Камнем по голове
12 января 2018 г. в 14:05
Вопли Бауэрса и его ублюдочной компании разносились за добрую сотню метров от каньона, а вот Майк молчал, и это было очень плохим признаком. Беверли бежала так быстро, что остальные неудачники едва могли за ней угнаться, и ни один не отстал, даже вечно мучившийся одышкой Бен… Ни один не струсил, не спрятался за глупым оправданием. Солнечные вспышки смешивались в ее глазах с полосами глубоких теней, мешая как следует разглядеть происходящее, но слух не подводил, и услышанное ей не нравилось до крайности.
— Что ты теперь будешь делать? Вставай! — орал Бауэрс, перекрикивая остальных. Видимо, научился командному голосу у папаши.
— Давай, Генри, вмажь ему!
Дело плохо. Билл на бегу спросил у нее что-то, но Беверли уже не слышала и даже почти не обратила внимания на его ладонь, задевшую ее плечо. Только бы успеть. Снова. Проклятый Бауэрс. Что должно твориться в голове у человека, чтобы он до такой степени ненавидел себе подобных?
Взобравшись на высокий берег, Беверли резко остановилась, и Бен едва не врезался носом в ее спину. Бауэрс завис над беспомощно лежащим Майком с булыжником в руке, а громила и крашеный кружили вокруг, размахивая руками и подзадоривая вожака. Судя по их виду, они пребывали в полном восторге от происходящего. Беверли быстро нашарила под ногами подходящий камень, неожиданно удобно легший в мокрую от пота ладонь. Это было совсем не то, что тогда на мосту с Беном. Больше не было ни застилавшего глаза животного страха, ни инстинктивного ужаса перед насилием. Искаженная злобой и жаждой чужой боли физиономия Генри вызывала лишь тошноту. Почти не целясь, она хорошенько размахнулась и угодила прямиком Бауэрсу в лоб. Он свалился, как подкошенный, словно вместе с камнем ему прилетел хороший пинок под зад, и замер возле своей жертвы, так и не выпустив булыжник из рук. На задворках сознания Беверли промелькнула мысль, что у крутого Бауэрса сейчас необыкновенно глупый вид. Как у младенца, изо всех сил стремившегося добраться до зажженной свечи и в итоге достигшего своей цели. Она удовлетворенно кивнула в ответ на похвалу Стэна, наслаждаясь молчаливым одобрением остальных. Майк, то и дело запинаясь и поскальзываясь, перебрался через поток и вскоре был уже в относительной безопасности.
— О, самочка и стая верных кобелей в период гона. Брачные игры, мать вашу, — Бауэрс поднялся, не обращая внимания на разбитый лоб и кровь, тонкой струйкой стекающую по лицу, сплюнул сквозь зубы, ухмыляясь. Неспешно прошел по мелководью прямо в обуви и демонстративным жестом похлопал себя по паху, — зря стараетесь. Попросите по-хорошему. Ее на всех хватит, она ж не собака, чтоб иметь какие-то моральные принципы, а просто рабочая дырка. Мир, жвачка, секс, неудачники.
То, что произошло дальше, явно было неожиданностью для Бауэрса. Началось форменное безумие. Обжигающе-горячий дурдом из солнечного света, летней жары и жажды крови, от которой мутилось в голове. Она охватила всех разом, словно пламя сухую траву, и мирные берега реки превратились в поле битвы, напоминавшей одновременно сражение между двумя первобытными племенами и игру в снежки. Азарт и желание выиграть во что бы то ни стало лишили Беверли способности соображать. Она инстинктивно уклонялась от летевших с вражеского берега снарядов, наугад швыряла камни, но практически не промахивалась. Тело словно потеряло вес. Остались только легкость, злость и кипящее внутри ощущение жизни без всяких прикрас и условностей. Сейчас она была абсолютно свободна. Не той привычной свободой в духе «делай, что хочешь, хоть с моста головой вниз сигани — всем плевать», а по-настоящему. И больше не была одна. Они здесь, с ней рядом. Дышали, двигались, отрывисто выкрикивали что-то — ее друзья. Не он. Не мать, вонявшая табаком и перегаром, смешанным с мятной жвачкой. Прошлое потеряло над ней власть в ту минуту, когда она приняла осознанное решение встать на пути у Бауэрса и его свиты.
Однако через несколько минут ее сияющее торжество стало меркнуть. Победа в сражении осталась за Неудачниками — полная и безоговорочная, но в этом заключалось и их поражение. Бауэрс валялся на камнях, брошенный дружками на произвол судьбы, и до тошнотворной жути напоминал Беверли Майка и Бена. Те же страдание, беспомощность и наивное удивление: как же так, почему мне так больно и страшно? Это ведь все несправедливо, это не по-настоящему, да? Вы ведь не можете на самом деле быть такими жестокими? Беверли было ничуть не жаль Бауэрса — поделом ему. И все же теперь они с друзьями ничем не отличались от этого придурка и его шайки. Боль, злоба и желание любой ценой оказаться сильнее поставило всех их на одну доску. ОНО жило в каждом из них, терпеливо ожидая своего часа. Беверли закусила губу и отвернулась.
День был ярким, как назло, — один из целой цепочки солнечных беззаботных дней, больше недели ни капли с неба. Все вокруг было залито светом, веселые блики сверкали на воде, струи речушки переливались, солнечные зайчики прыгали от них по кустам. Блестела мокрая галька. И капельки крови на камне возле головы Бауэрса были хорошо видны Беверли издали, только уже не яркие, побуревшие.
«А ведь я могла его убить сейчас. Запросто могла. И не просто могла. Я же кинула камень и попала. И не могла поступить иначе, они изувечили бы Майка…» — она почему-то думала медленно и неторопливо, как бы продираясь по заросшему парку, по дебрям, раздвигая мысли, как спутанные ветки, и ей хотелось, чтобы эти раздумья можно было продолжать и продолжать.
— Ну всё, не надо здесь стоять. Просто уходим! — повернулась она к Неудачникам.
— А он… — спросил кто-то, и она, уже снова задумавшись, даже не поняла, кто спросил, неужели Майк?
— Что он? По нему кто-то соскучился? — она даже фыркнула. И последней юркнула в тенистый коридорчик среди кустов.
"И всё же и всё же… — она постепенно замедляла шаг, пока не отстала, — ах как было бы логично и красиво, добрая девочка выручает злого мальчика!" Перевязать ему ранку, почесать за ушком. «Ах, тебе не больно, Генри?»
И ведь этот глупый порыв и вправду есть. Для чего людям в голову вложены такие порывы? Красивые чувства сострадания, сочувствия, милосердия? Чтобы ими пользовались уроды, которые вытирают о нас ноги. «Ты же моя девочка, Беверли?» Ты должна понимать его, он же папа! Вспомни, как поступала с ним твоя мать. «Ты, рыжая шлюха!» Ой, он же раненый мальчик! Пожалей его, жалость даже конченых мудаков превращает в смирных овечек. Только ведь есть и другие чувства.
Словно кто-то понимающе улыбнулся ей из игры света и тени в зарослях, когда она бесшумно повернулась и пошла обратно. Очень простые другие чувства. Если бы Бауэрс умер, распалась бы и шайка. «Что же со мной? Я же не должна так думать. Но я думаю и ни капли не боюсь своих мыслей. Я не пугаюсь, я хочу неторопливо обдумать их, как следует рассмотреть — снова и снова, со всех сторон». За кустами уже блеснула река.
Беверли, отведя мокрую прядь волос со лба, остановилась у края зарослей, вплотную подходивших к каменистому пляжику. Генри, разбросав руки, по-прежнему лежал на той стороне, и видно было, что его грудь медленно вздымается. Дрогнула голова, перекатилась из стороны в сторону, и все еще закрыты глаза. Такая простая мысль — он даже не двигается, и если взять камень, вон тот, с прожилками каких-то светлых вкраплений, он удобно ляжет в руку. Будто кто-то ободряюще похлопал ее по плечу. Сегодня уже сделан первый шаг, почему бы и второй не сделать? Как в дурацкой комедии: «Если вы переходите границу — все, вы за границей». Не будет ужаса в школе. А потом можно будет наконец перестать быть его послушной девочкой. Потом всё можно будет. Ты же можешь, Бев. Ну давай же… шлюха, дура, потаскуха, давай же! Трусиха, тихоня, давай же! Всё так просто, а ты не можешь?! Ты, ты, ты не можешь?!
Беверли вцепилась в свои короткие волосы и зажмурилась, раскачиваясь и кусая губы. Когда она открыла глаза, парень на том берегу пытался приподняться, опираясь на локоть. Он не видел ее.
Беверли повернулась и кинулась бежать вслед за Неудачниками.