Исчезнем мы, а миру — всё равно.
***
В следующий раз Арсений просыпается около полудня, оттого, что Антон вскочил с постели и резко стало холодно; тёплое тело ускользнуло из его рук с тихим матом под звон непонятно чего. Как оказалось потом, телефона. Арс лежит с закрытыми глазами ещё пару минут, всё надеясь поймать ускользающий сон, но продирает глаза, оставив надежду. Там было что-то про говорящую розетку и Антона — хотелось бы досмотреть. Он садится на постели и прислушивается к говору Шастуна в ванной, куда тот убежал, словно этот разговор сверхсекретный какой-то. Попов оставляет попытки понять, о чём идёт речь, потому что в ушах шумит, а глаза закрываются — от бодрости, что была в пять утра, ни следа не осталось. Так и сидит, откинув голову на изголовье, и изредка потирает слипающиеся веки, пока Шаст не возвращается в комнату. — Что там у тебя? — бубнит Арс, окончательно сдавшись и прикрыв глаза. — Да начальник звонил, спрашивал, с хера ли я не работаю. — Ты с начальником нагишом разговаривал? — в полусне спрашивает Арс, с ехидством усмехаясь. Антон фыркает, мол, «тебя это больше всего волнует?», но отвечает: — Он об этом всё равно не узнал бы. — Стоп, а чего не так? — спрашивает Арс, резко оторвав голову от изголовья, и смотрит одним приоткрытым глазом на Шастуна. — В смысле, с хера ли не работаешь? У тебя ж отпуск. — Ну, был, — говорит Антон. — Я ж в конце сессии его взял, кончился в четверг ещё. А там работы — пиздец. — Красочно и жизнерадостно, — саркастично выдаёт Арсений и к шумным вздохом поднимается с постели. — Забей и забудь. До завтра. У нас от-дых, — по слогам произносит он и целует волшебника коротко в губы. — А работа успеется. У меня, кстати, смена в понедельник, — добавляет парень, отстранившись всего на пару миллиметров. Антон цокает недовольно, и Арс целует его снова. — Спасибо, что не в воскресенье, — гундит Шастун. — А то с бала на корабль, а платье снять забыли. — Чего? — переспрашивает Арсений и смеётся. — Мы и так с бала на корабль, а вот последнее, как раз-таки, неправда, — он голодным взглядом оглядывает полностью голого Антона и проводит по засосам на шее пальцами почти неощутимо. — Я в душ. «Арс, блин, я хотел!», — возмущённо голосит Антон ему в спину, на что Арсений отвечает мастерски-глупо: «Кто не успел, тот не успел, прости», — и захлопывает дверь. Кипяток бодрит, вопреки всему, и Арсений стоит, опершись плечом на кафельную стенку очень долго. У него в голове пусто и одновременно слишком много, только ни одну из этих мыслей не ухватить за хвост. Его знобит немного от недосыпа, потому что они, молодые и глупые, спят настолько мало, что узнай об этом его мама, она бы приехала и его, в двадцать один год от роду, заставила бы ложиться в десять вечера. Арсений усмехается и ставит в голове галочку, что нужно ей позвонить. Двигаться из-под горячего душа никуда не хочется, несмотря на то, что последний день отпуска принято забивать приятными воспоминаниями. Для него весь этот десяток — одно большое приятное воспоминание, и это если слабо сказать. Антон в постели каждое утро — взъерошенный, заспанный, бубнящий под нос тихое «отстань», когда Арс пытается его разбудить. Антон рядом везде — звон кучи украшений (если бы он мог загореть, он бы ими загорел), смех, активная жестикуляция — ни доли беспокойства. Антон в постели каждую ночь — горящий, чуть ли не обжигающий своей едва контролируемой магией — слепит глазами цвета незнамо какого — у Арса сил нет рассматривать. Антон, Антон, Антон повсюду, в каждом моменте, и Арсений уже не хочет думать о том, что случится в понедельник. Потому что, может, не постоянно, но парень всё ещё будет здесь со всем веером звуков, чувств, взглядов — будет. Арс улыбается невольно и начинает лениво елозить руками по телу, чтобы смыть с себя напряжение — кровати здесь и правда не удобные — и кое-что ещё. Задевает засосы, которые, кажется, везде, и вздрагивает от слабого жжения — до тех пор, пока его со спины не обнимают крепкие руки. Тогда Попов вздрагивает от них. В шуме душа и собственных мыслей он не услышал, как Шаст заполз в ванную, а следом и в кабинку, а теперь стоит, прижавшись губами к мокрому затылку, и скользит ладонями по Арсеньевой коже, накрывает запястья, шумно дышит — едва тише грохота воды о кафель. Вокруг жар, и им воздуха не хватает на двоих. Арсений голову оборачивает и смотрит на Антона, уставившегося в неопределённую точку стенки и ухмыляющегося как-то странно. Так уже явно было, но Арс снова не помнит, когда, и просто молча продолжает разглядывать. Волшебник лишь крепче его обнимает и прижимается щекой к виску, но Попов, развернувшись резко, запускает ладони на шею вмиг очнувшегося Шастуна. Тот смотрит чуть растерянно, всего долю мгновения, а потом с немым вопросом; Арсений гладит его виски большими пальцами и впивается в приоткрытые губы. Антон отвечает охотно и прижимает Арса к себе за талию, вцепившись ногтями в мокрую кожу так, что тому больно становится. Шастун чего-то не говорит. Этот поцелуй — не страстный, не нежный, а какой-то напористый, болезненный даже, словно его Антон у себя на губах выжигает. Он хватается за любимое тело и глотает воду, стекающую по лицу — по их лицам — когда перехватывает губы Попова. Отрывается скоро, дышит глубоко, а Арсений смотрит, смотрит, гадает, что случилось за те минуты, пока он стоял здесь. Этот чуть жалкий, будто обедневший взгляд с поцелуем никуда не девается, только теперь будто туманом застелен — бездумный какой-то, или наоборот, слишком думающий. Шастун бурит его глазами в ответ, а потом быстро мочит волосы, тело, и выскакивает из кабинки. Арс стоит на том же месте, и пытается понять, что это было. Он выходит из душа несколькими минутами спустя, ещё немного постояв под горячими струями, и видит, как Антон собирает раскиданные по номеру вещи с какой-то лёгкостью, непосредственностью. На его губах улыбка играет, но совсем слабая и блёклая. Арсений перехватывает пару чуть боязливых отчего-то взглядов, пока стоит у стенки и наблюдает, как Шаст беспорядочно ходит по комнате. Рубашка, джинсы, ещё джинсы, боксеры, футболка, кольцо — Арс следит за каждым движением рук обеспокоенными глазами, и Антон, собрав шмотки в аккуратную кучку на кровати, садится на самый край. Он молчит недолго и теребит пальцами полотенце на бёдрах. Были бы кольца — их бы вертел. Шастун не может никак собраться и перестать быть тряпкой, а Арсений не торопит; садится рядом, сгорбив спину, и смотрит так, что Антон не может не смотреть тоже. К этому взгляду тянет неимоверно, к такому простому и незамудрённому, будто у Арса душа нараспашку — открытая, оголённая совсем, без тайных умыслов и лишних мыслей. Тот готов слушать — и говорить, если надо. Антон кивает самому себе, облизывает сухие губы и говорит, наконец, неуверенно: — Представь, у Димки с Катей ребёнок будет. Он звонил, когда ты ушёл. Арсений замирает на секунду, а потом улыбается снова, всё так же слабо, но уже иначе совершенно. Как-то светло, мягко, но почему-то немного грустно — догадывается понемногу, в чём суть. Он весь пронизан теплотой, этакий человек-плед, в котором Антону даже в двадцать пять градусов тепла не жарко — ему вообще никогда жарко не бывает, словно у него синдром холодных рук. — Прекрасно. А у них свадьба уже была? Или мы сходим ещё? — отвечает негромко Арсений. Он говорит то ли в шутку, то ли правда спрашивает — Антон не может понять. Арсению бы пару лишних слов всего выудить, чтобы увидеть причину того, почему Антон белее простыней сидит и в каждом вдохе, кажется, сомневается. Корит себя за что-то, верно; парнишку словно бросает из угла в угол, и эмоции в глазах меняются посекундно, но Арс не может не видеть безумной, леденящей тоски в глазах. Они снова молчат минуту, две. Арсений находит его ладонь и перехватывает холодные пальцы своими, тёплыми пальцами. Шаст вздрагивает, но головы не поворачивает, снова невидящим взглядом пилит стену, но он как никогда здесь, на самом деле. Арс с него не спускает глаз, хоть Антон и не кажется сломленным или беззащитным — у него будто просто болит всё. И Попову так хочется понять наконец, почему так. — Я не смогу быть его крёстным, — вдруг говорит Шастун тихо, но твёрдо. Арсений сначала не понимает ничего — так и застывает, глядя в глаза Антону, который наконец решился на него посмотреть. А потом у Арса и у самого взгляд проясняется, осознание сказанного навылет проходит, и начинает болеть словно рана от пули где-то на теле. Я не доживу до его крещения. Арсений хочет пообещать, что доживёт и станет — если не Божьей помощью, так его собственной, но он не в праве давать такие обещания. Поэтому Арс делает вдох, который даётся ему всеми оставшимися силами, и кивает неуверенно. Он не говорит вообще ничего, да и не знает, что сказать. У него внутри снова какой-то дурдом: всё в осколках, ошмётках и кусках строений — город обрушился, едва начав отстраиваться. Арсений не отпускает его ладонь и продолжает греть его холодные пальцы. Антон ничего не просит — ему большего и не нужно. Всё вновь немо и молчаливо; тишина вокруг болезненно гудит. Когда у Арса из ладоней ускользают чужие грубоватые ладони, он поднимает голову, резко очнувшись. Антон накидывает на плечи растянутый джемпер, натягивает боксеры и джинсы, параллельно пихая ноги в изломанные кроссовки и не оглядывается на Попова. Тот подрывается с места, но Шастун мотает головой. Через секунду его в номере уже нет. Арсений за ним не идёт.***
Арсений приходит на берег двадцатью минутами позже — он каждую отсчитал. Покидал вещи в чемодан, чтобы проще потом собрать было, достал пару Антоновских колец из-под кровати, впервые за отпуск заправил кровать, вернее, тот комок из простыней, которая она из себя представляла. Он больше безучастным быть не смог, потому что сердце болело, и Арсению никуда от этой боли было не деться. Тот не хотел оставлять Антона одного, будто он беззащитный и раненый; раненый — может быть, но не беззащитный. Если сам решил, что лучше одному, значит, так надо. Арс стоит на помосте и смотрит на его сгорбленную худую фигуру; Шастун сидит на песке и бросает камни в воду. Они сразу тонут — от них расходятся по поверхности круги, которые разглаживаются в момент, и как ни бывало в воду летит следующий. Арсений ёжится от противного ветра, и Антон вздрагивает тоже. Солнца нет, и их ничего не греет. Только Арс все ещё тёплый, ведь он только-только из отеля вышел. Попов шагает по песку, который попадает в кеды, но он игнорирует его. Арсений замирает в полуметре от волшебника, и тот, повернув голову, коротко кивает и продолжает бросать камешки в воду. Такое простое действие, лёгкое, но у Антона столько старания на лице, будто от этого жизнь зависит, и не одна. А на самом деле это просто камни, которых таких в море — миллиард. Арсений приземляется рядом, совсем-совсем близко, и бросает на парня короткий взгляд. Антон же пилит взглядом горизонт, застеленный тяжёлыми облаками, изредка морщась, и, вроде, всё хорошо. Тишина больше не гнёт к земле и не гудит, потому что рядом плещутся волны, и Шасту почти не холодно, хотя ветер пронизывает насквозь старую кофту. Одно только непривычно — у Антона глаза не горят. Они не горят никак — ни магией, ни огнём, ничем вообще — парень будто опустел. Арсений мечется взглядом с моря на любимого человека, смотрит, как ветер ворошит его цветные волосы и как сигарета, которую он только сейчас заметил, тлеет, роняя пепел на песок. И он знает, что ничем Антону не поможет, пока тот сам не оправится — проходили, знаем, ведь такие моменты, как приступ любого психического расстройства, настигают и угасают, как стихает шторм, и они живут дальше. И следующим днём, значит, будут. — Я люблю тебя, — только и говорит Арсений. Он ни в чём, кроме этого, не может быть уверен. Антон замирает, перестав вертеть в руках не запущенный в воду камень; внутри всё так натянуто, будто органы держатся на одном лишь честном слове. Он выдыхает сизый дым в воздух и продолжает бурить взглядом воду, но на Арса не смотрит, потому что не уверен, что сможет выдержать его взгляд, который пытается не жалеть, не болеть за него, но каждый раз Шаст видит в них личную трагедию. У того умирает любовь. Антон и свою такую холит и лелеет, заботится о ней всячески, напоминает о ней себе постоянно — каждый раз, когда смотрит в зеркало, и тогда маленький пушистый комочек страха бьётся у горла вторым сердцем. Волшебник усмехается — всё не так поэтично, на самом деле. Страх не пушистый и не маленький, а морозящий и пробирающий до косточек, но Антону нравится делать его чем-то незначительным. У него такая игра — представь, что страх это вовсе и не страх. Он сидит и не двигается; пепел падает на песок. — Тоже, — говорит он вдруг, — тоже. Блять, я не хочу быть таким, — зло добавляет парень. — Каким? — переспрашивает Арсений негромко. — Да вот таким вот, размазанным, растёкшимся, страдающим из-за, казалось бы, ерунды. Фантастика, блять, — ругается он смачно, а потом со злостью тушит сигарету о кожу. Ему — ничего, и то радует. Арсений усмехается невесело. Шаст вдруг замахивается и швыряет камень со всей дури со злым рыком; тот летит далеко и падает почти неслышно. Антон чувствует себя этим камнем — пропадёт, и никто даже не услышит. Разве что Арс, потому что он в одном с ним доме — мёртвого в двушке невозможно не заметить. Хотя, если честно, Антон не знает, как умирает солнце — не доводилось наблюдать как-то. Он, шумно выдохнув, запускает руки в волосы, а потом роняет голову на плечо Арсению и прикрывает глаза. Голова болит дико, что-то давит на виски и затылок, и он не может больше её держать. Арс ничего не говорит и обвивает его плечи рукой, лишь прижимая ближе к себе. Он прислушивается к окружающим их звукам: вода плещется у ног, чайки оживились — летают над водой, перекликаются, ветер ворошит кроны пальм и сдувает чёлку Арсению на глаза. Вмиг всё становится простым и кажется решаемым. Антон лежит на его плече, вокруг нет ни одного человека, на удивление, и мир возвращает своё равновесие. Никакого чересчур-счастья, после которого следовало бы чересчур-горе. Арсений поворачивает голову и шепчет Шастуну в волосы: — Я тебя люблю. Целует его где-то у виска и вдыхает запах его волос, которые пахнут отельским шампунем. Так и сидят трое: простой студент, чайка неподалёку и умирающий паренёк. — Ты не ожидал, наверное, что я стану такой размазнёй, — подаёт голос Шаст, не открывая глаз. — Я тоже, если честно, — Антон запинается, — не ожидал. Да и вообще, — он вздыхает тяжело, — странно всё это. — Что? — Ну, понимать, что умираешь. Раньше не доводилось, знаешь? — волшебник усмехается грустно. — Я знаю, мы говорили об этом тысячу раз. Но мне, блин, двадцать лет, и я столького не пережил ещё, — выплёвывает он раздражённо. Его так дерёт внутри злоба, которую он за столько времени натерпел, насобирал, накопил в душе столько, что она просто не умещается внутри. Он её наболел всем существом, но большую часть времени она отходит на второй план как-то, Арсеньевыми молитвами, а потом возвращается. Иногда — гневом, иногда — болью, по-всякому бывает. — Я понимаю, — произносит Арсений в ответ. — Не понимаешь, Арс. — Ну, значит, не понимаю, — соглашается он. Ну ведь правда — не понимает, и не хочет даже. Пару раз ему в голову лезла мысль — вот живёшь-живёшь так, и в один момент тебя нет; как это вообще? А если не в один момент? А если долго, мучительно, если много месяцев или год, ты чувствуешь медленное умирание своего тела, которое тебя подводит, и вся жизнь костром горит, как закат, который прорезается на горизонте? И Арс не может найти ответа, потому что он так никогда не умирал. А Антон именно так и затухает, как огонь, когда кончился хворост. Угли тлеют на глазах, а ночь всё не кончается, тебе хочется ещё тепла, но все ветки в округе ты уже собрал. Так и с ним. — Всё равно, я люблю тебя всем сердцем, — произносит Арсений хрипловато и откашливается, — всё равно. Он не знает, зачем говорит это сегодня так много; просто чувствует, что это нужно сейчас сказать. Антон не отвечает и отрывает голову от Арсеньевского плеча, выпрямляется; приходит в себя понемногу, как и каждый раз. Действительно, словно приступ, после которого нужно просто немного тишины. И человек нужен. Шастун зарывается пальцами в его загривок и пропускает сквозь них тёмные волосы, а потом прижимается губами к виску. Арсений морщит нос, но улыбается довольно и глаза прячет; Антон лишь усмехается в ответ. Шаст вздыхает и отрывается от Арса. Его взгляд, чистый и беззлобный уже, безразличный даже, снова устремляется на море. Немая боль потихоньку уходит с его лица, но он не спешит никуда идти. Двигаться не хочется, а просто запомнить этот момент — Антон жалеет, что его жизнь не фильм, который можно будет потом пересматривать — чуть прохладный, задумчивый и улыбающийся уголком губ Арсений, которому волосы в глаза лезут, шумящая вода и чайки. «Они здесь, блин, везде», — думает Антон, когда за их спинами переговариваются о чём-то две птицы. Арс смотрит на него безотрывно с нежной улыбкой и никак не может перестать хотеть его коснуться. Говорят, что любовь — это желание прикосновений, и Арсений может поставить на это сотку или даже больше, а сотка в жизни студента — ещё какие деньги. И он касается, заводит за ухо прядку, которая торчит немного. Шаст потирает глаза и усмехается снова. — Пиздец, — говорит он вдруг, и вся романтика исчезает вмиг. Арсений смотрит на него удивленно, а потом начинает смеяться в голос, гортанно хохотать. Антон потихоньку расходится и сам, шатаясь вперёд-назад в приступе смеха, и им обоим не остановиться никак, хотя и причины нет. Шаст вцепляется в плечо Арса и утыкается в него лбом; смеётся, пока воздух не кончается, и сразу почему-то становится легче, будто глыба с плеч падает и трескается пополам. Он выдыхает шумно и картинно вытирает несуществующие слёзы. С губ Арсения срываются ещё редкие смешки. И тут Шаст вскидывает голову и выпаливает с огромным энтузиазмом: — Купаться пошли? Арсений снова готов рассмеяться, но у Шастуна выражение лица такое серьёзное, словно он и правда предлагает. Попов мотает головой и издаёт ещё пару непонятных звуков, отдалённо напоминающих смех, но Антон смотрит на него уверенно и без тени веселья, а потом улыбается лукаво, и у него в глазах начинают плясать дьяволята. — Да ну чего ты, пошли! — говорит он. Арсений продолжает сидеть с приоткрытым ртом. Всё это кажется ему абсурдным, ведь на улице — двадцать пять, а вода где-то двадцать, и он эту мысль озвучивает. — Шаст, вода холодная, ты чего? — А у тебя — личный лекарь, — отвечает парень и, усмехнувшись, сверкает игриво глазами, которые снова обретают свой естественный-неестественный цвет. Изумрудные, насыщенные, будто на них баллончик с ярко-ярко зелёной краской пролили. Волшебник вскакивает и стаскивает с себя джемпер. Арсений приходит в себя и с сомнением поднимается с песка. — Не дрейфь, Арс, блин. Иначе как? Приехали на море и не покупались ни разу? Идиотизм, — тараторит он, и Попов чувствует в нём жизнь. Антон горит этой дурацкой и обязательно сулящей последствия идеей, будто его ключиком, как игрушку, снова завели, и он готов бежать и бежать, пока на его пути не окажется какого-нибудь шкафа. Но это так, мелочи. — Попов, если ты сейчас не разденешься, то я сам с тебя шмотьё стащу, — предупреждает Шастун и грозит ему пальцем, стоя в одних трусах на пляже. Именно в тот момент мимо проходит пожилая пара и смотрит на них странно, будто увидели экспонат, и непонятно, что их удивило больше — то, что один парень указывает на ширинку другого или что два каких-то сумасшедших собрались купаться в феврале. Но не хватало ещё, чтобы Шаст здесь порно-сцену устроил, поэтому Арсений усмехается и медленно начинает стягивать с себя толстовку. Антон, сложив руки на груди, закатывает глаза и всем видом показывает тяжесть ожидания. В итоге он всё же берёт всё в свои руки: подлетает к Арсу, который хочет отшатнуться от неожиданности, впивается в его губы с поцелуем, напористым таким, жаждущим, параллельно расстёгивая молнию на джинсах. Арсений не успевает даже понять ничего, как стоит уже в одних боксерах и штанах, спущенных до колена, а Шастун стоит в полуметре и лыбится самодовольно. — И делов-то, — бросает он. Арс смотрит на то, как нетерпеливо Антон топчется рядом в лучах предзакатного солнца. Арсений хмыкает; день пролетел вообще мимо, в какой-то странной атмосфере тоски и отчаяния, так сильно ощутимого, что аж сводило тело. И он думает вдруг, почему, действительно, нет, ведь последний день отпуска принято набивать воспоминаниями — обычно, конечно, хорошими, но ещё не поздно всё исправить. Арс буквально стряхивает джинсы с ног и, схватив за Антона за руку, тащит к воде. Тот удивляется резкой перемене, но улыбается через мгновение и теперь уже сам бежит спереди. Он залетает в воду сразу по колено, не дав себе возможности вернуться назад, на берег. Холодная вода обжигает и жжёт кожу ещё как, и Шаст невольно вспоминает тот холод, когда он сидел с травмой на льду, беспомощный и всем миром брошенный. Но воспоминание за мгновение пролетает перед глазами, а потом эти мысли сменяются одной дурацкой идеей; Арсений всё ещё стоит на песке, намочив лишь пальцы ног. — Шаст, блин, вода ледяная! — возмущается он, а Антон продолжает загадочно улыбаться и медленно двигаться к парню. — Клянусь, я замышляю только шалость, — бубнит он под нос по-детски. — Антох, чего ты… Проходит секунда, и Арсений стоит уже полностью обрызганный водой, которая ледяными каплями стекает по телу, а волшебник едва сдерживает смех. — Шастун, блин! — выпаливает Арсений возмущённо и, не медля ни минуты больше, переходит в наступление. Их перепалка больше похожа на барахтанье в действительно очень холодной воде, потому что в своём стремлении отомстить Арс сначала брызгается по-детски, а в итоге роняет Антона в воду и падает туда сам. У Арсения кожа бьёт тревогу, а у Антона тем более, но ноги не сводит, а значит, купаться можно. А ещё море глаза немного щиплет, но Попов ни разу не жалеет, хотя возмущается громко и показательно. Парни плавают пару минут всего, друг друга топят, правда, как дети, а потом матерятся, сплёвывая солёную воду. Они выскакивают на берег замёрзшие и замерзающие ещё сильнее под прохладным ветром, но смеющиеся, счастливые. На пляже до сих пор ни одного человека. Арсений даже и сказать не может, почему он улыбается, несмотря на озноб и желание улечься в камин. Наверное, потому, что Антон выглядит, будто потрёпанная гусыня — взъерошенные волосы, озябшая кожа; а может просто, потому что рядом. Они падают на песок, быстро принимаясь натягивать свою одежду, которая мокнет сразу же и неприятно липнет к телу. Арсений придвигается к волшебнику ещё ближе. Тем теплее, чем ближе к костру, говорят. Вскоре всё снова затихает и вода разглаживается. Антон сидит и слизывает соль со своих губ, устремив взгляд на желтеющее небо, а Арсений искоса на него поглядывает с мягкой улыбкой. Шаст усмехается и поворачивает к нему голову; Арс позволительно близко. Волшебник вглядывается в чуть искрящие голубые глаза и будто открывает в них новые горизонты. Арсений смотрит внимательно, задумчиво и ласково одновременно, и мечется взглядом по его лицу, думая над всем, что сегодня произошло. Антон качает головой, мол, не нужно, и приникает к его таким же солёным губам.***
Вокруг галдят люди разной степени опьянения, в микрофон орёт явно русский, едва выговаривая испанские слова и без того заплетающимся языком. За столиком в самом центре караоке бара сидят четверо: два парня и две девушки — и можно было бы подумать, что две пары пришли развлечься перед отъездом, загорелые и отдохнувшие. Можно было, если бы Антон, немного перебравший с коктейлями, не лип к Арсению и не целовал его в шею, нашептывая ему на ухо что-то, что должно быть сексуальным, но слишком неразборчиво. Девушки напротив смеялись над этой картинкой — даже Ира, которая, видимо, отпустила ситуацию после той истории с медляком. У Арсения уже и у самого мозги поплыли немного после третьего «Сан-Франциско», и он даже не пытался оторвать от себя пьяного любовника, чуть ли не урча от поцелуев. — У тебя от шеи так ничего не останется, — наклонившись к нему, говорит Оксана и усмехается. Арсений машет рукой и ворошит другой Антоновы волосы. — Арс, а хочешь, я тебе спою? — произносит Шаст ему на ухо, чуть приподняв голову и глядя на него осоловелыми глазами. — А то в караоке-баре сидим и не поём. Идиотизм! «Да у нас не жизнь, а сплошной идиотизм, я смотрю», — думает Арс, но вслух не произносит. Хотя, если честно, он не знает, произносит или нет. Арсений на вопрос ничего не отвечает, потому как, что бы он не ответил сейчас, Антон всё равно пойдёт на эту маленькую сцену, освещаемую одним софитом, работающим с перебоями, и, в который уже раз, будет пытаться покорить сердце Арса какой-нибудь песней о любви. Если сможет выговорить слова, конечно. Арсений убирает руку с его плеча, и Шастун, поднявшись, вразвалочку двигается к диджею. Наблюдать за тем, как он на своём кривом, как походка, английском, похлопывая паренька по плечу, пытается обьяснить, что ему нужно, очень весело. Но в конце концов Ира встаёт и спешит на помощь к Шастуну, на которого диджей смотрит непонимающим и чуть смеющимся взглядом. С появлением девушки проблема решается быстро, и вот она тащит его за руку на сцену. Арсений откидывается на спинку и спрашивает с интересом наблюдающей за друзьями Оксану: — А Ира говорит по-испански, что ли? — Арс, тебе, по-моему, хватит уже, — отвечает Фролова и смеётся. — Я думаю в баре, где сплошные туристы, диджей английский знает хоть как-то. Арсений кивает и присасывается к трубочке, замерший в ожидании выступления Антона. Ему действительно может и хватит, но он упорно гонит от себя какие-то мрачные мысли, заливая их коктейлем, а они лезут и лезут, несмотря на хороший вечер. Потому что если Шаст забылся совсем, то Арсений каждый раз, как заевший на одной и той же строчке виниловый проигрыватель, пока по нему кто-нибудь ладонью не ударит, думает и никак не может ни в чём разобраться. Ира, решившая, видимо, присоединиться к Шастуну, берёт микрофон в руки и считает до трёх, проверяя звук. Антон же просто стучит по нему пальцем и присаживается на барный стул рядом, выставляя давно зажившую ногу вперёд. У него будто эффект фантомной боли, которая была когда-то, но не отпускает подсознание до сих пор. Арс усмехается грустно и начинает потягивать коктейль ещё быстрее. Оксана искоса на него смотрит, но ничего не говорит, и Попов ей благодарен. Ира начинает петь, и Арсений немного абстрагируется, не вслушивается в текст — в голове шумит. Песня ему не знакомая и не самая, видимо, популярная, тем более для исполнения в караоке. Он пьяно улыбается глядящему на него со сцены Шастуну и машет ему рукой. Девушка поёт неплохо, хорошо даже, и Оксана поднимает большие пальцы вверх, поддерживая подругу. Антон вступает позже, но когда вступает — Арсений теряется. Нет, Шаст не поёт хорошо, совсем, ещё и слова жуёт, но правда очень старается. Попов едва разбирает текст. — Просто будь осторожен. Любовь — это не просто. Обещай мне не давать обещаний, — срывается с уст волшебника нечётко. Арсений не может обещать ему жизнь, хотя раньше — было. Теперь он перестал, потому что их любовь вправду не простая, она не определяется желанием или нежеланием, и обещания вечности тут тоже не прокатывают, ведь от самих парней зависит буквально пара процентов. Так что обещать Арсу нечего. Он сидит и смотрит неотрывно на Антона, но уже без улыбки, а Оксану внутри дерёт желанием спросить, что такого в этой песне, но она молчит и проводит по плечу Арсения ладонью. Она видела друга всяким, но не было никогда, чтобы он был так потерян. Но Попов заставляет себя улыбнуться, ну просто — надо так. У него вообще половина улыбок сейчас по необходимости, но это лишь издержки жизни такие. Думает — потом успеет пострадать, у него ещё куча смен в отеле будет безлюдных. — Я хочу нырнуть на глубину с тобой. Милый, дна здесь не видно, — хрипло поёт Антон, снова комкая все слова и проглатывая предлоги, потому что смотрит не на экран, а с Арса не сводит глаз. — Я просто хочу быть здесь с тобой. И тогда Арсений улыбается ярче, намного ярче, сияет зубами, потому что эти строки нравятся ему многим больше. Оксана усмехается и говорит негромко: — Попов, вот не проеби. — Хотелось бы, — отвечает Арсений со смешком и добавляет: — не проебать. Он, не отрывая взгляда от Шастуна, чокается с Фроловой бокалами. Эта песня заканчивается, и Ира возвращается за столик, начинает спрашивать, понравилось-не понравилось, а Арсений пропускает все её слова мимо ушей, кивает на что-то, незнамо на что, потому что продолжает смотреть на сцену. Включается очередная минусовка, а Шастун не торопится спускаться со сцены; эту песню Арс точно знает и смеётся, когда Антон на ломанном-переломанном испанском пытается её спеть, деревянно вертит бёдрами в такт и чувствует себя звездой эстрады. Попов это тоже помнит — давно было, в октябре ещё, когда Антон, ложка, миска с тестом для блинов… Тот орёт на весь зал и вырывает из воспоминаний: — Ка-а-амбьо доло-о-р, фелисида-ад, — и поёт плохо. Дальше слова коверкает совсем — у всех местных уши, наверное, завяли. А Арсению нравится.***
Песок холодный, но не слишком — немного босые ноги холодит только. Арсений почему-то решил, что было бы неплохо дойти до пляжа в последние часы до отъезда и найти пирс. Было что-то мечтательно-розовое в том, чтобы хоть немного побыть героем своих снов. Правда, пирс он так и не увидел, а руки и ноги немного подморозил, потому что на улице совсем не жара. Реальность взяла верх, своими темнотой и холодом — тем более, рассвет только часа через три, а Антон пытается хоть немного выспаться перед отлётом. Один Арсений почему-то, как в зад укушенный — у него энергия совсем не кончается, и на месте он сидеть просто не может. У Антона уже голова кружиться начала оттого, что Арсений по номеру круги наворачивал, собирал чемоданы, носился туда-сюда; то одно забыл, то бритву из ванной не забрал, то полотенца, сохнущие на балконе, чуть ветром не сдуло. Шастун же сидел на кровати и за этим молча наблюдал, потому что вот у него энергии точно не было, да и алкоголь в крови в сон начал клонить. Всё стало как-то слишком наоборот. Арсений мнётся на песке, зарывает в него пальцы, будто дитё малое. Осталось только себя в него по пояс зарыть и хвост русалочки слепить для полного набора. Арс делает несколько шагов к воде, полощет одну ногу в ней буквально пару секунд, пробуя на температуру, а потом выдёргивает резко. Холодная. Ничего другого он, конечно, не ожидал, но проверить же надо было. Парень начинает брести по берегу, не в силах стоять на месте, потому что его и вправду переклинило сегодня — вот никак нельзя останавливаться. Никак. Ему-то и бежать особо некуда, его никто не ждёт, и он никуда не опаздывает, но у него будто необходимость какая-то странная в постоянном движении. Арсений спал ночью часа четыре, а сон не идёт. И опять это дурацкое чувство, будто он что-то непременно упустит, если сейчас уснёт. Только вот ничего не происходит. Арс всё не может понять, откуда у него такой кавардак в голове и все эти странные замашки, но на незаданный вопрос отвечают за него: — Потому что ты немного долбаёб, — раздаётся за спиной насмешливый голос. — Паришь чего-то себя, паришь. Сигареты есть? — продолжает Воля, равняясь с Арсением. Тот уже не пугается и не отшатывается, как раньше, ножами в видение не тычет и в истерике не расходится — ему без разницы. Паша себе и Паша, вроде не первый день знакомы, убить не пытается, да и хер бы с ним в таком случае, думает. В этот момент Арсений точно понимает, что в определённый момент всё пошло не так. Арс хлопает себя по карманам, будто их у него с десяток, достаёт из заднего помятую пачку и протягивает её знакомому. Как всегда, без касаний, потому что тьма — слишком сильная штука. — Ну давай, рассказывай, как вам отдыхается, — по-приятельски интересуется Воля. — Ты слишком живой, — выдаёт Арс, игнорируя вопрос. — Ну, и такое бывает. Так как отдыхается-то? — Ты слишком живой для видения, зависящего от проклятья, часть которого мы, на секунду, убрали на днях. Паша шумно выдыхает и говорит резко, постукивая себя по несуществующим часам на запястье: — Проклятье вы, конечно, снимаете, но времечко тикает, и чем быстрее оно тикает, тем больше у меня сил. Арсений замирает на одном месте. Воля делает несколько шагов вперёд и, остановившись тоже, оборачивается к Попову. Они молчат недолго, Арсений переваривает полученную информацию, и по мере понимания этой информации у него глаза становятся более жалкими, а губы всё сильнее поджимаются. — Видит Бог, я не хотел этого говорить, — бросает Паша и поднимает руки, мол, так вышло. — И перестань каждый раз делать такое лицо. — Какое лицо? — Как будто ты первый раз слышишь что-то подобное, — отвечает Паша и отворачивается. Он продолжает путь, вышагивая тощими ногами по песку. Арсений обхватывает сигарету губами и идёт следом, хотя он может остаться здесь и позлиться ещё. Действительно, будто ему этого всего никогда не говорили и вообще, что такое «смерть», Попов знать не знает. Да он и не знает, по сути, но узнавать совершенно не хочется. И его вдруг охватывает любопытство — взять и прямо сейчас спросить то, чего не спрашивал до, потому что Арс до сих пор не понимает и половины всей этой волшебной ереси. — Перестал жалеть себя? — ехидно спрашивает Паша, чуть замедлив шаг, когда Арсений его догнал. — Объясни мне, — Арс оставляет вопрос без ответа, — почему ты не можешь обернуть проклятье вспять. — Во-первых, я не хочу этого делать, — отвечает Воля с какой-то странной, непонятной интонацией, но Арсений не уделяет этому внимания, — а во-вторых, я ж, блин, мёртвый. Что мёртвый может сделать вообще, кроме как донимать тебя и таскать сигареты? — с привычной усмешкой добавляет он. — Ну ты же сейчас живой. — Это ненадолго, — говорит Паша пустяково и стряхивает пепел на песок. — Окей, ладно, тогда другой вопрос — ты почему умер вообще? — Ого, какой ты тактичный, — отвечает Воля и хмыкает. — Потому что головой нужно думать. — А поточнее? — А поточнее, любопытным Арсениям хуи отрывают, вот тебе поточнее, — огрызается знакомый. — Блять, ты просто сказать можешь? Паша вздыхает шумно и прикрывает глаза, пытаясь потушить злость внутри. Ненавидит он такие вопросы, хотя ему их после смерти всего два человека задало, включая Арсения. — Был один ритуал, потому что я дох от непонятной болезни… — А у тебя исцеления разве нет в комплектации? — прерывает его Арс. — Я тебе что, солнце-хуёнце, или как? Нету, — выплёвывает он и добавляет: — Так вот, ну я там лоханулся с ингредиентами, или с днём, или с жертвой — хер знает — и в итоге помер. Неужели не помнишь? — Чего не помню? И вообще, какая жертва? — Да деваха какая-то, в кому впала. Без понятия, что там теперь с ней, — отмахивается Паша. — У вас по универу пулей новость разлетелась, мол парень — самоубийца-неудачник, умудрился грохнуться со второго этажа насмерть, м? — тараторит Воля, желая отделаться от Арсения, а сигарета уже давно на песке валяется — руки ничего не держат. — Да не знаю я… блять, — выдыхает Арсений. Арсений стоит с приоткрытым ртом и смотрит куда-то сквозь неудачливого мага, а потом закрывает его и кивает. Любопытство вмиг куда-то девается. Он смутно, но помнит эту историю — Матвиенко когда-то рассказывал, потому что сам Попов не в курсе всяких сплетен. Тогда замяли это дело, чтобы репутацию ВУЗа не портить, но такой персонаж точно был. Глупая смерть, имя как нарицательное стали в университете использовать, Арсений слышал на немногих тусовках, куда ходил, мол, «будешь как Пашка-суицидник, не делай сальто на краю стола», но вопросами не задавался никогда — ему не было интересно. Вот и теперь не будет. Арсений даже немного сочувствует, если не брать во внимание указание про девушку в коме и его Антона. Он поднимает взгляд, полный отвратительной жалости, с которой обсуждали Пашу девушки в универе (маг как сейчас помнит — слушал охи-вздохи, пока бродил по универу непристанным призраком в первые пару дней), и тот прекрасно это видит. Через секунду на пляже его уже нет. И Арсений не знает, почему видение ушло: то ли у него силы кончились, то ли Попов и вправду его задел. Чёрт их поймёшь, этих полумёртвых. Арс стоит ещё какое-то время на одном месте. Парень теперь знает всю подноготную, несмотря на слабое, какое-то полупрозрачное, чувство вины. Арсений отгоняет его от себя скоро и собирается уже уходить, но разворачивается и видит пирс, который искал последние полчаса. Плохо смотрел, значит. Он идёт по холодному песку замёрзшими ногами, которые немного жжёт, и всё же натягивает на себя кеды, когда ступает на пристань. Ещё не хватало заноз всадить в пятки. Арс доходит по отсыревшему, промокшему пирсу после недавнего дождя до самого его края и садится на деревяшки. Он свешивает ноги без страха промочить обувь и закрывает глаза. Арсений прислушивается к тишине и к тихому-тихому журчанию волн. Он много думает о короткой истории, выданной на одном дыхании Волей, и в который уже раз за вечер приходит к выводу, что всё стало совершенно иначе. Кто бы мог подумать, что он будет жалеть злодея? Но Арс вскоре от этих мыслей отходит, потому что он не может нести на своих плечах вес проблем всех и каждого. Он так сам сдохнет быстрее. Попов сидит на пирсе и рассматривает туманный месяц за облаками, который почти не светит, а больше он ничего не видит. Ему звёзды наблюдать сейчас совершенно ни к чему. Арс где-то совсем не здесь, прогоняя в голове последний, переполненный эмоциями день, которых было взаправду слишком много; а на часах уже воскресенье. В воскресенье — домой в серые тучи и шумные улицы. Здесь тоже шумно, но как-то по-другому совсем; или парню просто кажется. Кто ж знает, откуда у него все эти замашки? Арсений всё-таки мочит кеды, чертыхается под нос, но никуда не сдвигается — только подтягивает одну ногу к груди, а вторую оставляет болтаться над водой. В голове мыслей всего несколько, почему-то: про универ, про работу, про дом. Нельзя сказать, что по последнему он не соскучился, потому что он любил бежевые стены и пожелтевшие потолки, а ещё кровать, не сдвинутую из двух, с дурацкой «проёбиной» посередине, как назвал стык матрасов Антон, а нормальную. Да и вообще, дом — всегда дом. Вот так просто. Он возвращается головой в сегодняшний — ну, уже вчерашний — день, и улыбается как-то ностальгически-грустно, будто это было очень давно. Знает отчего-то настолько чётко, что как сейчас уже не будет, и мусолит эту мысль в голове, как день назад, и два, будто думать больше не о чем. А ему, по сути, и не о чем — самую горящую и сжигающую откладывает на потом каждый день. Арсений потирает глаза от медленно накатывающей усталости; нехватка сна сказывается всё-таки, но возвращаться в номер совсем неохота. Ему хочется наивно верить, что если замереть в этом моменте, он никогда не кончится. — Не замёрз? — раздаётся за спиной уже другой, немного сонный голос, а потом на его плечи накидывают куртку. — Я не уверен, что тебе нужен ответ, — отвечает Арсений, улыбнувшись уголком губ, и поднимает голову на Антона, который стоит на пирсе и немного устрашающе возвышается над ним со своим двухметровым ростом. Антон усмехается и опускается рядом. Он сам одет только в тонкий джемпер и джинсы, и ёжится немного от прохладного ветра. Арсений качает головой и протягивает ему косуху, но волшебник от неё отказывается. — Я ж тебе принёс. — А себе не принёс. Бери, бери давай, — настаивает Арс, и парень, немного поломавшись, всё же соглашается. — Спасибо, — отвечает он и вытаскивает сигареты из кармана джинс. Через мгновение палочка зажигается от его искры, и Антон выдыхает сизый дым. Арсений усмехается — теперь всё точно, как в том сне, разве что время суток другое и Шаст не несёт какой-то бред про море. — Почему пришёл? Не спалось? — спрашивает Арс негромко. — Да выспался как-то, — отвечает Шастун совсем неправдоподобно, не отводя взгляда от моря. Арсений такие вещи сечёт — да он много чего сечёт, вот только без толку. А по Антону то ли сразу всё ясно, то ли Арс просто слишком давно его любит. Не с первой встречи, конечно; он никогда не понимал, как люди влюбляются за пару секунд, как мастер в Маргариту, например, причём из-за дурацких жёлтых цветов. Но со второй или с третьей уже, наверное, можно, и Арсений свою эту хромую любовь относит именно к чему-то подобному. Какая разница, когда осознал? Главное, что была и есть. — Зря ты, Шаст, меня обманываешь, — говорит Арс с лёгким укором. Антон выдыхает шумно, значит, Попов в кой-это веки прав хоть в чём-то — всё же соврал. — У тебя когда-нибудь было чувство, словно это — рубеж? — спрашивает волшебник и поворачивает голову. Арсений же упорно смотрит на фиолетово-серые в ночной темноте тучи на горизонте. — Рубеж между чем? — Ну, будто дальше — по наклонной? Хуёво, короче. Арс издаёт невесёлый смешок. — Не было, но теперь, чувствую, появится, — отвечает он негромко. — Не бери в голову, всё нормально будет. Иначе как? — Да как-как, по жопе хуяк, что, — огрызается Антон. — Ты какой-то, Шаст, честное слово, поразительный, — говорит Арсений, но не уточняет. Оно и ни к чему. Во всех смыслах сразу — поразительный. — Угу, конечно, — бубнит тот. — Ёбнутый я, а не поразительный. — Ну, не без этого. Арсений смеётся во весь голос, словно шутку века рассказал, а Антон лишь усмехается и качает головой. Они молчат какое-то время — Шаст курит, а Арсений смотрит на горизонт и упорно не может прогнать из головы въевшиеся в память картинки. — Знаешь, я такое уже видел, — признаётся он. — М? — Мне такое снилось, когда ты в Воронеж мотался, — говорит Попов, тянется руками к пачке сигарет и достаёт одну. — Я тогда не спал ещё толком. Подожги, а? Антон одним щелчком поджигает её кончик, и Арсений невольно вспоминает, как ему на это несколько требовалось; тоже давно было. — Ну и что снилось? — спрашивает Шаст, не отрывая глаз от горизонта. Арс затягивается и продолжает: — Что мы вот так, на пирсе, сидим, курим. Ну, ты куришь, — произносит Арсений и стряхивает пепел в воду. — А я тебя будто не знал никогда и думал, как выглядит человек-солнце. Антон хмыкает и отвечает: — Даже так, — звучит утверждением. — Ну, тогда не вещий. — А потом ты ушёл, и мне это всё уже нахер не сдалось, — заключает Арс и указывает на море. Говорит так, будто хочет, чтобы Антон запомнил — твёрдо, немного рассержено, но на ситуацию, а не на человека, и отчаянно в какой-то мере. Арсений знает, что будет так, если счастливого конца не случится, и тогда он точно станет героем своих снов. Только вот тех, в которых быть не хотелось бы. Арс смотрит на него внимательно, а Антон мечется глазами по всему вокруг и усмехается снова. — Бред, Арс. Не забивай себе голову, — говорит он и тушит сигарету о пристань, но не бросает бычок в воду, а превращает его в пепел. А Арсения снова заело; он всё ещё чувствует себя старым виниловым проигрывателем — зациклился на одном. А на вопрос, откуда у него все эти сдвиги, никто не ответит. Кроме Паши, конечно. Ну правда же, долбаёб, в какой-то степени. Возвращаются в отель в тишине; Антон иногда касается его ладони костяшками и разглядывает небо по пути, которое всё так же застелено тучами. Завтра обещали грозу, и Арсений, возможно, даже хочет, чтобы их рейс перенесли. Деньги на продление номера на денёк наскребут, а таких дней, как предыдущие десять — по пальцам сосчитать. Арсений отрубается, стоит ему коснуться головой подушки, и Антон устало валится рядом, но не может уснуть, несмотря на измотанность. Смотрит на такого красивого и спокойного, наконец, Арсения, который даже во сне льнёт к нему, в холод его рук, и это греет; не так, как огонь - кусаче и обжигающе. Такое тепло не обожжёт никогда. Шастун уже и не надеется поспать хоть немного, но сон берёт своё рано или поздно. До будильника остаётся всего два часа.