Трясина
24 января 2018 г. в 17:33
Беверли напряженно вглядывалась в темноту за окном, плотную завесу которой то и дело разрывали мелькавшие на обочинах огни вывесок и фонарей. Она не помнила, доводилось ли ей видеть ночной Дерри иначе, как из окна своей комнаты. Поначалу город даже казался красивым, но вскоре тьма, в которой плавали обломки света, стала настраивать её на мрачный лад, и Беверли перевела взгляд на Генри.
Интересно, о чем он сейчас думает. Беверли едва удержалась от того, чтобы спросить, не боится ли он, что их остановят, проверят багажник и найдут труп. И как он станет объяснять отцу, зачем ему понадобилась среди ночи машина? Все это было странно, словно они с Бауэрсом оказались в дешёвом детективе из тех, которые постоянно крутили по воскресеньям.
Генри смотрел на ленту дороги, вьющуюся впереди. Лицо его казалось непроницаемым. Пост они пролетели как на крыльях, Генри только махнул рукой Байту. Тот хмыкнул и покачал головой, заметив тоненькую рыжеволосую соседку Генри.
«Вот шельмец, девок на отцовской тачке катает. Ну да ладно, кто ж не развлекался в шестнадцать лет».
Генри тем временем свернул с трассы к туннелю водостока, откуда в каньон выплескивались сточные воды города.
— Если нас кто-то заметит, подумают, что трахаться поехали, — нарушил он тишину.
Беверли поежилась — от этих слов почему-то стало неприятно, вспомнилась тошнотворная улыбочка Хокстеттера и то, что сказал сам Генри на берегу.
Вокруг была непроницаемая темнота, не то стекли на землю густые чернила летней ночи, разлитые по небосводу, не то беспросветный мрак поднялся из грязных путаных переходов под городом. Мрак, в котором происходило что-то неназываемо и невыносимо страшное. Смутное ощущение приближающейся беды холодным металлом царапнулось в груди, и стало трудно дышать. Беверли резко дернула воротник и, поймав на себе взгляд Генри, сказала:
— Тебе не попадет от отца за машину и пистолет? Что ты ему скажешь?
Генри остановил машину и уставился в черноту ночи. Впереди плескались тягучие темные воды каньона, от них веяло холодом и смертью. Бауэрс поджал губы, так что они превратились в тонкую злую полоску и бросил взгляд на утонувшее в полутьме лицо Беверли.
— Я ему скажу "иди нахуй", вот что я ему скажу. Ну, может, как приличный мальчик, еще добавлю «пожалуйста». Какая разница, пистолет-то у меня, а с пистолетом можно посылать хоть самого мэра этого сраного городка, — он блеснул зубами в улыбке-оскале. Глухая ненависть к отцу сжала его горло сильной холодной рукой. Он потер пальцами виски и распахнул дверцу машины.
— У нас не так много времени, чтобы строить планы на будущее. Я знаю, что вы, бабы, готовы мысленно пожениться и детей нарожать, сидя в машине парня. Но нет, не в этот раз, детка.
Он клацнул замком багажника. Металлический запах крови неприятно ударил в нос, несмотря на обилие ковров. Проклятье, неужели протекла? Придется драить тачку, чего уж теперь.
Генри нагнулся и выволок сверток наружу, взвалил на плечо, резко выдохнув воздух. Ноги задрожали от напряжения, но останавливаться, пока не допрешь этого лося до самой дренажки, было нельзя.
Беверли, словно завороженная, молча следовала за ним, не решаясь нарушить повисшее молчание. Весь ее мир сузился до темной фигуры, еле различимой в ночном мраке. Этот Генри Бауэрс совершенно не вязался с образом тупого школьного хулигана. Он был совсем… другим. И Беверли боялась. Того, что иллюзия развеется и наутро она проснется у себя в комнате от ненавистного «Бевви, ты дома?». Того, что Бауэрс пристрелит ее и скинет в водосток вместе с трупом в ковре. И того, что этот Генри исчезнет.
У самой дренажки Генри все же швырнул мертвеца на землю и скрипнул зубами. Спина ныла, ныли и следы отцовского воспитания. Он шмыгнул носом, вытер рот кожаным напульсником. Хотелось выпить воды, а лучше пива, а потом закурить. Генри вспомнил, что в заднем кармане джинсов лежит смятая пачка Мальборо, но курить во время физической работы нельзя — потом дыхалки не хватит.
«Может тебе вина красного и бабу рыжую?» — вспомнилась фраза из какого-то дешевого сериала, которые отец смотрел пачками, полулежа в своем кресле.
Он глянул на Беверли. Баба уже есть, и вполне себе рыжая. Ее все звали шалавой, а она, значит, трахалась только со своим папашей. Это Генри понял чутьем. Если бы он, Бауэрс, был девкой, и его бы драл собственный отец во все дыры, он бы никому не дал под страхом смерти. Забавно, а ведь он верил всем этим школьным сплетням. Интересно, откуда вообще пошло это предположение про Марш?
Надо бы включить фары, посветить себе, а то темень — хоть глаза выколи. Но фары могут привлечь внимание водителей с трассы, так что лучше так.
Беверли против собственной воли остановилась и сделала нерешительный шаг назад. О чем он думает? Что творится у него в голове на самом деле? Сейчас они окажутся там, откуда, случись что, пути назад уже не будет. И никто не поможет, если Генри вдруг вздумается оставить ее там вместе со свертком, от которого уже начало пованивать. Но показывать свой страх Беверли сочла неразумным и, приблизившись снова, решительно взялась за край ковра.
— Давай с этим поскорее закончим. Вот только… Там ведь темно.
Тут Генри очень кстати вспомнил про фонарик, который отец всегда возил с собой в водительской дверце — на всякий случай. Довольно мощный, полицейский. Он немедленно отправил Марш за этим фонариком, приказным тоном велев подсвечивать путь.
— Ну че, погнали дальше. Воды куча, а пить нечего, — Бауэрс зачерпнул носком кроссовка сточную воду, — надо занести его поглубже. У тебя топографического кретинизма нет? Впрочем, сам постараюсь запомнить путь назад. Не хлебные же крошки кидать, в самом деле. И отпусти ковер, сам справлюсь.
На третьем повороте он сдался. Привалился спиной к мокрой стене, обняв труп, точно партнершу по танцам.
— Помогай давай, цыпа. Я себя переоценил, — хрипло произнес он. — Или недооценил этого борова. Ща, еще чуть глубже зайдем.
Луч фонаря отразился от мутной воды и выхватил из темноты что-то неожиданно знакомое, блестящее. Бауэрс резко оттолкнул мертвеца, и Марш шлепнулся в воду, подняв кучу брызг.
— Свети сюда, — Генри решительно шагнул к блеснувшей в темноте вещи и поднял ее. Это был газовый баллончик, очень знакомый, с нарисованными на нем черепом в классической шляпе и скрещенными костями.
Генри обернулся к своей спутнице и посмотрел в лицо расширенными глазами.
— Это баллончик Хокстеттера. Он сам нарисовал на нем эту херню… Ну, ты видела, как он им пользовался, только это фигня все, главное, он был здесь. Может, он до сих пор здесь.
Голос Бауэрса дрогнул.
— Его так и не нашли ведь…
Беверли, у которой по коже пробежала волна противного озноба, уставилась на баллончик в руках Генри. Об исчезновении Хокстеттера она ничуть не сожалела и даже почти не задумывалась о том, что могло с ним случиться: безразличие Дерри заразило и ее. Но, увидев в грязи и жидком дерьме знакомую вещь, непонятно как сюда попавшую, она ощутила тошнотворную жуть. Что, если Хокстеттер сейчас здесь, прячется в темноте, пристально оглядывает их и облизывает губы, как было у него в привычке?
— Генри, откуда ему тут взяться? — слишком громко проговорила она. — Баллончик, наверное, провалился в ливневку в городе. Идем отсюда.
Он заговорил взахлеб, задыхаясь, выплевывая дрожащими губами слова:
— Понимаешь, Патрик, он ведь болел. Он мог заблудиться даже в районе около дома, у него были такие приступы… Будто из реальности выпадал, я его несколько раз с пустыря домой приводил. Если его сюда занесло, он просто мог потеряться. Потеряться в гребаном водостоке и сдохнуть здесь, в сточных водах, один, в темноте. Уже неделя прошла, а его почти не искали, а всем похуй, а он, наверное, звал, и ждал тут помощи, совсем один…
Он словно забыл об отношении Беверли к Патрику.
Беверли явственно различила что-то, донесшееся из темноты. Неясный отголосок звука, не звук даже, почти неразличимая тень. Он не умер. Генри не прав. Он не умер, а обезумел, окончательно потерял остатки своего гребаного рассудка и теперь способен сделать все, что угодно. Звук повторился, только доносился он теперь с другой стороны. Беверли в два шага приблизилась к Генри, который продолжал внимательно оглядывать проклятый баллончик, забыв обо всем на свете — даже о трупе, который валялся в воде у самых его ног.
— Генри, да послушай же. Идем отсюда, мы ничем ему не поможем. Давай доберемся до города и… И я не знаю что, позвоним в полицию, отвезем баллончик его родителям, попросим кого-нибудь помочь.
— Да пиздец просто, — взвился Генри. — Что мы, по-твоему, скажем в полиции? Мы тут выносили труп в дренажку и нашли баллончик, и теперь думаем, что Патрик Хокстеттер находится в водостоке? — зло выкрикнул он, стискивая кулаки. Хотелось ударить эту идиотку, приложить рыжим затылком о мокрую покрытую слизью стену. Он сдержался.
— Дай сюда, дура, — он отобрал фонарик, перешагнул через труп в ковре и скрылся за поворотом. Его не волновало, кинется она за ним или попрется наружу. Он должен был убедиться, что Патрика здесь нет. Или же, что он все же тут. Может, еще не поздно…
Беверли осталась в темноте одна. Первым ее порывом было кинуться следом за Генри, но ее так испугал его внезапный, хотя и вполне оправданный гнев, что она застыла на месте и беспомощно пронаблюдала за тем, как он осторожно пробирается по жидкой грязи, светя себе под ноги фонариком. Неяркое пятно света превратилось в желтые брызги, размазанные по стенам. А потом Генри исчез из виду.
Тьма опутала ее сразу, закрыла холодными сырыми руками глаза, набилась в рот, перемешалась с воздухом и потекла в легкие. Горло перехватило, и заболели синяки, оставшиеся на память от него. Беверли беспомощно огляделась, но ничего, кроме пустой черноты, вокруг не было. Она даже не могла различить, на каком расстоянии от нее осклизлые стены. Слух моментально обострился, и от этого стало еще хуже. Плеск, проносящийся мимо ветерок, хлопанье легких пыльных крыльев — все смешалось в тихий, то приближавшийся, то удалявшийся неясный шепот, звук сотен голосов, слившихся воедино:
— Иди сюда, Бев, мы здесь летаем. Тебе будет с нами весело. Он не вернется, не вернется, не вер…
Беверли, сорвавшись с места, побежала было, но тут же поскользнулась и едва не упала в вонючую грязь, размазавшуюся под подошвами. Нужно было найти Генри — во что бы то ни стало.
Кое-как восстановив равновесие, она вытянула руку и, осторожно переступая, пошла вперед, надеясь, что ей повезет, и Бауэрс не успел далеко уйти.
Генри не успел. После пары поворотов он остановился, словно налетел на глухую стену. Они не успели. Патрик лежал на сырых камнях, привалившись лицом к ржавой решетке водостока, отрезающей выход. Один из выходов на поверхность. Он больше не будет пугать девчонок, тиская их в углах школьных коридоров, не будет дурачиться с баллончиком и гонять малолеток. Наверное, все вздохнут с облегчением, как Беверли Марш, которая малодушно уговаривала Генри уйти.
Стало невыносимо душно. Генри посветил в лицо Хокстеттера — грязное, почему-то покрытое корочкой крови — наверное, бежал, испугавшись собственных галлюцинаций, ударился и расшиб лоб, а потом оказался полностью дезориентирован в темноте. Пошел на свет и наткнулся на эту чертову решетку.
В водостоке его не искал никто, просто в голову не приходило.
Генри сидел рядом с окоченевшим телом и все пытался проглотить мешающий дышать вставший в горле ком, не замечая трупный запах, исходящий от тела приятеля.
Из транса его вырвало шлепанье ног Беверли. Он посветил на звук и увидел ее — растрепанную, забрызганную грязью.
— Он мертв, — глухо бросил Бауэрс, — надо… вынести его на поверхность. Наверное. Или не надо. Тут ведь труп твоего гребаного папаши, а полиция сунется сюда после того, как найдут Хокстеттера, обязательно сунется.
Беверли молча кивнула. Наверное, надо было что-то сказать. Что-то там про то, что ей ужасно жаль и самого Хокстеттера, и Генри, лишившегося друга, но она молчала. Во-первых, врать было глупо и подло. А во-вторых, у нее от страха стучали зубы, и говорить она была не в состоянии.
Генри коснулся рукой век Патрика, пытаясь закрыть покойнику его тусклые, стеклянные глаза. Кожа оказалась склизкой и прилипла к пальцам Бауэрса, сползая с мышц века. Генри с отвращением отдернул руку и прижал невольно вторую ладонь к губам, пытаясь подавить тошноту.
— Мы его не сможем вынести, он развалится на куски, — хрипло сказал он, — мы ничего не сможем сделать. Блядство, — он с яростью отшвырнул баллончик и вскочил. — Уходим.
Беверли отвернулась, скривившись от отвращения. Ей почему-то казалось, что Патрик не изменился, а стал больше похож на себя, чем раньше. Словно внутренне в нем приравнялось к внешнему. Помолчав с минуту, она решилась озвучить свои мысли:
— Генри, давай просто уедем отсюда. Из Дерри.