***
Лиза надевает любимую бордовую ветровку, по цвету идеально сочетающуюся с кроссовками, которые до недавних пор мирно покоились на полочке для обуви. Она любит именно их, хотя в её коллекции есть ещё несколько точно таких же, отличающихся только иным цветом. А ещё, именно в них она снялась в диссе на Атеву, раздавливая помидор, символизирующий главное прозвище Эдварда — овощ. Клип и песня зашли тысячам слушателей ровно противоположно тому, насколько сильно ей за это стыдно, а значит — все были от неё в восторге. Сама же девушка никогда не понимала и не понимает до сих пор такой шумихи на этот счёт, но она безумно радуется, что года, проведенные на ютубе, начинают окупаться в виде наплывших подписчиков, в общей сумме достигших больше полутора миллиона. Это резкий взлёт, за который она сейчас отдувается, стоя у двери и ожидая, пока со всеми попрощается Кашин. Даня крепко обнимает Леру, проводя рукой по пепельным волосам, чувствуя, что внутри всё сжимается. Он легонько улыбается, дотрагиваясь ладонью к её щеке: — Я буду скучать, — тихо говорит Мидлер, сильнее прижимаясь к Даниле. — Пообещай, что вернешься, пожалуйста, — на глазах наворачиваются слёзы, девушка отстраняется от рыжеволосого, стараясь разглядеть хотя бы что-то: страх, боль, отчаяние, но он просто закрывается в себе, отрешенно глядя на неё. Просто пустым взглядом смотрит и, поправив куртку, делает несколько шагов назад, становясь возле Лизы. Лера любит Кашина. Любит его волосы, как поле пшеницы, в которые она всегда запускает пальцы. Любит его веснушки, рассыпанные на лице, как звёзды на ночном небе. Любит его глаза, как океан захлестывающий её с головой. Она любит его всего. С любыми недостатками. С любыми изъянами. И даже с трудным характером. Ведь знает, что в душе он добрый и искренний человек, а иногда ей кажется, что даже пробуждает того спрятанного, запуганного и загнанного в угол Даню. Дотрагивается до него, но Кашин закрывается опять, аргументируя тем, что не хочет становится слабым и зависимым от любви. « — Я люблю тебя, Лер, — утверждает он, сидя у окна с чашкой горячего чая с лимоном. — Но я не хочу становится сопливым и влюблённым мальчишкой, уязвимым для окружающего мира. Это не то, к чему я шёл, и это явно не тот, кем я себя представлял. Просто пусть будет так, как есть. Поверь, когда-то я откроюсь до конца, но покаместь я не готов к этому. » — а она действительно верит и ждет, когда он сможет довериться ей. Но он усердно молчит и только улыбается, нежно целуя её в макушку, а потом исчезает, теряясь между дворов, явно находясь в квартире у Лизы. Нет, она не ревнует, но неприятный осадок всегда остается, когда он мог неделю не ночевать дома, отмахиваясь, что снимает видео с Неред. » — Малыш, так надо. Ты же помнишь, мой мир в моих ладонях, мой мир — это ты!» — и слишком трепетно, будто боясь сломать, целует. Лера любит Кашина. Лера верит Кашину. — Пока, — говорит Даня и облокачивается на дверь, внимательно следя за Лизой, которая поправляла кепку на своей голове. — Вы были самыми дорогими людьми в моей жизни. И если всё-таки подохну там, то помните меня вот таким вот пидорасом, — расплываясь в широкой улыбке, он опускает ручку вниз и выходит на лестничную площадку, ожидая подругу. — До встречи, — кидает Неред и, быстро выбежав вслед за парнем, захлопывает дверь, прижимаясь к ней лбом. — Это невыносимо, — шепчет девушка. Это и вправду было невыносимо. До мороза в костях. До дрожащих коленок. До замирающего сердца. И Лиза знает, что ей придется не сладко, но, видя усталую улыбку, ветви непознанных дорог в его глазах, просто зажимает страх в углу, приговаривая, что это так должно быть. Наверное. Просто так желает сердце, её пугливое и любящее его сердце. А она ведется на эту авантюру, по уши погребая себя в этом дерьме. Она шагает вслед за ним, но натыкается на бездну; летит; не видит дна, но чувствует воду — тонет. Тонет в нём и, вроде бы, умеет плавать, но всё тело сковали судороги — это как плыть против течения, просто нереально. Лиза знает, что это дружеское переживание, что Кашин поступил бы точно так же, поэтому успокаивается и выдыхает, всёflashback
— Зачем же ты так напилась? — спрашивает, кажется, Кашин и сажает Лизу на кровать, внимательно следя за тем, чтобы с ней ничего не случилось. — А что, — щурится она, смотря на друга, закрывающего дверь и после включающего настольную лампу, — нельзя? — Нет, — отчеканивает он и садится возле Неред, вскидывая бровь, когда та прыскает со смеху и отсаживается назад. — Что уже не так? — спрашивает Даня, стараясь понять, когда всё-таки она успела так накидаться. — Ты просто очень милый, когда злишься, — Лиза легонько улыбается, кладя свои маленькие руки в его большие ладони. — А ещё, ты достоин большего, чем Катя. Честно, Дань. — она резко меняется в лице, становясь в действительности серьезной и невозмутимой. — Спасибо, Лиз, просто я… — он не знает, что подобрать, ведь врать ей никак не хочется. Этому пьяному лучику солнца, которое кладет голову на плечо и, стянув кепку, натягивает на его голову. — Ты всегда такая? — Какая? — удивляется Лиза и делает глубокий вдох. — Я Лиза. Я такой родилась и такой помру, хули, — отвечает она и вновь прыскает, откидываясь назад. Они оба падают на кровать, и девушка, оказавшись прямо лицом к лицу другу, улыбается. — Кулачок к кулачку и по ебалу всем, кому что-то не нравится — это будет наш с тобой девиз, ты как? — Я согласен, — говорит Даня и, поддаваясь вперед, целует подругу. Они закрывают глаза и надеяться на то, что завтра про всё забудут. Это дружеская поддержка. Нужная и замещающая боль внутри. Это как лекарство, только оно из ряда вон выходящего, но главное, что все раны заживают, ведь так? Шрамы остаются, никуда не деваясь. Но шрамы болят не так сильно, как свежие раны. Всё затягивается и будет хорошо. Это же дружба. Лучшая дружба.end flashback
— Ты до сих пор помнишь? — спрашивает она и тянет его вниз по лестничному пролёту. — Я уже давно забыла. Это ведь, по-дружески, да? — они никогда не поднимают эту тему, но, если они умрут, то им хочется, чтобы между ними осталась ограда недопонимания и вопросов. — Да, скорее всего да, — пожимая плечами, отвечает Даня, спускаясь по ступенькам. — У меня ведь Лера. Была. — с явным пробелом между первым и вторым предложением говорит Кашин, стараясь не задумываться о светловолосой девушке, сидящей в квартире на верхних этажах. — Была? — Лиза изгибает бровь, поворачиваясь к другу на носочках. — Верно, — хмыкнула она и, развернувшись, открывает огромную железную дверь, ведущую к выходу из подъезда. — Была. Есть. И будет. — когда в лицо ударяет приятный теплый ветер, несмотря на пасмурную Питерскую погоду, Неред закрывает глаза и останавливается. — Постой, хотя бы минуту. Даня встает рядом. Он, последовав примеру Лизы, тоже закрывает глаза. Между русых локонов, спрятанных под кепкой с вышитой пиццей, гуляет ветер; раздуваются рыжие волосы, а челка неприятно бьет по лицу. Лицо, как пеленой, накрывает свежий воздух, на мгновение давая чувство свободы — летит птица в небе. Летит. Туда, где всё будет лучше. Легче. Не так, как здесь. Как в этом мире. Лиза улыбается, а потом расставляет руки в стороны, поддаваясь вперёд, к порыву ветра, стараясь уловить все моменты навеянной свободы.Но, увы, они две перелетные птицы, заточенные в золотые прутья, которые образовывают клетку.
— Мне пора, — идиллию прерывает тихий голос Дани и сигаретный дым, летящий прямо на Лизу. — Прости, — виновато говорит он и, отойдя от девушки, затягивается. — Тогда, не прощаемся? — подняв голову, спрашивает Кашин и, получив положительный кивок, легонько улыбается. — Встретимся.***
Подойдя к подъезду, Лиза достает из кармана телефон и, нажав на кнопку блокировки, смотрит на экран, где красовались цифры, говорящие о половине двенадцатого дня. Громко вздохнув, Неред открывает дверь подъезда, а после быстро поднимается на нужный этаж. Достав ключи, она вставляет их в скважину и, прокрутив точно три раза, слышит щелчок, свидетельствующий о том, вход в квартиру открыт. Родные белые стены, которые иногда кажутся ей такими надоедающими, что хочется перекрасить всё к чертям собачьим и больше никогда не видеть этот режущий взгляд белый. Но, как только алкоголь переставал бушевать в организме, давая о себе знать жутким бодуном, она сразу же меняет своё мнение, считая, что белый цвет, фигурирующий в её квартире, является очень кстати и смотрится, в общем-то, довольно хорошо, создавая в доме некий земной рай для Лизы. — Наверное, стоит переодеться, — скидывая с себя ветровку, Неред вешает её на крючок и, скинув обувь, лениво идёт в комнату. — Хочу, чтобы это было сном, чтобы я сейчас упала на кровать и проснулась, понимая, что это ебучий сон. И не больше. — она проводит рукой по столу, на котором находился компьютер, и, сделав глубокий вдох, на несколько секунд зажмуривает глаза. — Пожалуйста, — шепчет Лиза, подходя к шкафу, и, взявшись за ручку, открывает одну дверцу. Через несколько минут девушка, не особо заморачиваясь над тем, что надеть, уже готова и стоит посередине комнате, смотря на разбитый экран телефона. Минуты меняли друг друга одна за одной, пролетая будто мимо Лизы. Сквозь неё. Отметка двенадцати довольно быстро и уверенно надвигается, с каждой секундой навевая на Елизавету всё больше страха — он просыпается где-то в сердце и распространяется по всему телу, как вирус, от которого нельзя избавится. Когда знакомая мелодия, стоящая на звонке, громко разлетается между четырех стен, эхом отдаваясь у неё в ушах, Лиза вздрагивает и, трясущимися руками отвечая на вызов, подносит телефон к уху, надеясь не уронить его в тот же час: — Алло, — тихим и хриплым голосом говорит Неред, а после откашливается. — Автомобиль ждёт Вас у Вашего подъезда! — потом короткие гудки, от которых по телу пробегают мурашки, заставляя испарину появится на лбу, а колени трястись в том же темпе, что и руки. Лиза чувствует, как сердце начинает колотиться и, кажется, скоро обессиленно свалится куда-то в пятки, прекращая любую дееспособность в её организме; ей бы так хотелось этого, даже горел тусклый огонь надежды, но она знала, что ведь пошла туда сама, по собственному желанию. Её никто не заставлял. Кроме неё самой. Никто другой не писал о том, что хочет стать добровольцем, а лишь она сама. Именно её пальцами набраны злосчастные слова «Я хочу стать добровольцем!», о которых она сейчас жалела. Неред вообще впервые сожалеет о содеянном, и она, в принципе, забыла, что это за чувство собственной глупости из-за необдуманного поступка. Это решение было спонтанным, решенное под влиянием вихря страха, который в то время овладел ею не меньше, нежели на данный момент. Внутри горело, и Елизавета понимает, что вываливается из пространства — щелчок — она спускается вниз по лестнице.Щелчок — ей открывают дверцу черного автомобиля, и буквально спустя секунду она уже находится в темном салоне.
Лиза облокотилась головой на тонированные окна, через которые было смутно видно улицы Петербурга, по которым в это же время проезжало несколько точно таких же машин, везущих не только её, но и остальных трибутов и менторов. Автомобили заметно выбивались из кучки остальных хотя бы габаритами, что уже не говоря о слишком насыщенно-черном цвете, который точно выделялся на дороге. Девушке ничего не оставалось, как наблюдать за мимо пролетающим зданиям, людьми, куда-то спешащими, и машинами. В самом салоне была просто идеальная, можно даже сказать гробовая, тишина, в которой, кажется, слышно то, как бешено бьется её сердце и томные вздохи. Машина все дальше увозила её от родного подъезда, во дворе которого она любила проводить летние вечера, сидя на качели и растягивая на минут сорок одну банку тёмного пива, иногда говоря по телефону с кем-то из ребят, а иногда в гордом одиночестве. Это всё осталось воспоминаниями. Осталось прошлым. Осталось где-то в другом временном промежутке. Далеко от Лизы и её времени.***
После получаса непрерывной поездки, автомобиль всё-таки остановился возле какого-то углубления под землю, напоминающее вход в метро: бетонные ступеньки и бетонные стены, ведущие куда-то в прямое никуда. Внутри было темно и ничего не видно, отчего Лиза, если честно, боялась свалиться вниз, предварительно споткнувшись из-за темноты, окружающей её. Так же, неподалеку стояли и другие машины, которые были идентичны той, на которой привезли сюда Елизавету. Спускаясь, Неред чувствовала, как позади идут два амбала, поставленные возле неё для охраны и удостоверения того, что она не сбежит, но обернутся и взглянуть на них она не смогла, ей было страшно. Мало этого, ноги подкашивались, руки потели, а во рту, наоборот, будто образовалась пустыня, в которой уже несколько столетий не шёл дождь. А ещё, ей казалось, что эти ступеньки просто не имеют конца, ведь она уже потерялась во времени, не понимая сколько они уже шли. Минут десять, или пять? А может больше? Она уже ничего не понимала до конца, даже тогда, когда в глаза ударил яркий, после практически чёрного спуска, свет, тем самым ослепляя Лизу. — Здравствуй, дорогуша, — чей-то довольно писклявый, в сравнении с Неред, голос резко проехался по слуху, заставляя девушку ещё больше зажмурится. » — Ебать, я тут сейчас мало того, что ослепну из-за такого дерьма с освещением, так тут и кровь из ушей пойдет. Просто божественно!» — проносится в голове у Лизы и она медленно открывает глаза, большими глазами уставившись на женщину, стоящую напротив неё. На голове объемная прическа, даже чересчур для обыкновенного человека, волосы были вырвиглазного ядовито-кислотные, подходящие под такого же цвета туфли. Платье со странной юбкой, формой напоминающую два треугольника торчащих по бокам, были слегка другого оттенка и разбавлены белыми вставками, отчего в глазах рябило и слегка подташнивало. Наряд был слишком яркий, а что уже говорить о том, что творилось на её лице — тихий ужас и мрак, от которого современным модницам-инстаблогершам только фэйспалмить, или завидовать, что их обогнали в погоне за слоями штукатурки. Кожа женщины была идеально белой, её бы можно счесть трупом; на глазах, вместо теней, какие-то зеленые, растушёванные круги, а наращенные ресницы, выглядевшие хуже, чем у Юли Пушман, выглядели просто ужасно; губы были накрашены, как у Ирацибеты Мрамореальской из «Алисы в Стране Чудес», только цвет был не красный, а блёкло-розовый. — Пиздец, — бубнит себе под нос Лиза и хмурит брови, откровенно рассматривая женщину. Она только широко улыбнулась, взяв ладони Неред в свои. Руки женщины были в белых перчатках, сделанных из какого-то неприятного на ощупь материала. — Я Пенелопа, а ты Елизавета, да? — в ответ был неуверенный кивок, после которого Лиза чувствует, как кто-то сзади берет её за плечо. — Даниил! — громко взвизгивает та и хлопает в ладоши, вынуждая Неред слегка поморщиться. — Здравствуйте, — отвечает, судя по голосу, Комков. Сказать, что блогерша была удивлена — ничего не сказать, хотя бы по тому, что Комков живёт в Москве, но его какого-то черта забирают в Питере. — Расскажешь мне позже, схуяли стала добровольцем, — шепчет Даня и, встав возле Лизы, выдавил свою коронную, высокомерную улыбку, которую он применял только в том случае, если этого действительно требует, но к чему она здесь — оставалось загадкой. — Лизочка, — задорно начала женщина, скрепив свои руки в замок. — Лиза, — поправляет её Неред, озлобленно окинув Пенелопу взглядом. — Не люблю, когда коверкают моё имя и называют по фамилии. — Даня и Лиза, я рада вас приветствовать, через день вы уже будете в Панеме, а покамест, располагайтесь и чувствуйте себя уютно! Здесь есть все удобства, от изысканных блюд до новейших технологий, от который у вас точно снесет голову! Проходите, — по-доброму говорит женщина и, отойдя, указывает рукой на дверь, ведущую вовнутрь. Через окна было видно, что там и вправду всё роскошно, дорого-богато, как говорится. — Ну же, идите, — легонько толкнув удивлённых ребят в поезд, Пенелопа прошла вслед за ними. И какое было удивление Кузьмы, когда он, ничего не подозревая, сидел в телефоне и ждал прибытия Комкова с добровольцем, увидел Лизу, на лице которой читалось одно — ну всё, пиздец…