Последняя воля Юкиджи

— Вы должны были вернуться ещё вчера, что-то случилось? — Шинпачи был обеспокоен, в то время как Кагуре было до одного места. — Поезда отменили в связи со штормом, нам пришлось остаться на ночь в Йошиваре. — Где-где вы ночевали? — В Йошиваре, — спокойно повторила Акаги, и ей привиделось, что очки Шинпачи треснули. — Он же не приставал к вам, Акаги-сан?! — Да за кого ты меня принимаешь?! Акаги невольно вспомнила события прошлой ночи, и её лицо говорило гораздо больше, чем слова Гинтоки. Шинпачи так и переклинило, он накинулся на него с упреками, не слушая оправданий. — Да не было ничего! Говорю же, НЕ БЫЛО того, о чем ты думаешь. — Молодая госпожа, — служанка востучалась и вошла по приглашению, — слава Богу, вы вернулись. Господин Фудо велел вам немедленно явиться в главный зал храма. И ещё прийти одной. — Аки-тян, мы можем пойти с тобой. — Спасибо, Кагура, но я сама ему всё объясню. Уверена, он поймет. Однако Акаги была больше, чем уверена, что её ждет серьезный разговор о том, как должна вести себя глава рода Ёсида. Одной воспитательной речью больше. Фудо был строг, но не требовал невозможного. Казалось, что он спустил этот побег ей с рук. — Сегодня господа Ёродзуя покинут храм, — сказал старик перед тем, как внучка ушла. Что ж, свою работу они выполнили и даже перевыполнили. Акаги должна была быть благодарна, но испытывала другие чувства. Придя в сад, она глядела на старые вещи по-новому, будто никогда раньше не замечала, как дышит трава. Игра на кокю всегда помогала ей опомниться, но даже струны звучали иначе, более глубоко и приглушенно. — Моя рахэйка ещё не утомила вас? Он стоял, облокотившись на дерево, некогда ложный сосуд Караймона, скрестив руки. — Сыграй что-нибудь и для меня, — сказал Гинтоки. Про себя Акаги усмехнулась, не понимая, что же её так смешит. — Что например? — Хочу послушать твою душу. Она не сразу взялась за смычок, а задумалась. Что бы она хотела сыграть для него? Как жаль, что рахэйка слишком печальный инструмент для весёлых песен. Мелодия, которую она начала играть, была как и все прочие. Закрыв глаза, Гинтоки отбросило в прошлое, на поле битвы, вернее на окончание боя. Земля была усеяна трупами, в некоторых он узнавал старых знакомых. Мелодия кокю изменилась, и он увидел, как из-за горизонта встаёт солнце — символ надежды. — Почему ты улыбаешься? — спросил он, когда Акаги отложила инструмент в сторону. — Вчерашний день стоил всех тех дней заточения в храме. Я рада, что встретила Кагуру, Шинпачи и тебя. Рахэйка молчала, но в словах жрицы играли всё те же ноты. Было в них что-то прекрасное и пугающее одновременно. Чем больше она смотрела в пустоту, тем сильнее Гинтоки хотелось обратить её взор на себя. — Я бы хотел ещё послушать, как ты играешь. Сыграй мне как-нибудь ещё, хорошо? Молодая госпожа изумилась, услышав слова Гинтоки, но после длительной паузы дала положительный ответ, величественно опустив голову. — Непременно. Она не дошла до своих покоев и заглянула в бывшую комнату матери. Она не использовалась, но здесь Акаги могла побыть в тишине и покое. Даже слуги редко бывали в этой части храма. Голые стены и отсутствие лишних предметов. Только один предмет был лишним, но она продолжала стоять на месте. — Акаги-сан, что вы тут...? Её застали врасплох и не кто-нибудь, а Шинпачи. Угораздило же очкарика оказаться в таком месте. Она повернула голову и приложила к своим губам указательный палец. Она просила его молчать о том, чему он стал свидетелем. Ему пришлось отступить, хотя меньше всего он хотел оставлять девушку в слезах. Акаги была не хуже сестры Шинпачи, сильная и стойкая. Он понимал, что она не хотела, чтобы кто-либо видел её такую. Но сдерживать себя и не рассказать даже Гин-сану, оказалось куда более трудной задачкой. Проводить Ёродзую пришёл даже старик Фудо. Они ждали скорое прибытие поезда, и, казалось, Акаги пришла в норму. Она преспокойно разговаривала с Кагурой и Гинтоки, обещала приехать к ним в ближайшие выходные. Шинпачи успокоился, Акаги сбросила напряжение. Молодая госпожа глядела им вслед, даже когда двери поезда захлопнулись. Только тогда её губы зашевелились, выдав всего одного слово. Никто её, конечно, не расслышал. Ёродзуя уехали, а она вернулась в храм вместе с дедом. /спустя несколько дней/ Новых заказов у Ёродзуи не было, и они пинали балду, просиживая дома свои лучшие годы. Близились выходные, и Кагура уже предъявила свои права на Акаги. Мол, в этот раз они проведут время как девчонки. Гинтоки сидел за столом с ручкой и листом бумаги. Он запомнил только шевеление губ, и этого оказалось недостаточно, чтобы понять, что же она такое сказала. Может, "люблю"? Ну точно, она же это сказала? Или это уже больная фантазия? Или "не уезжай"? Тоже может быть. — Гин-сан, — Шинпачи мучила совесть, он должен был кому-то поведать, что жрица Юкиджи рыдала навзрыд накануне их отъезда, — я должен кое-что рассказать. Прости, что сразу этого не сделал... но Акаги-сан просила молчать. — Что ты сказал? — Я должен рассказать тебе кое-что, тогда в храме... — Да не это, что ты сказал после? — Эм, я же уже извинился... Гинтоки подскочил и выбежал, как ошпаренный кипятком. — Ч-что? Куда это он?! Эй, Гин-сан?! Грациозно, как лань, Акаги продолжала играть на рахэйке. Иногда ни с того ни с сего запиралась в комнате матери. А по ночам кто-то пробирался на кухню и выпивал целый литр клубничного молока, повариха была в ужасе! Такие слухи ходили по храму между служителей.