Встретимся на рассвете

Антон выполз из нагретой постели, едва не свалившись с кровати из-за запутавшейся в одеяле ноги. Утро не располагало к пробуждению совершенно; в комнате была полнейшая темнота, и он чуть не врезался в угол шкафа и в дверной косяк. Из кухни доносился грохот посуды, а ещё лился режущий глаза свет. Антон поморщился и поспешил спрятаться в тёмной ванной. Холодная вода не помогла тоже; чёрт бы побрал эти утра. На выходе Шастун всё-таки споткнулся о порожек (и порожки тоже чертям) и чуть не влетел в стенку, но успел выставить руки. И тогда, зайдя на кухню и щурясь от яркого света, он смиренно продекларировал: — Дурдом. Арсений, который стоял у плиты в одних домашних штанах и даже не потрудился надеть фартук, усмехнулся. На плите жарилось что-то; Антон бы рад понять, что, но у Арса с готовкой всё ещё было не очень. Волшебник задавался вопросом, как тот до него жил, потому что с появлением в доме Шаста готовкой только он и занимался. Но пахло это нечто вполне неплохо. Антон, вразвалочку подойдя к Арсению, прижался к его спине и мазнул носом по виску. Глаза открываться всё ещё не хотели, и Шастун остался так стоять, прикрыв веки и греясь от тёплого тела. Арс говорил о чём-то негромко и слишком убаюкивающе, чтобы слушать, но волшебник иногда угукал на его реплики. Он очнулся только когда Арсению понадобилось пошевелиться; до этого он размеренно мешал кашу в маленьком ковшичке и следил за тем, чтобы «нечто» не сгорело. Арс хохотнул и сказал продравшему-таки глаза Антону: — Иди садись, сейчас завтрак будет. Тебе кофе сделать? Ты совсем никакой. Опять сидел до трёх с книжкой? — протараторил он одним потоком слов. Антон ничего воспринять не смог и не успел; стоило ему сделать шажок в сторону стола, к горлу ком резко подкатил и голова закружилась каруселью. Если бы не Арсений, он бы не избежал встречи со столом или с кухонной тумбой, потому что ноги отказались его держать. Тот кинул лопатку, которой отскребал лук от сковородки и поймал Антона уже в падении. Арс вцепился в его спину до боли в пальцах, едва удерживая от удара о пол. А мог бы и не заметить совсем, не поверни он голову. — Антон, Антон, Боже, — выпалил Арсений. Шастун схватился за его плечи и держался крепко; потихоньку ком отступал. У Антона сердце грохотало, билось о грудную клетку, и ему казалось, что он чужое тоже чувствует. Он считал — удары или секунды, пока не стало полегче. Насчитал десяток — жить будет. — Нормально, нормально, — полушёпотом выдал волшебник. Арс мягко опустил его на стул и приземлился на колени рядом. Антон закинул голову на стенку и глубоко задышал; и без того обессиленное недосыпом тело ослабело ещё сильней. Парень прижал два пальца к артерии и теперь мерил свой пульс; цифры были запредельные. Арсений метался по его телу испуганным взглядом, не понимая причин внезапного обморока. Антон вздохнул и потёр глаза. — Кофе? Давай, — выдал он неосознанно. — Шастик, какой… — на выдохе сказал Арс и усмехнулся нервно. — Дурак. Было такое уже? Не ври только. — Нет, не было, честно. Или… перед моей поездкой в Воронеж, помнишь? Когда Стас ещё приехал, — проговорил Шаст тихо. — Только там голова просто закружилась, а сейчас — херня какая-то. Арсений сглотнул и кивнул. Он только стал отходить понемногу; сердце всё ещё стучало так, будто у него приступ будет сейчас, руки подрагивали — вернее, только начали — паника отступила и сменилась её послевкусием. Арс сделал глубокий вдох. Он замер, опустив глаза и принявшись теребить шнурок на штанах, а потом, подумав немного, произнёс: — Говори, если что. Антон усмехнулся и кивнул; серьёзно, дурдом, подумал, начинать день с такого. Он посидел, глубоко дыша жарким воздухом ещё пару минут прежде, чем почувствовал себя лучше и ком от горла отошёл. Арс сидел на корточках, оперевшись коленями на пол, и ждал, пока волшебник очухается, хотел удостовериться, что всё в порядке. В той степени в порядке, в которой это может быть так в сложившейся ситуации. Когда окончательно отпустило, Шаст наклонился и прижался к сухим и тёплым губам Арсения своими, подняв его голову за подбородок. Тот опешил сначала, а потом ответил мягко, ощутимо расслабившись, и скользнул ладонью на его шею. У Попова губы были со вкусом того «нечто», что он готовил. У Шаста засосало под ложечкой — давно встал, всё-таки, да и организм тревогу бил с этими недо-обмороками. — Еды дашь? — проговорил Антон ему в губы. Арсений рассмеялся и, поднявшись с колен, вернулся к плите. — Дам, конечно, — с простодушной улыбкой ответил он. От непонятного нечто лопаткой отделили половину — это оказалась яичница со всем, что в холодильнике готово было уже испортиться: помидоры, ветчина, вялый укроп, лук отсыревший — но в целом было неплохо. Антон за обе щёки уплетал, а Арс предпочёл остаться есть у плиты, оперевшись на неё, и наблюдать за этим всем со взглядом то ли горе-повара, то ли мамочки; ест, ему нравится и слава Богу. — Авс, — усердно пережевывая большой кусок, сказал Шаст, и, проглотив его, продолжил: — Вкусно. Арсений театрально приложил руку к сердцу и поклонился, и Антон усмехнулся. — Актёришка ты, — ответил со смешком Шастун. Он выглядел измотанным, и Арсений, отставив тарелку в сторону, принялся делать ему кофе; надеялся, что он поможет хоть как-то. Раннее спокойствие ушло и сменилось лёгким волнением; он опасался отпускать Шаста в универ, да и самому ехать было тревожно: он же изведётся весь. Конечно, не хотелось начинать утро с таких встрясок, но лучше Арс будет здесь, чем Антон огребёт проблем. — Может, дома останешься? — поставив чашку с молоком в микроволновку, спросил он. — Да зачем? Арс, всё нормально, — ответил парень, — молния в одно место дважды не бьёт. — Уверен? — Да, не переживай. Арсений поставил перед ним чашку с кофе, и Антон благодарно кивнул; атмосфера почти вернулась к началу, разве что сон рассеялся окончательно. Арс сел на стул напротив и принялся доедать остывающий завтрак. Он бурил глазами тарелку, погрузившись в свои мысли и тревоги. Попов всё ещё переживал, и ни одно слово Шастуна не могло заставить его перестать. Он до сих пор наивно верил — или хотел верить — что сказываться проклятие на Антоне не будет, а оно сказывалось, пускай и такими мелочами. — Расслабься, — произнёс тот, не поднимая глаз. Арсений усмехнулся как-то невесело, а потом поднялся и принялся мыть посуду. Его укутало мыслями как метель снова укутала город в конце февраля, хотя казалось, что вот-вот наступит весна. Он думал об Антоне, думал о курсовой, думал о марте, и ему хотелось, чтобы поскорее потеплело. Арс устал напяливать на себя несколько слоёв одежды и заворачиваться в огромные шарфы по глаза. Но, признаться, заворачивать в них Антона под его недовольный бубнёж со словами «мне одному, что ли, идиотом выглядеть?» было довольно весело. О другом думать он не особо хотел. Арс вздрогнул от неожиданности, когда его сзади обняли холодные руки, и по горячему телу прошла волна мурашек. — Антон, блин, — с выдохом произнёс он и, улыбнувшись, покачал головой. Руки, ещё пока без колец, бродили по груди и животу, всячески отвлекая от мытья посуды. Шастун целовал его в мочку уха и в шею, и Арсений как сыр в микроволновке плавился. В итоге Шаст взял его в руки свои и стал мыть посуду с ним, и Арс рассмеялся, закинув голову на его костлявое плечо. — Что ты делаешь? — спросил он. — Быстрее будет, — ответил что попало Шаст. — Не будет. — Зато приятней, — заключил он с ухмылкой. Парень замолчал и усердно натирал едва уже не сверкающую сковородку губкой в Арсеньевых ладонях; Арс чувствовал его горячее дыхание на щеке и неосознанно вжался в Антона сильнее. Всё живое всегда тянется к теплу. У Шаста постоянно были холодные руки, но очень тёплое тело — такой странный диссонанс, который в постели с ума сводил и удивлял в любой другой момент. Арсений глядел на него искоса и улыбался уголками губ, наблюдая, с каким усердием он тёр посуду. Его лицо было задумчиво и спокойно; волшебник чуть прикусил губу и уставился взглядом куда-то в пространство. Хотел бы Арс знать, что было у парня в голове. Хотя, если погадать, то мысли у них обоих были каждый раз одинаковые — что надо перестать думать о будущем и что будет дальше. Антон мог размышлять о чём угодно: о том, что сыпящийся уже чуть ли не в еду кафель надо бы сменить, о том, что на ужин приготовить, о том, что у него реферат не сдан какой-то — но с вероятностью процентов в девяносто он думал именно об этих двух вещах. Многострадальная сковородка всё-таки была положена на полотенце, и Антон, вытащив из шкафчика свежую губку, вместо того чтобы заниматься какой-то ерундой, примостился рядом, и стало действительно быстрее. Так и стояли бок о бок, то и дело задевая друг друга локтями, мыли посуду, которой ещё со вчера осталось море и маленькая тележка, молча, потому что говорить не хотелось. Успеется ещё. Арсений в эту секунду почувствовал, что он на своём месте — не у раковины, нет, а рядом с Шастом — и понял, что он жил с этим чувством уже много недель; везде и в любых обстоятельствах, с Антоном он там, где должен быть, молчат они, говорят — не имеет значения. Он вспомнил, как прощаясь у подъезда после той пьянки, две недели назад, Дима сказал ему, чтобы тот не оплошал с этим со всем. Арсений ответил, что будет стараться. Удивительно, что он вообще из той ночи хоть что-то запомнил, потому что память наутро осталась лишь отрывками в голове, и его настигло дикое похмелье — настолько, что Антон его отпаивал аспирином с чаем и давал пить какую-то розовую жидкость от обезвоживания всё утро, потому что на памяти Арсения его желудок ещё ни разу не хотел покинуть тело, а именно тогда захотел. Ну и ни в какой универ в первый день второго семестра они, конечно, не пошли. Арсений застревал на Антоне даже больше, чем мыл посуду, поэтому подобное им воспрещено; в конце концов, Шаст полностью освободил раковину, пока Арс намыливал одну и ту же чашку. Когда волшебник вытер руки о полотенце и задом оперся на кухонную тумбу, Попов вспомнил, наконец, зачем он вообще здесь стоит. Кружка была домыта в одно мгновение, и Арс устроился рядом, сложив руки на груди, но через мгновение оттолкнулся от столешницы и шагнул вплотную к Антону. Тот усмехнулся, устроив ладони на его талии. Антон выглядел заинтригованным, но это всё — актёрство; на самом деле, в зелёных глазах загорелся шальной огонёк. Арсений томить его в ожидании не стал и прильнул к его губам. Антон улыбнулся в поцелуй и снова стал бродить руками по любимому телу, прижимая ближе к себе. Кожа у Арсения была бархатная, горячая, может, потому что батареи шпарили так, словно за окном минус сорок (а там всего-то минус пятнадцать), а может, потому что Арсений горел кем-то. Так горел, что гляди, обожжёт. Антон же уверен, что нет. У Арсения кожа была усыпана родинками, которые Шаст ощущал под пальцами угольками. Он медленно и неспешно скользил пальцами по его позвоночнику, заставляя вперёд податься, прижаться ещё ближе, и Арс поддался. Он углубил поцелуй, и Антон откинул голову на кухонный шкафчик, так удачно открыв шею, что Попов перекинулся на неё, покрывая кожу лёгкими касаниями губ. Он беспорядочно целовал плечи, ключицы, оставив пару засосов на скрытых обычно под одеждой участках — ему это доставляло какое-то странное удовольствие. Шастун шумно дышал, зарыв пальцы в тёмные волосы, скрёб ногтями по загривку и чувствовал чужое возбуждение бедром. — Чертяга ты, Арс, — сказал Антон на выдохе. — Мы опоздаем. Назвал его по-дурацки, каким-то пиратским, что ли, прозвищем, и Арсений усмехнулся; где-то в другой вселенной они, может, и пираты. — Это вопрос или утверждение? — лукаво спросил он и, оттянув майку, припал губами к соску. — Похер, будет утверждение. Антон издал тихий стон и, вцепившись в крепкие Арсеньевские плечи, развернул его и теперь нависал над ним, прижимая к столешнице. Дьявольская улыбка заиграла на его губах, и Арсений самодовольно вскинул голову, оставив лишь пару сантиметров между ними. Они вдвоём действительно могли бы сжечь дотла целый лес, одна только их искра. Антон втянул его в жаркий, мокрый поцелуй, а потом резким движением посадил на столешницу, сжимая пальцами бёдра. Есть гипотеза о том, что время циклично. Суть её состоит в том, что все события рано или поздно повторяются во времени. Есть гипотеза о том, что Вселенная замкнута, и вылетая из определённой точки, даже если ты будешь лететь в одном направлении, то вернёшься в то место, откуда начал. Такое уже было. Антон помнил, что такое уже было, и не один раз, только с точностью наоборот. Тогда на столешнице он сидел, а не Арс. Тогда он медленно умирал лишь с парой надежд на спасение, а теперь он жил больше, чем когда-либо. Арсений постанывал ему в губы и цеплялся за руки так, что оставлял следы ногтей на коже. Антон чувствовал его горячую кожу под пальцами, когда целовал родинки на груди, которые если сосчитать, то число за сотню перевалит. Как маленькая вселенная. Антон чуть не ударил его о дверной проём и едва не врезался в него сам, пока был занят его губами. Всё это уже, конечно, было, но не так, как сейчас. Никогда не может быть, как сейчас, чтобы вплоть до последней складки кровать была разворошена так, чтобы Арсений стонал с теми же интонациями и чтобы на календаре было двадцать пятое февраля две тысячи восемнадцатого. Антон с гипотезой был не согласен совсем. Шастун стоял с тюбиком тональника у зеркала и замазывал засосы и следы от зубов, которые Арсений хотел-не хотел, но оставил на самых видных местах. Сквозь жёлтые шторы с дурацкими цветочками, которые Арсений, как и обои в коридоре, не менял, свет в комнату почти не попадал, да и темно ещё было. Часы показывали восемь десять всего. А открывать окна не хотелось — всё бы ушло вмиг; атмосфера царила домашняя слишком, сонно-утренняя. Своя, если проще сказать. Антон улыбался довольно, словно кот, поевший сметаны или мясной пюрешки, и совершенно не хотел никуда идти. Удовольствие, вернее его остатки, растекалось под кожей чем-то приятно-тягучим, морило и без того сонного парня. Тот прикрыл глаза на секунду и вздохнул, надеясь, что кислород включит мозг хотя бы на процент, но всё было без толку. Волшебник вскинул голову выше, и, заметив ещё один след от зубов, чертыхнулся под нос. — Зубастик, блин, — сказал он, и Арсений усмехнулся. — Сам виноват, — пробубнил Арс в подушку. Тот продолжал нежиться в постели и вставать, кажется, не собирался. Арсений только зарылся в подушку посильнее и поправил сползающее с бёдер одеяло. Он был ещё более сонный, нежели Антон, и бодрости утра в нём не осталось совершенно, но оно того стоило. — А знаешь, — начал он хрипловато, — хорошо, что у тебя нет привычки заправлять кровать. Пригодилось. — Да что там, ты бы своими зубами покрывало стянул, — продолжал иронизировать Антон, рьяно затирая тональным кремом красноту. — Ты весь тюбик выдавишь так. — На твою зарплату купим. Будто они жили в основном не на его зарплату. — Так говоришь, будто тебе не понравилось, — деланно обиженным тоном ответил Арсений, вздохнул и, с кряхтением поднявшись, сел на постели. Антон обернулся, скользнув взглядом по его подтянутой фигуре, задержав глаза на пикантных местах, которые скрывались только одним куском одеяла. — Не доводи до греха, — на выдохе сказал Шаст. — Уже довёл, — ответил Арс и нахально улыбнулся. Антон оставил наконец несчастный тюбик в покое и в один шаг оказался около Арсения. Тот улыбался по-лисьи хитро, но сквозь эту лукавость проглянуло что-то ласковое, потому что актёр из Арсения… никудышный, но только если дело касается Шастуна. Нагнувшись, тот взглянул в источающие слабый синий свет глаза, которые завораживали в темноте комнаты, и ухмыльнулся. Арс проговорил ему почти в губы: — Ну что, не жалеешь, что русский свой несчастный пропустил? — Ни разу. Почаще бы у нас совпадало расписание, а? Ты, может, готовить бы научился. — Ага, — коротко ответил Арсений, игнорируя подкол, и потянул на себя шнурки Антоновой толстовки. Шаст подался вперёд, уловив намёк, и прижался к его губам, которые ощущались шершавыми и суховатыми от частых вдохов. Спустя пару секунд он заставил себя перестать, и прервал поцелуй. — Если мы не прекратим, мы не уйдём, — сказал он, отстранившись. — Меня Игорь Валерьяныч с полом скатает, если я пропущу хоть одну его пару. Я не уверен, что ты хочешь, чтобы с тобой потом спал блинчик. Арсений усмехнулся и, разворошив русые волосы с розовыми кончиками (в тайне ему натуральный цвет парня нравился даже больше), поднялся и начал собирать свои шмотки по всевозможным шкафам и углам их спальни.

***

Зарыв покрасневший от мороза нос в ворот толстовки, Арсений топтался у входа в университет. Он от нечего делать рассматривал мозаику на стенах — библейские сюжеты; думал, что плохая была идея — в таком здании открывать институт, где всё, по сути, ложь — здесь актёры, режиссёры, звукооператоры. Есть в этом доля иронии. Вскоре это наскучило, да и ноги замёрзли без движения (топтание на одном месте не сойдёт способ согреться), и Арс стал вяло рисовать носком на припорошённых снегом дорожках бестолковые фигуры: треугольники, квадраты, буквы; две «А» рядом тоже вывел на тонком слое снега. Вспомнил про утро, которое было, действительно, своим каким-то, тихим, и стало бы лучшим за последние две недели, когда он только и делал, что работал, или у них с Антоном не совпадали пары — если бы тот не собрался упасть в обморок. Это пугало Арсения до чёртиков. Будто Антону скорость умирания выкрутили до максимума, будто солнце и десять дней на море ему помогли на первые пару дней. Антон, в конце концов, даже зажигалку себе купил. Арс тряханул головой, чтобы избавиться от давящей безнадёги, и вернулся мыслями в сегодняшнее сонное утро. Он до сих пор, кажется, ощущал прохладно-тёплые руки на своих боках; такой вот странный диссонанс тоже. Антон вообще очень противоречив во всём. Ему русый шёл именно поэтому больше — простой, незаметный цвет, когда Шаст — намного более хитровыдуманный. Сердце щемило странной тоской, и Попов чувствовал себя то ли непреодолимым романтиком, то ли неудержимым слюнтяем, ведь они виделись девять часов назад. Ему такие утра запрещены тоже; после них хочется ещё, а жизнь построена по-другому. Ему снова на смену через четыре часа. Арсений продолжал возить ботинком по снегу и мог бы, наверное, протереть дырку в асфальте, делай он это ещё минут пять. Но от этих художеств не стало теплее, поэтому Попов побрёл в направлении продуктового в конце улицы. Антона всё равно ещё ждать неизвестно сколько. Парня решили задержать в универе, когда у них и без того не слишком много времени. Арсений до жути соскучился по Соне, которую не видел с её переезда, потому что если Шаст нашёл время к ней забежать, то Арс крутился-вертелся, будто сто белок в одной маленькой карусельке: это напоминало больше месиво, чем процесс. Антон смеялся и говорил, что он может своим постоянным движением обеспечить электричеством как минимум весь их дом, а потом начинал разворачивать шарф на его лице и шее. Зима заставляла чувствовать себя рулоном, и не понятно ещё, чего именно. До пешеходного перехода было пилить и пилить, поэтому Арс перебежал дорогу в почти положенном месте и через минуту был уже у магазина. Перспектива согреть хотя бы руки грела сама по себе, и он ворвался в магазин, напугав зазевавшуюся продавщицу. Взглянув на цены на горячительные напитки и на количество денег в кошельке, Арсений вздохнул. На кассу в итоге возгрузились две бутылки с тёмным пивом и пачка дешманских чипсов. У него даже не попросили паспорт — видимо, выглядит слишком уставшим для того, чтобы быть подростком. Оно и неудивительно при резко изменившемся графике три через один. Арс прошёлся назад до университета; там всё ещё никого не было. Снег усилился и с остервенением покрывал его руки, волосы, лицо. Арсений с невозмутимым видом смахивал хлопья и шёл дальше. Холодный воздух немного бодрил, но усталость от этого никуда не девалась. Он прошёл мимо почти всего парка, оглядывая корявые ветки лысых деревьев и пустующую детскую площадку, покрытую охапками снега. Дожидаться Антона он не стал, и вскрыл одну бутылку. Шаст ему простит. Только стоило ему сделать глоток, он чуть не выплюнул его назад. На него со спины налетел сам Антон, и Арсений закашлялся. — Что ж ты, — выдавил он сквозь кашель, — творишь-то? — беззлобно закончил он. Антон обнял его со спины и стал горячо дышать куда-то в шею. Арс оглянулся по сторонам, но не увидел никого, кроме кошки под горкой, и развернулся в его руках. — Дурачьё, — проговорил он сипло, глядя в задорно-блестящие глаза. — Дурачьё, точно. Антон приник к его губам, так ничего и не ответив, и сразу нагло протолкнул свой язык в рот Арсения с таким напором, что тот сделал шаг назад, и Шастун повторил его движения. Арс вцепился в его плечи заледеневшими руками. Когда волшебник оторвался и стал часто дышать в попытках привести дыхание в норму, Арсений, который так же рьяно вдыхал раскалённый морозом воздух без опасений заболеть, выпалил тихо: — Ну нихуя себе поздоровался. Антон рассмеялся и ответил: — У тебя губы со вкусом пива. — Я и тебе принёс. Арсений высвободился из его рук и полез в рюкзак; вытащил оттуда пиво и пачку чипсов с крабом. Антон усмехнулся, взглянув на Арсения нечитаемо, и взял из его рук чуть нагревшуюся в рюкзаке бутылку. Тёплое пиво, конечно, не очень на вкус, но Шастуну всё равно — на таком морозе оно быстро охладится. Они с Арсом чокнулись без тоста, и, развернувшись, побрели к метро. Снег продолжал покрывать их ничем не прикрытые головы, а мороз кусать побледневшую ещё сильнее — хотя казалось, что уже некуда — кожу. Когда они проходили мимо входа в университет, то Арс приметил фигурки, которые делал, и заметил, что уже чуть присыпанные снегом буквы «А» обведены сердцем. Он усмехнулся и сказал добродушно: — Ну ты и романтик, Шаст. — Ага, романтик с пивом, — фыркнув, ответил Антон. — Всё круто. А ведь действительно.

***

Квартира встретила их запахом домашней еды и Арсеньевского детства. Повсюду стоял аромат свежей выпечки, а ещё чего-то неуловимо-ностальгического, что возвращало Арса в далёкий и родной Омск, куда он так и не съездил, но всё ещё надеялся. Но денег в заново созданной заначке — пара тысяч, поэтому он просто стал звонить матери чаще. Не может быть рядом, так пусть хоть так. Стоило им войти в дом, в коридор вылетела Соня, и прыгнула на не успевшего снять даже один ботинок Арсения — тот едва сумел удержать девчушку. — Привет, Сеня! Я скучала. Ты долго не приходил, — протараторила она, и Арсений улыбнулся, глядя на неё по-особенному тепло. И виновато как-то тоже. Если очень хочешь — всегда найдёшь время, а Арс и так, и так — не нашёл. Он поджал губы, не переставая улыбаться; на него не обижаются, и как бы ладно, но он всё равно чувствует, как его неприятно скребут внутри. Кошки, мышки, белки — без разницы, но очень усердно, будто он предал кого-то, скребут. В коридор вышла женщина неспешным, но очень расторопным шагом. Арсений смог оторвать глаза от Сони и перевёл взгляд на хозяйку дома. Женщина, с пролёгшими у рта и глаз глубокими морщинами, покрашенная в блондинку, но с кое-где проглядывающей сединой волос и цветастым платком на плечах, принялась обнимать и целовать Антона в обе щёки, и Попов улыбнулся ещё шире. Тот становился сразу пятнадцатилетним, когда оказывался в кругу семьи: ворчал на бабушкины поцелуи, потому что положено, и взгляд у него становился светлее, будто никаких проблем нет. А возможно, он это специально, чтобы бабушку не тревожить. Мудрые женщины видят больше, и даже то, что ты скрыть пытаешься, поэтому Антон все свои актёрские таланты подключал, и вполне успешно, видимо. Когда внимание переключилось на него самого, Арсений улыбнулся ещё шире, засверкал зубами и расправил плечи машинально. Он так всегда перед мамой выделывался, чтобы та не начинала делать ему замечания про сутулость и понурость, ну и механизм выработался. Тем более, он знакомился с семьёй своей потенциальной невесты, как бы то ни было смешно; с замужеством проблемы будут, а вот с гражданским браком — никаких нет и не было. — Здравствуйте! — бодро сказал он. — Ба, это Арсений, мой друг хороший, я у него живу уже сколько там… — замялся Антон, почёсывая затылок. — Пять месяцев, — закончил за него Арс, и Шаст стрельнул в него сердитым взглядом. Арсений дёрнул плечами, мол, что не так, но ответ понял сам буквально через мгновение. — Ой, — ахнула Василиса Аристарховна, и приложила руку к груди, — если он вам мешает, то вы говорите, Арсений, а то пять месяцев, так долго! — Нет, нет, вы что, — отмахнулся Арс, — никаких проблем. Он кинул короткий взгляд на Антона и поставил Соню на пол. Та убежала на кухню, что-то говоря, но Арсений не мог услышать всё и сразу. — Вы раздевайтесь, раздевайтесь, у меня там приготовлено всякого, чай попьём, — стала торопить всех Василиса Аристарховна, и ушла на кухню следом. Арсений усмехнулся и стал стягивать ботинки с курткой, а потом, поцеловав Антона коротко в губы, удалился в ванную под недовольный шёпот волшебника: «Что ты делаешь-то, Арсений, блин!». В ближайший час Арсу не давали продыху: то Соня дёргала его за палец и рассказывала, что у неё в садике происходит, то Василиса Аристарховна спрашивала что-то о нём самом, и Арсений был бы рад уследить за всем, а ещё успевать есть, есть, как ему наставляли, но у него мозг столько информации сразу не воспринимал, а ещё ему на работу надо было ехать где-то через час, и всё это смешалось в кашу. В конце концов, Соня утащила его в комнату — играть, и Арс выдохнул спокойно, оставляя Антона разговаривать с бабушкой, а сам отправился наслаждаться относительной тишиной. Девочка втащила его в комнату с заговорщическим видом и закрыла дверь, а потом потянула Арсения на кровать. Тот гадал, почему девчушка так себя вела. Соня запрыгнула рядом и спросила сразу: — Ну что, сказал? Арсений нахмурил брови в непонимании, о чём она говорит. — Ну же, Сеня, сказал? Соня смотрела прямо ему в глаза с надеждой услышать ответ, и Арс долгое время не мог понять, к чему она это всё, но потом в голове стали всплывать смутные воспоминания об одном их ночном разговоре, о котором Арсений в нескончаемой веренице событий совершенно забыл. Арсений взглянул на болтающую ногами в нетерпении девочку, и ответил с улыбкой: — Сказал, конечно. Много раз сказал. Девчушка рассмеялась и полезла его обнимать зачем-то, и Арс прижал худенькое тельце к себе; он всё ещё не понимал, за что она его так любила. Он просто какое-то время был её волшебником, который создавал сказки из ниоткуда (и ни одной так и не записал), и больше ничего. Но она всё равно за что-то его любила. Арсений давно думал, за что его любил Шаст, кроме той любви умирающего к спасителю. Антон ему сказал однажды, что Попов — один из семи миллиардов, но почему-то сам он выбрал именно его. Почему-то. Возможно, каждому нужен кто-то, кто будет уравновешивать его безумие. Возможно, но Арсений вообще не уверен, что он со своими собственными тараканами может сделать что-то подобное. Антон его за что-то любит, хоть в нём и нет ничего такого отличительного. Он ран не заклеивал и игрушки не отдавал, если по-простому, он только вытаскивал его с катка, на который сам же и загнал, и ловил его при обмороке единожды. Вдруг Арсению в голову ударил вновь тот самый ночной разговор с Соней; её заплаканный вид и истрёпанный заяц в руках. — Сонька, — обратился к ней Арс, резко посерьёзнев, — прости, что я спрашиваю, но Антон в обмороки, когда вы были в Воронеже, падал? Девочка, погрустнев, нахмурила бровки, села рядом и стала теребить волосы какой-то куклы. В ней было что-то не по возрасту взрослое в такие моменты, и Арсу казалось, что она мудрее его во многом. Кто ещё ему скажет идти признаваться в любви человеку, которому он не решался сказать о ней так долго? Соня долго молчала и вздыхала часто, не оставляя в покое куклу. Вина снова уколола Арсения за такие вопросы. Она ведь была такой маленькой, что Арс мечтал бы никогда не спрашивать, но необходимость узнать, как давно всё началось, была выше. Только вот необходимость ли? — Падал, — наконец произнесла она и опустила взгляд, но вдруг опомнилась: — А тебе зачем? — Просто так спросил, — соврал Арс. Конечно, они обещали друг другу правду. Вот только дети — это дети, и всего им не скажешь. Они же скажут тебе всё, и становится совестно, потому что мир намного более грузный и мрачный, чем любой ребёнок мог бы вынести. Поэтому Арсений оставил горы на своих плечах. — Антону хуже? — вдруг так осмысленно спросила Соня. — Нет, что ты, нет, — спешно проговорил Арс. — Я же обещал тебе, что помогу ему. — Ты обещал постараться, — сказала она, взглянув своими разноцветными глазками на Попова. Арсений замер с приоткрытым ртом. Она ведь почувствовала разницу, конечно, почувствовала; слишком думающая, примечающая, знающая — иногда казалось, что она повидала намного больше, чем сам Арс. А возможно, так и было. Арсений не видел мира за пределами собственной квартиры и работы, которая была, за редкими исключениями, чем-то серым и невзрачным. Он, сглотнув, смог отвести взгляд, и хотел что-то ещё сказать, но, пока собирался с мыслями, не успел — Антон вошёл в комнату и улыбнулся присутствующим. — Ну что, дамы моего сердца, — сказал он, приземлившись на корточки у подножия кровати, — секретничаете? — Ага, — со слабой усмешкой отозвался Арс. Шастун бросил на него чуть встревоженный взгляд, безмолвно спрашивая о причинах столь скорой перемены настроения, на что Арсений лишь качнул головой и поднялся с кровати. — Ну что, Соник, мыться бегом марш! — командным, но на толику задорным голосом произнёс Антон. — А потом тебе Арс сказку прочитает. Прочитает же? — переспросил парень, глядя на помрачневшего Попова. Арсений оторвал взгляд от пола, который прожигал, чтобы не глядеть на волшебника, и растянул бледно-розовые губы в улыбке, уже более светлой и мягкой. — Конечно. — Тогда иди, бабушка тебя поесть звала ещё перед уходом, — Шаст замолчал, глядя на часы, но через секунду продолжил, почесав затылок. — Скоро ты? — Да минут через сорок, наверно. Давай, иди, иди, там тебя Соня ждёт, — протараторил Арсений, подталкивая его к двери. Он стал как-то легче вмиг, веселее немного, по причинам или без причин. Арсению Антону в большем уже не помочь никак и ничем, и все эти обмороки, мигрени, из ниоткуда взявшиеся насморки (и такой был пару дней на прошлой неделе) — не его компетенция. Всё, что он может, так это бегать в аптеку и поить горячим чаем с лимоном, почему-то чувствуя в этом что-то настолько правильное и необходимое одному чуть ослабевшему парню и самому себе. Какие-то простые человеческие моменты, которые не припудрены волшебством. И Арсений бы дальше это делал, потеряй Шастун все силы и несгибаемый иммунитет, потому что так делают любимые люди, только оставьте Антона ему. Пожалуйста. Он глубоко ушёл в мысли и, когда очнулся, направился всё-таки в кухню, но, замешкавшись, чуть не споткнулся о порожек. У плиты кашеварила Василиса Аристарховна, которая бегло оглянулась на него и улыбнулась мягко. Арсений не мог не ответить. У него сердце удар пропустило; свою бабушку парень ещё помнил, хотя последний раз видел её чуть больше десяти лет назад, и он заметил в них некоторое сходство. Они глядели на него практически одинаково, этим добрым, ласковым взглядом, как старушки (не считая тех, что у подъездов сидят) смотрят на всех хороших людей. И Арса правда отбросило в далёкое прошлое, когда пирожки он ел через день — удивительно, что смог вообще вырасти худым — когда за чашкой чая с кучей конфет — кроссворды, которые маленький Арсений правда пытался разгадывать. Сердце ёкнуло от тоски, но не той, что сковывает без Антона, а какой-то необыкновенно тёплой, как те самые бабушкины пирожки и бабушкины взгляды. Арсений немного замялся у порога и присел на стул неуверенно. — Ты не смущайся, внучок, устраивайся, — мягко проговорила Василиса Аристарховна и поставила перед ним тарелку с картошкой и, действительно, пирожком. — Спасибо, — скромно ответил Арс и принялся за еду. Потом рядом с ним появился горячий чай, от которого клубами валил пар, и вишнёвое варенье. Василиса Аристарховна кудесничала у плиты, напевая песню из какого-то старого советского фильма, и Арсений почувствовал себя дома и даже немного расслабился. Он решился спросить вдруг пришедший на ум вопрос, которым задавался каждый раз, стоило ему взглянуть в недры Сониных цветастых глаз. — Василиса Аристарховна… — тихонько позвал он женщину, и та обернулась с ложкой в руке. — Да, Арсюша? Ты кушай, вон, немного осталось. Арсений хохотнул, почувствовав себя детсадовцем, которого кормят ненавистной кашей, хотя картошка, а пирожок тем более были очень вкусными. Понятно стало, у кого Антон научился так готовить. Набравшись смелости он всё же спросил: — А у Сони глаза разного цвета, это почему? У него свои догадки, конечно, были, просто они никак не сходились из-за слов Антона о том, что родителей он никогда не знал. Откуда же тогда магия в девочке? Старушка заметно напряглась из-за вопроса, но вернулась к готовке с невозмутимым видом. Арсений спохватился и добавил: — Я знаю про силы Антона. Тогда Василиса Аристарховна вновь оглянулась на него и с толикой удивления сказала: — Ах, ну раз знаешь… Антоша когда-то её травмы лечил, года два назад — она тогда упала с детской горки, так вот с тех пор у неё глазки и разные. Частичка его в ней осталась — волшебство-то неслабое было. Тем более — детки, как губки, всё впитывают, всё на себя берут, хорошее и плохое. Арсений отодвинул тарелку и потянулся за чаем, что немного поостыл. О таком варианте он не думал как-то, размышляя о том, что Соня, может, тоже маленькая волшебница. А сам знал не понаслышке о том, что магия Антона въедается в организм, горит в глазах, успокаивает тихими волнами порой — на себе ощущал. Арсений отхлебнул из кружки и задумался, уставившись глазами в стенку. Парень улыбнулся доносящимся до слуха сквозь мысли визгам и бурлению воды, а ещё громкому Антоновому голосу. Вскоре дверь распахнулась и из ванной вышел Антон с барахтающейся в полотенце Соней на руках; девочка звонко смеялась и хваталась за его плечи. Арс проводил их взглядом с видом мечтателя; ну или влюблённого дурака. — Ты уж его держи, Арсюш, — сказала Василиса Аристарховна негромко. — Иначе кто удержит? — О чём вы? — спросил Арсений. — О том, что такое счастье беречь нужно, — произнесла она и улыбнулась по-доброму. Арсений горько усмехнулся одним уголком губ. Притворяться, что он не знает, о чём ему говорят, не имело смысла. Василиса Аристарховна была женщиной мудрой, и обмануть её казалось чем-то невозможным, если дело касалось людей. Она знала любовь намного лучше, чем они двое, чтобы не заметить тёплых улыбок и искрящихся мимолётных взглядов; или же Антон с Арсением — бездарные актёры. И если первому это разрешено, то второму — просто оскорбительно. Но Арсений не умеет, правда не умеет скрывать свои чувства — в них слишком много него самого стало. Попов с такой же искренностью, даже будь он Станиславским, никому бы о любви не сказал. — Мне с ним очень повезло, — глядя в пустой проход, где минуту назад был Антон, сказал Арс и опустил голову. Он стал вертеть в пальцах сушку, с которой ему на джинсы падала маковая посыпка. — Только не оплошай, Арсюша. Ничего за бесценок не даётся. У Арсения мурашки пробежали по коже, холодные, пробивающие на дрожь, как электрический ток. Он вздохнул и ответил: — Чем больше людей мне это говорит, тем больше я боюсь не справиться. — А что ты хотел? Чем больше власть, тем больше и ответственность, — сказала она и пожала плечами. — Но я не властвую над ним. — Властвуешь, внучок, властвуешь, но не так, как ты думаешь, — произнесла Василиса Аристарховна с доброй усмешкой. — Тебя зовут. Арс дёрнул головой в сторону коридора и действительно услышал чуть раздражённый и громкий оклик своего имени. «Арс, блин!», — позвал его Антон из комнаты, и Арсений, кивнув Василисе Аристарховне, подорвался со стула, но женщина его остановила в полушаге от двери. — Арсюша, всё в твоих руках, — сказала она фразу из каждого второго мотивационного ролика. — Уронишь — разобьёшь. Позови Антона кушать, — заключила Василиса Аристарховна и вернулась к своим делам. Арсений снова задумчиво кивнул и вышел из кухни. На кровати резвилась неугомонная Соня, которая то вертела кольца на Антоновых пальцах (видимо, это у них наследственное), то трепала его волосы и смеялась заливисто звонким голоском. — Сказочник пришёл, — с мягкой улыбкой сообщил Арсений и, поцеловав Антона в висок, сел рядом с ним. Тот смерил его укоризненным взглядом и едва различимо пробубнил на ухо: — Не распускай губищи. Отмахнувшись, Арсений довольным тоном ответил: — Все в этом доме знают, что я тебя люблю. Антон посмотрел на него исподлобья с сомнением, уверено пытаясь не выдать улыбку. Арсений издал смешок и слабо пихнул его в плечо. — Всё, давай, иди, иди. — А может я тоже сказку хочу? — по-ребячески возмущённо произнёс Антон и сложил руки на груди. — Василиса Аристарховна тебя есть звала. Сравнив перспективы, Антон всё-таки ушёл на кухню. Соня же сидела с трепетным ожиданием и не могла перестать елозить на простыни, сверкающими предвкушением глазками глядя на Арсения. Тот краем глаза приметил зайца на тумбочке и взял его в руки. У игрушки одно ухо было истреплено так, что из него лез мех. У кого что: у Антона кольца бедные, истёртые — дешёвские же совсем, а у Сони зайка, который уже чуть ли не по швам расходился. Нового бы ей купить неплохо, или старого подлатать. Чем-то этот заяц напоминал его самого. Бледный, выцветший, нитки торчат отовсюду, а бантик, который приклеили очень ненадёжно, давно отвалился и потерялся где-то. И Арсения, на удивление, пытаются чинить. Не распарывать и перекраивать, не потрошить на тряпки и не выкидывать, а просто — чинить. — Сеня! — воскликнула девочка и дёрнула Арса за рукав худи. — Ты чего? — А, — дёрнув головой, отозвался Арс. — Сказка, точно. Сказка, — немного заторможенно сообразил он. Парень быстро пришёл в себя и сунул зайца в руки девочке, а потом тряхнул головой, чтобы согнать дымку, и улыбнулся. Он оглянулся по сторонам. В комнате было так тепло, что вкупе со свитером, натянутым поверх футболки, это делало Арсения ленивым и сонным нечто. В голову не шло ни одной идейки, даже самой маленькой; сон накатывал мягкими волнами на разум. А ему ведь ещё работать. Спать за стойкой было ну никак нельзя: приходил или начальник с утра пораньше по неизвестным причинам, или злая Катя, которая стучала ему по голове похуже того самого начальника. Арсений такое уже практиковал и ни разу, заметьте, ни разу его не будили постояльцы. Будь его воля, он бы сейчас улёгся бы здесь, прямо на полу — не привыкать уже — и забылся бы крепким сном. Но Арс уже давно взрослый, а взрослым такое, увы, по статусу не положено. Где же его Омск и мама с доброй улыбкой и постоянным желанием его накормить? Арсений поднялся вяло и подошёл к окну, над которым висели гирлянды-звёздочки. — Чтобы сказки сказывать, атмосфера нужна волшебная, — пролепетал Арс мягко и вставил вилку в розетку. Огоньки загорелись, и Соня, хихикнув, захлопала в ладоши. — Так лучше, — задержав на гирляндах взгляд, произнёс он негромко. Парень плюхнулся на край кровати, на нагретое место и, сгорбив спину, тяжело вздохнул. Он пытался ухватиться хоть за одну из этих мыслей-прохвосток. И вдруг в голове проскользнула — снова — одна немного шальная мысль. Арсений задумался ещё на одну секунду. Но не пойман не вор, верно? — Жил однажды на свете один маленький и очень худенький человек, — начал Арс свой рассказ. — Жил одиноким волком. Часто по утрам зашторивал в окнах свет и расфасовывал тьму свою по коробкам. Медленно-медленно в мире своём сгнивал — не знаю, в смысле прямом или переносном — но так случилось, что жизнь он одну забрал, оставив в руках страдальца лишь одинокий космос, — он перевёл дух. — Он от природы был справедливым злом, но изменить судьбу свою не был мастер, потому что мы не выбираем, кем и когда живём, и тем более — кем и когда рождаться. Соня, кажется, затаила дыхание, улавливая каждую нотку мягкого, неспешного ритма сказки, которая нечаянно стала стихотворением. Арс не складывал рифм, те сложились сами, и теперь он, с привычным забвением глядя куда-то в пространство и размахивая руками, рассказывал одну из версий одной малоизвестной ему истории. — В одно мгновение мир его всё ж сгубил, по глупости и нерасчётливости героя. И он остался совсем, ну совсем один и захлебнулся своим чёрствым и одиноким горем. Бродил средь других без дома и без людей, к которым душой и телом мог бы на миг приткнуться. Чтоб не мешать и не тревожить чужих дел, чтоб зацепиться за последнее живое чувство. И вдруг одним днём он очнулся в чужом жилье, в котором живут и целуют, когда прощаются. Удивлён, повержен, сражён переменой мест. Это не то что была мечта… Но и она потихонечку, да сбывается. Безвольный немного, и видимый не для всех — только для студента, который был случайно пропитан магией. Но и тут был один слишком дурной момент — самый дурацкий за всё его существование. Так случилось, что жизнь у того забрал, кто приходился любовью этому же студенту, и если пареньку дали бы выбирать, то он, несомненно, выбрал бы человека… Арсений сглотнул. Он упёрся взглядом в собственные коленки, которые виднелись в прорезях джинсов, и всем существом чувствовал чужое присутствие. Его разглядывали грустным, смиренным взглядом, а каждая клеточка его тела выла от несправедливости. От неправильности, от гнусности всего, потому что он не мог разорваться на двое и не мог выбрать что-то одно — ненавидеть Пашу или всё-таки нет. Попов его при жизни никогда не знал — может, тот не был плохим человеком. По сути, пацан не слишком виноват — все мы в разной степени эгоисты, но когда речь о жизни заходит, мы за всё цепляемся, за что можем ухватиться. Паша всего лишь прыгнул в последний вагон уходящего поезда, потому что в другие не получилось. Арсений знает, что тот пробовал. А есть ещё Антон — живой и любимый Антон, без вины наказанный, за которого цепляется сам Арсений. У того просто отнимают жизнь за то, что он отказался забрать чью-то ещё жизнь, чтобы спасти свою. Конечно, между Пашей и Шастуном он бы выбрал того, с кем просыпался в одной постели, в кольце длинных рук, по его будильнику и под его сипение, потому что сердце разорвётся без него, просто ошмётками разлетится. Но Арсений признался себе как-то виновато, что, будь его воля, он бы обоих оставил в живых. Арс снова сглотнул и продолжил, заметив краем глаза, что Соня напряглась из-за долгого молчания: — Но с призраком невольно нашли контакт, сошлись во мнениях, что жизнь им всего дороже. Неужто ли, думали оба, не сыщется, как всегда, пути иного, что обоих не уничтожит? Арсений бросил короткий взгляд на примостившегося у шкафа Волю, который с выражением невыносимого отчаяния на лице покачал головой. — Я все библиотеки вскрыл, архивы предков. Так или никак, других путей нет. Соня, немного совиными глазками глядя на Арсения и почти засыпая, произнесла негромко: — Сеня, а они нашли путь, как спасти обе жизни? — А вот слушай дальше, — произнёс Арсений. — Дело в том, что студент любовью своей болел, так отчаянно хватаясь за руки в жажде ласки. То был первый человек, который его пригрел, к которому он приблизился без опаски. В то время, на другой стороне луны, или весов, или созвездия Андромеды, был парень, что недолгую жизнь прожил, по причинам, неизвестным простому слуге-поэту. — Да всё ты знаешь, не ври, — выдал Паша, прервав историю. Арсений дёрнул голову и едва не шикнул на него, но вовремя вспомнил, что Воли, по сути, не было здесь, а появись он сейчас — Антон бы голову открутил обоим — даже неосязаемому Воле нашёл бы способ. Поэтому парень просто вернулся к повествованию. — Так сложилось, что студент к нему со временем прикипел, хоть и совсем чуть-чуть, неясным каким-то чувством. То ли он просто начал его жалеть, то ли казалось, что внутри у него не холодно и не пусто, как привыкли думать всегда о каждом, кто некогда сделал зло, ну или много зол, и все — ни в какое благо. Герой, конечно, был ещё тот прохвост, с мерзкой усмешкой и едким надменным взглядом, но и тот однажды растрескался как стекло, и тогда студент увидел скупую правду. Себя спросил — а был ли когда-то злом, тот, кто с ним давно находился рядом, вопреки всему, что сделал он для других? Он оглянулся на Пашу несмело и увидел впервые, как тот улыбнулся не ядовито или насмешливо, а непривычно светло, неуверенно как-то, лишь на секунду изумившись услышанному. Его глаза заблестели благодарно, но он их быстро опустил, чтобы не выдать свою слабость. Будто о нём никто до этого не говорил добрым словом; или действительно не говорил. Арс усмехнулся и покачал головой. Потом взгляд Арсения переместился на худую фигуру Антона, который застыл в проходе и с мягкой усмешкой глядел на зевающую Соньку. Та очень хотела услышать концовку. Но Попов глаз от него отвести не мог; было в его ухмылке что-то горькое. — Так вот, — он кашлянул и снова стал бурить взглядом свои коленки. — Вопреки всему, что сделал он для других, и каким бы студенту он не являлся ядом, они хотели сделать живей его всех живых, перерыли библиотеки, архивы, книги древнейших магов. Жаль только, что потратили время зря, потому что нигде не нашли ответа. Привязанный к студенту, как кораблики к якорям, ему оставалось лишь жить невидимым силуэтом, приходить к нему в тяжёлые вечера и дрожащими пальцами к губам прижимать сигару, хотя он по сути, ни в чём и не виноват… если только в скорой разлуке пары. Потому что самозащита никогда не бралась на суд; потому что на жизнь, как сказало зло, право имеет каждый. Возможно, студент был столь сильно глуп, что сказал однажды: время нам всё покажет. Вот только ждать погоды у моря и не пришлось, хотя, казалось бы, осталось-то час от силы, ведь одним серым днём увидела вдруг его та, кого все части его души потом свято превозносили. С доброй улыбкой и ласковым блеском глаз, не побоялась тронуть тёмное-неживое, что само тянулось к тёплым чужим рукам, но не могло коснуться их из-за своей природы. Он следовал тенью, дублировал каждый шаг, защитой был от каждой безбожной твари, молил о том, чтобы та, кто его спасла, хоть разок за жизнь его всё же поцеловала. Он не заметил, как в тень отошёл студент, как цепи с жутким грохотом все сломались, но запомнил, как в тот очень дождливый день он начал жить одними её губами. И каждый из них остался в концовке жив, потому что любовь порой зашивает любые раны, и каждое хоть чуть-чуть человечное зло можно спасти одними лишь ангельскими руками. Конечно, всё это бредни. Любовь мёртвого не спасёт и никакие люди с того света не спустят, но ведь кому, если не детям, верить в чудеса? Да и суть сказки не в этом, на самом деле. Соня уже тихо посапывала рядом, не дослушав до конца, всё-таки. Паши в комнате не было; Антон был. Стоял, опершись плечом на стенку, с мягкой, заботливой улыбкой на губах, явно уставший и измотанный этим днём. Но в его взгляде — чего только не было в этом взгляде. Непонимание, боль, разочарование, которое разъедало Арсению сердце, и он как-то неосознанно поскрёб ногтями по груди и взгляд отвёл. Не выдержал. Арсений бы, будь его воля, уложил бы его тоже спать здесь и лёг рядом, утыкаясь носом в лопатку или изгиб шеи, но он же взрослый, который просто читает сказки. Парень взглянул на часы; ажурные стрелки под треснутым стеклом показывали без десяти десять. Нужно было идти на холодную улицу, где всё заметало стеной из снежных хлопьев. Он натянул одеяло на Сонино плечико и, мягко поцеловав её в лоб, погасил свет. Быстро накинув на плечи куртку и завязав ботинки, он остановился, хлопая себя по карманам в попытках вспомнить, ничего ли он не забыл. Но ключи, мобильник и проездной были на месте. Антон стоял рядом с полу-улыбкой на губах, такой домашний и немного вялый, и у Арсения сжалось сердце. Он неправильно поступал и с тем, и с другим, но не мог иначе. — Антон… — тихо позвал Арсений зависшего на картине Шишкина в коридоре Шаста. Тот встрепенулся и потёр глаза ладонями. — М? — отозвался он. — Я тебя прошу, — начал Арсений мягко и скользнул руками на его талию, — не суди меня. Я знаю о нём чуточку больше, и у меня есть причины его жалеть. Арсений ждал злости или обиды, но Антон лишь вздохнул и покачал головой с досадой. — Арс, — выдохнул он куда-то в его висок, уперевшись руками в грудь, — он же убивает меня, в конце концов. Я не могу проникнуться жалостью к тому, кто пытается лишить меня всего, — он окинул взглядом узкий коридор, — всего этого, Арс! У меня же семья есть. — И я, — добавил Арсений. — Ну, я же сказал, семья. Арсений растянул губы в улыбке. Сердце удар пропустило. Оно вообще постоянно то ёкало, то билось слишком быстро, то не билось вообще. Ещё пару недель такой нестабильной работы, и оно точно не выдержит. Только вот такие сбои не лечатся. Хотя нет — лечатся и вызываются одним и тем же. Любовная тахикардия или что-то вроде того. — Я не прошу тебя его понимать и тому подобное, — вернулся Арс к своим тараканам. — Я прошу не судить меня за то, что я с ним так. Он постоянно со мной, и у меня выбора просто нет, — проговорил Арсений. Арсений смотрел ему в глаза так преданно, с какой-то отчаянной надеждой, замер в паре сантиметров от его лица, вглядывался, выискивал что-то в чертах лица. Не дышал почти. Так и до удушья недалеко. И если «любовная тахикардия» хотя бы звучит, то «любовное удушье» не слишком. Но Антон, видимо, только этого и добивался и в следующую секунду приник к его губам, прижимая к себе за талию покрепче. Поцелуй не продлился долго, потому что не очень хотелось быть замеченным Василисой Аристарховной, несмотря на то, что она знала об их романе. — Ладно, — шепнул Шастун ему в губы, оторвавшись. — Ладно. Арсений усмехнулся, с неохотой отпустив Шастуна, схватил с крючка шарф и стал заматываться им по самые уши. Он оглядывался изредка на стоящего у стенки Антона, который прикрыл глаза. В коридор вышла Василиса Аристарховна и произнесла ожидаемую фразу: — Уходишь уже? Подожди минуточку, я тебе еды с собой положу! — сказала она и поторопилась вернуться в кухню. Арсений хотел было воспротивиться, но сама мысль о домашней стряпне на скучной работе вдохновляла покруче всяких там стеснений и отнекиваний. — А давайте! — сказал он бодро. Арсений застегнул куртку и в сотый раз пожалел, что шапку с собой не взял, потому что на улице снег шёл пуще прежнего, а мороз только крепчал с каждым часом. — Мою возьми. В том шкафчике лежит одна, с микки-маусом. Старая правда, но, я думаю, нормально будет. То ли мысли читать научился, то ли у Арса всё на голом лбу написано было — не ясно, но шапку тот взял без тени сомнения. Забавно было — взрослый вроде парень, а на голове мышонок из мультика. Да и чёрт с ним. Холодно. — Вот, держи, Арсюш, — впихнула ему в руки пакет с пирожками Василиса Аристарховна, когда вернулась с кухни. — Дай поцелую и пойду, дальше дела делать надо. Заходи обязательно. Она, положив ладони на его чуть впалые щёки, поцеловала его по-матерински и, помахав рукой на прощанье, снова исчезла из поля зрения. Арсений улыбнулся одним уголком губ, в сотый раз за вечер вспоминая Омск. Надо бы маме позвонить, что ли. На улице было снежно и мёрзло, и ему так не хотелось выходить из тёплого дома и покидать тёплого Антона с холодными руками. Но он взрослый мальчик, да? Взрослый мальчик в шапке с мышонком. Он мазнул губами по скуле Антона и стал возиться с замком. Шаст усмехнулся и открыл его парой движений, устав наблюдать за тщетными попытками парня выйти из квартиры. — Я приеду, когда бабушка спать ляжет. — Правда? — спросил Арс. — Спасибо. Я буду ждать. Парень выскочил за дверь, напомнив себе, что такими темпами он опоздает. Сделав максимально смехотворно-сексуальное выражение лица, Арс, сложив пальцами сердечко и прикусив губу, послал Шастуну воздушный поцелуй. Арсений слышал его смех даже за закрывшейся секунду спустя дверью. Пакет с пирожками есть, шапка с микки-маусом есть, сигареты в кармане — значит, всё круто. Действительно.