Путь в никуда

      Беверли несколько минут молча вглядывалась то ли в лицо Генри, то ли во что-то, висевшее в воздухе у него за спиной, так что в какой-то момент он решил, что она вот-вот отключится. Выглядела она жутко: бледная, всклокоченная, зареванная и с засыхающими брызгами отцовской крови на лице. На шее вспухали, пульсируя, красно-синие уродливые пятна, а в руке все еще был намертво зажат разводной ключ.       — Ну чё застыла? — прикрикнул раздраженно Генри, — брось железку, не понадобится. И умойся, а то выглядишь как… Как не знаю, кто. Живее, говорю.       Он начал нервничать. Если она вызовет полицию… Нет, она не вызовет полицию, она ведь сама оприходовала папашу ключом по голове.       Беверли дернулась, словно ее разбудили посреди увлекательного сна, и медленно обвела взглядом ванную, задержав его на трупе с размозженной, как гнилая тыква, головой. Потом пальцы ее разжались, и ключ с громким стуком ударился о пол. Она открыла воду и принялась оттирать кровь с лица, то и дело оглядываясь на Бауэрса, молча стоявшего позади нее. Наконец, решившись, она хриплым шепотом произнесла:       — Что ты со мной сделаешь?       Бауэрс не двигался, глядя на нее исподлобья.       — А чё я должен с тобой делать. Этого вынести надо, пока сюда батя с коллегами не нагрянули.       Он наконец подошел к ней поближе.       — И давно он… так? — кивнул на покойника, тоже зачерпнул воды и плеснул себе в лицо, — а мамка твоя че, терпит все это шоу?       Беверли, взявшаяся было за полотенце, опустила руку — на белой ткани размазались бурые кляксы.       — Почему ты это сделал? — ее голос звучал тускло по сравнению с его неожиданно радостно-возбужденными интонациями.       Он демонстративно хлопнул себя по ширинке и помрачнел.       — Почему сделал? Потому что этот урод меня лупасил, вот почему. Нехер руки распускать сукиному сыну. Так че, кофе попьем или сначала с этим разберемся? — он пнул мертвеца в бок.       К собственному удивлению, Беверли не чувствовала ни ужаса от только что произошедшего на ее глазах убийства, ни огорчения от его смерти — только жгучий стыд за то, что Бауэрс теперь знает ее самую грязную и мерзкую тайну. Ее позор оказался вывернут наизнанку — и перед кем? Перед ее главным врагом, бессовестным придурком, все школьные годы донимавшим ее друзей. Перед тем, кто только что вышиб ему мозги.       — Нет у меня мамки. И не было. Ты… — она подняла на него глаза. — Нас ведь теперь арестуют?       Бауэрс хохотнул, тряхнув головой.       — Обязательно арестуют, если мы будем мило болтать над трупом, пока какая-нибудь соседка не решится заглянуть за солью. Интересно, когда в последний раз в Дерри соседи ходили друг к другу в гости？Полагаю, этот может пролежать тут, пока его не сожрут черви, и никто не заглянет. Никому ни до кого нет дела. Вон Патрика найти уже сколько не могут -и че, кто-то шевелится по этому поводу? Да всем по-о-оху-у-уй.       Беверли уставилась на Генри. Уж от кого, а от него она не ожидала услышать то, что каждый день часами прокручивала в своей голове. Всем похуй. На нее, на Генри, на Патрика, на труп, разлагающийся в соседней квартире. Никому не было дела до чужих бед. И все же… Он ведь мог просто сбежать, смыться, выскочив в окно, так же, как и пришел.       У Бауэрса всё лицо было в лиловых синяках, а нижняя губа распухла. Беверли вытащила из шкафчика чистое полотенце, нерешительно протянула руку и стерла кровь, запекшуюся на его виске — совсем рядом со следом, который остался от ее меткого броска.       — Я не умею варить кофе. Но у меня… — она запнулась. — У меня есть турка. И кексы. Только они засохли.       — Размочишь, — отмахнулся Генри, поморщившись от её движения — кровь присохла коркой, и при касании немного защипало, — вообще у меня зубы хорошие, а я голодный как черт.       Он только что убил человека и сейчас как ни в чем ни бывало рассуждал об ужине.       «Ну и мразь же ты, Генри», — сказал кто-то в его голове.       «Ну так не меня же убили. А пока меня не убили, я должен жрать, чтоб не сдохнуть с голоду», — ответил мысленно Генри.       — Если чё пожрать есть, я только за. А потом вынесем этого, да хоть на пустырь. И нехай разбираются. Хотя не, на пустырь нельзя. Найдут, будут расследовать. Вцепятся в это дело — кому висяки нужны, а тут по горячим следам, дело выигрышное, — он говорил неожиданно много и быстро, взахлеб.       Беверли вслушивалась в его слова. Он эмоционально и со знанием дела рассуждал о расследованиях и висяках, и это одновременно успокаивало и расстраивало. Сейчас, когда лицо Бауэрса не искажала обычная гримаса, предшествовавшая удару по чьему-нибудь лицу, он казался… обычным. Не тупым злобным неандертальцем, а простым мальчишкой. Таким же, как Билл, Бен или Стэн. Вот только этот мальчишка только что не задумываясь пристрелил человека. И Беверли это нравилось. Как ему на самом деле жилось с отцом? Все говорили, что Оскар Бауэрс идеальный родитель, приводили его в пример, но никого почему-то не волновало, что у образцового папаши вырос такой сын. А какой такой?       Генри тем временем продолжал как ни в чем не бывало:       — К слову, о степени похуизма в Дерри. Патрик на учете в психушке состоял, и чё? Кто-то его контролировал? Его мамаша сказала, что он будет учиться в обычной школе — и ходил Хокстеттер в обычную школу. А почему? Потому что никому ничего не надо, и переводить Патрика на домашнее обучение тоже.       Разговаривать о мерзком дружке Бауэрса не хотелось, и Бев перевела тему:       — Идём на кухню, в морозилке должна быть пицца. Будешь?       Что они станут делать с трупом и огромной лужей крови, в которой плавали мозги, перемешанные с костным крошевом, Беверли решила пока не думать. К чёрту всё.       Больше не будет ни этого до омерзения надоевшего «Бевви», ни скользких взглядов, ползавших по коже надоедливыми мухами, ни вонючего жаркого дыхания. Ничего больше не будет. Она, обогнув застывавшую кровь, прошла мимо Бауэрса и направилась на кухню. В голове почему-то вертелась затерявшаяся мысль про крошки на столе и невымытую с утра посуду.       Бауэрс последовал за ней. Оглядел кухню.       — Чё, он тебя только трахал? А за немытую посуду не бил? Мой с меня…       Он резко осекся, замкнулся, зыркнул злобно, зажался, как ёж, свернувшись в клубок. Сболтнул слишком много.       Беверли остановилась, несколько раз судорожно схватив ртом воздух, а потом закрыла руками лицо и разревелась.       Генри растерялся. Он часто видел ревущих девчонок, но обычно он и был причиной слёз. А тут перед ним стояла боевая Марш, которая одна воевала со всей школой, которая бросила вызов ему и его компании, выручив сисястого, а потом и вонючего ниггера. И вот сейчас она стояла и ревела, потому что ее отец…       — Эй, сопли подобрала! — рявкнул командным отцовским тоном Бауэрс. — Успокоилась, живо. Нечего тут сырость разводить!       Отчего-то смотреть на плачущую Марш было до жути тошно.       Она бросила на него сердитый взгляд, но реветь перестала и, всхлипывая, полезла в холодильник, начала вышвыривать оттуда какие-то попахивавшие тухлятиной мешки и склянки, пытаясь найти обещанную пиццу, не нашла и стала выворачивать содержимое из шкафов, ища турку и купленный несколько лет назад на распродаже молотый кофе.       Генри следил за ней, скрестив руки на груди.       — Ты ж моя хозяюшка, — не удержался он от ехидного замечания.       Беверли неожиданно улыбнулась.       — Сам кофе сварить сумеешь? А я пока приготовлю бутерброды. Правда, кроме арахисовой пасты и пары сосисок ничего съедобного не осталось.       Если бы кто-то сказал ей, что однажды она будет переживать из-за того, что ей нечем накормить Генри Бауэрса, сидящего у нее на кухне за усыпанным крошками столом, Беверли бы сильно рассердилась на шутника.       О трупе в ванной она пока решила не переживать. Интересно, в кладовке еще лежат те большие мусорные пакеты, которые они купили на рождественской распродаже так, на всякий случай?       — Сумею. Я б и отбивные мог бы, я ж… — тут Бауэрс смутился и занялся готовкой кофе. — Арахисовая паста с сосисками не самое лучшее сочетание.       Он глянул на нее через плечо и ухмыльнулся уголком рта. Вскоре кухня наполнилась кофейным ароматом.       Беверли тянула из выщербленной чашки горячий кофе, рассеянно наблюдая за тем, как Бауэрс возится с посудой и найденными продуктами, скоро и ловко сооружая из ограниченного набора что-то весьма аппетитное на вид. Ей почему-то было спокойно, и даже обжигающая боль в передавленном горле казалась чем-то далеким и не имеющим к ней прямого отношения. В доме было тихо: ненавистный визгливый телевизор наконец замолк, и впереди была еще целая ночь на то, чтобы решить, что делать дальше.       Запах кофе перебил ужасный запах сырости, кислятины и страха, которым провонял этот дом, и стало тепло и хорошо. Генри думал об убитом как-то отстраненно, будто тот был и не человеком вовсе. Возможно, это была защитная реакция его сознания?       — У тебя дома есть разделочный топор? Или лучше не связываться… Я ковёр в коридоре видел, вот в него и закатаем. Вынесем, довезем до дренажки и скинем, занесем чуть глубже. Туда сроду никто не совался, так что не найдут, — хрипло произнес Бауэрс, — и разделывать на куски не надо, возни много.       Он задержал взгляд на жареной сосиске, лежащей на булке, на секунду мелькнула ужасная шальная мысль — каково на вкус человеческое мясо?       Генри сглотнул кислую слюну, поднявшуюся с тошнотой откуда-то снизу, и перевел взгляд на Марш. Он намеренно говорил на такие темы, чтобы подавить гадкий липкий страх, то и дело накатывавший на него.       Беверли рассеянно кивнула. Она пыталась осознать, сжиться с мыслью, что Генри сейчас говорит о её отце, но у неё не получалось. Её отец остался там, в нескольких ярких пятнах воспоминаний, похожих на старые фото: только свет и смутные очертания, которые уже почти не различить. А тот, кто лежал сейчас в ванной, не имел ничего общего ни с самой Беверли, ни с ее отцом. Кажется, он уже начал разлагаться. Или запах гнили всегда отравлял воздух в этом доме?       — Можем завернуть его в большие мешки для мусора и перемотать скотчем, — решительно сказала она, отставляя кружку. — А потом в ковёр. Вот только как его незаметно вынести? И потом он ведь тяжелый…       — Я птица большая, я птица сильная, я долечу, — рассмеялся Генри как-то наигранно весело, — не, серьезно, вынесу сам, ты только помоги поддерживать, а то длинный, зараза. А мешки — это неплохо, чтоб дом не закапать кровью. Я тут к тебе на батиной машине подвалил, веришь, нет? Так что не остановят.       Он отставил пустую тарелку и встал.       — Ладно, погнали. Надо управиться побыстрее.       Придирчивым взглядом оглядел ванную.       — Тащи пакеты, а я за ковром.       Беверли принялась копаться в коробках с хламом, сваленных в темной кладовке. Ее наполнило странное лихорадочное оживление, и происходящее даже казалось веселым. Присутствие Генри не только не казалось неправильным или пугающим — теперь оно ее радовало. Он не боялся, не суетился, и сама Беверли была собрана и делала все аккуратно и быстро. Вытащить мешки со дна коробки, распаковать, взять скотч — три мотка лежат на верхней полке, прихватить ножницы… Тревожило ее только одно: почему Генри приехал на отцовской машине и что на это скажет Бауэрс-старший. — Держи пакеты. Я отложу несколько — застелим багажник. А он туда влезет?       — Он вроде ещё не застыл, так что согнем пополам, — отмахнулся Генри, натягивая пакет на голову мертвеца и чуть морщась, — дай второй, а то закапает багажник. Самое надежное — перевозить жмуриков на полицейской тачке, круто, а?       Он поднял на неё взгляд отчего-то теперь ясных серых глаз. Сейчас он впервые взглянул ей в лицо не исподлобья злобно и тяжело, а так, будто собирался пригласить на танец или сказать комплимент. На губах мелькнула легкая улыбка и тут же скрылась в уголках рта.       — Теперь на ноги. И скотч.       Ковер уже был раскатан в коридоре. Генри подхватил страшный черный сверток и выволок из ванной, укладывая на старый слежавшийся ворс истоптанного напрочь ковра.       — На свалку старье, — воскликнул Бауэрс и звонко расхохотался.       Беверли взглянула на него и неожиданно для себя тоже рассмеялась:       — Давай помогу.       — Скатывай живее, — он толкал тело, как мешок картошки, заматывая его в ковер, — теперь скотчем его, чтоб не размотался. Ковровый гроб, — он давился смехом, будто произошло что-то донельзя забавное.       — Интересно, сколько он будет в нем разлагаться? — задумчиво произнесла Беверли, отрезая полосу скотча. Они действовали быстро, почти не переговариваясь и словно понимая друг друга без слов. Интересно, кто-нибудь из Неудачников был бы способен на такой поступок? При мысли о друзьях в груди что-то противно и болезненно сжалось, но Беверли не собиралась расклеиваться. Только не сейчас. Только не теперь и не при Генри.       — Какие забавные вопросы тебя интересуют, — отозвался Генри, — понятия не имею, сколько он будет разлагаться, но лучше пусть он делает это на дне водостока, а не в твоей квартире, верно?       Мертвец оказался очень тяжелым, но вдвоем они выволокли страшный груз из дома и загрузили в багажник. Генри очень надеялся, что их никто при этом не заметил.       — Садись, — он с галантностью джентльмена открыл дверь для Беверли и сел сам за руль. Машина чихнула, завелась, и Генри вырулил на трассу, ведущую из города.