Лето в январе

— Ира, два кофе в мой кабинет, — нажав на красную кнопку проводного телефона, произносит Павел, после чего снова вникает в бумаги. — Конечно, Павел Алексеевич, — спустя пару секунд отзывается Кузнецова, и в кабинете адвокатов снова становится тихо. Ляйсан полностью погружена в новое дело о разводе, в котором мороки даже больше, чем по делу Поповых, поскольку тут не только раздел имущества колоссальный, но еще и за детей оба супруга борются. И за такое дело Ляйсан готова потеть и по новой, как первокурсница, перелопачивать семейное право в поисках ответов. Потому что тут за детей борьба идет чуть ли не насмерть, в то время как дело Поповых по-прежнему марким осадком осталось в душе Утяшевой. — Как она на нас вышла? Добровольский, чуть оттолкнувшись от стола супруги, поворачивается к ней лицом и отрывает взгляд от договора, небрежно передавая его в руки Ляйсан. Женщина вливается в реальность, ретируясь из собственных рассуждений и поправляя на переносице очки, после чего берет в руки бумаги. — О чем ты? — не сразу понимает она. — Попова Алена, — чуть кивает Павел, и Ляйсан непроизвольно морщится. — Мы уже разобрались с ними: бумаги готовы, и ребенка Арсений Сергеевич забирает сегодня в пять вечера. Алена привезет девочку сюда. От упоминания имени этой девушки у Ляйсан снова пробегаются вдоль позвоночника мурашки. Она совершенно не может понять ее. Не может переварить и здраво оценить ее поступок, потому что это не просто неправильно, это почти аморально. Что двигало Аленой, когда она решила просто взять и отказаться от дочери? От родной девочки. От человечка, которого растила два года? Или, может, она и не растила ее вовсе. Кто же, сука, знает. В голову к ней никто залезть не сможет. — Зачем ты вообще о ней вспомнил? — хмурится Ляйсан, снимая очки и начиная немного нервно покручивать их в руках. — Дело разрешили на удивление удачно, проценты с выигрыша летят на счет по сей день. Я буду присутствовать при передаче ребенка отцу, затем наведаюсь с проверкой два раза за полгода. И всё. Уверена, что мы их после всего этого не увидим больше. Павел напряженно смотрит на перевернутый вверх ногами договор, запустив руки в карманы брюк, и определенно что-то активно старается понять, взвешивая мысленно все варианты. Ляйсан знает это выражение лица супруга: он определенно чувствует какой-то подвох. Вот только пока непонятно — какой именно. Тишину в офисе нарушает стук в дверь. — Входи, Ирина, — чуть вытянув шею, проговаривает Ляйсан. Дверь не сразу осторожно открывается, и помещение просторного офиса наполняется цоканьем каблучков Кузнецовой, которая несет им дымящийся, только что сваренный черный кофе со сливками. Девушка мило улыбается своим начальникам, как делает это всегда, и ни слова не произносит. Адвокаты ценят молчание. — Уверен, что не все так просто, — продолжая сосредоточенно смотреть на договор, произносит Павел, вынимая руку из кармана и указывая пальцем на пункт, касаемый опекунства девочки. — Все было слишком просто, — качает он головой. — Так не бывает, мы же не в мелодраме снимаемся, тут реальная жизнь. Ира будто специально медленно ставит на стол поднос и подает кофе начальникам. Салфетница и нахрен им обоим не упавшая сахарница тоже теперь стоят на столе. Ведь на деле девушку просто разрывает от такой возможности услышать любые новости, касающиеся этого дела. — Ты ищешь подводные камни там, где их нет, — отрицательно качает головой Ляйсан и осторожно берет в руки горячую чашку. — У нас с ней был приватный разговор, я узнала абсолютно всё, что можно. — А с чего ты решила, что она сказала тебе правду? — ведет линией плеч Павел и отпивает большой глоток горького, но чертовски необходимого кофеина. — Под присягой только неадекватные стали бы лгать, — отвечает женщина, постукивая кончиками пальцев по стенкам чашки. — А она просто отчаявшаяся, так что ей скрывать правду не имеет смысла. Ира чуть сжимает губы, напряженно выставляя и уже просто тупо поправляя на столе адвокатов все то, что принесла с собой на подносе. Ей бы чуть больше услышать. Ей нужно узнать что-то еще. Ей нужно. — Только не говори, что защищаешь ее, — немного пылит Добровольский. — Алена ото всех прав на дочь отказалась по щелчку пальцев, сбросив все на Арсения и даже не подготовив его, и ничто ее поступка не оправдает. Павел отставляет чашку и раздраженно выдыхает, подходя к окну. Они с Ляйсан — хладнокровные адвокаты. Они оба знают свое дело слишком хорошо. Они оба никогда за все годы работы не поддавались человеческому фактору. А сейчас они оба сидят в этом офисе, на время отрезав себя от внешнего мира, и стараются копнуть куда-то вглубь, потому что все определенно так просто не закончится, так ловко начавшись. Павел не понимает, как девушка вышла на них и почему именно на них. Не знает, как они умудрились разрешить вопрос с разделом имущества так просто, и почему мать отказалась от дочери так, словно это старое, никому не нужное платье, купленное на распродаже в черную пятницу и непоправимо испорченное на вечеринке, что была прошлой ночью. Это все как-то связано. Это все им аукнется в ближайшем будущем. — Ты смогла бы от Роберта с Соней отказаться? — негромко произносит Павел, и Ляйсан вздрагивает. — Не переводи стрелки с работы на дом, это совсем другое, — на мгновение теряет беспечный стабильный контроль женщина. — Нет, это не другое. Она отказалась от девочки не сама. Ее наверняка кто-то заставил, и однажды она… Добровольский поворачивается к супруге и осекается. Ира все еще греет уши, сжимая в руках пустой поднос, и даже пошевелиться не может. Девушку будто парализовали слова, которые она услышала. — Можешь идти, — ровным голосом произносит Ляйсан Ирине, и та, в свою очередь, будто оттаивает ото сна и кивает, покидая кабинет начальников. Кузнецова вылетает из офиса, оставляет поднос на стойке и семенит ногами по дорогому паркету в сторону своего рабочего стола, хватая с него телефон. Пальцы вводят пароль, и Ира лихорадочно рыщет в телефонной книге имя. Когда слышится первый вызов, девушка выходит из приемной в курилку, чтобы ее было не особо слышно, и, лихорадочно щелкая зажигалкой, закуривает тонкий Винстон, ожидая ответа. «… Алена ото всех прав на дочь отказалась, сбросив все на Арсения…» «… Антон (20:39): Не приеду, надо помочь Арсу…» Внутренности скрутило узлом до размеров спичечного коробка. Ира даже представить не могла, во что может вылиться помощь своей давней знакомой, которая попросила контакты лучших адвокатов столицы России. Она на это не подписывалась. — Да? — наконец слышится тихий голос на той стороне провода. — Блять, Алена, — дрожащим голосом произносит Кузнецова, жалея всем своим существом, что не узнала всех подробностей дерьма, в которое она непроизвольно нырнула за руку вместе с остальными. — Ты что наделала?.. И на том конце провода абонент не отвечает. Узоры на полотне судеб начали меняться еще до того, как они все хоть что-то поняли. Мы все как обезьяны, нацепившие костюмы и страждущие признания других. Если бы мы это понимали, мы бы многого не делали, но кто-то специально скрывает от нас истину. И если бы у героев этой истории появился шанс начать все сначала, они бы непременно спросили себя: «Почему?» Что «почему», спросите вы? Почему я уверен, что все равно наступлю на те же грабли?

***

Арсений внезапно понял одну вещь. Правда, не сразу. Когда он находился рядом с Шастом, он не курил. Напрочь забывал про сигареты, и ему ни капли этого никотинового дерьма не хотелось. Создавалось впечатление, что пацан курил за двоих, а возможно, так оно и было, и даже если нервы сдавали по всем параметрам, Попов сигарету в руки не брал. Но сейчас Антона рядом нет. И второсортный табак снова обжигает Арсению небо. Попов на нервах с самого утра. Неприятный колючий нервозный комок застрял между ребрами мужчины и мешает ему дышать. Сегодня самый, блять, важный день за последний год его жизни. Сегодня Арсению нужно забрать Кьяру домой. И мужчина не просто напуган — он в ебаной панике. Шасту он про сегодняшнее событие не сказал. И так и не понял, почему этого не сделал. Пацан почти всю последнюю неделю с ним провел, чуть ли не дома ночевал, а у Арсения язык не повернулся взять и сказать ему о самом важном событии, к которому они оба так долго шли. Ссылаясь на очередную фотосессию, Арсений попрощался с Антоном в половину первого и рванул ненадолго в офис, чтобы забить мысли хоть чем-то и не сойти с ума от осознания, что в пять вечера он окончательно привяжет к себе дочку. План этот оказался провальным, и Арсений понял это сразу, как переступил порог рабочего офиса. Пацан начал звонить: явно что-то почувствовал. На фоне этого открытия идеи в голову Арсения не шли, нервяк обострился только сильнее, и Арсений, не выдержав очередного смс от Шаста, сорвался на улицу с пачкой сигарет. — Ты же вроде бросил, — заставляет Арсения подпрыгнуть знакомый голос, и Попов поворачивается, совершенно не ожидая увидеть выходящего из студии Серегу. — «Вроде» не бросают, бросают «окончательно и бесповоротно», — произносит Арс и снова морщится, затягиваясь в очередной раз. Матвиенко щурится от августовского солнца, натягивая на глаза солнечные очки и подбираясь ближе к другу. Нервяк от того исходит волнами, и Серегу даже чуть ведет в сторону от этого. И вопрос снова встает ребром: спросить или нет? — Арс… — Да нормально все, Серег, — таким тоном, будто уговаривает слабоумного положить на место канцелярский нож, произносит Попов, заранее пресекая все попытки на разговор в духе а-что-с-тобой-происходит. Арсений не хочет никому ничего говорить. Про разрушенный брак знают двое: Серега и Шаст. Про девчонку знает только один человек — Антон. И этого достаточно. Попов говорить про Кьяру пока не хочет вообще никому. Потому что, как только мужчина думает о том, что ждет их всех осенью, ему становится дурно. Грядет тур, и что-то Арсу подсказывает, что многое пойдет по пизде. Ментальный гнев Стаса уже тяжело дышит ему в затылок. Арс качает головой. Нет, не думай. Не надо думать об этом сейчас. Рехнешься. И сознание слушается. И оно не дает ему об этом думать. Вместо грядущего в ближайшем будущем пиздеца у Арса перед глазами внезапно вспыхивает воспоминание о том, как несколько дней назад они с Шастом собирали кроватку. — Я хуею с этих ребусов, — округлил глаза Шастун, глядя на инструкцию по сборке только что привезенной курьером кроватки и детского комода. — Блять, да лего легче собрать из тысячи частей. Это кроватка что, из Икеа?! Пацан забавно размахивал руками, обводя взглядом детальное безумие, аккуратно разложенное на паркете детской комнаты, и плюхнулся вниз, скрещивая перед собой ноги. Арс улыбнулся, присаживаясь с ним рядом, и выхватил из рук пацана инструкцию. — Так, посмотрим, — деловым тоном произнес он, чуть нахмурив брови, и постарался вчитываться в написанную не на русском языке инструкцию. — Блять, Попов, — засмеялся Шастун. — Не пытайся выглядеть серьезным, а то у тебя пар из ушей сейчас повалит. — Смейся-смейся, — кивнул головой Арсений, дергая уголками губ. — Я тут пытаюсь разобраться с инструкцией, а она на испанском! — Тоже мне, блять, трагедия, — саркастически всплеснул руками Шастун. — Вот уж для тебя это явно не проблема. А на худой конец и переводчик в помощь, хотя я предпочитаю практический подход к любой ситуации. С этими словами Шастун схватил детали и принялся за работу. И Арсений подумал: «Блять, только бы не сломал». И Арсений подумал: «Боже, каков пиздец». И Арсений подумал: «Что бы я без него делал?» Потому что пацан в очередной раз доказал и себе, и Арсению, и всему, сука, миру, что у него руки растут откуда надо. Казалось, что у него на подсознательном уровне что-то срабатывало, потому что Арс искренне поражался тому, как он на лету все схватывает. В такие моменты Попов чувствовал себя пиздец каким беспомощным и неумелым овощем, хотя пробродил на этой бренной, блять, земле на восемь лет больше пацана, и опыта в таких областях у него по всем законам жанра должно быть больше. Но мы не в старом черно-белом кино, верно? Антон же наоборот чувствовал себя лучше, когда мог хоть как-то помочь. Ему нравилось проводить время с Арсом. За просмотром футбола, за обклеиванием детской комнаты, за покупкой коляски или сборкой кроватки. Антону нравилось быть нужным. И не кому-то там, с улицы. Ему нравилось быть нужным Арсу. Потому что Попов, наверное, сам даже не понимал, насколько проще пацану дышать становилось за пределами собственной квартиры, стены которой с каждым днем давят на него все сильнее и сильнее. Арс смеялся, когда Шастун по-детски радовался очередной приделанной стенке, и не мог оторвать взгляда от улыбающегося и счастливого лица пацана, разлука с которым даже на пять-шесть часов переносится все сложнее и сложнее. Когда они уснули вместе после футбола, Арс впервые так хорошо, крепко и спокойно спал. Ему ничего не снилось, но проснулся он бодрым и выспавшимся, а такого с ним не было уже довольно долгое время. После пробуждения не было никаких разговоров по этому поводу, никаких косых взглядов или подколов. Они размялись после сна, и, когда Шаст уже был на низком старте, чтобы ехать домой, Арс как-то внезапно окликнул его и предложил позавтракать вместе. Пацан тогда просиял. Позволь мне греть ладони о твою душу. И остался. — А мы точно все детали использовали? — на всякий случай поинтересовался Шастун, глядя по сторонам. — Все, — кивнул Арсений. Парни сделали пару шагов назад, глядя на детский комод и кроватку, на сборы которых они потратили около двух с половиной часов. Выглядело волшебно, и теперь оставалось дело за малым. Комната уже была проветрена, главные атрибуты комнаты установлены, и Шастун теперь с довольным лицом расставлял недавно купленные игрушки по полкам, пока Попов прикручивал бра рядом с кроваткой, на которой был режим звездного неба. — Кто бы мог подумать, да? — раскладывая мягкие игрушки, задумчиво проговорил Шаст. — Ты о чем? — повернулся к нему Арсений. — Мы с тобой как два папаши, — дернул уголком губ Антон, не сразу понимая, что сказал это вслух. Мальчишка повернулся к Попову, чуть прикусив внутреннюю сторону щеки, и на секунду затаил дыхание, беспокоясь о реакции Арса на эти слова. Но мужчина, недолго помолчав, посмотрел пацану в глаза и, чуть улыбнувшись, произнес: — Ты в любом случае отцом получше меня будешь. И у пацана от воспоминаний дыхание перехватило. Хорошо, что Арсений тогда вышел из комнаты и не увидел этого. Как же, сука, хорошо. Потому что Антон это с собой в могилу унесет. Антон этого Арсению никогда не скажет. — Хорошо сегодня на улице. Вроде всего половина четвертого, а уже закат близко. Осень не за горами, — задумчиво произносит Серега, наблюдая за низко летящими ласточками. Попов немного вздрагивает. — Что ты сказал? — не верит своим ушам мужчина. — Осень, говорю, скоро, — повторяет Матвиенко. — Тур и вся Россия под подошвой. Блять, скорее бы. — Нет-нет, — отмахивается то ли от слов, то ли от сигаретного дыма Арсений. — Сколько, ты сказал, времени?! Серега даже выпадает на мгновение от такой резкой смены настроения друга. Блять, вот же стресс как человека-то потрепал. — Половина четвертого, — неуверенно повторяет он, искоса глядя на паникующего друга. Сука. Через полтора часа надо забирать Кьяру, а Арс мало того, что не выехал сейчас, потому что ему в другую, сука, часть Москвы, так от него еще и разит, как от табачной лавки. Блять-блять-блять. — Жвачка есть? — нервно спрашивает Попов, на что Серега без слов протягивает ему из кармана толстовки подушечку мятного орбита. — От души, — кивает мужчина, закидывая ее в рот и направляясь в сторону студии. — Такси мне вызови, пожалуйста. Я сейчас вернусь. Он оставляет Серегу на улице, не дожидаясь его ответа, несется на всех парусах в уборную и, включив воду, сводит вместе ладони, после чего резко плещет прохладу себе на лицо. Мужчина дышит ртом, потому что воздуха будто стало втрое меньше. Он упирается ладонями в раковину и вытягивает руки, опуская голову вниз. Арсений в ебаной панике; у него внутри все дрожит так, будто температура с двадцати упала до нуля. Арсению страшно. Я просто не готов. В этот момент возле студии паркуется черный форд, и, открыв водительскую дверь, из салона автомобиля вылезает взъерошенный Шастун. Пацан снова спал до обеда — видно по сонным глазам, и Сереге уже даже орать по этому поводу не хочется. Но он приехал. А причины Сережа не знает. — Вот вам и добрый вечер, — удивленно вскидывает брови Серега, пожимая руку пацану. — Ты че приехал-то сюда? Ты в любом случае поздно. Студия скоро закрывается. — Ебучая Москва, ебучие пробки, ебучие олени в пробках, — кивая, раздраженно произносит Шастун. — Мне продолжить? — Нахуй надо, все понятно, — машет рукой Серега. — В любом случае ты здесь, — задумчиво произносит армянин. — Знаешь, а ведь у меня, сука, столько вопросов, охуеть можно. Но я прекрасно знаю, что ответа на них не получу. Вы же с Арсом теперь двадцать четыре на семь, у вас свои секретики, девчонки. Шастун закатывает глаза. Если бы Арс захотел — он бы сказал. И эта дружеская ревность со стороны Матвиенко в данной ситуации никому нахуй не впилась, учитывая обстоятельства, в которые он сам по уши, блять, вляпался. — Серег, не тебе мне об этом говорить, вот серьезно, — выуживая губами из пачки сигарету, бубнит Шастун. Матвиенко даже весь пыл куда-то теряет, потому что единственная возможная догадка, появившаяся в голове армянина после фразы Шаста, тут же заставляет его сердце пропустить удар. Ебучий орган. Он выдает людей с потрохами. — О чем ты? — хмурится Сережа. — Ты знаешь, — не собирается так просто отступать от этого разговора Шаст, потому что давно уже хотел обсудить это с Серегой, но все никак случая подходящего не было. Хорошо, что они встретились сейчас, а не когда уже все стало бы слишком хуево. Да кого мы обманываем, все уже пошло под откос. — Шаст… — мотает головой из стороны в сторону Серега, а тот затягивается и смотрит другу прямо в глаза. — Ты же, блять, знал изначально, что она замужем, — негромко выпаливает пацан, и внутри у Сережи что-то обрывается. Он знал, что рано или поздно кто-то да заметит. А лучший друг Фроловой не заметить состояние подруги не мог, тут к гадалке не ходи. — Она замужем, — повторяет Антон, и у него что-то в груди от несправедливости взрывается, когда следующая фраза срывается сама собой, — а ты вообще… — Я знаю! — не дает ему закончить фразу Серега, прерывая пацана слишком резко, отчего тот замолкает, проглатывая половину предложения. — Блять, неужели ты думаешь, что я этого не понимаю?! Матвиенко закидывает руки за голову и опускает замок из пальцев на затылок, делает полукруг, после чего снова возвращается к замершему Шасту. У Сереги у самого все внутри горит. Плавится, сука. А поговорить не с кем. Арс пацаном дышит, как воздухом, и это уже за версту заметно. А Серега один варится в собственных мыслях, и душу излить некому. И Антон читает эту боль в глазах Матвиенко, понимая, что отчасти сам виноват. — Будто я по своей воле иду на это, Шаст, — уже тише говорит тот. — Блять, не выходит она у меня из головы, хоть убей, — обессиленно взмахивает рукой Серега и пинает попавший под ногу камень. — И сделать с этим ничего не могу, всё перепробовал. Шастун молчит, наблюдая за метаниями друга. — Под кожей она у меня, Шаст. Под кожей. И пацану даже ответить, сука, нечего. Очевидная, единственно правильная фраза срывается с языка Антона быстрее, чем он думает: — Остановись, пока не поздно, — делает глубокую затяжку Шастун. — Ты ведь несколько жизней похеришь, если не отпустишь, сам ведь понимать должен. Матвиенко кусает внутреннюю сторону щеки и ничего не отвечает. Нахуя ты вообще меня с ней познакомил? Ничего не отвечает. Ты мне приговор задаром оформил. От гнетущего молчания, повисшего между ними, спасает открывающаяся дверь студии, из которой выходит Арс, на ходу застегивая две пуговицы черного пиджака и поправляя галстук. Как только Попов поднимает взгляд и встречается глазами со стоящим рядом с Серегой Шастом, у него перехватывает дыхание, и он замирает на месте. Какое-то время они просто молчат, и Арс читает в глазах пацана обиду, в то время как Шаст видит в синеве Попова раскаяние. — Как ты… — начинает Арс. — Ира, — не дав договорить, произносит Шастун. — По дороге расскажешь, — кивает в сторону машины пацан и тут же направляется к ней. — Шаст, я ведь тебя не просил… — А я тебя и не спрашивал, — бросает через плечо Антон и садится в салон, заводя двигатель. Попов переглядывается с каким-то чересчур бледным Серегой, быстро жмет тому руку и садится на пассажирское сиденье, пристегивая ремень. Какое-то время они оба молчат, а после пацан чуть кашляет. — Неужели ты думал, что я тебя в такой день одного оставлю? — глядя перед собой, задает риторический вопрос Шастун и переключает передачу, выезжая с парковки. И Арс почти задыхается от благодарности и желания дать себе с размаху по лицу. Потому что он чуть все не проебал. Он чуть не оттолкнул самого светлого человека в этом ебаном сером мире.