***
Поздним вечером в тусклом холле гостиницы очень тихо. На улице уже нет тех зевак, что задержались на работе и теперь стремглав мчались домой, шумные компании не ходили во вторник незадолго до полуночи по улицам пьяные — собственно, только тиканье часов за спиной и скрип стула, на котором сидел Арс. В этой тишине можно было свернуться калачиком на кресле и уснуть, но этого позволить себе было нельзя. Арсений изредка передёргивал затёкшими плечами, желая отогнать наступающую дрёму, и ощущал как кровь растекается по мышцам. Уставшие глаза болели, умоляя выключить компьютер и пойти наконец домой по освещённым лишь вывесками да фонарями улочкам. Вот только до конца смены оставался ещё целый час. Не идти — бежать придётся, ведь к вечеру январь вернул свои права и теперь покрывал улицы мокрым, противно липнущим к подошвам и носам ботинок снегом. Арсений неотрывно смотрел на часы, которые показывали время, кажется, по Нью-Йорку. Пластиковые буквы, некогда именующие эти часы городом, по которому те отсчитывают время, давно отвалились и потерялись где-то, но это, Арс уверен, Нью-Йорк. К чему он здесь, в захолустной гостинице, которую и не заметишь без надобности, если брести по набережной реки Фонтанки? Наверное, незачем. Да и Арсению здесь быть ни к чему, но он даже не пытается найти другую работу. Кому он нужен кроме этого места? Вздох Арсения рассеялся в безмолвии холла, и он стал слушать, как снежные хлопья бьются в стёкла. Они будто стучали, спрашивая разрешения войти, и брюнету казалось, что в дверь действительно кто-то барабанил, и каждый раз озирался. Но никто не входил. Хотя, будто ему нужен кто-то кроме одного долговязого парня, который сегодня остался дома и портил глаза перед монитором ноутбука, вычитывая очередную книжонку. Долго извинялся, стоя у входа в метро, и говорил, что ему сдать вычитанный роман нужно завтра. Арсений кивал и улыбался. Чёрт с ней, с работой. Сам, что ли, не справится с этой дневной сменой? Но дневная смена оказалась хитрее и послала ему забот в виде отключившегося вечером электричества. Пришлось потерпеть и возмущения постояльцев, и гундёж начальника по телефону. Проблема решилась с приходом электрика, а Арсений упал в своё кресло и сидел в нём, не шевелясь, до сих пор. Хотелось чувствовать запах розовых волос, которые вчерашней ночью пахли мороженым. Антон, видимо, голову Сонькиным шампунем помыл. Хотелось руками обвивать худощавое тело, прижимаясь грудью к его спине. И всё можно было бы осуществить, но только через полтора часа, одиннадцать станций метро и две пересадки. Арсений прикрыл глаза на минутку, совсем окутанный тишиной и душным воздухом. Вспоминалась утренняя сказка про моряков, и он задумался — мог бы он и в самом деле быть храбрым капитаном? Рассекать по морям, биться с врагами и распивать ром в своей каюте. Но с большой властью приходит и большая ответственность. У него воображение начало рисовать целый яркий фильм про пиратов, и в нём русый мальчишка, морячок с командой человек в пятнадцать, с красной повязкой на лбу из заморского шёлка, бился с капитаном Поповым бок о бок. Потому что это была их битва на жизнь и на смерть. Арсений и сам не заметил, как забылся сном, сидя в неудобном кресле — настолько он устал. Не любил брюнет эти дневные смены и всегда работал в ночь. Начальник только у виска крутил, но ставил его по очереди с Алёной. Ночи не изматывали никогда так, как этот дурацкий день, когда всем понадобилось заселиться, у всех проблемы и все чем-то недовольны. А в снах про моряков было так светло, хорошо… Он даже мог чувствовать обдувающий его ветер. Из дрёмы его вырвал звук звонка. Арс ненавидел эту штуку, «для официальности» приделанную к их стойке, и её звон терпеть тоже не мог. Каждый постоялец считал своим долгом нажать на дурацкий звонок, нужно или не нужно. Он встрепенулся, совиными глазами глядя на нежданного гостя, который навалился на стойку всем своим весом. «Полчаса подождать не мог, что ли?» — пронеслось в голове у Арсения. Он потёр глаза, чтобы прийти в себя, и вдруг у него над ухом раздалось звонкое: — Здравствуйте, вы предоставляете услуги по разбавлению одиночества? Арс моментально распахнул глаза и дёрнул голову вверх, узнав такие знакомые задорные нотки. На него, чуть посмеиваясь, смотрел Антон, взъерошенный и запыхавшийся. Вся его парка была усеяна хлопьями снега, которые стремительно таяли в тёплом помещении, и с волос падали капли. Он, перестав смеяться, нахально усмехнулся и переспросил: — Так предоставляете? — Только вам, — выдохнул полушёпотом Арс, а потом поднялся с кресла и прильнул к его губам. Он почувствовал холодные ладони на своей шее, и по телу прошла волна мурашек, заставляя его вздрогнуть и только сильнее прижаться к мальчишке. Было жутко неудобно целоваться, нагнувшись над стойкой, поэтому Арс быстро выскользнул из-за неё и снова втянул парнишку в поцелуй, наплевав на всё и вся. — Ты чего, — говорил Арс между поцелуями, — не дома? Я не, — он вновь прервался, захватив пухлую нижнюю губу Антона своими, — ждал. И оторвался наконец от Шастуна. — Работу закончил. Совсем негодная книжка. Как это вообще в печать пропустили? — возмутился Антон. — Там же на улице адище-кострище, а не погода. — Да мне-то какая разница? Силы есть, значит, и иммунитет есть, — уже более радостно проговорил он. — А Соньку ты одну, что ли, оставил? — встревоженно спросил Арсений. — Нет, она у Димы ночует сегодня. Давно уже к нему хотела приехать. Катя, кстати, просила передать спасибо за то, что подменил, ей уже намного лучше, — протараторил Шаст. — Да и вообще, что за допрос? Ты будто не рад, — чуть обиженно добавил он. — Рад, конечно, — с мягкой улыбкой ответил Попов. И, приподнявшись на носочки, ещё раз его поцеловал. Прижался к его губам на секунды, замер, будто желая впитать в себя солнце через этот поцелуй, исцелить все будущие раны им. Большими пальцами пробежался по бархатным щекам, провёл языком по чуть вспухшим губам, и Антон издал тихий стон. Арсений улыбнулся в поцелуй и, оторвавшись от волшебника, засмеялся. — Не мучь меня, я же на работе, — произнёс он. Антон усмехнулся и отвёл глаза, словно нашкодивший кот, и сцепил руки за спиной. Он поджал губы, задумавшись о чём-то, а потом дёрнул голову вверх и спросил. — Сколько у тебя там до конца смены? — Вообще, минут двадцать, но Алёна может опоздать. Погода ни к чёрту, — ответил брюнет. — Как мы домой поедем, я себе даже представить не могу. Шастун хмыкнул и сказал будничным тоном: — Можно и не ехать. Арсений оторвался от созерцания пола и взглянул с сомнением на любовника. — Ну, а что? Мы в гостинице, Соня у Димы, а у Стаса день плохой выдался, пусть в тишине посидит, — продолжил Антон, а потом притянул к себе Арсения за талию и прошептал на ухо: — Как насчёт таблички «технический перерыв» и номера на втором этаже? Не думаю, что ты кому-то понадобишься за эти двадцать минут, за которые я успею не только всё с тебя снять, но и начать кое-что поинтереснее. Антон шагнул назад и ухмыльнулся лукаво, оглядывая озадаченного Попова. Он увлёк Арсения за стойку, и, подхватив его под бёдра, усадил на стол. Арс задержал дыхание в ожидании, что сделает дальше мальчишка, будто не знал этого сам. Тот начал оставлять поцелуи за ухом, на пульсирующей венке на шее, во впадинке над ключицей, и иногда поднимал глаза на двери. Им не нужны были лишние глаза. Арсений ощущал, будто его целовал огонь, жгучий, жаркий и сводящий с ума своим пламенем. Брюнет стиснул в ладонях ворот Антоновой куртки, чуть отодвигая его от себя и сталкиваясь с разочарованным взглядом волшебника. Но бесовская ухмылка, тронувшая губы Арсения, заставила Антона вмиг повеселеть. Попов бросил в кассу пару купюр (если уж нарушать правила, так хоть цивильно и со вкусом), поставил, вернее, почти бросил табличку «технический перерыв» на стойку регистрации и схватил один из ключей. Он был пленён пьянящим предвкушением удовольствия, желанием коснуться мягкой кожи, и, сплетя их с Антоном пальцы, увлёк его к лестнице. Сцепив руки, двое парней полетели вверх по ступенькам.***
Арсений, стоило им закрыть дверь маленькой комнатки, припал к желанным губам с таким нетерпением, словно он — томлённый в темнице, что увидел солнечный свет впервые за столько лет. Парень покусывал пухлые губы Антона аккуратно, бродил руками по бокам и пояснице, что были как шёлк, ласкающий его ладони. Шастун мгновенно сбросил куртку и ботинки не глядя и стал обледенелыми пальцами расстегивать пуговицы Арсеньевой жилетки, но те не поддавались. Внезапно он был впечатан в стену позади сильными руками и рефлекторно запрокинул голову, открыв бледную шею, которую брюнет стал мгновенно исцеловывать, вгрызаться в неё с укусами и засосами. Язык Арсения скользил по молочной коже, вырисовывая карту своих отметин, и Шастун позволял рисовать на себе, как художнику малевать шедевры на холсте. Антон был его шедевром. Он тихо застонал, когда Арсений, стянув с него толстовку и бросив её куда-то в темноту номера, припал к розовым соскам, дразня парнишку. Антон выгнулся ему навстречу, подставил свою грудь под его рисунки и всё старался расстегнуть злосчастные пуговицы уже потеплевшими руками. Те с трудом выскользнули из петель и жилетка упала на пол. А Арсений даже не отрывался от груди Антона, беспорядочно целуя ключицы и вылизывая соски. Они так давно не были одни. Любое касание губ током разбегалось по телу, пускало разряды по кончикам пальцев и вызывало мелкую дрожь, от которой можно было задохнуться. Но Антон задыхался не от неё. Он замирал, когда жаркие губы выцеловывали дорожку от пупка к поясу штанов, когда ладони Арса проходили по «ушкам», искали его руки и переплетали пальцы, вцепляясь в них, будто удовольствие доставляли ему, а не Антону. Тот снял с Арсения рубашку, открывая себе вид на прекрасный пресс и тело, обсыпанное родинками, которые не хуже проклятий рисовали созвездия, на перекаты мышц и углы лопаток. У него слюнки бы потекли от такой картины, которую он впечатал намертво в память, как и все другие подобные, да в горле пересохло от частых вдохов. Антон смотрел отрешённым, закрытым пеленой наслаждения взглядом на то, как Арсений расстегнул пряжку ремня прямо там же, в коридоре, освободил из петли пуговицу и стянул с него джинсы вместе с бельём. Арса вдруг охватило лёгкое волнение — не было у него в таком опыта — но взглянув на взъерошенного, разгоряченного Шастуна, который тихо постанывал от одного лишь прикосновения к стоящему члену, эта нервозность ушла сама собой. Арсений стал водить языком по каждой венке на внушительном органе, медленно надрачивая Антону рукой. Прекраснее этих стонов Арс в своей жизни не слышал, ни от одной давно забытой пассии. Звонкие, переливистые, громкие. Возможно, об их страсти знал весь этаж, но к чёрту их, этих людей. Парни молоды и влюблены друг в друга, как никто в этом пыльном отеле никогда не был влюблён. Так пусть их любовь будет слышна в этих обрывистых стонах, ведь — как верно подметили дети — она в с е г д а одинаковая. Брюнет обхватил головку члена губами и стал посасывать, вызвав вскрик у Антона. Он слышал, как мальчишка выгнулся и ударился слабо лопатками о стену, и продолжал доставлять тому сладкие муки. Скользнул языком по уретре, взял глубже, вогнав в рот орган почти наполовину, заставляя Шастуна молвить его имя сбивчивым шёпотом и сжимать кулаки до полумесяцев на ладонях. Арс взглянул снизу вверх на парня, и замер на мгновение. На теле потихоньку проявлялись следы засосов, мальчишка растрепал себе все волосы, зарывая в них пальцы от удовольствия, а взгляд был направлен в никуда, застелен мутным полотном. И виной всему Арсений. Он втянул щёки, создав вакуум, и вызвал новый, ещё более громкий возглас, что сорвался с покрасневших губ. Антон вцепился теперь уже в его волосы, задавая ритм, толкаясь в горячий рот Арсения чуть быстрее, и выстанывая его имя, которое вырывалось лишь тремя буквами. А р с. И имя его никто и никогда так не произносил, с обожанием и благодарностью, как произносят что-то непременно близкое и незаменимое — отчаянно, громко, надрывно. Не только сейчас, всегда. В любую минуту их жизни это имя звучало ключом в засуху, грохотом дождя после долгой жары, первой сыгранной нотой с того момента, как с рояля сняли чехол — так отчаянно-необходимо и счастливо. И Арсений жил этой интонацией своего имени. Он вновь пробежался языком до основания органа, выпустив его изо рта, прошёлся ладонью раз-другой, и вдруг его мягко потянули вверх и прижали к стенке. Антон снял с него очки, которые очень мешали, положил их на комод и стал нежно целовать его, вцепившись в мужественные плечи. Парнишка делал поцелуи с каждой секундой всё глубже, пропуская тёмные пряди сквозь пальцы. Он скользнул руками по подкаченному телу, параллельно стряхивая джинсы со своих ног, стащил ботинки и втолкнул брюнета в тёмный номер, который освещался только белизной снега сквозь незашторенные окна. Его глаза не только сияли ярким, режущим глаза светом — в них было что-то бесовское, похотливое немного, но такое нежное при этом, что Арсений удивился вновь, как этот парень умудряется смешать в себе столько всего. Шастун снова впился в губы Арса и стал расстёгивать его ремень уверенными движениями. Тот выскользнул из шлёвок за секунду и был брошен в том же направлении, что и толстовка волшебника. Антон принялся ласкать ладонями бледное тело, вычерчивая пальцами созвездия из родинок, расположение которых он знал наизусть. Под его мягким давлением Арс отступал назад, пока не упёрся в кровать. За мгновение покрывало оказалось на полу, а Арсений — на поскрипывающем матрасе. От холодных простыней по спине пробежали мурашки, но, не настигнув рук, они были остановлены горячими, мокрыми поцелуями. Антон впился в изгиб плеча Арсения, оставляя слабый красный след на нити одной из звёзд. Астрологи бы назвали такой космической туманностью. Антон это не назвал никак — ему было совсем не до этого. Он исцеловывал плечи, шею, грудь Арса, прикусывал кожу на них, чтобы сорвать с губ брюнета слабый стон. Он обводил языком соски и кусал их же, лишь бы понаблюдать за тем, как Арсений вскинется немного грудью вверх. Он нависал над ним, одной рукой упершись в кровать, а второй оглаживая податливое тело: внутреннюю сторону бедра, бока, низ живота — как будто проводил рукой по водной глади, что ласкала его пальцы. Он нарочито медленно стал стягивать с Попова бельё, скользнув резинкой по болезненно ноющему без внимания члену. Арс шумно вдохнул и не выдохнул. Он почувствовал пальцы у тугого колечка мышц, и тело само напряглось. Парень боялся боли, которая могла за этим последовать, и прикрыв глаза, стал нервно покусывать и без того раскрасневшиеся губы. Но Антон дальше не продолжал, замер, с вопросом глядя на Арсения. — Только скажи, и я… — прошептал Шастун, но договорить не успел. — Давай. — Уверен? Арсений не ответил, лишь закивал в ответ часто, как болванчик. Антон перевернул его бережно, но сразу проникать внутрь не стал. Он сделал шумный вдох и стал расслаблять напрягшееся тело, целуя дорожки лопаток и вгрызаясь в мягкую кожу между ними. Водил ладонями по очертаниям рёбер, копчику, ягодицам, опускаясь ниже и ниже. Он приставил палец ко входу, прежде облизнув его, чтобы не сделать парню больнее, и протолкнул внутрь на одну фалангу. Арс сразу сжался весь, и Шастун проговорил ласково: — Помнишь? Трудно в учении, легко в бою. Антон хихикнул негромко, вспоминая их первый раз вместе, и продолжил вводить палец внутрь, растягивая бархатные стеночки. Вскоре к нему добавился второй, и Арс тихо заскулил, вжимаясь в подушку. Антон стал вновь целовать его везде, где только мог, чтобы облегчить его дискомфорт. Помнит, как сам хромал первые двое суток — и меньше всего хотелось такого для Арсения. Когда добавился третий палец, Арс прижался к матрасу, тихо вскрикнув и сжав простыни в ладонях. Волшебник слышал его прерывистое дыхание вперемешку с тихими поскуливаниями, но ничего поделать не мог. Растянув его достаточно, он хлопнул себя по лбу и сказал негромко: — Я сейчас. Вернулся с презервативами и смазкой, которые забросил в рюкзак давным-давно, как раз на такой случай. Предусмотрительный был маг, ничего не скажешь. Он раскатал резинку по стволу и, для пущей верности смазав Арсения, приставил свой член ко входу. Попов задержал дыхание в ожидании, и только сильнее вцепился в ткань. Сегодня всё было по-другому. Не было глупых шуток и бестолковых криков. Не было борьбы и желания доказать непреложные истины. Так уж повелось, что страсть — подруга ярости, но не в этом номере со скрипучей кроватью. Здесь всё иначе, ведь у них с самого начала всё было не как у людей. Лучше. Антон, поцеловав еще разок спину любимого, напряжённую от ожидания, мягко сжал его бока и вошёл, медленно и осторожно, в горячее девственное лоно. Внутри было так узко, что слёзы выбивало из глаз. Арсений издал сдавленный не то стон, не то крик, выгнувшись в спине. Он привстал на колени, откинув голову на плечо Антону и прижавшись к нему плечами, и старался отдышаться, отогнать ноющую боль, которая растекалась по ногам. Брюнет вцепился в руку Шастуна, покоящуюся на его бедре, и тот стал покрывать поцелуями его шею, местечко за ухом, скулы, а потом добрался до губ, чуть повернув к себе лицо Арса. — Забери боль, прошу тебя, — прошептал тот между поцелуями. — Не могу, — выдавил Антон. — Я же целитель, я могу излечить травмы, но не забрать боль, — со смешком ответил он. Шастун устроил руку на талии Арсения, а второй стал водить по его опавшему члену. Он начал медленно двигаться внутри, чтобы ничего не повредить Арсу, с губ которого срывались хриплые возгласы. Он намертво вцепился в руку Антону, оставляя там царапины ногтями, но не просил остановиться или перестать. Волшебнику становилось дурно от узости внутри Попова, но крышу сносило этим так, что в глазах звёздочек больше было, чем на теле. За пеленой удовольствия Антон ничего больше не ощущал и не видел, разве что шумные вздохи брюнета доносились до его ушей. Из забытья его вырвал громкий вскрик Арсения, который выгнул грудь колесом и подался назад. Шастун понял, что задел простату и, улыбнувшись, начал ускорять темп. Арсения же накрыло такой волной ощущений разом — он мог поклясться, что такого фейерверка в жизни не ощущал. Наслаждение прокатилось по телу электричеством, перекрывая разом всю боль и заставив его выкрикнуть столь любимое имя будто в припадке. Его член дёрнулся вверх, отзываясь на движения внутри, которые стали более размашистыми, свободными. Арсений уперся локтями в матрас и опустил голову. Дышать было нечем совершенно, но он продолжал хватать жаркий воздух, сжимал в пальцах помятую простынь уже не от боли и стонал имя любовника громко, слышно, иногда срываясь на крики. И, раз за разом, стоило только Антону задеть волшебную точку, его окатывало этими чувствами. Арсений потянулся к стволу, не в силах терпеть тянущее чувство внизу живота и почти болезненную пульсацию, но Шастун перехватил его руки и прижал к матрасу, держа их своими длинными пальцами, как наручниками. Арсений вздрагивал от наслаждения и стонал своим бархатным баритоном. В комнате смешались воедино все звуки: скрип кровати, шорох совсем сбившегося постельного белья, стук снега о стёкла, а ещё крики и стоны, что были громче остальных. Шастун вжимал Арса в кровать, вцепившись в шёлковую кожу до красных пятен, чувствуя, как приближается разрядка. Он кончил с громким вскриком, с именем Арсения на устах. С его губ сорвалось три буквы: протяжная и яркая «А», рычащая и глубокая «р» и «с», почти немая, потонувшая в наслаждении. А р с. Антон толкнулся в него ещё пару раз по инерции, и брюнет тоже дошёл до крайней точки, а потом обмяк на кровати. Шумные вздохи разрывали грудную клетку, насыщая лёгкие кислородом. Он прикрыл глаза, ощущая мягкие волны оргазма, и лежал долго, хватая пересохшими губами воздух и приводя себя в сознание. В голове мысли все словно покрылись паутиной, тяжёлым туманом, не дающим и головы поднять. Рядом на кровать приземлился аккуратно Антон и устроился на боку, оглядывая Арсения. Полу-улыбка тронула губы Попова, руки покоились согнутые у головы, грудная клетка вздымалась от глубоких вдохов. Волшебник протянул свою ладонь к его лицу и костяшками провёл по щеке, и прекрасные глаза голубого цвета, застланные белёсой пеленой, открылись. Арс усмехнулся своим мыслям, и произнёс с хрипотцой: — Ты классно трахаешься, знаешь? Антон засмеялся беззвучно и спрятал лицо в подушку. Арсений расхохотался тоже. Тело сводило приятной, тянущей мышцы усталостью, она отдавалась в ноги и руки, хрипотой звучала в смехе. Голос Арса был чуть осевшим и заставлял Шастуна улыбаться. Брюнет затих и теперь просто лежал, не двигаясь, и изучал взглядом родинки на Антоновых щеках, венку на шее и шрамы на груди, которых редко касался, словно они могли сделать магу больно. Но сейчас отчего-то пальцами стал обводить немного выпуклые рисунки. Он не отрывал сверкающего синего взгляда от Шастуна, который так же задумчиво глядел на него. Даже улыбка померкла на лице волшебника. Он молчал. Арс бегал по впалому животу и выпирающим рёбрам пальцами без всяких подтекстов или похоти, а просто так. В шипении ночи и приятном полумраке каждый изгиб этого тела был ещё прекраснее. Арсений своим взглядом очертил его всего, а потом в мгновение перекинул ногу через худое тело и уселся на живот Шастуна, забыв напрочь про тянущую боль после головокружительного секса. Он нагнулся и прильнул к алым губам, осыпая их поцелуями, а потом щёки, скулы, нос, не давая Антону сказать и слова, просто зацеловывая его нежно, трепетно. Так, как он, сдувают пылинки с драгоценнейших ваз, так берегут фамильные сервизы, но у Арсения не было ничего такого. Ни чашек фарфоровых, ни дорогих вещей, зато был один-единственный такой на свете человек. Или даже не совсем человек… И Арс будет беречь его, потому что больше и нечего. Потому что больше ничего и не хочется так хранить. Арсений чуть вздрогнул, когда прохладные руки опустились на его талию, отстраняя от губ парнишки. — Эй, Се-ень, может хватит нам? — выдохнул со смешком Антон. — Я ни о чём таком, — ответил Арс полушёпотом как-то совсем невесело. Антон запустил в его растрёпанные влажные волосы ладонь, убрал с глаз чёлку, заведя её за ухо, но та, естественно, снова упала на лицо. В мрачном свете луны и снега, что лился сквозь стекло, он видел перелив цвета на его голове, который напоминал ему морские глубины. Арсений улыбнулся чуть потерянно и опустился рядом на подушку. Он вскоре почувствовал на своей спине тёплую ладонь. Антон поцеловал его в висок, но ничего не спросил, а надо бы. Всё блаженство ушло с лица Арсения, уголки губ опустились, и взгляд стал каким-то отрешённым. Шастун не умел читать мысли, что очень жаль. Хотел бы он знать, что творилось у брюнета в голове сейчас, но волшебник его не тревожил излишними разговорами. Грудь Антона вздымалась и опускалась размеренно, и тишину в комнате рассеивали лишь его тихие вздохи. Арсений лежал долго, бродя по закоулкам собственной головы, но как-то спокойно и безнервно. Мысли бились о черепную коробку ненавязчиво, как волны о борт корабля в штиль, только вот от этого не были менее грустными. Когда-нибудь на теле Антона станет на один шрам больше. Когда-нибудь его глаза снова потеряют цвет. Арсений бы и рад жить настоящим, только вот будущее режет глаза каждый раз, когда Антон стягивает с себя футболку. Арс невольно вспоминает строчки песни, которую как-то включал Шастун, пока готовил им с Соней оладушки. Я буду жить, как будто завтра не наступит. Но Попов так жить не будет никогда. Натура у него такая, как и у всех людей — гнаться за будущим. А он пытается лишь его переписать по-своему. Он оглянулся на Антона — тот уснул. Он ровно дышал, не тревоженный совершенно ничем. Арсений смотрел на него минуту с грустной полу-улыбкой, протянул ладонь и провёл по его лицу невесомо, чтобы не разбудить мальчишку, а потом выскользнул из его объятий. Он встал у окна, вглядываясь в мглу. Снег продолжал заметать улицы, стучать в стёкла и закрывал собой яркую луну, что сейчас хотела побыть подальше от всех. И Арсений хотел. Удивительная параллель, не правда ли? Арс постоял немного у окна, невидящим взглядом смотря на падающий снег, руки рефлекторно потянулись к губам, будто меж пальцев была зажата сигарета, что сейчас, конечно же, не помешала бы. Он, вздохнув, оглянулся на Антона ещё разок, похватал с пола свои шмотки, оделся наскоро, проигнорировав только жилетку, и всё такими чёткими отточенными движениями, словно он так уходит каждую ночь от своих любовниц. Но Арсений никуда не денется, конечно, просто минутку-другую постоит под покатой крышей запасного выхода из гостиницы, разбавляя белизну мира серым дымом. Выйти придётся через чёрный ход, чтобы избежать лишних вопросов от Алёны. Арс на них отвечать сейчас совсем не намерен. Он, прихрамывая, прошёл по тусклому коридору, спустился по лестнице с облупившейся на стенах штукатуркой на десяток ступенек пониже, чем обычно. Тяжёлая чёрная дверь с протяжным скрипом открылась, выпуская бледную фигуру на мороз. Холодом кожу обдало сразу же, тем самым окончательно рассеяв остатки прохладного утра. Январь всё-таки был январём, и Арсений не был, увы, мартом. Стоял на кусачем морозе, жёг лёгкие «Винстоном», схваченным в темноте, кусал губы в кровь и перчаток не носил. Он вообще никем не был. Разве что, несчастным влюблённым, наблюдающим за медленной смертью его любви. Точно как в романах.