Am I Wrong

      Тело Чонгука — поле битвы, сгубленная твердь, храм, который окружён десятками верующих, город, окружённый парами химикатов, целая инструкция, которую требуется изучать и складывать вдвое.       В теле Чонгука нет ничего святого.       Юноша льнёт разгорячённой кожей к шёлковым простыням и сладостно прогибается, мечется, теряя рассудок. Хосок нежно проводит по изломанной спине, целует позвонки и толкается глубже. Чон с любовью относится к этому телу, как к индивидуальной книге, которая имеется только у него. Он касается к мягкой коже бёдер, будто открывая следующую страницу снова и снова, и она всё ещё остаётся неизведанной и такой манящей к прочтению. В каждом касании новый глоток свободы, живой полустон и ожидание. Хосок любит гладкую кожу и сладостное удовольствие в каждом движении. Это приятно. Это заводит. Это необходимо как воздух в лёгких.       Чонгук обожает тело старшего, обожает его прикосновения к себе, от которых просыпается как от долгой спячки жажда повторить ещё. Его пальцы всегда поражали его. Они могли сломать человеку шею, бережно забинтовать рану и очень чувственно скользить по голой коже. Они способны испепелять в одно касание, прожигать дыру и тут же залатать её. Это тянет, манит, как бабочку к огню. В такие моменты язык Чонгука совсем отходит от тела — стоны рвутся через глотку, переходя на крик и хриплое кряхтение. Так может только Хосок, только его пальцы и шёпот. Обволакивающий, горячий и такой родной. Другого Чонгук найти не сможет, не хочет, не думает.       Потому что Хосок такой один. Он единственный способен так сильно возбудить, заставить желать столь неидеальное тело, когда собственная кожа усыпана роями отметин и синяков, пунцовыми шлепками и чёткими очертаниями зубов на правой ключице.       Тело Чонгука — инструмент, хрупкая скрипка в руках умелого скрипача, что с лёгкостью передаёт своё звучание безлюдному залу, отсутствующей публике. Потому что им никто не нужен. Не нужны наблюдатели, зрители и посторонние взгляды. Скрипач способен сам вдоволь наиграться, насладиться своим индивидуальным и совершенным инструментом, что играет только для него, звучит только для него, весь и без остатка отдаётся тёплым рукам своего хозяина.       Всё, что происходит в приделах их спальни, — касается только их, будоражит и возбуждает только их тела. Ведь скрипач не может играть для всех сразу, а скрипка не может играть для каждого.       Пальцы повредятся в кровь, в то время как скрипка потеряет свои натянутые струны, и вскоре будет совсем не интересна скрипачу, ведь инструмент перестанет быть индивидуальным, игра на нём перестанет быть особенной, а так, для всех.

Speeches are not for everyone