Путь в никуда

      Генри сидел над опустевшей тарелкой и смотрел куда-то перед собой. Беверли твердила о необходимости уехать, что-то несла о срочных сборах. Существовала проблема, которая сейчас тихо постанывала возле батареи. Уехать и оставить Оскара Бауэрса? Или хладнокровно убить собственного отца? С Маршем Генри все же защищался, а Оскар сейчас сидел тут, связанный и беспомощный. И Генри не мог себя заставить выстрелить в связанного. Неужели отец был прав, и сейчас Генри бросится ему на шею и будет обрабатывать раны и просить прощения?       — Бев, помажь мне спину, — хрипло сказал Генри, — и нет, я никуда не поеду в ближайшее время. Я слишком плохо себя чувствую. И оставлять его здесь — это самоубийство. Отпускать — тем более. Он же нас первым делом сдаст с потрохами, я ж объяснял.       Бев отшвырнула вилку, которой размахивала, как дирижерской палочкой, озвучивая очередную порцию возражений, и выдавила на ладонь порцию мази.       — А что ты предлагаешь? Что нам с ним делать, Генри?       Генри помолчал.       — Я поеду к нему на работу и скажу, что папаша в запое, так и так, выпишите неделю отгулов. Я так уже делал пару раз, по твоей просьбе, между прочим, прикрывал тебе задницу, скотина, — выкрикнул Генри в сторону отца с остервенением. Даже сейчас Оскар умудрялся отравлять ему, Генри, жизнь, просто своим наличием.       Беверли нервно дернулась, бросив на Генри испуганный взгляд, — сцена, увиденная ею по возвращении из похода за покупками, ещё стояла у неё перед глазами.       — А дальше что? Пусть посидит здесь ещё пару дней, привязанный, как собака? Нас же посадят за его похищение.       Генри оттолкнул тарелку и вручил Беверли пистолет.       — Дернется — стреляй в голову.       Он подошел к Оскару поближе, зло ухмыляясь.       — Пойдем, папочка, прогуляемся до подвала       Пистолет, тяжело улегшись в ладонь, обжег холодом, и Беверли едва его не выронила, но, справившись с собой, подняла руку и направила оружие в лицо Оскару. Тот самый пистолет. Ничего особенного — неуклюжая металлическая штуковина, а сколько она даёт силы и власти. Оскар, наверное, наслаждался этим ощущением могущества, сознанием своего права решать, жить другому или умереть. Она насторожилась и вцепилась в пистолет обеими руками: Генри возился с проводом, стягивавшим посиневшие запястья отца. Оскар теперь совсем не походил на того офицера Бауэрса, которого она привыкла видеть проезжающим мимо в патрульной машине или приходящим в школу для очередной беседы с директором.       Несчастный, израненный, покрытый собственной запекшейся кровью, он пытался справиться со сбившимся дыханием и пробиравшей его дрожью, инстинктивно отодвигаясь, когда Генри случайно его касался, вжимаясь в стену в ожидании очередного удара. Он вызывал у Беверли чувство брезгливой жалости, и в какой-то миг она даже хотела попросить Генри быть выше этого, не мучить больше отца. Но её взгляд упал на шею Генри с красной полосой от ошейника, и жалость сменилась отвращением.       — Я открыла дверь в подвал, веди его туда, а я тебе посвечу. Лампочка перегорела, а новую не вставишь, стремянки нет, — проговорила Беверли, удивляясь тому, как бодро и решительно звучит её голос. Ничего похожего она не чувствовала: страх в ней смешивался с желанием бежать из дома куда подальше, а остатки жалости к Оскару с желанием заставить его умолять Генри о прощении. Она хотела, чтобы Оскар получил по заслугам. Ей не удалось спросить со своего отца, за что тот с ней так обошелся. Эл Марш умер быстро и без мучений. Слишком быстро…       Генри довел отца до подвала и втолкнул внутрь. С наручниками было бы проще, но и так сойдет. Тот самый провод вновь стянул руки Оскара, в этот раз в локтях. Крепко связав папашу, Генри привязал провод к проходящей через подвал трубе, так что Бутчу пришлось сидеть около нее с заведенными за спину руками. Генри взглянул в глаза отца неожиданно твердо и холодно, и Оскар отшатнулся. В полумраке слабо освещенного подвала глазами сына на него смотрела его собственная смерть, та самая, которую он видел в дуле пистолета, который держала мисс Марш, и двадцать лет назад в стволе русского АК-47, покачивающегося в руках того вьетконговца…       Он вздрогнул и затряс головой, пытаясь отогнать наваждение.       — Генри, не дури. Отпусти меня. Клянусь, я позволю тебе уехать и никому не скажу о произошедшем. Слово чести.       — Еще бы она у тебя была, — огрызнулся Генри.       Губы Оскара беспомощно дрогнули, он жалко моргнул и затих.       Генри развернулся и пошел наверх по скрипящим ступеням.       — Генри, — окликнул его Оскар. Генри остановился.       — Тут света нет, — пробормотал пленник.       — И че? — резонно поинтересовался мальчишка.       — Ничего, — еле слышно отозвался Бутч. А Генри некстати вспомнил, что Оскар всегда засыпал под телевизор. В подвале его ждала полная тишина и темнота. Но не может же быть, чтобы Оскар спасался с помощью телевизора от…       Генри брезгливо поморщился и скрылся наверху, захлопнув люк подвала.       Отпросить отца у мистера Байта было плевым делом. Оскар уходил в запои стабильно два-три раза в год, а начальство закрывало на это глаза. Во-первых, потому, что капитан Бауэрс был превосходным сотрудником, — педант, аккуратист, строгий к подчиненным и нарушителям, прекрасно разбирающийся в законах. И самое главное, за безупречную службу Бауэрса давно было пора сделать полковником, но квота на Дерри выделялась маленькая, да и новые погоны светили Оскару повышением, а начальству, которое было в капитанском звании, соответственно, понижением. И у них была негласная договоренность: Оскару прощались маленькие слабости, а он не претендовал на карьерный рост.       Мистер Байт пообещал оформить отпуск и оставил Генри в кабинете, выйдя за бумагами. Генри скучающе озирался, рассматривая фотографии на стенах и содержимое шкафов. Внезапно его взгляд упал на кучу бумаг, которые разбирал мистер Байт, пока он, Генри, его не отвлек. Пустые идентификационные карточки и паспорта. Для Байта сын Оскара Бауэрса был настолько своим, что он даже и не подумал убрать ксивы в ящик.       Генри протянул руку к бумагам и тут же отдернул. Если он сейчас свистнет парочку для них с Бев, Байт наверняка заметит недостачу, и тогда он что-то обязательно заподозрит… Интересно, есть ли у отца доступ к подобным бумагам? Раздались тяжелые шаги, и Генри тут же рухнул на свой стул, делая вид, что вовсе не интересовался результатами трудов мистера Байта.       — Ну все, шкет, держи. Пусть отец лечится и возвращается огурцом, — добродушно хмыкнул полицейский и вручил Генри приказ об отгулах. Генри поспешно поблагодарил и ретировался.       По пути Бауэрс-младший заехал к себе и перерыл весь дом в поисках отцовской заначки, но, к своему разочарованию, ничего не нашел, кроме пятидесяти долларов на домашнее хозяйство. Забрав деньги, он заскочил в магазин и вернулся в дом Маршей. Со вздохом оглядев кухню, он понял, что Беверли и не думала заниматься хозяйством и вообще сидит на чемоданах, поэтому он тяжело вздохнул и закинул купленные накануне Беверли котлеты в духовку. Вскоре дома завоняло тухлым мясом, и Генри выругался, поняв, что Марш и на сроки смотреть не умеет при покупке. То, что котлеты стухли, это было полбеды. Хуже, что они вызвали вполне конкретные воспоминания и ассоциации.       Генри вытащил испорченные котлеты и выкинул их в мусорку, предварительно туго завязав в целлофан. Потом вернулся к Беверли:       — Не жалеешь, что я сюда заявился и твоего папашу ухайдокал? А то мало ли, вдруг я нарушил семейную идиллию, и ты меня нынче ненавидишь, — поинтересовался он, с усмешкой натирая сыр для очередной пиццы.       Беверли, вкривь и вкось кромсавшая хлеб для бутербродов, от неожиданности выронила нож, и он с глухим коротким стуком упал на пол. Она уткнулась взглядом в вышорканный линолеум, словно там был написан ответ на неожиданный вопрос Генри. На несколько минут в кухне повисла напряженная тишина, потом Беверли все же собралась с силами. Подняв нож, она вернулась к своему занятию и спокойно ответила:       — Я тебе за это благодарна. Я боялась, что однажды проснусь в этом доме старой и больной, и у меня не будет сил даже запереться от него в комнате.       Генри с остервенением дернул еще пару раз рукой с сыром по терке и ответил:       — Думаю, к тому времени он бы был еще старше и больнее, и нужда запираться от него пропала бы сама собой.       Наконец он оставил в покое терку и шагнул к Беверли. Неожиданно обнял со спины и сказал просто:       — Не слушай никого. Ты охеренная. У меня язык тебя телкой назвать не поворачивается. Ты просто охеренная, даже несмотря на то, что нихуя не можешь по хозяйству, — с этими словами он положил ладонь на руку Беверли и направил ее, отрезая ровненький тонкий ломтик батона.       Она вздрогнула, сжалась, словно раненая птица, и он ощутил пробежавшую по ее телу дрожь, как от удара током. Его дыхание обожгло ее ухо, как… Нет, это было совсем иначе, от Генри пахло мятной жвачкой и сигаретами, а еще чем-то невероятно одуряюще свежим.       «Ты же… моя девочка, Бевви?»       Генри обвил ее талию, то ли пытаясь успокоить, то ли думая, что она хочет продолжать. Потом чуть коснулся горячей рукой ее живота ниже пупка, и она рванулась отчаянно, инстинктивно вцепившись в его руки и пытаясь откинуть их, избежать чужих прикосновений, не позволить снова…       — Что? — Генри ослабил хватку и чуть сдвинул брови.       Она взглянула ему в глаза и, выдохнув, отвела взгляд и опустила руки. — Ничего… Все в порядке. Я понимаю. Ты ведь тоже этого хочешь.       Генри дернулся, словно ему отвесили пощечину. В светлых глазах мелькнули непонимание, ненависть, отвращение и какая-то детская обида.       — Я не насильник, ебанутая фригидная ты стерва.       Нож со звоном отлетел в сторону, ударившись о ножку стола, и Бауэрс стремительно вышел из кухни, грохнув дверью.