Свежесть

      Вечером среды мне так же не давали покоя мысли о будущем. Это изрядно треплет нервы. Концентрации никакой, а в голове просто нет свободного места, чтобы записать туда детали армянского погрома в Баку в 1990-м году. Да и желания, собственно говоря, разбирать свои каракули нет. Я почему-то надеюсь, что Шевченко скинет мне запись. Хотя как он это сделает? Контактов моих у него нет. Может найти в соцсети меня, но кому это больше нужно? Или поискать его самой? А что он взамен попросит, если не деньги? Что ему нужно?       Я выдыхаю устало, потираю глаза и откидываю шею назад. Мышцы растягиваются и противно болят. Слишком долго я сижу, спина порядком затекла. Размяться бы.       На середине второго десятка отжиманий в комнату заходит мама. Её удивлённый взгляд сразу сменяется рассуждениями, что зря я бросила танцы, плавание и хореографию. Стоило бы заняться чем-то физическим. Бегать, например. А я и так встаю в шесть утра. Куда мне бегать? Да и по городу особо негде. Плюс, небезопасно. Меня одну она точно не отпустит. Сама рядом не побежит. А папу не заставишь. Один Марс был рад такой перспективе, но теперь я побаивалась его. А слушался он только папу. Так что бегать с немецкой овчаркой на поводке - даже не знаю, кто за кем будет волочиться. Его прыти хватит на взрослого спортсмена, а не меня доходяжную.       Размышления о будущем ещё не раз полоскали мне мозг. Они утомляют и заставляют ощущать какую-то обречённость жизни, утопичность самого факта жизни здесь и сейчас. Ведь ты не сможешь переиграть. Поэтому неудивительно, что весь четверг у меня проходит очень тяжело. Мне даже лень тащиться в универ к Павлу Егоровичу отдавать флешку. Переношу встречу на завтра и со спокойной душой еду с Анькой домой.        Я была бы рада поделиться с ней своими переживаниями, вот только она точно знает, что делать со своим будущим. В отличие от меня, подруга хочет стать топовым юристом. Уйти в адвокатуру и защищать людей. Идеальность этого видения в том, что ты не представляешь себя правозащитником преступников, которые на самом деле придут к тебе, ради которых ты будешь выгибать закон, словно вербовую лозу, и хлыстать того, кто не виновен, статьями и пунктами, ради своей зарплаты. Мы этого в лицее не понимали. Хотя Валик предупреждал нас не совать свой нос в юриспруденцию. Но его слова о копырсании в чужом белье нагло и глупо пропускали мимо ушей, считая, что с нами-то будет всё иначе. А мы никакие не особенные на самом деле, и лицей сделал нас просто более адаптивными к жизненным условиям. Но выдают сухой паёк нам, как всем. И жрём мы то же, что и все – обычные жизненные проблемы.       На пятницу я нашкрябала сырой вариант фактажа по теме Третьего Рейха, и споры устроили прямо посреди аудитории. Инне только и оставалось просто наблюдать – настолько прытко мы с Денисом спорили. После третьего моего аргумента, который Ефаев разнёс в щепки, за меня вступился Емцов, помогая мне нащупать рычаги давления в своей позиции. А за Дениса вступился Соболь. Ну, кто бы сомневался в принципе.       - Опять мы за вас всю работу делаем, - с упрёком говорил Илья, скользя недовольным взглядом по нам. - Как вы научитесь тогда?       - И правда, Лер. У тебя же есть опыт, - Емцов с лёгким укором смотрел, а мне было так обидно. Я ведь стараюсь, правда, стараюсь. Но Дениса сложно переспорить фактами только по теме – нужно быть эрудированнее него.       Выдохни, Чегрин. Выдохни. Всякое бывает. Ничего страшного, научишься. Ты же знаешь принципы.       Но от этого легче не становилось. Даже факт, что я знала технику ведения полемики, не развязывал петлю на шее. Может, отказаться от турнира? Я что-то не вывожу этого. Хотя Анька же как-то вывозит, блин. Чем ты хуже?       Но Анька не спорила с Ефаевым, тем не менее. Ладно.       Пока Емцов с Соболевым что-то рассказывали Инне, Денис объяснял Алине детали темы, я сидела и пыталась унять подступившую панику к горлу. Анька обеспокоенно косилась на меня и шикала, заставляя успокоиться и не показывать церберам слабость. И она была права, безусловно, только вот, когда шкалят эмоции, доводы, какими бы разумными ни были, не доходят. Я схватила телефон и под видом бешеной активности принялась лазить в гугле, чтобы как-то успокоиться. Другим бы сказала, что ищу контраргумент, потому что не выписала себе его, а точной формулировки не помню. А на самом деле всё, что связано с историей, сейчас меня катастрофически бесило.       В аудитории показалась преподавательница химии и выманила нашу Карееву на “поговорим”. Поводов могло быть много, но обычно Бондарь не отвлекала от работы подругу. В любом случае её приход разрядил обстановку, а я будто глотнула свежего воздуха. Правда, это означало, что церберы отстанут со своей болтовнёй от преподавателя и снова обратят на нас взор.       Вопреки моим ожиданиям Емцов прекрасно в чём-то убеждал Соболева, позабыв о нас. Я тихо выдохнула. Сидящий сбоку Артём, который до этого что-то вычитывал в учебном пособии, непроницаемо взглянул на меня. Он слегка дёрнул головой, интересуясь, как я. Видимо, на лице и без того было написано, что мне нелегко справиться с таким нахрапистым поведением. Но я всё же кивнула в ответ и вернулась к своему докладу, который “никуда не годится”.       В аудитории было душно, и я, пряча лицо, выскользнула, когда вернулась Инна. Мне почему-то не хотелось смотреть ей в глаза: чувство вины за собственную неподготовленность и слабость до сих пор не прошло.        В вестибюле всегда было свежо и в меру тепло, так что без пуховика не замёрзну, но глотнуть свежего воздуха удастся. Заняв свободную лавочку, я откинулась на спинку и откинула голову к солнцу в окне, прикрыв глаза. От чрезмерного усердия они иногда болели. Наверное, не нужно горячиться с ночными зубрёжками и конспектами. Уверенные шаги раздались где-то с крыла нашего кабинета и всё ближе подбирались ко мне.       - Сбежала? - настиг меня Шевченко и, усмехнувшись, упал рядом.       Я молчала, потому что, что бы ни сказала, всё равно будет выглядеть как оправдание. А это совсем не то, чего бы  мне хотелось. Плюс, лёгкая пульсация в глазах не прошла.       - Расслабься, Лерик, - выждал паузу. - На турнире будет и хуже, так что это ещё по лайту вы сцепились. И то, без Димона и Илюхи у вас вообще детские разборки.       Столько сил было вложено, да и наша полемика выглядела феерично, а для него это “детские разборки”. Думала, он обнаглевшая натура сам по себе. Но почему-то вместе с этим в голову пришло, что им, пожалуй, есть, с чем сравнивать. И бывшие их дискуссии наверняка были куда более зрелищными, чем наши куличики из песка. Ведь я меряла по своему опыту игру. А ребята прошли куда больше. Так, может, они неспроста нас чихвостят и пытаются сделать из людей монстров турнира? Может, они правы?       В тот же момент, когда я приняла за точку отсчёта правду “церберов”, стало легче. Ни собственный провал, ни предвзятость Соболева, в которой я была уверена, ни покровительство Димы и менеджер по улаживаниям конфликтов Макс, не имели былой важности. Теперь это просто игра, в которой каждый заботится о том, чтобы научить нас выживать и охотиться по правилам.       В предстоящую субботу мы командой отправились в музей истории и искусства, куда привезли самое превосходное украшение трипольской культуры – золотую пектораль. Я её ещё в учебниках седьмого класса помню, и нарисованную, и сфотографированную. Выглядела она, конечно, ещё тогда потрясающе, а теперь смогу своими глазами увидеть то, что создали человеческие руки в такой древности. До нашей эры! Разве не чудо? Разве это не будоражит кровь?       - Увидитесь с Артемоном в неформальной обстановке, - подначивала меня Анька, пока мы ехали к музею. - Он на тебя странно поглядывает в последнее время. Может, заинтересовался?       Я пожимаю плечами, продолжая уныло пялиться в окно маршрутки.       - Мы всё же находимся в одной лодке, так что Алька вон с Денисом наладила контакт, а ты, может, с Артёмкой подружишься поближе, - её хитрая улыбка меня немного пугала. Подруга походила на сваху, а мне все эти насильные методы не по нутру.       - Меня как-то это не трогает.       - Чего это? Он же тебе нравится, - на её лице застывает изумление, и она даже дёргает меня за руку рефлекторно.       Я не знала, утверждала Анька больше или спрашивала, но почему-то Артём перестал иметь значение для меня. И его интерес, есть он или нет, настоящий или временное помутнение – честно, вот какая разница? У него, насколько я помню, есть девушка. Была она, есть, всё сложно – меня это не волнует. Его жизнь – пусть сам и разгребает свою кашу. Когда он мне нравился, когда я хотела его внимания, где он был? Смотрел в сторону своей Оли или Кристины, или как там её. Теперь лавочка закрыта.       - Или дело в Соболеве? - любопытство раздирало Аньку, пока я заходилась злостью за её смехотворное предположение, что Артём оставит в стороне свою девушку и внезапно начнёт проявлять интерес ко мне.       Зачем мне парень, который может оставить свою девушку за бортом ради какой-то там… Сделает однажды так – будет постоянно. Спасибо, конечно, за предложение, но мне такое “счастье” не нужно.       А Соболев… Что с него взять? Больной какой-то.        Он перестал быть важным. В какой-то момент мне просто стало не до парней. Возможно, пугало будущее, неизвестная тропа, которая ждёт  и зависит целиком от моего решения. А его принять придётся уже совсем скоро. Возможно, сами парни мне перестали нравиться, потому что, отказавшись от своей розовой идиллии, увидела более правдоподобное положение вещей. И оно, мягко говоря, так себе.       Один имеет отношения (и зачем он мне сдался?). Другой просто шизанутый. Ну, в смысле, он строит отношения как-то болезненно. А я такого не хочу. И как бы больше вокруг меня претендентов нет. Так что, адьёс.       Карамзина первой узнала, что я неровно дышу к Артёму. И к Соболеву. И она первая говорила, что ничего хорошего не будет, но “раз впряглась, то отрабатывай”. И я была безумно благодарна подруге, что она не чесала своим языком нигде, поддерживала меня и всегда занимала мою сторону. Как бы тяжело ни было, какую бы глупость я ни совершила, Анька не могла позволить себе меня унижать. Чмырить, чтобы одумалась, – да. Но не бить по самолюбию с целью сломить. Никакого самоутверждения за мой счёт. Поэтому её любопытство – лишь следствие поведения, где она активно участвует в моей жизни. Да что там говорить, когда ей понравился Антон, я вела себя так же. Наверное, у нас такая дружба.       Когда мы подошли к маленькой площадке на аллее с фонтанами и скульптурами в парке перед музеем, нас ждали только Денис с Алинкой. Издали мы видели, как увлекательно она слушала парня, и нам с Анькой показалось, что помимо дружеского задора между этими двумя было что-то ещё. Подойдя ближе, мы узнали, что предметом монолога был популизм в Третьем Рейхе. Денис активно жестикулировал, словно выпендривался, ещё и темой, в которой меня поставил на место. Но, собственно, мне не вредно будет послушать. Мы же не соперники в конце концов, а наоборот. Так что в дискуссию я вступила очень даже располагающе. Артём подошёл, уже когда решили идти без него в музей. У самого входа пристроился, и мы гурьбой погнали изучать прекрасное ювелирное изделие.        Людей сегодня было крайне мало, поэтому охранник даже удивился нашему количеству. Предупредил быть аккуратными и не сильно шуметь и пропустил в залитый светом зал украинского культурного наследия. А там, среди традиционной одежды, бытовых изделий, оружия, разной этнической памяти и находок была та самая величественная и прекрасная  золотая пектораль.       Она стояла за стеклом, подсвеченная диодными лампочками, прожекторами сверху, и на сигнализации. Мы достали телефоны и стали снимать потрясающую ювелирную работу: каждого человечка, каждого животного, каждого завитка и каждого пёрышка крыла! Блин, это всё-таки настолько мощно, настолько кропотливо и настолько глубинно, что мурашки по коже.       Глядя на маленькие детальки, я улыбалась, вспоминая школьную историю и как впервые увидела пектораль в учебнике. Тогда из всех этих людей со мной была Анька, а училась я в пятнадцати минутах ходьбы от дома. А не в часе езды, как сейчас.        Жизнь меняется. Тогда я и не думала, насколько крупно меня занесёт и куда, что рядом будут эти умные люди, что я сама буду уже другой,  и назад дороги нет.       Жизнь нельзя переиграть. Не нажать рестарт. Не сохранить учётку и пройти за другую касту. Не схватить аптечку или закинуться пилюльками, и ты снова на 100% наполнен здоровьем. Чёрт, жизнь – это раз, понимаешь? Это “здесь и сейчас” и вперёд. Никаких назад, никаких “а если бы”, никаких “да я мог бы”.        Тут нет сослагательного наклонения.       Есть только этот миг, ты и твой вектор пути, выбранный давно. Он привёл тебя туда, где ты сейчас. И только в твоих силах развернуть его, изменить курс или держаться взятого. Никто за тебя это не сделает. Поэтому тебе нести ответственность, даже если ты избегаешь её всю жизнь, а работу перекладываешь на кого угодно, кроме себя “любимого”. Тебе нести ответственность за свой успех даже если ты только и умеешь, что обвинять кого угодно, кроме себя “любимого”. Разбирать своё дерьмо тоже тебе. Или закончить жизнь вместе с ним.       Потому что у тебя никого нет, кроме себя “любимого”.       Это решение, которое мы принимаем каждый день. Оно в усилиях встать рано, чтобы приучить себя к утреннему режиму. Оно в твоей несделанной пробежке, забытом обещании, перенесённой встрече из-за лени. Оно в обжорстве, чрезмерной похоти и зависти. Оно в косых взглядах, лжи и проклятиях, которые ты насылаешь на людей. Оно в твоей коже, в твоём разуме и в твоей душе. Ты симбиоз себя на разных уровнях, и если тебя что-то не устраивает,  влезь в своё нутро и посиди там, понаблюдай. Тебе должно стать мерзко от себя, должно ошпарить и отравить, обжечь ядом  от твоих собственных низменных поступков  и решений. От своей теперешней жизни.       Не оправдывай себя. Иначе все эти посиделки – пустая трата времени, а ты  потерян в этой оболочке.       Недовольство собой заставит тебя измениться. По крайней мере, когда человек грязный изнутри, грязный в голове, его, мне кажется, может изменить представление куда большей грязи.        Мотнув головой, выкидывая неприятные картинки оттуда, я первой двинулась в сторону других залов, избегая разговоров в команде. Они как раз трипольцев обсуждали, а я даже рот раскрывать не хочу. Слишком мне тяжело сейчас, слишком закрыта для того, чтобы позволить кому-то заглянуть в себя. В какой-то момент человек поймёт, что смотрит не в такой же колодец, а в какой-то глубокий разлом, на дне которого сижу я с лопатой и утираю тыльной стороной руки пот со лба.       - Лер, с тобой всё в порядке? - Артём нагнал меня в зале восточной культуры.       Ты бы точно испугался, увидев чумазую измученную меня, а не свою красивую барышню. Так что иди, куда шёл.       - Пойдёт, - отмахиваюсь, делая вид, что этот вьетнамский боевой шлем меня крайне заинтересовал.       - Как тебе пектораль?       - Вживую лучше, чем на картинках в учебнике, - я хмыкнула, заметив, что Меркулов стоит рядом и смотрит на соседний экспонат. - А тебе?       - Я бы такую примерять не стал, - он сдерживает смех, который так и хочет звоном разнестись по этим одичалым комнатам.       - Это амуниция воина, Тём. Акстись, - бросаю беглый взгляд на него и ухожу вглубь постановки военной амуниции.        Анька потом долго допытывала, о чём мы мило общались с Артемоном, потому как она видела, что мы несколько залов изучали вместе и обсуждали между собой экспонаты. На самом деле ничего “романтичного”, как ей показалось, там не было. Это было просто общение.       Вообще у меня, наверное, впервые с Меркуловым такой длинный диалог был. И впервые я не нервничала, не переходила на кокетство, на какой-то юмор с намёками. Если честно, я даже симпатии к нему, какая была раньше, не испытывала. Мне просто показалось, что он отличный симпатичный парень, которым можно любоваться. Нет смысла хотеть от него чего-то. Даже если бы у него не было девушки. Вдруг стало так легко, легко видеть человека, общаться с ним, не придавать значения его шуткам и прикосновениям к моим волосам.        Ведь это всё вполне закономерно вписывается в рамки дружбы. А я ничего больше от него и не хочу.       Голова дымилась. Виски сдавливал невидимый обруч, и я даже сняла шапку. Но несмотря на общую усталость, я ощущала счастье. Свежий морозный воздух любезно объял мои примятые волосы, ветер всколыхнул их, а уши елейно лизнула повышенная влажность. Рядом шла Анька, такая же удовлетворённая мозговым штурмом и так же леденящая череп. Уверена, мы даже и говорить особо не захотим, пока будем ехать домой. Опять включим в наушниках музыку и отвлечёмся разглядыванием людей за окном.       Входная дверь лицея открылась, и из здания высыпали обессиленные, но державшие лицо Денис с Алинкой. Артём свалил ещё раньше по какой-то уважительной причине. А следом с хохотом появились наши церберы.       Меж бровей у Дениса залегла морщина. Наверняка мыслями был ещё в аудитории и запоминал, какие и где совершил помарки, ставил цели, что сделать по приезду домой. Шедший сзади Емцов ставил на него, как и Инна. Не зря Ефаев – наш капитан. Но с большой властью приходит большая ответственность, так что на долю парня приходился каждый наш провтык.        “Ты должен уметь всё и больше”, - говорила ему Инна.       “Ты должен знать свой материал, а ещё материал каждого из ребят, - поучал его Дима, который в своё время тоже был капитаном команды и привёл её к победе. - В этом твоя сила, поэтому ты должен стараться куда больше, чем ребята.”       Мы все понимали, что Денису и без того нелегко. Алинка переживала, помогала, чем могла. Да и вообще каждый выкладывался по мере сил.       “Это касается всех, - продолжал Емцов. - Вы должны быть осведомлены о докладах друг друга, разбираться бегло во всех темах. Да, это сложно, нужно лопатить кучу информации, но вы за это тут и находитесь – потому что в вас упорства больше, чем в остальных. Не забывайте об этом”.       - Не переживай, Денис, справимся, - я через силу улыбнулась ему, едва они с Марковой поравнялись с нами.        - Справимся, конечно, - он улыбнулся в ответ. Похоже, удалось его немного вытянуть из какой-то клоаки мыслей. - Но надо выиграть, а не просто поучаствовать, понимаешь, Лер?       Я знала, что Ефаев не хотел меня подкалывать, поэтому не позволила собственной самооценке дрогнуть. Но всё равно стало немного неприятно. Алинка бросила извиняющийся взгляд. Она видела, как сильно берёт на себя ответственность Денис. Да и все мы видели. Анька переживала, как бы для него это не оказалась чрезмерная ноша, потому что у Меркулова была склонность придавать себе значимости. Но пока мы просто наблюдали, держа руку на пульсе. Всё-таки Денис делает работу, в несколько раз превышающую нашу. Думаю, некоторые слабости можно простить на первых порах.        - Мы пойдём. До завтра, - Алинка бросила за них обоих прощание и поспешила увести парня в сторону остановки быстрее, чем нас догонят церберы и задержат ещё на какое-то время.        - Так странно, они такие разные, - произнесла Анька, глядя им вслед.       - Бывает, - пожимаю плечами. - Как поедем? Сидя или стоя?       - Как-нибудь. Просто поехали быстрее, - подруга протяжно выдохнула, и я поняла, что полностью разделяю её желание.       Мы направились вслед за ребятами в сторону остановки. Сил особо говорить не было. Я просто смотрела вокруг, на пятиэтажки, на голые деревья и на попадавшихся прохожих. Некоторые лица были прямо такими характерными, выразительными. Сегодня никакого нам солнца, только мороз и промозглость. На завтра вообще дождь передавали. Это всё замёрзнет, и гололёд будет, что ли? Только не это.       - Чегрин! - я обернулась прежде, чем переходить пешеходный переход. И заодно Аньку тормознула. - Ты в универ?       Цербер нагнал нас. Соболев шёл следом в расстёгнутой куртке, не совсем по сегодняшней погоде, и выглядел слегка взъерошенным. Ветер его трепал по волосам, щекам и открытой шее.       - Нет, - отвечаю, повысив голос, ибо Илья далеко и не услышал бы. - Что мне там делать?       Мы упустили секунды перейти на зелёный, теперь всё равно стоять, так что поговорим уж.       - Коллеги Лихотникова из Академии Наук дают сегодня лекцию про защиту своих работ. Он тебе не говорил? - поравнявшись с нами, заявил тот.       - Нет. Я даже не знала, что он сегодня будет в университете, - пожимая плечами и смотрю на подругу. - А где хоть будет?       - В актовом. Хочешь пойти? - по раскрасневшемуся лицу было видно, что для мороза этот щегол оделся крайне неподобающе. И я бы злорадствовала даже, если бы он имел воздействие на меня, как раньше.       - Не знаю, - снова смотрю на Аньку. Она тоже озадачена. Вроде бы информация полезная будет, но вроде и домой хочется. - А когда?       - Сейчас, Чегрин, сейчас, - он хмыкает нервно, словно его бесит моя нерасторопность. - Можем взять тебя с собой. И Карамзину тоже. Только давайте, соображайте живее. Ребята ждут.       Он махнул рукой в сторону припаркованных у обочины машин, где среди муравейного безобразия явно сидели Емцов с Шевченко.       А, так вот почему он в таком виде. Он на машине всего-навсего.       - Поедешь? - я смотрю на Аньку в растерянности. И по её виду понимаю, что этих троих “пушков” ей на сегодня достаточно. - Ладно, отпишись, как дома будешь, ладно?       Мы прощались, уже когда Соболев был на полпути к машине. Я хвостиком юркнула за ним по узкому тротуару возле дороги, лавируя между теми, кого приехали забрать после учёбы с лицея, между какими-то важными людьми и молодыми дамочками в уггах. Соболев ждал меня у чёрного японского внедорожника, готовясь открыть заднюю дверь и впустить в салон первой. Сидевший за рулём Емцов меня даже не замечал, воткнувшись в свой телефон. А Шевченко самодовольно усмехался, так и говоря:       “И почему я не удивлён твоему решению?”       - Давай живее, - поторапливал не особо вежливо Соболев. Видимо, мороз всё-таки достал его через пайту.       - Застегнулся бы, - мрачно буркнув, обошла его, позволив ему открыть мне заднюю дверь, и быстро залезла в салон.        Нечего было спешить, кстати. Машина ещё не прогрелась. Застнегнул бы куртку да не играл в горячего мачо – всё равно в машине ещё свежо. Так что мёрзни, дорогуша, раз взрослым только прикидываешься. Из колонок раздавался лёгкий минимал, пахло чем-то древесно-вкусным, и только когда мы расположились, Емцов заметил меня.       - О, Лера, - Дима глянул сначала в зеркало заднего вида, а затем обернулся, отвлекаясь от телефона, словно не поверил увиденному, - ты с ними в универ?       - Да, повезло,что черновик научки с собой взяла, - довольная, улыбаюсь. Почему-то Емцову всегда было приятно дарить улыбку и легко общаться. Он своими знаниями не отягощал, а наоборот. В отличие от этого щегла под боком.       - Ты быстрая, - одобряет меня он, кладя телефон в ячейку и фокусируясь на дороге. - Ладно, поехали.       - Она у нас прилежная, - Макс, обернувшись, сверкнул глазами в хитрой усмешке.       - А с общей эрудицией всё диаметрально противоположно, - щедро сыпанул соли сидящий рядом старый пень и зыркнул ещё так пренебрежительно. Сам позвал, а теперь издевается. Странный ты персонаж, Соболев.       Мы стали на перекрёстке, который ещё недавно мне не дал перейти как раз этот субъект.       - Это наживное, Илюха, - оптимистично бросает Дима. - Сам не помнишь, как учился зубоскалить интеллигентно? Это тебе не плебейская ругань.       Емцов засмеялся, Шевченко подхватил, а сидящий рядом пенёк не мог ничего противопоставить, как и посмеяться над собой. Я же спрятала улыбку в опущенной голове.       Воздух в машине прогревался, поэтому стало комфортнее. Раньше от такой близости Соболева я бы наверное заметно нервничала. Краснела бы. В общем, мне стало бы теплее куда быстрее. Да уж, в чём-то это даже плюс. Но вообще какая ведь разница теперь, да? Он мёрнет, я ему ничем не обязана, так что пусть сидит под боком и греется. Мне-то что? От меня не убудет.       - Так что не очкуй, Лер, - продолжал гнуть Дима, одобрительно кивая моему отражению в зеркале заднего вида. - Все начинают с чего-то. А Инна права: твоё упорство может города взять.       На это Соболев и Шевченко ничего не резюмировали, а мне полегчало от такой поддержки. Дима умеет подобрать слова, от которых не теряется вкус жизни из-за приближающихся трудностей. Спасибо тебе. Хорошо, что у нас сразу заладилось общение, а за свои годы Дима не забыл, каково это – быть семнадцатилетним.       Правда, мой праздник жизни длился недолго. Емцов высадил нас около университета и поехал дальше по делам. Жаль, конечно, что он не с нами пойдёт, ведь это значит, что теперь некому будет сдерживать этих церберов, и они всласть упьются моим молчанием или смущением. Мне, конечно, отвечать им ничего не хочется, тратить силы на них, но всё равно неприятно. Может, быстренько выцепить Павла Егоровича, отдать ему черновик и свалить? Или занести на кафедру? Или ему в кабинет? Хотя это ж научка, так нельзя. Такой интеллектуальный труд, столько сил положено. Но перед церберами отчитываться я всё равно не должна. Идут рядом, как конвой. Словно на объявление приговора ведут. Чего прицепились ко мне? Мне их надзиралово не упало вообще. Пусть двигают к своим, им же в первую очередь это надо.        Но конвой любезно общался, как ни в чём не бывало, между собой, обсуждая какого-то Лёху и его прекрасное продвижение в карьере. Замыленная беседа – я чувствую подвох. Свалить бы от них. Удручает их присутствие.        Идея пришла внезапно и была проста, как перст.       - Я зайду в уборную, ладно? - сделав голос, как можно более нейтральным, спрашиваю, останавливаясь как раз у двери.       - Куда? - Соболев хмурит брови, словно я оторвала его от какого-то важного аспекта разговора с Шевченко.       - Мы тоже, - Шевченко кивнул мне, так же игнорируя Илью, как и я. - Иди, встретимся тут.       Это не совсем то, что я планировала, конечно, но лучше, чем ничего. Просто зайду, подожду минуту и выйду. Они явно быстрее не справятся. Да, так и поступим.       Нос легонько защекотал запах хлорки, и я прикрыла дверь, изображая всем видом, что снимаю верхнюю одежду. Не знаю, что видели последнее церберы, да как бы  и не важно. Я прошла к одной из кабинок, хлопнула слегка дверью, на случай, если меня подслушивают. По идее, не должны, ведь я не давала никакого повода для обмана. Так что они должны преспокойно сейчас в своей уборной обсуждать дальше того Лёху.       Как только сменилась минута, я открыла тихонько дверь и лёгкими шагами на носочках покинула уборную.         - Что, сбежать хотела?        В спину ударила лёгкая насмешка, и я буквально ощутила, как меня пригвоздили к полу соболевские глаза.