Лето в январе

Пространство забитой до отказа парковки прорезается звуком сигнализации автомобиля, и Шаст сует ключи в задний карман джинсов. Легкие заполняются спертым сырым воздухом. Волнение густо течет по венам и уже буквально вытесняет собой кровь. Если бы была возможность сдавать волнение, Шаст бы сейчас озолотился. Казалось, что пацан на нервах даже сильнее, чем Арс. Но на самом деле Арс применяет все свои актерские навыки, чтобы выглядеть расслабленно, в то время как внутри его попросту разрывает от паники. Он не собирается показывать своего состояния идущей с ним за руку дочери и не намерен проявлять слабину, потому что Кьяра должна быть уверена в том, что папа ничего не боится. — Звонил ему? — кивает Шаст, забирая из рук Арса сумку с детскими необходимыми вещами и вешая ее себе на плечо. Попов рассеянно кивает, чуть перехватывая маленькую теплую ручку Кьяры в своей широкой ладони. — Что сказал? — старается вывезти его на диалог пацан, чтобы Арс в своих мыслях не потерялся окончательно. — Что будет ждать нас в студии звукозаписи. Они сейчас с Крапом аранжировку для концертов… — Арс на мгновение задыхается словами и останавливается на месте. Кьяра непонимающе хмурит брови, поднимая голову вверх. Шастун замирает буквально пару шагов спустя, ощущая на собственной шкуре ту волну паники, которая захлестнула Арса с головой. И его почти ведет от этого в сторону. Малышка чуть трясет рукой, привлекая внимание родителя. — Пойдем? — кивает Кьяра на вход в студию, и у Арса от этого внутри все сжимается. Попов смотрит на совершенно ничего не подозревающую дочку. Малышка непроизвольно стала точкой невозврата. Но в любой вселенной, в любой из жизней — Арс был в этом теперь уверен — он бы все равно выбирал ее. Антон подходит к ним и тихонько обхватывает своим мизинцем мизинец Арса, отчего у того вдоль позвоночника бегут мурашки. Попов поднимает глаза, и в радужках Шаста плещется столько участия, столько заботы и уверенности в лучшем, что дыхание постепенно возвращается в норму. — Погнали, — отвечает за Арса Антон и берет вторую руку девчонки в свою широкую ладонь, отчего такая крошечная кисть в ней почти тонет. В студии снова суматоха, но она никогда и не прекращается, кажется. Кругом бесконечно кружатся сотрудники с планшетами и микрофонами, бегают костюмеры с вешалками, и снуют туда-сюда дизайнеры. Стажеры вообще почти вешаются от нагрузки, а количеством кофе, которое они разносят своим боссам за день, можно досыта напоить одну из стран Африки. Безостановочно трещат рабочие телефоны, и ничего не успевающие секретарши только и делают, что сбрасывают звонки. Помещение насквозь пропитано энергией, толикой агрессии, усталостью, запахом кофе и ментоловых тонких сигарет. Офисы мелькают и безостановочно сменяют друг друга, пока они бредут к студии звукозаписи. Шастун едва успевает отвлекать внимание на себя и со всеми здороваться, поэтому только пара знакомых вскользь бросают: «Ой, а кто это такая малень…» И дальше ни Арс, ни Шаст ничего не слышали, потому что им было глубоко похуям, если честно. Они сюда не за этим пришли. Табличка звукозаписывающей студии блестит в ярком свете лампочек, и за дверью слышатся знакомые голоса. И их явно больше двух. Баритоны смешиваются гулом, и Попов мешкается, опустив ладонь на ручку и стараясь их разобрать. Девчонка перехватывает в руках игрушку и снова хватается за указательный палец Антона, отчего у пацана даже под коленками дрожит. Кьяра не знает, что происходит. Не понимает, зачем ее сюда привели и зачем она должна вести себя хорошо. Но она ведет себя хорошо, чтобы порадовать папу. А еще она не боится. Потому что как можно бояться того, о чем ты не знаешь? — Арс, просто заходим, — негромко говорит Шаст, — давай, — пальцы Антона несильно сжимают предплечье Арса, и тот тут же реагирует на слишком яркое прикосновение, поворачивая голову. — И не волнуйся, — твердо говорит Антон, — я буду рядом… Дверь негромко открывается, и перед глазами простирается библейская, блять, картина. За пультом управления в наушниках сидит Крап, немного качает головой, вслушиваясь в указания чуть склонившегося к нему Стаса, в то время как на диване развалились Позов и Матвиенко, залипая в телефонах. Этого точно в их планах не было. Этого, блять, ни Арс, ни Шаст не могли предвидеть. — Здравствуйте! — по всем правилам хорошего тона подает голос Кьяра, выглядывая из-за ноги Арсения, и ее голос звонким колокольчиком разбивается о крашеные в белый цвет стены. В студии становится тихо. Сначала взгляды от телефонов отрывают Димка и Серега, затем Крап даже наушники с себя снимает, глядя в дверной проем, а после Стас медленно поворачивает голову, и в глазах его прямым текстом читается одно большое «Что за?..» — У меня объявление, — сглотнув, проговаривает четко слова Арс, чувствуя руку дочери в своей ладони и едва находя в себе силы, чтобы голос не дрожал. Парни нервно переглядываются. Кьяра сильнее сжимает указательный палец Антона. И если отбросить на секунду одну только мысль о том, что повлечет за собой сказанная Арсом фраза, то по эмоциональному состоянию Попов может сейчас поспорить с почти накрывшей его истерикой утром. Арсению тогда было тяжело дышать. Ему хотелось открыть окна, впустить в квартиру холодный осенний воздух и сесть к стене, прижав к груди колени и обхватив их руками. Хотелось, чтобы этот холод окутал его с ног до головы и заставил свернуться комочком, обрастая коконом. Арсению хотелось отмотать время назад, хотелось сделать что-то иначе, изменить ход истории, хотя он и понимал, что возможности у него этой никогда не было и не будет. За окном десятое октября. Ебучий день настал. Ему придется поговорить со Стасом. — Блять, — тихо ругнулся Арс, запихивая в детскую сумку пару заранее купленных детских непроливаек, и провел тыльной стороной ладони по лбу, стараясь успокоиться. Не получается. Нервяк долбил в глотке, сердце — того и гляди — ошметками расхуярится о ребра грудной клетки. Попову страшно. Ему ебать как страшно, и этого чувства он не стыдился. Потому что он ставил под удар абсолютно всех. Абсолютно всё. И Арс понимал, что если еще хоть секунду будет думать об этом, то попросту не вывезет этого, блять. — Арс, — появился на кухне Антон, заставив мужчину резко вздрогнуть и чуть не выронить сумку на пол. Сердце уже стало самостоятельной, блять, личностью. Оно само стало решать, когда долбить в груди, как сумасшедшее, а когда напрочь отказываться работать. И второй пункт все чаще срабатывал при Антоне. — Дыши, — произнес Шаст, и Арс только тогда понял, что правда задержал дыхание. Теплый воздух медленно попадал в организм, почти обжигал стенки гортани и сухим песком оседал в легких. Арс чуть покашлял. Ему хуево. Ему, блять, очень сильно хуево. От одной только мысли, что он всё ставил под удар, у него дрожали колени. — Арс, — снова позвал его Шаст, и мужчина только сильнее опустил голову, жмуря глаза до взрывающихся под веками искр. Шастун знал, какой, блять, разговор их ждет буквально через час. Знал, что нужно ебаное чудо, чтобы всё разрешилось мирно, потому что грядёт страшнейший пиздец, и деваться от него некуда. Они обсуждали это больше недели, взвешивали все «за» и «против». И в итоге поняли, что другого способа просто нет. Шаст выхватил сумку из рук Арса и, бросив ее на кухонный стол, сгреб в охапку футболку Попова. Дернув его на себя, пацан заставил мужчину налететь на его грудь и крепко обвить его руками. — Нормально, — напряженно произнес Антон, чуть прикрыв глаза и прижавшись щекой к виску Арсения. — Всё будет нормально, слышишь? Арс ничего не ответил. Только прижал пацана к себе, наполнил им свои легкие и скомкал в пальцах его толстовку. Прижал так, что, кажется, будто вот-вот послышится хруст костей. Антон чуть поглаживал затылок Арса кончиками пальцев и немного покачивался из стороны в сторону. Мои кости тобой переполнены. Все тело у Арса дрожало. И теперь даже не от того, что грядет после того, как они приедут в студию, а из-за тепла, которое исходило от пацана. Его много. Его столько, что задохнуться можно. И сгореть. — Можно взять Тигрулю? — врезался в их сознание детский голос. Арс почти шарахнулся назад, отскакивая от пацана, как от огня. И сделать это, кажется, ему было почти физически больно. Он бросил нервный взгляд на Антона, который, в свою очередь, был на удивление спокоен и даже позволил себе улыбнуться. Кьяра уже была полностью собрана, стояла в проходе кухни с игрушкой в руке и спокойно смотрела на папу и Тосю. — Да, — нервно кивнул Арс, выставляя вперед руку. — Конечно, да. Что за вопросы, принцесса? Бери, да. Девчонка радостно подпрыгнула на месте и затем тут же ретировалась в прихожую, ожидая момента, когда они поедут неважно куда, главное, что на машине и с Тосей на заднем сиденье. Арс провел рукой по волосам и зажмурил глаза. Сложнее, чем сказать дочке, что мама больше не вернется, для Арса был разве что тот факт, что он, кажется, страшно сильно погряз теперь в Антоне. Попова эти яркие чувства рвут на куски. Это всё ему кажется запредельно сложным. Стас разворачивается и, чуть приоткрыв рот, кладет руки в карманы брюк, не сводя ошалелого взгляда со стоящей между Арсом и Шастом девочки, которая страшно сильно кажется ему знакомой. — Арс, — напряженно произносит Стас, заранее чувствуя, что из разговора этого ничего хорошего не выйдет, — кто это? Шастун мельком бросает взгляд на сидящего на кресле Серегу, который, кажется, за то время, что они вошли, ни разу не моргнул, потому что не переставая смотрел на Антона. Серега не дурак. Серега всё понял. — Моя дочь, — чуть вздернув подбородок, гордо произносит Попов, и Антон готов поклясться, что у всех сидящих в студии глаза чуть на лоб не лезут. — В смысле? — первым оттаивает Димка, опуская локти на разведенные в стороны колени. — Твой вопрос мне непонятен, — качает головой Арс, совершенно не зная, с чего начать. Серега отмирает следующим и жестом просит Диму замолчать, поворачивая голову к по-прежнему стоящим в дверях папашам. — Так, стоп. Не слушай Поза, — машет он рукой. — Он не так вопрос поставил. Дочь — это отлично, я бы даже сказал, зае… — Матвиенко осекается, когда Шастун чуть дергается вперед, предупреждающе выставляя вперед указательный палец, — сказал бы, даже очень отлично, — чуть кашляет Серега. — Но что она тут делает? Непонимание повисает в воздухе и смешивается с тяжелой примесью грядущей ссоры, потому что Стас за версту чувствует неладное и щурит глаза, делая шаг вперед. Крап разборки не любит. Крап вообще человек простой и неконфликтный. — Я это… Кофе пойду пока выпью, а вы тут это… поговорите, — боком идет к двери звукарь, после чего покидает комнату, глухо хлопнув дверью. В студии разом исчезают звуки, и даже гудящая стереосистема от этой тишины не спасает. Слышится тяжелое дыхание Шеминова, и, кажется, его пристальный взгляд буквально звенит от напряжения. Это необычная тишина. Это тишина тишина. От нее хочется убежать, скрыться. Хочется закрыть голову руками и, крепко зажмурившись, закричать во весь голос. Потому что эта тишина убивает. — Стас, — Арс качает головой, делая небольшой шаг вперед, и понимает, что у него попросту нет слов. Они застряли в глотке. Вдохнул — и не выдохнуть. Колючим комком преградили дорогу кислороду. — Блять, мне абсолютно не нравится то, что сейчас происходит, — напряженно произносит Шеминов. — Арсений, какого хрена? — Не ругайся при ней, — немного грубо произносит Шаст, закрывая уши девочки руками. — Да как тут, блять, не ругаться, — выходит из себя Стас. — Что тут вообще происходит? Шаст спорить с начальником не хочет, хотя и может, он это сам понимает. Он чудом не произносит ни слова на эту реплику, прижимая к себе девчонку и позволяя ей обхватить свою ногу руками. Кьяра начинает бояться. Неловкость и озлобленность витают в воздухе, мешая нормальному дыханию. Напряжение достигает своего Апогея, и в сознании Арса что-то щелкает, поэтому он и выпаливает следующие слова, как из пушки. — Я не поеду в тур. За окном надрывно гудит клаксон. У Кьяры из рук выпадает игрушка. Малышка неловко присаживается, собираясь за ней наклониться, но резко вздрагивает и снова прижимается к ноге Антона от грозного громкого: — Что ты, блять, сказал?! Девчонка уже действительно напугана, поэтому Шаст берет ее на руки, прижимая к себе, и та обхватывает его ногами и обвивает шею руками, пряча лицо в плече пацана. — Стас! — не выдерживает Антон. — Ты пугаешь ее! — Стас, правда, — вклинивается сам ошалелый от услышанного от Арса Серега, вставая с дивана и подходя к напряженному эпицентру будущего взрыва. — Что это, блять, значит?! Что значит, ты не поедешь?! Это тебе, блять, не поездка в летний лагерь, Арс! Это ебучие контракты по всей России! Ты рехнулся?! Стас в бешенстве. В реальном, блять, бешенстве. У него краснеют кончики ушей, и дышит он так, будто без остановки пробежал не один десяток километров. Димка даже сказать ничего не может. Он буквально выпадает от услышанного. — У меня нет другого выхода, — негромко продолжает Арс, готовый уже просто ко всему. — О каком выходе ты говоришь?! — картинно разводит в стороны взбешенный Стас. — Выключи идиота, блять! Позов встает с места и в несколько шагов подходит к Шасту, протягивая вперед руки. — Давай ее мне, — тихо говорит Дима, чтобы только Шаст его услышал. — Доверься мне. У меня дочь, и опыт есть. Антон какое-то время колеблется, смотрит на Поза долгим взглядом и внезапно понимает, что девчонку отпустить ему ужас как сложно, и что ему проще было бы простоять с ней вот так целую вечность, чем отдать в руки друга. Шаст чуть убирает голову и смотрит в бесконечное синее море в глазах малышки. — Дима тебе хочет показать какую-то красоту, хочешь пойти с ним? Я обязан тебя защищать. — Нет, — дрожащим голосом говорит она, мотая головой. — Тшш, Бусинка, — целует девочку в висок Антон, крепко ее обнимая. — Это ненадолго. Это совсем быстро. Дима только покажет тебе… п-принцессу, и ты вернешься ко мне и папе, хорошо? Девчонка хочет казаться сильной. У нее глаза на мокром месте, но Тосе она доверяет. Поэтому Кьяра кивает, позволяя Димке взять себя на руки, и зрительный контакт Шаст разрывает с девчонкой только в тот момент, когда хлопает дверь. И именно тогда в сознании парня что-то щелкает, и он понимает, что абстрагировался от внешнего мира, а на деле парни уже давно кричат и глотки друг другу почти перегрызли. — Она отказалась от нее, Стас! Блять, отказалась! — хватается за голову Арс, выпаливая слова огромным взрывом. — У нее есть только я, а у меня… — Попов захлебывается словами, — ...она. Шеминов резко проводит рукой по волосам и опускает руки на пояс. Его в жар бросило от негативных эмоций, а сейчас чувство такое было, будто на него ведро воды разом опрокинули. — Блять, Арс, — трет лицо ладонями Шеминов, — ты хоть представляешь… Хотя на одну ебаную секундочку можешь представить себе, как нас всех подставил. Попов какое-то время молчит, а после кивает. — Могу. — Мы проебем столько всего, — говорит куда-то в сторону Стас, тяжело дыша. — Все годы, блять, работы… Мы проебем… всё. А после, никто этого даже не ожидал, он замахивается и со всей дури сбрасывает со стола несколько стопок с документами, и они глухим камнем сваливаются на пол, разлетаясь во все части комнаты. Парни молчат, затаив дыхание. — Пошел вон, — негромко цедит Стас, стоя к ним спиной и не глядя на Попова. — Нахуй пошел отсюда. И дважды повторять не приходится. Арс облизывает пересохшие губы и, резко развернувшись, покидает студию. Шастун прожигает взглядом в спине Шеминова две здоровенные дыры, а после ретируется к выходу сам. Матвиенко переминается с ноги на ногу пару секунд, взвешивая все «за» и «против». Решает: сорваться и догнать парней или внести свою лепту здесь. И он выбирает первое. — Шаст! — кричит Серега, нагоняя парней в тот момент, когда уже Антон был готов шагнуть на улицу. Антон останавливается, дожидаясь, пока Матвиенко до него добежит, но ладонь с ручки двери не убирает, потому что готов в любой момент свалить от него подальше, учитывая события, произошедшие с их последнего разговора. — Я поговорю с ним, — запыхавшись, произносит Серега. — Все нормально будет, — машет он рукой. — Ему просто проораться надо. Придумаем что-нибудь, это же не конец света… — Поговоришь? — вскидывает брови Шастун. — Что ж ты с таким энтузиазмом к Оксане не идешь разговаривать? И Матвиенко ответить даже нечего. Это был удар хороший. Шастун бить по слабым местам явно у мастера учился. Антон почти с отвращением качает головой, потому что четко видит то, о чем молчит Серега. Он по-прежнему не сказал ей. — Не лезь к нам со своей помощью, — чуть поморщившись, бросает ему Антон и открывает дверь, ведущую на улицу. — А с каких пор ты с Арсом стал «мы»? — внезапно рычит Серега, и Шастун останавливается, глядя на то, как Арс усаживает девочку в детское кресло на заднее сиденье. — Не я с Арсом, — отрицательно качает головой он, — а я, Арс и Кьяра. И уходит, больше не обронив ни слова. Этого Матвиенко более чем достаточно, чтобы понять, как сильно он проебался. Пока он отдавал всего себя в одном направлении, пострадало другое. Дружба. Невозможно в этом мире совмещать все. Любимую работу, учебу, хобби, увлечения, дружбу и любовь. Чем-то надо жертвовать. А если ты этого не сделаешь — ты сломаешься. И станешь одной из тех красивых, но поломанных фарфоровых кукол, которые усеяли городские свалки после Первой Мировой. Серега, весь погруженный в себя, возвращается в студию звукозаписи. Крап уже снова сидит за пультом, потягивая сладкую содовую из соломинки и увлеченно над чем-то работая в компьютере. Он отрезан от внешнего мира — наушники тому подтверждение. Стас появляется из ниоткуда, выворачивая из-за угла и снова заваливаясь на кресло недалеко от стола Крапа. Он то и дело что-то строчит в телефоне, изредка щурясь и глядя на календарь, висящий на дальней стене комнаты. — Зря ты так, — подает голос Серега, не рассчитывая на ответ. — Знаю, — почти сразу отвечает Стас, снова что-то увлеченно написывая в мобильнике. Матвиенко вскидывает брови, удивленно оборачиваясь к Шеминову. Свою неправоту Стас подтверждает редко, а если на чистоту — вообще никогда. Так что сейчас свершилось небывалое чудо, и Серега даже не знает, как реагировать. Стас — хороший человек, просто вспыльчивый и взрывной. Порой он совершенно не может контролировать свои эмоции и реагирует слишком бурно, не разобравшись окончательно. На самом-то деле, проблема не так велика. И решить ее можно, если очень постараться. Подводные камни в этом плане есть везде, а вот слов назад не вернешь. Так что если Шеминов и извинится перед Арсом за то, что сказал, то сделает он это, окончательно впечатав остатки своей гордости в грязь. — Он не заслужил того, что ты сказал, — добавляет Матвиенко и поднимается с места. — Никто не заслуживает. Находиться в студии просто невозможно. Там бы окна открыть. Там бы душу проветрить. Поэтому Серега покидает ее и решает пройтись пешком. Пройтись, чтобы подумать. Подумать и понять, сколько всего он проебал из того, что было у него прямо под носом, и сколько всего нужно разрешить из того, что уже произошло. Стас почти до крови кусает нижнюю губу и жмурится. Крап что-то бормочет, указывая на экран, ведь его работа на сегодняшний день заключается в создании ремиксов для концертов, а Шеминов только молча встает с места и, осторожно закрыв ноутбук ничего не понимающего звукаря, тоже покидает студию. Он бредет по шумному коридору, но ничего не слышит. Он тонет в бесконечном потоке бессвязных чужих мыслей, но курит возле входа все равно один. И в кармане продюсера беспрестанно вибрирует телефон, почти до боли отдаваясь импульсами на бедре. И Стас не реагирует. Потому что одно, так или иначе, становится неопровержимым болезненным фактом — осенний тур две тысячи семнадцатого года отменен.

***

Осеннее солнце мягким и ненавязчивым лучиком касается лица Оксаны, и густые ресницы девушки отбрасывают на ее светлой щеке немного дрожащие тени. Сережа улыбается, лежа рядом, и не может оторвать от нее взгляда. Внутри всё просто сжимается. Я с тобой не дышу, а без тебя задыхаюсь. Фролова морщит аккуратный носик и вжимается им в белую подушку, чуть зажмуриваясь. Ей не в кайф просыпаться в такую несусветную рань, несмотря на то, что солнце уже проснулось. — Ты что, смотришь, как я сплю? — бубнит в подушку девушка, не открывая глаз. Матвиенко закусывает нижнюю губу, подавляя в себе внезапное желание засмеяться в голос от рвущих в клочья чувств к этой миниатюрной девчонке, потому что в груди что-то даже дрожит от этого, но вместо этого наигранно серьезным тоном произносит: — Ни в коем случае. Оксана приоткрывает один глаз, и с лисьим прищуром смотрит на Сережу, который выглядел сейчас так чертовски по-домашнему, что хотелось сорваться, прижать его к себе крепко-крепко и не отпускать еще тысячу лет, потому что он был похож на сонного совёнка. — Вруша-груша, — улыбается Фролова, и Матвиенко пробивает насквозь стрелой от сочетания этих милейших, почти детских слов, и он привстает на локтях, начиная тянуться к девчонке. — Хэй-хэй! — отодвигается она. — Боже, мы же не в американских мелодрамах, — смеется она, — я пошла в ванную. Матвиенко падает носом в подушку и почти рычит от разочарования, на что Оксана только улыбается и, поцеловав мужчину в висок, хватает с кресла легкий халат, натягивая его на ходу по пути в ванную. Оксана закрывает за собой дверь и встает к раковине, медленно поворачивая кран, чтобы включить воду. Девчонка непроизвольно улыбается и закусывает губу, когда поднимает взгляд и смотрит на себя в зеркало. Она не помнила, когда последний раз чувствовала себя настолько сильно счастливой. Каждая клеточка тела тихо скулила от приятной, разбитой усталости, потому что уснули они оба только к рассвету, запечатав на губах друг друга горячие и почти болезненные поцелуи, не в силах оторваться друг от друга хотя бы на одну ебаную секунду. Целуя запрещенные губы, они бесследно сгорали друг в друге. Фролова перекидывает на бок длинные волосы, пропускает их с макушки до кончиков между пальцев, чуть придавая объема у корней, и снова улыбается, глядя на отражение. Это была другая Оксана. Эта Оксана не плачет по ночам. Она не курит на кухне и не готовит ужин на одного. Эта Оксана улыбается. Она сияет и светится. Эта Оксана влюблена, как школьница. И ей порой шлепнуть себя по лбу хочется, ведь у нее уже третий десяток плывет по реке времени, и такой поворот судьбы ни в одном сценарии ее жизни прописан не был. Изменения в состоянии Фроловой заметили многие. Да и как можно не заметить, если девчонка скрывать свои эмоции фактически никогда и не умела. Так что было совершенно неудивительно, когда Ира заметила состояние подруги почти сразу после того, как она переступила порог ее квартиры. Оксана тогда только разминулась с Сережей; он довез ее до дома Иры и долго-долго не мог от себя отпустить, на что Фролова только головой качала, постоянно повторяя: «Я же не навсегда ухожу». И Сереже от этой фразы не по себе было. Ты уходишь не навсегда, но и со мной навсегда ты не останешься. — Пиздец ты довольная, — бросает с кухни Ира, замечая довольное лицо снимающей с себя куртку подруги. Ире такая счастливая Оксана не нравится. Ире вообще чужое счастье не по душе. Если уж быть откровенным, то Кузнецова сейчас напряглась по всем параметрам. Потому что если учесть тот факт, что Леша на связь не выходил два дня, а сейчас на ее пороге появилось это ебучее солнце, то нетрудно сложить два и два. Кузнецова сжала зубы и схватила со столешницы бокал, почти сразу осушая до дна красное сухое, даже не поморщившись. Нет, она не ревнует. Она совсем, сука, не ревнует, блять. — Довольная? — улыбается Оксана. — Почему ты так решила? Кузнецова хмыкает, снова заполняя бокал, и садится за стол, опуская ногу на ногу. У нее состояние последний месяц страшно паршивое. И дело даже не в том, что она заигралась и завралась по всем параметрам, а что она совершенно растеряла всякий, блять, контроль. Шастуна дома почти не бывает, и если раньше он отстреливался звонками — пусть короткими, сухими, но звонками, — то сейчас от него в день можно получить только пару сообщений. Кузнецова пацана теряла, совершенно не понимая, что он ей никогда и не принадлежал. В квартире она почти всегда одна по вечерам, так что у Леши уже появилась некая привычка приходить к ней и оставаться на ночь. Причем он сам, кажется, даже не понимал, как больно делал Оксане своим отсутствием. Или не делал. Но когда Леша под утро уходил, а Ира оставалась на смятых простынях одна и покрывалась мурашками от холодного воздуха и пропитанной похотью и тоской атмосферы некогда живой квартиры, у нее появлялась страшное чувство рвущего в клочья одиночества. Она хотела стать кукловодом, а стала марионеткой второго плана. Ира пыталась вернуть всё на круги своя, реально даже усилия прилагала, сбросила пару далеко не лишних килограммов, затарилась в Victoria’s Secret и хорошо потратилась в парикмахерской, заплатив чрезмерно дохуя за какой-то ботокс для волос, чтобы от объема голова шла кругом у завистливых сучек. Но это не помогло. Ни капли, блять, не спасло, потому что Шастун снова после работы просто сходил в душ, переоделся и сказал, что его пригласили в новый проект, и сейчас он не может остаться. Он просто больше не хотел здесь оставаться. Кузнецову ломают обстоятельства. Она уже не слепит кокетливым взглядом, не ходит с гордо поднятой вверх головой и не трахается в кабинете Добровольского. Она в одиночестве засыпает под утро, пьет несладкий холодный кофе перед работой и отвечает на звонки в адвокатской конторе без особого энтузиазма. — Ира, ты не заболела? Кузнецова вздрагивает, непроизвольно сжимая опущенные на стол руки в кулаки, и поднимает взгляд на стоящего рядом с ней Добровольского, который даже немного взволнованно смотрел на нее, запустив руки в карманы брюк. — Простите? — часто заморгав, переспросила она. — Ты выглядишь разбитой. Может, у тебя температура? Павел вынул из кармана руку и, потянувшись через стол, опустил сухую, крепкую ладонь на лоб девушки, от чего та удивленно расширила глаза, прекратив, кажется, дышать. Добровольский какое-то время подержал руку, временами ее перемещая. В этом жесте было столько совершенно непривычной ей нежности, от которой Ира совершенно, блин, отвыкла, что Павел даже немного растерялся, когда столкнулся с ней взглядами. — Ну слушай, — резко убрав руку обратно в карман, произнес он, — я в этом не силен… Ляйсан всегда с ходу у мелких температуру определяет, — смотрит он куда-то в пол и чуть хмурится, будто отвечает на какой-то вопрос в своих мыслях. — Может, ее спросить?.. Паша снова мельком смотрит на девушку, а после без надобности начинает рассматривать купленную супругой картину, которая украшала белую противоположную стену приемной. — Я в норме, — моргнув, чуть дрогнувшим голосом ответила Ира, а после кашлянула. — Все в порядке, Павел Алексеевич. Правда. Добровольский что-то отвечает, но делает это слишком тихо, и Кузнецова этого не слышит, лишь тактично кивая, после чего Павел исчезает в офисе супруги, закрыв за собой дверь. Ты ничего не знаешь, Паша. Не надо ее жалеть. Ира какое-то время сидит неподвижно, поджав пухлые губы. Ей от такой заботы не по себе, она к любым проявлениям нежности не привыкла. И прикосновения ненавистного начальника зачем-то обжигают ей кожу. — Ир? — щелкает ей перед глазами Оксана, и Кузнецова вздрагивает, сжимая ножку бокала немного сильнее, чем надо. Но она вовремя это замечает и ослабляет хватку, потому что помнит, к чему однажды привела ее такого рода агрессия. Кузнецова непроизвольно чешет то место, где примерно полтора месяца назад виднелся рубец от осколка бокала, а сейчас светлеет едва заметная линия. Ира кривит губы в полуулыбке. — Выглядишь такой довольной, будто потрахалась, — выпаливает она, даже не позаботившись о последствиях. Оксана нервно улыбается, заправляя за уши волосы и так же спокойно отвечает фразой, которую услышала в стенах своего офиса от сотрудниц: — В браке второе дыхание открылось. Думала, не суждено, — жмет она плечами. — Рада, что ошиблась. Фролова с такой спокойной душой выпаливает это вранье, что ей даже как-то легко становится, и она понять не может, почему эти слова больше не причиняют ей боль. Наверное, потому что хватит боли. Потому что она заслужила быть счастливой. Этот вечер они с Ирой провели вдвоем за просмотром какой-то ламповой комедии про плохих мамочек, и Оксана от души смеялась, поедая сладкий попкорн и растягивая на целый вечер бокал красного сухого. И Фроловой определенно повезло, что она не видела в полутьме состояния Иры. Потому что она была в бешенстве. Потому что у нее от ярости под закрытыми веками кипела обида. На ее глазах рушилось всё, что она так долго строила. Оксана кладет влажную зубную щетку на место и возвращается в спальню, плюхаясь животом на двуспальную кровать. Она чуть приподнимается на локтях и, прикрыв глаза, ведет кончиком носа по скуле Сережи, затем чуть смеется от щекотки из-за его бороды, но продолжает вести по щеке, после чего касается его носа своим. Матвиенко растягивает губы в улыбке и ловит смешок девчонки с привкусом мяты, втягивая ее в поцелуй. Оксана прижимается к нему всем телом, растворяется в этом моменте с головой, позволяя Сереже опрокинуть себя на спину и нависнуть сверху. Пальцы мужчины ныряют под футболку и ведут по плоскому животу девчонки, от чего та вздрагивает, и Сережа вдыхает в себя ее дрожащий, наполненный эмоциями выдох. В ней столько жизни, что Сережа уверен: смерть этот дом за версту обходит. Фролова закидывает одну ногу Сереже на талию, обвивая руками его шею, и уже готовится утонуть в этом дне полностью, как вдруг в этот момент на тумбочке возле кровати резко завибрировал ее телефон. Оксана вздрогнула, разрывая поцелуй, и немного закатила глаза. Девушка потянулась за все еще вибрирующем мобильником и посмотрела на экран. Это звонили из агентства. — Даже сейчас между нами твоя работа, — ухмыляется Сережа, оставляя на плече девушки поцелуй, и она почти скулит от наслаждения. — Надо ответить, — выбираясь из его объятий, разочарованно сказала она, усаживаясь на постели. Матвиенко лег на спину, потерев лицо обеими руками, после чего заложил их за голову, наблюдая за оголившимся светлым плечом девушки, которое страшно хотелось поцеловать снова. — Да, Катарина, доброе утро. Что такое? — старается в привычной манере начальника начать диалог Оксана. Сережа, разумеется, не сдерживается. Острые плечи и открытая шея девчонки так и манили к себе, и ничего с этим поделать он не мог. Он садится рядом и мягко касается губами ее кожи, слегка втягивая ее в себя. Девчонку начинает лихорадить. — Нет, я не у себя в кабинете, — облизывает губы Оксана, чуть прикрывая глаза и склоняя голову вправо, беспрепятственно позволяя Сереже вести цепочку поцелуев выше. И Матвиенко такая покорность только на руку. Он чуть прикусывает губами кожу под ухом девчонки и мягко ведет рукой по внутренней стороне ее бедра от колена и выше. Оксана чуть ли не в кровь кусает губы от нахлынувших эмоций, стараясь внимательно слушать слова сотрудницы, но выходит, откровенно говоря, хреново. — Да-да, всё верно, — кивает Оксана с закрытыми глазами, откидывая голову назад и жмурится, умоляя себя хоть немного, блять, держать себя в руках. В животе сладко тянет, все предвкушает дальнейшее развитие событий, и Фролова невероятным усилием воли заставляет себя слушать, а не сбросить звонок и остаться сегодня дома, вылезая из постели только для того, чтобы забрать привезенную курьером пиццу. Но внезапно ее будто током бьет. — Что?! — резко открыв глаза, усаживается ровно она, продолжая слегка ерзать, потому что организм явно настроен на продолжение банкета. — Как?! Девчонка вскакивает с постели и добегает до календаря, висящего на стене, после чего тыкает в дату пальцами. — Черт, — почти рычит она, — попроси подождать буквально тридцать минут, я скоро буду. Фролова сбрасывает звонок, продолжая чертыхаться, и мчит к гардеробу, с ходу хватая оттуда серое и длинное теплое платье. — Что такое? — не понимает Матвиенко, усаживаясь на постели и открывая взору Оксаны ничем не прикрытый торс. Девчонка почти воет про себя, закусывая губу. — У меня встреча с невестой, — натягивает на себя платье Оксана, — я совсем, блин, забыла. Я уже и так перенесла ее с прошлого месяца на этот, потому что замоталась… А тут снова чуть не забыла. Оксана качает головой, быстро натягивает на себя колготки, расчесывает волосы и чертыхается снова, когда они начинают магнититься, но вскоре успокаивается, хватает сумку и подходит к постели. — Закроешь дверь сам, ладно? — улыбается она, и Матвиенко кивает, втягивая девушку в долгий поцелуй. На это уходит еще какое-то время, и Оксана едва успевает добраться до офиса в указанный срок. Ей без вариантов придет пара-тройка уведомлений о штрафе из ГИБДД, потому что правила она нихуевенько так нарушила, но ей немножечко плевать. Она влетает в офис довольная, здоровается с сотрудницами, забирает со стойки секретарши почту, просит Ольгу принести два кофе для нее и клиентки и мчит в свой кабинет. Оставив куртку на вешалке, девушка забирает за уши волосы и тянется к телефону, нажимая на кнопку вызова секретарши. — Лена, пусть девушка заходит, я готова ее принять. Фролова едва успевает сесть на место, как раздается стук в дверь. — Да, входите! Дверь приоткрывается, и девушка просовывает голову внутрь, смущенно улыбаясь. — Можно, да? — Да-да, прошу, — указывает на место напротив Оксана и улыбается новой знакомой. — Вы простите мне мою непунктуальность, у меня такого обычно не бывает. И уж тем более я никогда не переносила встречи. С вами прямо нонсенс какой-то, — немного нервно смеется Оксана. Девушка поправляет спадающие на плечи каштановые волосы и немного смущенно отмахивается. — Нет-нет, что вы! Не волнуйтесь, я как раз была в поездке. И страшно рада, что мне все же удалось попасть именно к вам! Я следила за отзывами к вашему агентству и за впечатлениями невест больше года, и сейчас действительно на седьмом небе, что наконец удалось к вам попасть. Оксана даже засмущалась от такой похвалы, ведь она как минимум ожидала некоторой отчужденности невесты. И не мудрено: она же чуть второй раз со встречи не соскочила. К слову: что первый, что второй раз Оксана отвлекалась от этой клиентки по вине Сережи. Фролова слабо улыбается. — Итак, — налаживает контакт девушка, опуская руки на стол и тепло улыбаясь, — замуж впервые? Девушка хохочет, заряжая офис своей энергией. — Боже, да! — прикладывает она руку к сердцу. — Это чертовски волнительно, — на мгновение сникает она, глядя куда-то себе под ноги. — Не беспокойтесь, — уверяет ее Оксана, — я сделаю так, что вы станете самой счастливой невестой. И я уверена, что мы успеем до первого снега. Девушка вроде как с благодарностью смотрит на Фролову, но особого счастья или трепета от грядущего события Оксана в ее глазах не видит, как у прочих невест. У этой девушки в глазах тоска. — Как будете звучать после того, как покинете дворец бракосочетания? — старается всё так же улыбаться Оксана, и девушка это видит, поэтому тоже старается поддерживать нужную волну. — Юлия Матвиенко, — смеется новая знакомая. И время для Оксаны останавливается. У девчонки внутри что-то холодеет, и к горлу подступает тошнота. Она все еще улыбается, но улыбка эта настолько мертвая, что даже врагу не пожелаешь такую увидеть. Возможно, это просто совпадение. Десятки людей имеют такую фамилию, боже мой. Ну конечно, это просто совпадение! И на секунду Оксане действительно становится легче. — А как зовут вашего будущего мужа? — напряженно спрашивает Оксана и страшно боится услышать ответ. Да, ей стало легче на секунду. На одну ебаную секунду. Потому что ответ Юлии вышиб из ее легких воздух. — Сережа, — тепло улыбается Топольницкая, совершенно не представляя, что весь мир Оксаны в одночасье рухнул.