс залпом допил вино, чтобы то ударило в голову, забитую незнамо чем. Напряжение на кухне было выше, чем в розетке, его хотелось рассеять, убрать, как паутину из старого дома, но они лишь сильнее путались в ней в попытках стянуть её с рук, и застревали вовсе. Арсений коснулся кончиками пальцев его костяшек, совсем легонько, чтобы привлечь к себе внимание, и Антон поднял взгляд, оторвавшись от созерцания пола. Что-то мальчишку тревожило, и брюнет всем нутром это чувствовал. — Антонь, ты чего? — спросил он, чуть наклонив голову. На секунду воцарилось гробовое молчание, настолько пустое, что можно было услышать неравномерное тиканье поломанных часов, бурление воды в трубах и свист ветра за закрытыми окнами. Арсений поёжился и, не выпуская из рук бокал, сложил руки на груди. Шастун смотрел на него осоловелыми, печальными глазами, сдерживаясь, чтобы не обвить руками любимого человека, не прижаться к его боку, ведь мысли, которыми он был окутан, как колючим шерстяным одеялом, молили о поддержке. Молили о любви. Но он стоял, не решаясь, не говоря ни слова, чтобы не сделать больно. Нет, не ему, себе, себе не навредить. Арс всё переживёт, через всё пройдёт, Антон не сомневается в нём, потому что стержень внутри у брюнета чуть ли не титановый, а вот он сам… чёрт знает. — Что будет, когда я уйду? — выпалил парень. — Что будет с Соней, когда меня не станет, Арс? Не «если». «Когда». Арсу выбило дыхание напрочь. Он стоял, открывая и закрывая рот, словно утопающий, хотя не он им был на этой кухне. Антон выжигал взглядом дыры в его бледном теле, и Арсений позволял убивать себя. Он не знал, что ему ответить, ведь сам не раз задавал себе этот вопрос, глядя в голубо-зелёные глаза маленькой девочки, что спала за стенкой и видела цветные сны, не представляя, что такое «смерть». Только один человек на этой холодной кухне по-настоящему понимал — умирать — больно. — Антон, ты не… — Мы сейчас не об этом, Арс! — выдохнул парень. — Два месяца не срок. Что будет с Сонькой, когда я уйду? — Нет! — отрезал Арс. — Нет. С тобой всё будет в порядке, и с Соней тоже. Я стану ей отцом и братом, если всё сложится совсем не так. Я могу о ней позаботиться, Антош, если ты попросишь. — Попрошу, — полушёпотом ответил Антон. Вся злость, закипающая в крови волшебника исчезла, сменившись тихим, щемящим отчаянием, и он уронил голову в ладони. По телу пошла мелкая дрожь, которую он не мог обуздать, и взглянул на Арсения с мольбой. От этого становилось так плохо и больно, что Арс поджал губы. — Пожалуйста, Арс, вырасти её за меня. — Ты не умрёшь. Антон дёрнулся, словно в судороге, стоило прозвучать тому слову, которого он старательно избегал, старался не допускать в мысли и в речи, но оно всё равно его настигло губами любимого человека. Шастун смотрел в такие светлые, ничем не омрачённые голубые глаза, которые не источали жалости, как Димкины, которые не глядели с детской наивностью, как Сонины, а просто любили с трепетом и тревогой. Без слов и признаний любили, как будто сказать об этом чувстве сравни казни, и… Арс не говорил, он показывал всякими разными жестами, касаниями, взглядами всю эту чёртову любовь, которая даже в такие моменты, когда хотелось кричать от боли и смысла слов, которые с губ срывались, окутывала, грела и чуточку ранила своим молчанием. Но это лишь немного. Главное, что Антон о ней знал. Антон передёрнул плечами, изгоняя внезапно явившееся ему колющее чувство, но оно всё щипало словно ожогом бледную кожу. Арсений забегал взволнованным взглядом по лицу волшебника, и вдруг краем глаза заметил — одна из звёзд, что чуть уходила на спину с плеча, начала медленно-медленно блёкнуть, тлеть на глазах, не оставляя шрамов или рубцов. Брюнет невольно ахнул и замер, наблюдая за тем, как его солнце становилось на шаг ближе к жизни, и в то же время оставалось так от неё далеко. Антон снова вздрогнул всем телом и выдохнул рвано, ломано как-то, будто лёгкое пробили насквозь. Чуть подрагивающий голос Арсения ворвался в его мысли чуть ли не криком, хотя на самом деле был совсем негромким ропотом: — Антон, ещё одной больше нет. Большой, яркой, прямо у плеча. Шастун вскинул голову и с благодарностью глянул на своего спасителя. Сколько ещё раз ты мне поможешь, прежде чем я смогу вернуть тебе всё? Хотелось плакать от счастья и горя сразу, но он стоял, сжав губы в тонкую линию, и покусывал нижнюю, сдирая с неё кожу. Арс приподнялся на носочки, скользнул одной ладонью на шею парнишке, а вторую устроил на пояснице, притянув к себе ближе и клюнув в лоб, смазано, быстро. Шастун, уткнувшись в изгиб его шеи, оставил лёгкий сухой поцелуй во впадинке над ключицей, на одной из сотен родинок, что украшали бледную кожу. Я тебя всю жизнь ждал. Мысль, кроткая, едва уловимая, проскользнула сквозь туман его головы. Взаправду ждал. В свои самые худшие месяцы и годы, в невыносимые часы и минуты, ждал, и дождался, нашёл-таки среди миллиардов людей одного человека. Арсений глядел на мир за стеклом отсутствующим взглядом, прижавшись щетинистой щекой к розовому виску, зарывшись пальцами в шелковистые волосы, перебирая пальцами прядки, и думал. Как всегда. Замер и думал над тем, чем это кончится. Как кончаются сказки? Да и было ли всё вокруг сказкой или всего лишь грустной историей? Рифмы сами лезли в голову, заставив шептать хриплым голосом на ухо Антону какие-то бестолковые слова.

— Прошу, не молчи. Давай говорить Хоть о море ласкающем уши и душу Мое Солнце, звезда, ты обязан светить. Мне твой свет, как огонь, яркий и непослушный, Кусает бока. Лечит страхи и сны. Пусть мне дым перекроет дыхание ночью. Мне не важно, сгоревшим иль вовсе пустым Останется месяц. Такой ты художник. Увижу неясное зарево льда, Что треснет, коснись их хоть кончиком пальца. Меня извини, лед лишь только вода. Он не будет держать. Так давай не касаться. Ветвями небес из последних комет Прошиты плечо, и грудь, и ключица. Красивыми нитями тоненький след. Ты — лучший из всех. Смерть с тобой не случится. Я буду искать выход из темноты, Лабиринтов, ходов и глухих коридоров, До последнего синего пламени льдин, Пока от него не останется порох. Моё Солнце, звезда, ты — мой огненный принц. Пусть я буду любовью твоей покалечен. Прошу, не молчи. Давай говорить Обо всём, что сутулит усталые плечи.

Арсений выдохнул и погладил парня по спине, успокаивая пробивающую его дрожь, а потом отстранился, оставив ладони на его руках. Улыбка расцвела на бледном лице, когда он заметил ухмылку Антона, глядящего на него в упор. Рассеяв тишину шумным вздохом, он молча подошёл к столу и налил ещё спиртного им в бокалы. Голова была немного затуманена некрепким вином, а глаза стали чуть пьяными, смотрящими сквозь вещи. Тихий звон стекла раздался на тесной кухне, где мелкие трещинки покрывали потолок, а желтоватый кафель потихоньку откалывался, где шум воды в трубах был слишком громким, а разговоры всегда слишком тихими, сокровенными, как рассказывают тайны самым близким — тихо и доверчиво, только наедине, чтобы рядом не было посторонних ушей. Арсений продолжал блаженно улыбаться, одурманенный спиртным, и изредка поглядывать на Антона, который молча пил вино маленькими глоточками и продолжал о чём-то думать. Арс сел на стул и с грохотом опустил рядом бокал. Пара капель вина оказались на столе. Он откинул голову на стенку и стал разглядывать потолок помутневшим взглядом. На языке вертелось так много, но мысли было не собрать, они рассыпались как песок. Брюнет прикрыл глаза и стал слушать, как журчит вода в трубах, представляя себе море, бьющее его по ногам своими шумными бурлящими волнами. А сон с Солнцем в главной роли вспомнился сам. И чайки, и ореол светила, и изумрудные глаза, что сталкивались с прекрасным голубым небом. Он словно вновь стал нежиться в лучах сидящего рядом Солнца, которое на самом деле стояло у подоконника, совсем не шевелясь. — Антош? — М? — вздёрнул голову парень, облизнув губы. — А почему у Сони глаза такие необычные? — спросил Арс сипло, не открывая глаз. — Врачи приписывают гетерохромию*, знаешь такое отклонение? — Да. Ты сам-то в это веришь, кудесник? — с усмешкой ответил Арсений. — Нет, конечно. Она… — начал Антон. — Как ты, — заключил Попов. — Она волшебная, как ты. У неё даже глаза такие же прекрасные, совсем как твои. Арс взглянул на любимого и столкнулся с ним взглядом, с этим серым цветом, который заставил всё внутри сжаться, а пьяную улыбку поникнуть. Он вскочил и подлетел в одночасье к Шастуну, и тот отвёл глаза. Арсений повернул его лицо к себе, взяв пальцами за подбородок, и заставил на себя взглянуть, чтобы быть уверенным в перемене, которую он пытался уловить весь вечер. Серые, как пыль на шкафах, как питерское небо три сотни дней в году, как крыша того хосписа, где они были пару месяцев назад. Бесцветные, страдающие, истерзанные жизнью глаза, которые Арсений желал бы никогда не видеть, но он столкнулся с ними и прижал ладони к губам, чтобы сдержать вскрик. — Я поэтому попросил, — сказал Антон, отводя взгляд. Смотреть на Арсения, на которого словно обрушился весь мир, сил не было никаких. Зачем же ты меня к себе забрал, скажи, зачем? Брюнет стоял, прикрыв глаза, и боролся с желанием ударить стену или разбить бокал. Девчушка в соседней комнате же проснётся, а этого Попов совсем не хотел. — Почему так, Антон? Они были другими, когда ты уезжал. Я же только… — пробормотал Арсений срывающимся голосом, в отчаянии выискивая способы помочь своему солнцу. Арсений мог бы поклясться, что видел зелёные прожилки в глазах этим вечером, а теперь они рассеялись, канули в лету. Или их вовсе не было? — Обдурил меня, да? Иллюзия, значит, — злобно прорычал Арс. Каждый знает со времён школы, что солнце может создавать оптические иллюзии. В ответ Арсению кивок и тихие слова, сказанные подрагивающим голосом: — А почему, ты думаешь, я здесь, сдаю сессию и пью вино по вечерам? Думаешь, я бы уехал так просто, оставил бы бабушку при смерти? — сказал с едва уловимой издёвкой Шастун, снова становясь жгучим, обжигающим, скрывая чувства за пеленой безразличия. — Ты исцелил её. — Да. Больше во мне ничего нет волшебного, Арс. Я не чувствую ни крохи этих сил теперь, и я не могу себя спасти никак. Разве что солнце в Питере выйдет из-за вечных серых туч. Если этого не случится, три-четыре дня, и я покойник, понимаешь? Арсений дёрнулся, словно от удара током, а потом резко изменился в лице. — Раз, два, три… — считал Арсений себе под нос. — Почему звёзды четыре, учитывая, что одна пропала у меня на глазах? — Я не знаю, — выплюнул Антон резко. — Ты исцелил близкого человека, почему ни одна не исчезла? — надрывно произнёс Попов. — Потому что этот близкий человек не ты. Антон сказал это так тихо, что будь они в толпе, Арс бы и не услышал вовсе, но на тихой кухне эти слова звучали громом во время грозы. Тот застыл, вцепившись в ладонь парня, за которую невольно схватился. До него долго доходило сказанное Антоном минуту, две, три назад, и Арсений стоял, мечась глазами по комнате, словно эти стены и окна могли бы всё объяснить. — Всё повязано на тебе, — с грустной ухмылкой сказал Антон. — Я это понял, когда она не пропала. Только ты можешь меня спасти от смерти. Каждый наказ, каждая звезда неразрывно связана с тобой, потому что всё, произошедшее между нами, не случайность. Я сказал когда-то, что забрёл к тебе не на пьяную голову. Какой бы нетрезвый человек стал бы карабкаться вверх по лестнице на седьмой этаж? Я тебя всю жизнь искал, чтобы обрести в тебе дом, — нежным тоном проговорил он, — но ничего не даётся Вселенной за бесценок. Прямо как в сказках. — Не может быть, — поражённо ответил Арс. — Ты же уже исцелил меня однажды. — Исцелить не значит заживить царапину. Исцелить — значит вылечить, исправить необратимое, настолько тяжёлое, что эта магия станет спасением. «Этого я и боюсь», — подумал Антон, но эта мысль так и осталась неозвученной. — То есть, прощать — меня, любить — меня. И отпускать тоже меня, — заключил Арсений, всё ещё цепляясь за холодную ладонь. — Похоже, что так, — так же обречённо ответил Антон. Арс вскинул голову с шумным вздохом, не отпуская цепкими пальцами ладони Шастуна. Так и стояли двое — разбитые, потерянные в неожиданной правде. Арсений хотел бы сказать, что всё ещё в порядке, но это не так. Он давно не в порядке, наверное, с того момента, как переехал в этот серый город, который так сильно напоминал его самого, как он встретил Шастуна у своих дверей, как влюбился в него по уши, словно мальчишка лет пятнадцати. Он не в порядке с того момента, как посмел полюбить его, ведь в двадцать один так не любят. В двадцать один дышат страстью, похотью, в двадцать один не ищут человека, который бы заменил всех. А Арсений нашёл и теперь цеплялся за него, как за последнее ценное во Вселенной, отчаянно переплетая пальцы на холодной кухне. В двадцать один так не любят. Арсений любил. Он оставил мокрый поцелуй на скуле у Антона, как будто последний, прижался губами к виску на миг и отпустил его руку. Схватив со стола бутылку вина, Арс приземлился прямо на пол у кухонных шкафчиков, игнорируя стулья и табуретки. Сейчас так лучше — сгорбившись, откинув голову на угол столешницы — сидеть и хлебать из горла немного постоявшее вино, оттого чуть более пряное. И Антон, постояв ещё минутку у подоконника, сел к нему и принял из холодных рук спиртное. Так правильно и сокровенно — вдвоём на полу, совсем рядом, словно брошенные всем миром любовники (говорят, только они и выживают в великих битвах). Арс даже чуть улыбнулся, когда почувствовал на себе его взгляд. Молчали долго и осторожно, словно прощупывали пол, чтобы снова не провалиться с третьего этажа ветхого дома. Такие ошибки уже были. — Ты знаешь, о чём я подумал, когда в первый раз взглянул в Сонькины глаза? — проговорил наконец Арсений. Антон смотрел на него в ожидании. — О том, что она — наше продолжение. Ты когда-нибудь замечал, как сильно она на нас двоих похожа? — с счастливой полу-улыбкой промолвил Арс, не отрывая взгляда от теперь серых глаз. — Нерождённая дочка, — произнёс Антон с тоской. — У неё улыбка твоя. Такая же сдержанная и искренняя, — добавил он. — Она же не родная мне, знаешь? Отчества разные у нас. Я никогда в жизни не видел своих родителей. — Не родная, зато такая же удивительная, как её брат, — проговорил Попов и спросил: — Антон… Если у тебя бабушка в порядке теперь, зачем ты Соньку-то с собой привёз? — Не всё в порядке, а Соня не может там быть одна. У меня сил не так много, Арс, чтобы полностью исцелить человека, — ответил Антон. — Бабушка идёт на поправку, и она сама отправила меня назад, доучиваться, но без сестры я бы не уехал. Я давно уже думал о том, чтобы переселить их в Петербург, поближе к себе, и жизнь сама меня ткнула в эту мысль. — То есть Соня остаётся? — встрепенувшись, спросил Арс. Антон уверенно кивнул и добавил: — Ещё недельку у нас побудет, хорошо? А там уже и бабушка приедет. — Даже не спрашивай, конечно побудет, — с мягкой улыбкой выпалил Арсений. На кухне снова воцарилась тишина. Арс вертел в руках бутылку, разглядывая бежевую этикетку и часто вздыхал, будто всё ещё тревожимый чем-то, а Шастун поглядывал на него украдкой, замечая эти напряжённые руки и отсутствующий взгляд. — Я так устал, — выдавил Попов, усердно сдирая этикетку с тёмно-зелёного стекла. — Я знаю, — раздался шёпот у самого уха. Антон уронил голову на его плечо, а ладонью сжал предплечье в знак немой, невидимой поддержки. Арс повернул голову и поцеловал лоб мальчишки легонько, мол, не волнуйся за меня, справлюсь. Отчаянно хотелось, чтобы стало лучше, как всегда становилось, быть может, из-за присутствия прекрасного солнца рядом, а может из-за количества выпитого вина. Брюнет вновь глубоко вздохнул и стал очерчивать взглядом кухню. Помыть бы полы да с кафелем бы разобраться. Голову Арсения стали посещать такие простые, нетяжёлые мысли, словно всё в его жизни было обычным, совсем неотличным от чужих. Будто те люди, которых они часто замечали невзначай в окнах, жили так же, как и он, с личным солнцем под боком и такими вот тяжёлыми вечерами, когда эмоций слишком много, и они истощают, мучают бедный организм. Но иногда нужно было думать о чём-то простом. Изредка стоило начать петь вполголоса детские колыбельные просто так, чтобы успокоить слишком частый сердечный ритм. Порой было необходимо просидеть всю ночь на полу, отчего наутро будет болеть спина, чтобы понаблюдать, как любимый человек крепко уснёт прямо на твоём плече и будет тихо сопеть, сжимая худыми пальцами твою руку, пока ты будешь оставлять лёгкие, почти неощутимые поцелуи на его лбу и костяшках. Лишь бы стало легче. Попросить о помощи.